Текст книги "Алфавит. Часть вторая. К – Р"

МЕНТУ-ЛИРИКУ

С.Ф.

Ты жёлтой осой мотоцикла ужалишь

Дрожащую ночь, и луны цикламен

Распустит своё колдовство и, пожалуй,

На звёзды наколется твой мотоцикл.

Ты вытряхнешь их из сапог милицейских,

Прикуришь от мелкой кометы шальной,

Добьёшь свой бычок, и закинешь, не целясь,

Салют распустив по вселенной ночной.

Пофаришь в углы меж созвездий на случай,

Шпану шуганёшь, что везде и всегда,

Украсишь погоны звездою колючей…

Хотя и падучая, всё же звезда.

***

«Ходил месяц раньше низко —

Баба накрыла грязной тряпкой»

Белорусское поверье

Месяц низенько плыл, сок-травой наливался,

Он горел, налитыми боками толкался,

Круг себя облака растолкал, ожирев,

И во всю свою ширь раздобрел, озверев…

А навстречу – Заря

Через реки-моря,

А навстречу Заря-Заряница.

Это было давно,

Время было темно,

И звезда засверкала —

Денница.

И влюбилась в звезду золотая,

Похотливая, немолодая,

Потучневшая в травах молочных

Луна. —

Поплыла за звездой, как за синей водой,

За сияющей, за молодой.

Молодилась луна,

Молоком наливалась луна,

Наливалась, тучнела, бледнела она,

Ожиревшая в небе луна.

И влюблённый в денницу-звезду

Бог, разгневанный бог-громовник

Снял забрало,

Горний выхватил меч,

Тяжким громом, огнём закалённый,

Горний меч-кладенец,

И лицо золотое луны, как юнец,

Пополам разрубил.

Он Денницу любил…

И одной стороной почернела луна,

И совсем растолстела…

А тот,

Месяц хитренький, двинулся вспять.

И уже через месяц опять

Тонкий месяц сиял небесам

Высоко-высоко,

Далеко-далеко…

Грязной тряпке добраться туда нелегко.

***
МЕТРО РАЗВОЗИТ КРОВЬ

 
И вновь
Открытая платформа
Листом осенним выстлана внакат,
И видно как
Метро развозит кровь
По зонам.
По грустным,
Захолустным
Руслам,
Под вечер венозным.
Поздний,
Осенний разносит
Хрип.
Грипп.
Храп.
По веткам, вокзалам,
Устало,
Поскрипывая
суставами,
Покряхтывают
составы
Туманы, сны, караваны,
Саванны, верблюды,
Люды…
 
 
***
Мир-то большой, вселенная,
А я себе взял да устроился,
Семечка обыкновенная.
Дождик в скорлупке роется.
 
 
Вот меня капелька клюнула.
Чёрт побери, холодная!
А золотая, лунная.
Наверно, у них дипломная.
 
 
Кой там диплом! Вселенная
В звёздном посеве роется…
Семечка обыкновенная
И под луной устроится.
 
 
***
Мне снилась Ручьевая, и видел я тогда,
Что это ключевая на роспуске вода.
Там шлюзы клокотали, и домик угловой
За узловой считали, за главный Ручьевой.
Там скрежетали ржаво колёса, рычаги,
Подлёдная держава вздымала позвонки.
Там отворяли реки, вскрывали полыньи,
Сновали человеки, монтируя ручьи.
А с рупором на скалах стоял над всем один
И мощно матюгал их какой-то господин.
И – засверкал на сколах многоочитый хруст,
И загремело в долах торжественное: «Пуск!..»,
И видел я, следящий за роспусками рек,
Что мощи настоящей не слышит человек,
И понял в миг единый кто стать над этим смог,
Один, над каждой льдиной,
Единый только…
 
 
Смолк
Шум-гомон.
Ручьевая,
Ключами отзвеня,
Сверкала, вырывая
Огонь из-под огня.
Шла сила зоревая,
Рубином лёд граня…
 
 
И шла вода живая по жилам сквозь меня.
 

МОГУЩЕСТВО

Где горы стареют корявой короной,

Где моет ступни костяные в ручье

Тянь-шанская ель, громоздясь под корою,

А почва под нею вся в плотной хвое,

И движется почва, качая могуче

Плечами, рвёт корни, скрипит, и с грехом

Кряхтя пополам, туча лезет на тучу,

И камень на камень ползёт подо мхом,

Где нем человек под трёхъярусным илом

Космических елей, идущих наверх,

Где каждый твой атом пронзён хлорофиллом,

Где вдруг вспоминаешь – и ты человек…

МОРОЗНЫЙ ХРАМ

Зима. Морозный храм.

Кумир пустыни.

Не свергнут прежде.

Не свержён доныне.

Как тут светло, как тут белым-бело,

Ах, как белым-бело! Светлым-светло!

Не стёкла здесь – кристаллы зажжены.

А небеса звездой застеклены.

Тут разломились ночь кристаллом льда

И расцвела Полярная звезда.

Вот мы пойдём к звезде, мы поглядим

Как этот храм людим, как нелюдим,

Как надобно смотреть на небеса,

Как в небесах услышать голоса

Всех, кто как и мы, в морозной мгле

Когда-то шёл сквозь вьюгу на земле,

И слушал вьюгу и смотрел туда,

Где вставлена, как изумруд, звезда,

В морозный храм, и думал о других,

И шёл вослед, дорогой дорогих…

***

Московский небоскрёб. Бетонный улей.

Зерном янтарным, сотами стекла

Ночь налита. В ночи ещё сутулей

Внизу ползёт железная пчела.

Остановилась грузно. Не на воле.

Не полетаешь. Между стен, мостов

Колдуют огоньки в бетонном поле

Тычинками блуждающих цветов…

***

Мужает молча виноград.

Бледнеет, наливаясь кровью.

Что движет звёздами, ты рад

Узнать без всякого условья?

Узнай. И посмотри спектакль:

На Древнем Храме не пентакль

Сомнительный, но вертоград

И свет послания во мгле,

Где речь про баснословный град,

Где руны, как огни в золе:

«Сфинкс засмеётся,

На земле

Иссякнет жизнь,

Когда узнаешь

Что движет звёздами…»

Пеняешь

На жизнь свою, на весь парад

Вопросов праздных, не любовью

Подвигнутых, но суесловью

Подверженных?

Огнём и кровью

Налившись, полон древней новью,

Мужает молча виноград.

МХИ

 
Сколько прелести в тайне
Наволнения мха,
Словно в нежном истаянье
Междометий греха
Меж темнеющих «охов»
И нежнеющих «ах!..»…
Впрочем, речь не о вздохах.
И не о стихах.
Не о высверках праздных
В рытом бархате мхов
И томящих соблазнах
Колыханий мехов,
Не о древней новизне
Сопричастий греху…
 
 
– О реликтах преджизни
Волн, отлитых во мху.
 
 
***
Меж гроз, меж грёз глаза твои
Во мне молчали,
Неколыханные, ничьи
Ручьи печали,
Но крылись там, за тишиной
И гладью взгляда,
За глубиной, голубизной
Потёмки лада,
Так в тусклом зареве зарниц
Учуял Тютчев
Как «сквозь опущенных ресниц»
Угрюмы тучи,
Так приоткрыли мне глаза
В час равновесья
Не голубые небеса,
Но занебесья,
Так в косной ревности кощун
Ярились рати
На древний рёв тоски: «Хощу
Азъ тя пояти!..»,
И – допотопный топот там,
Где в космах космос,
И – гул архея по пятам
Потопом в косность,
И молния – вся нерв, вся месть
И мука ночи,
Вся боль, вся даль на роспуск, весь
Позор земли, разор небес,
И – воды, волны, мгла и блеск,
И колыбель, и плач, и плеск,
И – сквозь колыбнутых очес
Заочье…
 

МИРАЖИ НА ЖАРКОМ ПЕРЕКРЁСТКЕ

Зачем так душен этот день,

И фосфорическая тень

Парит над мостовой,

А полосатые круги

Вставляет в воздух от руки

Прозрачный постовой?

Зачем бредовое тепло

Воздушным шаром вознесло

Над миром, для чего

Над городом, почти мираж,

Реален только этот страж

И твёрдый жезл его?

Зачем? Затем, что – постовой!

И пост свой, даже сам не свой,

Шатаясь, держит он,

И всем, кто спятил от жары

И рушит правила игры

Он рыцарь и закон.

Буква Н

***

Ночь. Улица. Фонарь. Бадяга

Была бы кстати. Мочи нет.

Разит мочой транзит оврага.

Искрит под глазом… звёздный свет!

Всей безобразной прозой века

Вдрызг обессмыслен, тускл, жесток

Снобизм поэта… о, аптека!

Болт взвизгнул… блок дверной… о блок!

НОВЕНЬКАЯ

А ты не так уж плохо там держалась,

В чужой тусовке. Верный тон найдя,

Не оборзела, но и не зажалась.

Всё оценила. Малость погодя,

С изяществом небрежным отмахнулась

Как раз от тех, кто это позволял,

Лениво сигаретой затянулась…

Меж тем твой взгляд всё это тайно клял,

И дикость хохм, преподнесённых хамом,

И полудружб чудовищный узор,

Но ты уйти боялась, чтоб тем самым

Не выдать всю нелепость, весь позор

Присутствия там твоего на грани

Конфуза с истерическим концом…

Под рёв магнитофонной полубрани

Ты, в общем-то, держалась молодцом.

НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ

(отрывок)

…но кто из луга вешнего, цветущего крылато,

Запросится обратно, в глухое естество?

Быть может лишь для прежнего маньяка или ката

Такое возвращение по норову его.

И если сны туманные любимого кого-то

Проявят нам таинственно, так это ли не Весть?

И оптимизм отчаянья – пронзительная нота! —

Весь космос, сверху донизу, пронизывает весь…

***

Надену чёрные очки,

Приду к друзьям, шумя и ссорясь,

Чтоб не заметили тоски

В глазах, запавших от бессонниц,

Не приложу ладонь к виску,

Не затяну запевку волчью,

Солью остатки коньяку

В пустой бокал, и выпью молча.

О чем базар? Очки темны,

Как ставни в тереме старинном,

Добротны так же, и верны,

И аварийны…

Мир не сумеет стать темней,

Задвинутый за эти ставни,

И уж не стану я грустней,

Хотя и радостней не стану.

Помалу набирать очки,

И перед жизнью не смиряться…

Начнём, пожалуй, притворяться.

Наденем чёрные очки.

НА СВАЛКЕ

 
Отголосили наглые галки.
Перевернулся день, и затих.
Одна луна на мусорной свалке,
Да пара зёрнышек голубых.
 
 
Здесь создают черепки и гвозди
Свой, опрокинутый веком, стиль.
Видать, своё отслужили звезды,
И ясный месяц свезли в утиль.
 
 
А свет, шинкованный топорами,
Терзают птицы ночной поры…
Осколок зеркала в чёрной раме.
В нём вечерами горят миры.
 

НА КАРЬЕРЕ, НА ЗАКАТЕ

Будто бредит грузный варвар

Вгрызом в сахарны уста,

Будто грезит грязный автор,

Пласт оральный рыть устав,

Церебральный экскаватор

Дико вывихнул сустав.

И торчит, сверкая клепкой,

И урчит, срыгая клекот,

Будто грезу додолбил

Засосавший вкусный локоть

Цепенеющий дебил…

НАСЛЕДНИКИ АРАХНЫ. Цикл:

(Корифеям сетевого маркетинга посвящается)

1.

Всюду сети расставляют

Золотые пауки,

Уловляют, уловляют

Дурачков сетевики,

Голоса у них сладимые,

Медовые,

А глаза у них радивые,

Бедовые…

Хорошо на паутинке

Золотинку к золотинке

Подбирать,

На услужливые спинки,

На глупинки, на жлобинки

Повзирать,

Как на струнке, на глупинке,

На жлобинке, на слабинке

Человеческой

Сыграть,

Хорошо на паутинке

Повисеть,

На веселые картинки

Поглазеть:

Вон с одышкой многолетней

Тучный клопик-старичок

Прёт подмышкой свой последний,

Самый слёзный пятачок.

Вон лягушечка-побирушечка

Скачет вскачь из родимой трясинушки,

Как досталась ей, бабёшечке, полушечка,

Не останется и четвертиночки.

Вон комарик, чёрт проворный,

Кавалер в самом соку,

В сеть полез, за нитку дёрнул —

Как в долгу, висит в шелку.

Сети шёлковые, сети крепенькие.

Бестолковые твари, нелепенькие…

Мушка крылышком блеснула

Золотым —

Паутинка захлестнула

Узелочком завитым.

Даже хищная оса

Припожаловала,

Жало спрятав, не дерзя,

Тихо жаловалась:

– Вот и стали небеса

Мутным саваном,

А звалася за глаза

Жёлтым дьяволом…

Но кому в сетях, ответьте,

Хорошо в сетях висети,

Делать денежку с руки?

Вот загадка.

А разгадка:

Строят сети —

Па-у-ки.

Строить сети, строить сети

Могут только

Па-у-ки.

Пауком на свет родиться

Это промысел, судьба.

Это – рок! Здесь не годится

Препустая ворожба.

2.

Волны кружево ткали без гнева,

Без тоски – на рассветном песке…

О Арахна, лидийская дева,

Что ты смотришь на берег в тоске?

Почему за клонящимся диском

Устремился твой алчущий взор?

Там, на западе малоазийском

Солнце вьёт свой закатный узор.

Ты лидийских, афинских и прочих

Славных жён превзошла мастерством,

В паутинных твоих узорочьях

Гордость тайным сквозит торжеством.

Ты всех жён превзошла! Только море,

Только солнце и звёзды тебе

Причиняют обиду и горе,

Безучастны к ревнивой мольбе:

«Нет, ни моря, ни звёзд не суметь мне

Превзойти, как узор не извей,

Но Афина… хотя и бессмертна,

Чем не женщина – в сути своей?..»

И вся Греция ахнула, вызнав

От пророчиц – Афине самой

Дщерь безумная бросила вызов,

Что грозит нам позором и тьмой!..

Только разве пристало богине

Мстить всем смертным за скорбную дщерь?

– Ты – горда? Я воздам по гордыне.

Не покажется мало, поверь.

Спору нет, хороши твои ткани.

Но не краше ли ткут пауки?

Так и быть, поселяйся в их стане,

Мало пряхе всего две руки!..

И с тех пор многорукая тянет,

Вьёт сама из себя свою нить,

И слепит золотыми сетями

Всех, мечтающих мир полонить.

3.

Ты не злобись, что друг твой ловок с детства,

И не жлобись, что друг твой сыт и пьян.

А может, дар он получил в наследство?

А может, карма давит на карман?

А ты прикинь, он в роскоши и силе

Не просто потому, что плутоват,

А потому, что боги попустили,

Угоден, значит. Он ли виноват?

Ну почему, скажи, с твоим талантом,

Достоинствами, честью и умом

Ты нищ, а он сорит, ворюга, златом,

И ты всё терпишь, сам в себе самом.

А чем не вариант – чтоб пламя взвилось

И попалило все его дворы?..

Испытано. Теплей не становилось.

Неравенством скрепляются миры.

Ты это знаешь, вместе ведь сидели

За школьной партой… он уже тогда

О чём тебе втолковывал? О деле.

А что в ответ он слышал? «Суета!»

Но почему, ты посмотри пошире,

Поглубже вникни, золотую сеть

Дозволено ему раскинуть в мире,

А вот тебе в ней – только повисеть?

И не завидуй, вникнув – он едва ли

Земным и бренным счастлив, он тебе

(Тебя к иному боги взревновали)

Завидует, быть может, по судьбе.

Подумай, чем он мир одолевает,

И присмотрись, когда он сети вьёт —

Златой ли дождь над миром проливает?

Златые ли над миром слёзы льет?

4.

Добрый малый, он занятье

Для тебя нашел, понятье

Как разжиться дал сполна.

Не хватило в сети шёлка —

Ты к нему. А он: «Пошёл ты!

Дома – дети и жена…»

Не напрасно говорят:

Добр бобр

Для бобрят.

Не ищи ни в ком вины,

Не судьба разжиться.

Шили милому штаны,

Вышла рукавица.

5.

Шваброй в пол запылённый шарахну,

Позову из потемок Арахну,

Дрогнет в подполе трос потайной.

И возникнет из мрака подруга —

Многолика, пестра, многорука…

Всякий раз её облик иной.

Может быть, исхудала чуточек?

Может быть, кто из новеньких дочек

Объявился на месте Самой?

Эка разница! Вьются арканы,

Вьются в нетях клопы, тараканы,

Прельщены ослепительной тьмой.

Значит, дело Арахны бессмертно!

Подивись, как она соразмерно

Чудо-сети прядёт сквозь века.

Дочь гармонии. Или гордыни?

Сам решай, пробираясь в пустыне

Золотого, как время, песка.

***

Ненавижу слово россияне,

Терпеливой празелени цвет.

Есть азербайджанцы, молдаване,

Русский – толерантен. Русских нет.

Видно, нет страны такой в природе.

Предок за Россию бился зря.

Толерантность… это что-то вроде

Трын-трава, по-русски говоря…

НА ПЕРРОНЕ

Ну что она в нём такого нашла?

Нахальный рот,

Безразличный взгляд,

И рожа красная, ко всему.

Стоит, ждёт поезда.

А она

То пепел сдунет с его плеча,

То тронет пальцами за рукав,

То так заглянет в его глаза

Печально, нежно,

Что даже мне,

Прохожему,

Станет теплее вдруг…

А он, проклятый,

Молчит, молчит,

Дымит,

Да смотрит, кривясь, туда,

Где стрелки щёлкают,

Где огоньки

Багровый свет на зелёный свет

Меняют. Сплевывает. Каблуком

Вбивает мёртвый окурок в снег,

Пытается улыбнуться ей…

Она боится его потерять!

Что ж я не вправе ей крикнуть —

Что

Она нашла в нём?

Сейчас, сейчас

Я тоже сяду в вагон,

Сыщу,

Порывшись в памяти, эпизод,

Где сам бессилен, где сам неправ,

Где третьей силы нам не дано

Когда спасти бы,

Когда вдвоём,

Когда сторонних —

Не надо слов.

***

Не приближайся. Опасно для жизни. Женщина смерть.

Яма для семени, морок змеиный, могила. Пожалуй,

Стоит себе приказать хоть однажды – не сметь

Приближать её к сердцу, нежнейшую даже, ужалит,

И – дурные круги наркотой растекаться пойдут,

Словно радиоволны, так пьяно, так сладко, так больно

Эта мука в тебе разольётся, и как на последний редут,

Грудь на грудь, побредёшь на её бастионы невольно.

Победит. Выпьет кровь и убьёт. Затворит в земляное нутро,

Даже память свою о тебе похоронит, как семя.

Прободав литосферу, сквозь мантию, магму, вагину, ядро

В космосе, с той стороны, зернозвездием вспыхнешь со всеми.

И – под серп снова ляжешь, в лугах, где за роспуском розовых жал

Вновь занежит она. И убьёт, выпив кровь. Уж такая повадка.

Знал же, знал же всё это! А вот, снова семя своё не сдержал.

Больно, больно всё это, приблизиться… больно уж сладко…

***

Не говори в конце

«Алаверды»,

Не говори «Концерт

Аяк талды»,

На хинди, на фарси

Ты не форси,

И не гони коней,

Живи скромней,

Говнализы мочи

Боготвори,

И вообще, молчи,

Не говори.

*Алаверды – типа «наше вам» (груз.)

**«Концерт аяк талды» – что-то типа: хана. Дословно: «Концерт окончен». (Каз.)

………………………………………………………………………………………………

НА ДВА ГОЛОСА

– Рассказать тебе, милая, сказку?

– Расскажи, милый мой, расскажи,

Милый мой, и обиду, и ласку,

Всё одним узелком завяжи.

– Ты прислушайся, милая, звон золотой,

То родник наш студёный из юности бьёт…

Пересохла река, тёмен берег пустой,

А душа, родниковая жилка – поёт.

– Милый мой, за какую утрату

Подарили нам юность души?

– Рассказать тебе, милая, правду?

– Расскажи, милый мой, расскажи.

– Оглянись, оглянись, вот он, путь наш былой,

Наша жизнь почернела от бед и невзгод,

Всё, что пело в крови, прогорело золой…

А душа – родниковая жилка – поёт.

– Милый мой, очарованной вестью,

Как бывало, печаль заглуши!..

– Рассказать тебе, милая, песню?

– Расскажи, милый мой, расскажи!

– Как по круче студёной водичка текла,

Как царапалась жизнь сквозь бездушье и лед?

Вся изранена плоть, вся в разломах скала.

А душа, родниковая жилка – поёт.

НА ЗИМНЕМ РАССВЕТЕ

Водка есть. Закуски нет. Добулькав,

Глянешь, в заоконной синеве

Ледяными кильками сосульки

Виснут на хозяйской бичеве.

И рассветом тронутая, то есть

Алою подкрашена водой,

Пламенеет белая, как совесть,

Простыня соседки молодой…

***

На золотом кpыльце сидели

Цаpь, цаpевич,

Коpоль, коpолевич,

Сапожник, поpтной…

Кто

Ты

Будешь такой,

Выходи поскоpей!..

Не соглашался.

Дулся. Сеpдился.

И pассеpдился в конце.

Наелся, напился,

В цаpя пpевpатился.

Долго сидел на кpыльце.

«Я – цаpь.

Ты – цаpь.

Кто же чеpвь?

Где тваpь?

Всюду одни цаpи,

Пеpевёpтыши, золотаpи

На золотом кpыльце…»

Качался поpтной, веpёвку сучил

С усмешкою на лице.

Мычал сапожник, кожи мочил

На золотом кpыльце.

Цаpевич кpутил цветок голубой,

В котоpом свистела оса,

И песню пел коpолевич слепой,

Глядя на небеса.

А в небесах pаспласталась луна.

(Встал на кpыльцо Сапог).

Двое споpили дотемна.

(И был в Сапоге – Шнуpок).

Хоpоший Сапог стоял на кpыльце

С хоpошим Шнуpком в золотом кольце

И попиpал кpыльцо.

Холодно стало тогда цаpю,

Холодно стало, я говоpю,

И коpолю,

И цаpю.

И – ныpнули они в кольцо.

И затянули петлю.

На золотом кpыльце не сидели

Цаpь, цаpевич,

Коpоль, коpолевич.

Сидел Сапожник. Сидел Поpтной.

Хмуp был один. И насмешлив дpугой.

Кто-то ещё будет такой?..

Выходи поскоpей!

Выходи поскоpей!

Выходи, не томи, не задерживай, аспид,

Царства Света,

Которое застит

Даже добpых и честных цаpей.

***

На кладбище, где людей уже не хоронят давно,

Что-то скрипело, тяжело и уныло.

Большое, умирающее дерево за оградой могилы

Раскачивалось от ветра, и было коряво, темно.

Оставалась у дерева одна зелёная ветвь,

Выбившаяся из-под очков дупла.

По коре прогоняла побег свой вверх

Трухой набитая бочка ствола.

Дерево раскачивалось, раскачивалось,

И не было страшно – взад и вперёд.

Лицом дупла ко мне поворачивалось,

И тогда было страшно, что лицом упадёт.

Могила, на которой дерево стояло,

Была стара, и уже умерла.

И это дерево умирало.

А ветка, наверное память, жила.

Я ещё походил и нашёл строенье,

Постоял у исписанной хамом стены.

Большая, хорошая церковь была в запустенье.

Наверное, памятник старины.

***

Небритой рыжею щетиной

Холмы подёрнулись вдали,

Озёра затянулись тиной

В краю, где мы с тобой росли,

Мы подросли, и даль иная

Не знает, что зовёт сюда,

О чём они напоминают,

Дымки у старого пруда,

И чём близки в чуть слышном треске

Сны догорающей листвы,

А в небесах узки и резки

Меж туч прогалы синевы.

Но как душой своей не властвуй,

Всё повторится вновь, и пусть,

И то прощай, и это здравствуй,

И та любовь, и эта грусть.

И пусть холмы горьки щетиной

И безнадёжно зацвели

Озёра, тронутые тиной,

В краю, где мы с тобой росли…

***

На окошке две игрушки.

За окошком две старушки,

Птички-невелички.

Домик маленький, белёный,

Дворик ладненький, зёленый.

Прижились две птички.

Всё щебечут, всё хлопочут,

Сядут, горлышко промочат

Водичкой из кринки,

А по праздничкам – винишком,

Сладким, крепеньким не слишком.

Живут по старинке.

Одна Ефросинья,

Другая Аксинья.

– Где внуки-то? – спросишь.

Посмотрят так сине,

Так детски,

И личики сморщат…

Сами белят и стирают,

Сами в куколки играют,

Поиграют – на чайник встопорщат.

А вокруг дома-громады

Трёхэтажные фасады

Сквозь дворы выносят.

– Слышишь, Ася?

– Слышу, Фрося.

– Как снесут, а нас не спросят?

– И-и, совсем не спросят…

И глядят в окно игрушки,

И боятся две старушки,

И смеются люди:

«Чур-чурово, не игрово,

То и здраво, что здорово.

Поиграли, будя…»

И никто их не осудит.

Как сказали, так и будет,

Будет, поиграли.

В этой басне, в этой жизни

Бог есть тезис: базис бизнес.

Чёрта ли в морали!

***

На Север, на Север, на Север,

На сейнер!

Поеду матросом,

Приеду матрасом,

Такой полосатый,

Такой волосатый,

Такой,

Города прорубающий

Брассом,

Такой,

На какого не сыщешь управы,

Такой,

Для которого нет большей славы

Чем та,

Где в любви объясняются

Басом…

***

На тpаве, где pека, у пивного лаpька

Волосата под солнцем Рука.

Спит Рука на тpаве, спит в большом pукаве,

К небольшой пpитулясь голове.

Хpап стоит над pекой, здесь поpядок такой,

И махнули на Руку pукой,

Знаменито лежит, слабый ум стоpожит,

След мокpицы по пальцам бежит.

Ты куpи, ты икай, губы в пену мокай,

А к Руке пpивыкай, пpивыкай,

У сохи, у станка потpудилась века,

Пусть в траве отдыхает Рука,

Как же тут без Руки? Так лежит у pеки,

И давно, говоpят стаpики.

Редко-pедко, жидка, стукнет кpовь у виска,

Поистpатила pазум башка,

Зато силу взяла, в кpепкий волос вошла,

Забуpела Рука, зажила,

Ее мышца длинна, мощь в кулак сведена,

Так вот и существует Она.

Для чего? Почему? Дела нет никому…

И сие непостижно уму.

***

Над альковом графини, над покоем княжны

Купидоны кружили, бесшумны, нежны,

Увивались, смешны, болтуны-бесеняты

И малютки-эроты роились, крылаты,

Осеняли прохладой объятья и сны

Средь космической, жаркой, седой новизны.

А над ложем пастушки, в траве, в чистом шёлке

Простодушно свивались сильфиды и пчёлки,

И амуры до зорьки резвились в ногах,

И стада пробуждались на мягких лугах,

А из ясной вселенной, смущен, одинок,

Погасая, сердца согревал огонек…

И куда мы спешили, куда мы спешили,

Мы ни космос, ни эпос еще не обжили,

Обживали и пестовали без любви

Только мысль, точно вирус, блуждавший в крови,

И вела через дебри тропинка одна,

Черной формулой, эросом помрачена…

***

На улицах осенне, нелегко,

Там лужи подморожены зеркально.

Там залегли планеты глубоко.

Миры стоят прозрачно, вертикально.

Там по столбам холодного огня

Проходит студенистое мерцанье,

И цепенеет в сердце у меня

Моих догадок, Кем-то, созерцанье:

А что как осень только лишь предлог

Так обнажить дрожащее сиротство

И сырость мира, чтобы ты не мог

Вновь прирасти к стволу единородства,

К родству со всем, чем жизнь людей права,

Что и кренит миры сырых догадок

И рушит их?..

Но как горит листва!

Как сух дымок, как чай вечерний сладок!..

Но как грустна провинция земли

В томительном, сиротском предстоянье,

Не Место, а предместье,

Где в бурьяне

Мы огоньки туманные зажгли.

***

На этой моей остановке полночной,

Наверное, всё же ещё не конечной,

Автобус вдруг вышатнется неурочный,

С туманным дыханием, с лампочкой млечной.

Потянет судьба повольней, побезродней,

Без ржавых обид, уязвлений, изъедин,

Возьмём и усядемся в междугородний,

Возьмём и поедем, поедем, поедем,

Поедем скучая, конечно, скучая,

Скучая о старых обидах и ссорах,

Поедем качая, качая, качая,

Качая бока на тяжёлых рессорах,

В иные туманы и сны обернёмся,

В иные галактики, вьюги, и если

Однажды проснемся, конечно, проснёмся,

Усядемся в кухне, обнимемся в кресле.

***

Над сливою душистой

Пчёлка поёт.

Пчёлка золотая,

В рай меня зовет.

А я стою под белым-белым

Облаком в цвету,

Стою и пчёлку слушаю.

В рай не иду.

И чем так мил мне, пчёлка,

Скажи ты мне, этот свет?

– Не знаю я, не знаю —

Мне пчёлка в ответ.

И плачет, и плачет пчёлка,

И плавает вокруг ствола…

Свет тихий мой, свете ласковый,

Земля-то тепла!

А и небо – синее-синее!

А и свет – золотой-золотой!..

И что же мне делать, пчёлка,

Я же ещё молодой?

И жил на земле недолго,

И никому я не делал зла,

И пчёлка так сладко, так сладко мне пела,

И в небо звала, звала…

***

Назначен мне мой смеpтный час,

Мой! Боже мой, какое скотство,

Подмигиванье, идиотство,

Выпихиванье напоказ!

А эта женщина – зачем?

А это небо – без пpичины?

И я, бирюлька дурачины,

Я сам дурак, кому повем?

В тоске, в pекpутчине кончины,

Кому повеем, кому повеем?

Ну вот, зарвался. Ё-моё,

Я осязаю беспредельность,

И эту плотскость, эту тельность,

Но память… как спасти её?

Заpвался. Господи, пpости,

Твой сон отчаяньем волнуя,

Не плоть я, Господи, pевную,

Но память! Память как спасти?

Стаpеет плоть, но в стpой души

Она по-pодственному внидет,

А память, что в том сне увидит,

Что с нею станется, скажи!..

Потянет душу дальний свет,

Так юность тянется в доpогу,

А стаpость вслед глядит с поpогу

И плачет, осеняя след.

А память, память? Наяву,

Лишь наяву ей путь пpозpачен,

Но мне мой смеpтный час назначен,

И я живу, живу, живу…

***

Наливающийся звук

Капли, вытянутой длинно,

Назревающий былинно

Рокот, битвы перестук.

В замешательстве зима.

Воевать? Сдавать форпосты?

Крыши, маковки, погосты…

Ломит свет. Лютует тьма.

Над окном, в огне зари,

Как на тетиве, упруга,

Капля ждёт. Молчит округа.

Звук уже поёт внутри.

***

Намучил тебя, обидел,

Заныло под вечер в груди.

Такое во сне увидел,

Боже, не приведи!

…залитый лучом приснится

Лица твоего клочок,

Там вывихнута ресница

И скошен лунный зрачок,

Ликующий взгляд уносишь,

Сияешь в бесстыжем луче

И жарко прощения просишь

Во сне, на его плече…