Текст книги "Агасфер. Старьевщик"

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Задумавшись, Архипов не сразу обратил внимание на тихий короткий скрип кожаного кресла по соседству: там устраивался поудобнее Куропаткин, его давний боевой товарищ. Если бы Архипова попросили составить список наиболее доверенных лиц, Алексей Николаевич Куропаткин, безусловно, занял бы там почетное первое место.

Оба родились в семье мелкопоместных дворян, у одного отец – капитан, у другого – майор в отставке. Оба воспитывались в 1-м кадетском корпусе, а в 1864 году, сговорившись, поступили в 1-е военное Павловское училище, которое и закончили в 1866 году. Назначения, правда, после окончания получили разные. Куропаткин был произведен в поручики в 1-й Туркестанский стрелковый батальон и практически сразу попал на театр военных действий. Воевал против бухарцев, участвовал в штурме Самаркандских высот. Военная карьера Архипова, хотя он тоже успел основательно нюхнуть пороху, дала небольшой сбой. Будучи тяжело ранен в одном из боев, он почти 8 месяцев провалялся в госпиталях и уже в 1869 году с завистью читал письма товарища о том, что тот назначен ротным командиром, а в августе 1870 года за отличие по службе досрочно получил штабс-капитана.

В 1871 году Куропаткин поступил в Николаевскую академию Генштаба, которую закончил в 1874 году, и был отправлен в научную командировку в Германию, Францию и Алжир. Находясь в Алжире, участвовал во французской экспедиции в Сахару. Зная страсть старого друга к путешествиям, Алексей Николаевич добился включения в состав экспедиции и Архипова. Потом их пути снова разошлись: возвратившись в Россию в конце 1875 года, Куропаткин был экстренно переведен в Генеральный штаб, где годом спустя… снова встретился с Архиповым. Впрочем, ненадолго: вскоре Куропаткин получил назначение в штаб Туркестанского военного округа, а Архипов, как ни старался, так и не смог вырваться из порядком надоевшего ему Петербурга.

Архипов ревниво следил за карьерой друга, часто получал от него короткие письма из Кокандского похода. И уже из газет узнал, что при взятии Уч-Кургана Алексей Николаевич первым ворвался в крепость, командуя всего полуротой охотников и сотней казаков, за что был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени.

В начале 1877 года Куропаткин недолгое время был прикомандирован к Главному штабу, а в июле 1877 был назначен обер-офицером для поручений при его императорском величестве.

Потом было назначение заведующим Азиатской частью главного штаба, командующим Туркестанской стрелковой бригадой. В Ахал-Текинской экспедиции он уже начальник авангарда Кульджинского отряда, потом начальник Туркестанского отряда. Совершив тяжелый 18-дневный переход в 500 верст через пустыню, он присоединился к войскам генерала Скобелева, действовавшим против Геок-Тепе. При штурме этой крепости 12 января 1881 года Куропаткин, командуя главной штурмовой колонной, ворвался по минному обвалу в крепость, положив основание полной победе русских войск. За это он был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени, а чуть позже произведен в генерал-майоры.

В 1890 году Архипов поздравил друга с производством в генерал-лейтенанты и тут же проводил в Закаспийскую область, откуда Куропаткина с маловразумительной формулировкой неожиданно отозвали в Северную столицу, по которой поползли слухи о его скором назначении военным министром.

Архипов был единственным человеком, с которым Алексей Николаевич Куропаткин был совершенно откровенен. В том числе и относительно перспектив своего назначения. Он хорошо помнил пророческие слова «белого генерала»: «Помни, ты очень хорош на вторые роли. И упаси тебя боже взять когда-нибудь на себя роль главного начальника! Тебе не хватает ни решимости, ни силы воли!»

Эта оценка Скобелева[21]21
  Генерал-адъютант М. Д. Скобелев, герой среднеазиатских побед России, прозванный в народе «белым генералом», был необычайно популярен. Долгое время А. Н. Куропаткин воевал под его началом (был начальником штаба). Скобелев никогда не стеснялся в выражениях и мог сказать правду в лицо любому собеседнику, включая монарха. Таинственная и скоропостижная смерть «белого генерала» породила множество слухов, догадок и версий – от «заговора Бисмарка» до тайного приказа Александра III, который, по слухам, очень боялся популярности Скобелева в народе и верил в его «заговор» против своей особы. Тайна эта не разгадана до сих пор.


[Закрыть], данная Куропаткину как будто бы с глазу на глаз, вскоре перестала быть тайной и облетела весь Петербург. Пожалуй, Куропаткин был единственным человеком, не досадовавшим на столь нелицеприятную оценку старого товарища. Свои решения, включая военные, он всегда тщательно обдумывал, прикидывал все за и против, позволяя себе лишь в кругу самых близких друзей беспомощно разводить руками: ну такой я человек! Таким сделала меня Природа, и здесь бессильны и насмешки, и понукания.

Между тем скорое и вполне очевидное назначение военным министром не могло не беспокоить Алексея Николаевича. Одно дело – высокий военный пост, пусть и командармовский. И совсем другое – военный министр, отвечающий за судьбу империи. Министру потомки не простят того, что могли бы простить любому генералу.

– Андрей, а ведь мне и отказаться никак невозможно, – вздохнул Куропаткин, машинально поигрывая попавшейся под руку безделушкой – изящной поделкой слоновой кости, внутри которой был «втиснут» еще один слон, поменьше.

Архипов бросил на друга взгляд, полный сочувствия. Он знал, что сейчас любые слова, сказанные им, пролетят мимо сознания товарища, не будут им восприняты.

– Давно хочу у тебя про этого твоего нового помощника поподробнее порасспросить, Андрей Андреич. Что за Агасфер такой? – решил сменить тему генерал-лейтенант. – Мы же вроде договаривались, Андрей, что лишние люди нам в твоем доме не нужны… Германцы с австрияками спят и видят, как бы своего человечка к тебе сюда подсадить. Вот и Зволянский что-то насчет него подозревает…

– Да нет, тут другое, Алексей Николаевич, – покачал головой Архипов и вкратце рассказал о появлении у него в доме Агасфера, о его инвалидности и об удивительных способностях и о рекомендации аббата Девэ – несколько странной, конечно, но заслуживающей полного доверия.

– Полякам я вообще не слишком доверяю, – буркнул Куропаткин. – Но аббат, конечно, на особом положении. Ладно, поглядим на твоего Агасфера… Говоришь, какие-то необыкновенные способности он выказал едва ли не в первый день своего появления в Петербурге?

– Совершенно верно, Алексей Николаевич! Я отправил его с Терентьевым прогуляться, чтобы к людям заново начал привыкать. И вот по возвращении из города Терентьев доложил мне об удивительной памяти Агасфера, способного с ходу запоминать огромные тексты…

– Любопытно, любопытно! А куда, ежели не военная тайна, Зволянский нынче исчез, Андрей Андреевич?

– Сам не ведаю, – вздохнул Архипов. – Обещался вернуться через полтора-два часа, а вместо себя казачка прислал с запискою. Неотложные дела-с! Просит только самым убедительнейшим образом за стол без него завтра не садиться. Уезжает днем куда-то, хочет что-то важное сказать. Вас, Алексей Николаич, упоминал. Почтите своим присутствием, надеюсь? Не откажетесь?

– А куда мы с этой лодки, дружище? – вздохнул Куропаткин. – Вы в семь завтракаете? Подойду-с.

* * *

Проснулся Агасфер около семи утра. Умывшись и одевшись, он несколько раз с удивлением поглядел на часы: обычно в это время дворецкий Кузьма оповещал о завтраке. Но нынче ставшего уже привычным шарканья ног и скрипа паркетин не было слышно – никак дают выспаться будущему герою сегодняшнего дня? – усмехнулся он про себя.

Шарканье раздалось лишь в половине восьмого. Однако и тут не обошлось без новшеств: Кузьма предупредил, что завтрак нынче будет подан позднее, поскольку ожидается прибытие господина директора Департамента полиции. Он-де просил непременно его дождаться.

– Я в мастерских тогда, если что, – предупредил дворецкого Агасфер и пошел разыскивать «золотых дел мастера на все руки», как иногда именовал Архипов старого слесаря Тимофея.

– Выброшенный из путиловских цехов по причине преклонного возраста и частого увлечения горячительным, Тимофей был действительно незаменимым помощником Архипова. Под его корявыми, с изломанными ногтями пальцами оживали и крохотные детальки старых игрушек, и многопудовые станки, начинавшие время от времени капризничать.

Поначалу Тимофей приходил в мастерские Архипова лишь по субботам – чтоб не лишиться работы в цеху и будущего пенсиона. Однако, получив «полную отставку» от заводских дел, попросился к Архипову на постоянный «постой».

– Дом у тебя агромадный, мастерские большие. Мне много-то и не надо – позволь, Андрей Андреич, где-нибудь поближе к кузне, к теплу обосноваться. И мне хорошо, и тебе по кабакам меня разыскивать по срочной нужде не придется. Объесть я тебя навряд ли смогу, а два полуштофа[22]22
  Полуштоф – старинная русская водочная мера, равная 0,6–0,7 л.


[Закрыть] в неделю – нешто обеднеешь?

На том и ударили по рукам: Архипов хорошо знал привычки старого слесаря и пьяного буйства не опасался. Не согласился он только со скудными «пищевыми запросами» работника, поставил его, выражаясь военным языком, на пищевое довольствие и положил старику денежную оплату, и выдал ему серенькую книжечку сберегательной кассы, которой тот чрезвычайно гордился.

Когда в архиповском доме появился Агасфер, Тимофей немедленно взял что-то вроде шефства над его протезами. Работу монахов он в целом одобрил, но посулил сделать такой протез, какой и на выставку не стыдно выставить будет.

Старика отчего-то коробило имя молодого «подшефного». Слыша его, он всякий раз хмурился, а если полагал, что никто не видит, так и торопливо крестился. И по прозвищу он его упорно не звал – обходился уклончивыми окликами «Эй, молодой», или «Молодой-красивый!», а то и просто: «Барин!»

Тимофея Агасфер нашел там, где и предполагал – в крошечной ювелирке, где исполнялась самая мелкая и ответственная работа. Под потолком сияли две сильные лампы, на верстаке были закреплены крошечные тиски, а над ними – огромная настольная лупа на шарнире. Пыхтя и тихо матерясь, старик, зажмурив один глаз, делал что-то настолько мелкое, что с двух шагов и не различить было.

– Ти-ха! – рявкнул Тимофей, не оборачиваясь и еще не видя, кто вошел. – Не дыши, человече! Ежели оно, проклятое, опять из зажима вырвется, у меня терпения не хватит снова два часа гнездить его, так раз-так-перетак! Молчи себе в углу, пока не зашиб!

Агасфер, как ему было велено, тихонько опустился на лавку в углу и замер.

Посопев еще несколько минут, Тимофей бережно отнял руки от тисочков, внимательно вгляделся в свою поделку и удовлетворенно выматерился:

– От-так-то! Я ж сколько раз Андреичу твердил, что соединю крылышки, а ен одно только и бормочет, – Тимофей передразнил: – «Площадь соприкосновения недостаточна, дурило старое!»

Смеясь щербатым ртом, старик обернулся, увидел Агасфера, хлопнул его по колену:

– А, молодой-красивый? Как старый Тимоха сказал, так оно и будет! Понял?

Парнишка, обретающийся при мастерских Архипова «на подхвате», опасливо заглянул в ювелирку Трофима: сюда ходу ему обычно не было. Старик гнал из своей берлоги не только его, но и слесарей посолиднее, с понятием. Исключение делалось только для хозяина дома, Агасфера (и то с явной неохотой), да для двух самых рукастых слесарей из путиловских цехов и верфей, приходивших по субботам.

Заметив парнишку, Тимофей мгновенно подобрался и вот уже сжимал в руке бог весть как оказавшуюся здесь половинку сапожной колодки, чтобы метко швырнуть ее в лоб «шпиену». Однако парнишка, заметив опасность, нырнул в приоткрытую дверь и уже оттуда, недосягаемый для сапожного снаряда, зачастил:

– Не боись, дядечка Тимоха, я не за твоими сокровищами пришел! Колокол наверху уже два раза брякал, а молодого барина нигде нету! Не у тебя он часом?

– Здесь, здесь я! – откликнулся Агасфер. – Сей момент иду в столовую – гость, поди, уже прибыл…

– Таких бы гостей… – многозначительно начал Тимофей, как всякий простолюдин, не любивший полицию и не доверявший фараонам. А уж главному фараону – тем паче.

Окончания реплики Тимофея Агасфер уже не услышал – взбегал по довольно крутой лестнице из рабочего полуподвала на первый этаж. Не то чтобы он был рад визиту директора полицейского Департамента. Где-то в глубине души Агасфер разделял недоверие к полицейским чинам, чуял, что неспроста Зволянский на завтрак напросился.

Так оно, в общем-то, и было.

Стукнув в филенку двери, Агасфер распахнул ее и шагнул за порог, негромко и почтительно поздоровался. Архипов с неопределенным выражением на лице водил вилкой по тарелке, зато Зволянский встретил его как родного.

– Здравствуйте, здравствуйте, господин… Берг, если не ошибаюсь? – директор кивнул на стул напротив. – Присаживайтесь, сделайте милость, пока непрошеный гость весь завтрак не уничтожил!

Бросив быстрый взгляд на полковника, Агасфер прошел к своему стулу, сел. Заправил за воротник салфетку, привычно закрепил в ладони протеза вилку.

– Нервы-то у нашего героя, похоже, железные, – продолжал юродствовать глава полиции. – Иной бы побледнел, сбежать бы попытался…

– Ваше превосходительство! – вдруг по-фельдфебельски рявкнул Архипов. – При всем уважении к вашим чинам и званиям я бы попросил вас соблюдать в моем доме правила учтивости! Господин Агасфер – такой же гость за моим столом, как и вы! И если ему угодно называть себя так, а не иначе, это его полное право!

Зволянский внимательно поглядел на Архипова, затем на Агасфера, усмехнулся углом рта и снова принялся за еду.

– На моей памяти только два великих князя позволили себе повысить голос на директора Департамента полиции. Один, впрочем, потом долго извинялся… Но вы правы, вы бесконечно правы, Андрей Андреич! Каюсь: взяло на мгновение верх этакое полицейско-хватательное нутро! И вы простите, милостивый государь! В отличие от ваших, мои-то нервы, сами понимаете, ни к черту. Масса важнейших государственных дел! Мало мне их – всплывают какие-то интриги, совершенно неуместные со стороны родни и знакомых. А тут изволь-ка, брат, шарады разгадывать, а по этой части господин полковник великий специалист! Древнегреческие и римские мудрости щелкает как орешки, а те, что под боком, раскалывать не желает, видите ли! Ждем-с инициативы со стороны загадочного Агасфера! Кузьма! – рявкнул неожиданно Зволянский. – Кузьма, кофе подай, все одно под дверью подслушиваешь!

Никто не удивился, когда после минутной паузы, постучав, в столовую явился Кузьма и с невозмутимым видом водрузил перед Зволянским серебряный кофейный прибор.

– А вы говорите мне! – усмехнулся тот, хотя никто до появления дворецкого и рта не раскрыл. – На чем я остановился, господа? Ах, да! На времени! На том самом времени, которого у всех нас вечно не хватает! Ну нету у нас времени ждать, господин Агасфер, покуда вы «созреете», чтобы признаться!

Директор допил кофе. Расплескивая, налил вторую чашку. И, не донеся до рта, вдруг снова поставил на блюдце и повернулся к Агасферу:

– Ну сами посудите, драгоценный вы наш: можно ли в таких условиях в «монте-кристо» играть? И враг, как говорится, не дремлет, и у тех, кто в тогу друзей нынче рядится, кинжал наготове… Малейшая наша ошибка – к пустяку ведь придерутся, к формальности, – и разгонят нашу несозданную еще контршпионскую организацию к чертовой матери! А нас – кого в Тобольск, кого в Кяхту… Так что, господин Агасфер, давайте-ка по-честному играть!

– Что вам угодно знать про меня, ваше превосходительство?

– Главное, с вашего позволения, я нынче ночью сам раскопал! – не без торжества объявил Зволянский. – Ведь вы, сударь, тот самый прапорщик саперного лейб-гвардии батальона фон Берг, которого государь повелел во всероссийский розыск 20 лет назад объявить за причинение смерти японскому дипломату.

– Это была честная дуэль, хоть и без секундантов! – сверкнул глазами Агасфер. – Мы оба оставили соответствующие записки!

– Никто в этом и не сомневается – есть в розыскном деле ваши и вашего противника «письмена»! Меня другое интересует: убей меня бог, если, рассердив двух императоров, вы не оказали огромной услуги главному японскому дипломату господину Эномото. Так, господин Агасфер?

– Верно! И не только ему: дело прошлое, как говорится, но если бы не мое «мальчишество», как его позже называли, были бы сорваны только что начавшиеся трудные дипломатические переговоры с Японией и, наверняка, выдворен был бы из страны сам посол – если не посажен в Петропавловку. Вообще, черт знает что могло произойти, если бы мне случайно не удалось раскрыть японский заговор, ваше превосходительство!

– Вот как! – хмыкнул Зволянский. – И есть доказательства существования этого заговора? Тот посол, Эномото, может это подтвердить? Он жив?

– Не знаю… Я потерял с ним связь с тех пор, как его сменили и он уехал на родину.

– Хорош друг! Вы его честь спасли, а он поскорее домой…

– Вы не смеете так говорить! – вскочил со стула Агасфер. – Не смеете! Он сделал все, что мог! Он вылечил мою смертельную рану, спрятал меня от царского гнева в монастырь к паулинам. Он меч свой господину приору монастыря пожертвовал – для самурая меч катана – это часть души! Он готов был взять меня с собой в Японию – чтобы вылечить до конца и заботиться обо мне! Я отказался!

– И почему же? – как бы между прочим поинтересовался Зволянский.

– Мне трудно объяснить это человеку, не знакомому с японской культурой, японским бусидо – кодексом чести. Да, мы с Эномото-сан стали в России друзьями. Я проникся многими японскими нормами поведения, правилами и понятиями – и именно поэтому не поехал с ним! Все, ваше превосходительство! Вы вправе меня арестовать, но больше я ничего не скажу!

Долгое молчание за столом прервал короткий звонкий хруст. Все вздрогнули – Архипов сконфуженно глядел на массивную вилку, сломанную в его руках. Отбросив обломки, полковник без особого сожаления вздохнул:

– Пятая, кажется, с начала года… Пора, видимо, столовые приборы обновлять… Господин… Агасфер – я позволю себе так вас называть – мне хочется тоже внести лепту в нашу беседу, которая допросом, уверяю вас, ни в коей мере не является.

– Да-да, конечно, Андрей Андреич…

– Вот вы говорите – звали вас, могли бы уехать в Японию. И не уехали… Ну, кодекс японской чести – этого я совсем не знаю. Но скажите по совести, у вас ведь и невеста в свое время была?

– Да. Дочь тогдашнего тайного советника Белецкого, он по линии железных дорог что-то там инспектировал. Настенька… Не буду скрывать – из-за нее главным образом не уехал, когда звали. Знаете, ведь между жизнью и смертью многое кажется совсем другим. Искаженным, что ли… Как сквозь неровное стекло глядишь. Пока культю мою без бинтов не увидел – все надеялся, что поправлюсь и…

Архипов предостерегающе глянул на Зволянского, явно желавшего вставить какую-то реплику, кивнул Агасферу:

– А позже, когда поняли, что стали инвалидом, решили, что не имеете права обременять своей близостью молодую женщину. По сути дела, девицу. Так?

Скрипнув зубами, Агасфер промолчал.

– Первое время за семьей вашей Насти следили, – со смущенным видом признался Зволянский. – И знаете, на что обратил внимание один дотошный филер? Что господин Белецкий всегда ставил в храмах одну свечку «во здравие». А Анастасия Павловна три года вашу свечку «за упокой» зажигала.

– Три года… Значит, она ждала меня всего три года…

– Барон, для молодой женщины и три месяца – целая вечность! – с оттенком назидания пыхнул дымком сигары Зволянский. – Вы расстались с Настенькой, когда ей было… сколько? Ах да, 16… Она не могла себе представить, чтобы ее жених, если он жив, не дал бы о себе знать! Три года, говорите вы… Не имея никаких сведений о своем женихе, что же ей было делать, барон? Уйти в монастырь? Оставаться старой девой до гроба?

– Да все он понимает! – грубовато вмешался Архипов, подавая Бергу пузатый фужер с темно-коричневой жидкостью. – Насколько я понимаю, именно вы, Мишель, категорически запретили отцу вашей Настеньки говорить ей о том, что вы живы! Что остались калекой без одной руки…

Сунувшись в дверь, Кузьма доложил, что прибыли его высокопревосходительство генерал от инфантерии Куропаткин и его высокоблагородие господин Лопухин, товарищ московского прокурора. Прикажете принять или как?

Обменявшись быстрыми взглядами, хозяин дома и Зволянский одновременно пожали плечами. Рано или поздно, их «кружок» должен был узнать об Агасфере правду. Почему же не сейчас?

– Только давайте не будем разводить антимонии и дискуссии до вечера, – не слишком тактично предупредил Зволянский. – Я ведь, господа хорошие, всю ночь работал, и вот теперь в Ливадию срочно вызывают – экспресс на два часа заказан.

– В поезде и выспитесь, – подытожил Архипов.

– Выспишься с вами, – буркнул директор. – Мне в Москве пассажира подхватить еще нужно. Да не простого: до утра завербовывать его в нашу «артель» придется…

Архипов кивнул дворецкому и уселся в кресло напротив Агасфера, едва не касаясь его колен своими, попытался поймать взгляд. Но тот смотрел куда-то сквозь него, сквозь время.

– Хорошо, молодой человек! Есть такая детская игра: «А что, если?» Мы, разумеется, люди взрослые, но тем не менее… Давайте-ка сыграем! Вариант первый: могли вы тогда, осенью 1874 года, не кидаться очертя голову в Европу, не ловить за руку подлеца Асикаго, не бросать ему вызов? Могли! Однако поступили так, как поступили! Попытались спасти друга. Скажите-ка, вы жалеете обо всем?

– Разумеется, нет.

– Вариант второй: узнав о заговоре против вашего друга, вы могли донести об этом властям. Что произошло бы в таком случае? Ваш Эномото, как особа, оскорбившая царское величие, был бы в сорок восемь часов выдворен из России. Конец переговорам, конец дипломатическим контактам двух стран… Дальнейшее развитие событий я просто не в состоянии прогнозировать. Скажите, вы желали бы этого? Убеждены ли вы, что потом были бы счастливы со своей Настенькой? Если по совести, а?

– Пожалуй, что нет…

– А третий вариант вы рассматривали, господин Берг? Предположим, вы обнаруживаете в Париже истоки заговора и возвращаетесь, ничего не предпринимая, в Петербург. Предупреждаете своего друга Эномото – и что происходит дальше? А дальше, милостивый государь, одно из двух: либо посол продолжает переговоры как ни в чем ни бывало, на «авось», как у нас говорят – либо кается Александру в своем прошлом. И «бомба взрывается», господин Агасфер! Днем раньше, днем позже – но взрывается! А вашу жизнь можно назвать после этого спокойной и счастливой?

– Я не знаю, я ничего не знаю, господа! – простонал Агасфер. – Я жил в монастыре, ежедневно надеясь на какое-то чудо. Ждал, что вот однажды проснусь, встанет солнце, развиднеется – и все несчастья уйдут, и все разрешится само собой! Я не хотел единственного, господа: я не желал, чтобы Настенька увидела меня вот таким! С искусственной рукой! Я не хотел увидеть в ее глазах ужас или сочувствие, жалость…

– Простите за нескромный вопрос: вы ведь поддерживали отношения с отцом невесты?

В столовой, оживленно что-то обсуждая, появились Куропаткин и товарищ прокурора Лопухин. Поздоровавшись, они моментально поняли, что здесь происходит что-то серьезное, и оба, не сговариваясь, умолкли. Привстав и поклонившись вошедшим, Агасфер продолжил:

– Да, он три или четыре раза приезжал в Ченстохов. Последний раз – после гибели Александра II, когда, по традиции, была объявлена всеобщая амнистия. Он говорил, что Настенька на грани нервного срыва. Что она не хочет оставаться старой девой, хочет иметь детей и все еще любит меня… Я тогда чуть не смалодушничал, признаюсь вам. И родители мои были еще живы… Но выдержал! Это был его последний визит ко мне.

В библиотеке воцарилось глухое молчание. По крайней мере, у трех из четверых присутствующих вертелся на языке вполне закономерный вопрос: почему?!

Собственно, и ответ был налицо: объявись Берг после манифеста об амнистии, вряд ли это стало бы счастливым концом длинной страшной «сказки». Оставление воинской службы, нарушение присяги, хлопоты по возвращению прав состояния и дворянства… И везде, в любой чиновной инстанции, он слышал бы в глаза или вслед: а-а, это тот самый Берг… А каково бы было слышать такое Настеньке, детям?

Тот самый Берг…

Словно опомнившись, Агасфер медленно, как воду, не поморщившись, выпил коньяк из давно нагревшегося бокала. Вопросительно поглядел на Зволянского:

– Ваше превосходительство, вы не умеете ничего делать наполовину, я понял это уже давно. У вас ведь есть фотография Настеньки… Вещественная, так сказать, улика. Может, даже с ее детьми – покажите мне, пожалуйста!

Присутствовавшие переглянулись. Самое удивленное лицо было у директора Департамента полиции. Как у священника, которого на базаре толпа вдруг обвинила в краже… Куропаткин нахмурился и сурово кивнул. Сергей Эрастович оскорбленно пожал плечами, взял с книжной полки давно уже приготовленную папку, щелкнул замочком, положил перед Агасфером черный сафьяновый прямоугольник.

Помедлив, тот раскрыл папку, взял в руку фотографию увеличенного формата.

Молодая женщина с тремя мальчишками возраста 12–15 лет была запечатлена на фоне заднего колеса коляски. Женщина чуть наклонилась, обхватив руками своих сыновей и строго глядя в объектив фотокамеры.

Это была и она, и не она. Память Берга до сих пор бережно хранила ее лицо, обоняние – запах тонких, словно всегда чуть растрепанных у основания волос.

Берг вглядывался в лица мальчишек, которые вполне могли быть его — его! – сыновьями. Вот этот, средненький, с темными волосами и задорно приподнятым подбородком, был, кажется, даже чем-то похож на него…

Он перевернул фото, вгляделся в дату съемки: позапрошлый год. Остальные фотографии смотреть не стал, бережно вложил в папку первую и щелкнул замочком.

– Спасибо, ваше высокопревосходительство. Уважили… А я все, что возможно, в жизни потерял. Но знаете, господа, мне ведь и мстить-то за свои потери некому. Тогда, двадцать лет назад, я стоял на крыше вагона, вдыхал ветер, пахнущий степью и дымом паровоза, – вы не поверите, но я помню этот запах по сей день. Слышу хищный свист японского меча, сделавшего меня калекой. И все! Сойдя с крыши, я стал просто Агасфером. Сапожником, некогда сделавшим свой выбор.

– Не совсем корректное, на мой взгляд, сравнение, – кашлянул въедливый Лопухин. – Не все так просто! Кого, согласно библейской легенде, вы изволили оттолкнуть, кого лишили человеческого милосердия?

– Вы руководствуетесь общепринятой догмой Завета, – вздохнул Агасфер. – А я около двадцати лет «перелопачивал» книги в монастырской библиотеке. И знаком, смею заверить, со всеми списками древнейших библейских сказаний и комментариев. Скажите-ка мне вот, Алексей Александрович, отчего же Агасфер, негодяй в представлении большинства людей, в течение многих веков имеет имя, которое можно перевести как «любимец Бога»? Несколько странно для негативного символа человечества, вам не кажется?

– Что вы хотите этим сказать, барон?

– Только то, что не все считают вечное житие самым страшным наказанием, Алексей Александрович! Вечная жизнь, вечное ожидание второго пришествия Спасителя – неужели это, называемое вечным наказанием, столь скверно? А короткий и общеизвестный диалог между Христом и туповатым сапожником Агасфером, который лишает Сына Божьего милостивого отдыха, – его разве нельзя рассматривать как восхищение Иисуса законопослушанием Агасфера? Ведь он – часть общества того времени, буквально поклонявшегося Священному синедриону[23]23
  Священный синедрион – иудейский сенат и высший суд по гражданским и церковным делам. Синедрион состоял из семидесяти одного члена, которых выбирали из числа первосвященников, книжников и старейшин


[Закрыть]. Как мог простой сапожник усомниться в мудром решении первосвященников и книжников? И прошу вас… всех прошу: если можно, называйте меня по-прежнему. И никак не бароном!

Агасфер обвел глазами присутствующих: протеста никто не выразил, – и тихо спросил:

– А где они… где она сейчас? В Петербурге?

– В своем поместье, в Крыму, – ответил Зволянский. – У одного из ее сыновей слабые легкие, и Анастасия Павловна практически все время живет там.

Он поднялся, обошел вокруг стола, обеими руками похлопал Агасфера по нешироким плечам. Неуловимым движением опустил в карман Агасфера клочок бумаги.

– Что это? – тихо спросил он.

– Ничего особенного! – чуть грубовато откашлялся Зволянский. – Название станицы и поместья, где живет одна ваша давняя знакомая. Я имею в виду, что, может быть, когда-нибудь вам захочется…

– Никогда мне не захочется! – резко отвернулся Агасфер, достал из кармана бумагу и порвал ее на мелкие клочки. – Но за заботу спасибо, ваше превосходительство.

– Господа, по-моему, хватит на сегодня дискуссий, – мягко вмешался Куропаткин. – Нынче мы и господин Агасфер раскрыли свои карты. Настало время для принятия простого, но окончательного решения.

– А какое у меня может быть решение, кроме одного? – удивился Агасфер, совсем по-мальчишечьи встряхивая короткими волосами.

– Альтернатива существует всегда и почти всему! – Архипов наполнил бокалы всем присутствующим, роздал их, посетовав: – Рановато, конечно, для крепкого горячительного… Ну, да Бог милостив! Вы достаточно и повоевали, и настрадались, мой друг, и мое предложение о должности брокатора остается в силе. Если не желаете – ну разве что иногда будете консультировать нас…

– Это означает делать дело наполовину, – усмехнулся Берг. – Merx est quidguid vendi potest[24]24
  Товаром является все, что может быть продано (лат.).


[Закрыть], разве не так? А продать я могу, по-моему, больше, нежели консультации и советы. Так что, господа, если вас не смущает мое немецкое происхождение – ведь это немец главный враг России, – то я с вами!

– Ну вот видите, господа, я же вам говорил! – Архипов крепко пожал руку сначала Агасферу, потом остальным.

Куропаткин подошел к Бергу, с прищуром взглянул в лицо:

– Я же говорил: Геок-Тепе! Там я вас, молодой человек, и «Станиславом» награждал, прямо в конце боя! А вы изволили отпираться! Молодцом, молодцом, Берг! Вы мне только признайтесь хоть сейчас: я ведь до сей поры понять не могу, как ваша рота так быстро минный проход смогла устроить?

– Ничего особенного, ваше высокопревосходительство! Действительно, глубокие траншеи для мин копать под огнем противника несподручно было. Так мы их мелкими, но почаще понаделали, а под сами мины приспособили старые ядра, скованные цепями попарно! Одно скатится, рванет – и для второго уже «ложе» готово!

– Молодца, молодца! Дело прошлое, а все равно молодца! Ну, в общем, я рад, Берг, что вы сделали правильный выбор!

– Не Берг! Агасфер – пусть будет Агасфер, раз так ему хочется. Ну, господа офицеры, за успех нашего правого дела! – поднял свой бокал Архипов. – Полку нашего прибывает – глядишь, и перейдем когда-нибудь от болтовни к важным и нужным делам!

Выпили. Ставя бокал на низкий столик, Зволянский бросил быстрый взгляд на незаметно появившегося в столовой Терентъева, поджал мимоходом губы.

– Ах да, Владимир Семенович! Не в службу, а в дружбу: я где-то в гостиной портфель свой впопыхах оставил. Поищите, принесите, голубчик!

И едва тот, щелкнув каблуками, поспешил идти выполнять распоряжение, Зволянский заметил:

– Господа, мы здесь все одна семья! Однако прошу учесть, что в любой семье действуют своего рода законы военного времени и нравственности. Не болтать, каждый знает лишь то, что обязан знать по долгу службы и характеру своих поручений. Я первым извинюсь перед Владимиром Семеновичем за свои мрачные подозрения, если они окажутся фикцией, но пока, увы: его проверка, к сожалению, не завершена! В биографии Терентьева есть один момент, нуждающийся в прояснении. Скажу сразу: проверка затягивается не из-за лености или неумения нашей внутренней, так скажем, службы безопасности, а по причине отсутствия на данный момент в Петербурге важных свидетелей. Поэтому в беседах с участием ротмистра кое в чем мы обязаны быть пока сдержанными.