Текст книги "Спички"

Чертополох

 
Мне душу ветер смял. Расхристана аллея
И утро шелестит русалочьим хвостом.
Какого я рожна свой оставляю дом,
С Авророй расстаюсь, от сантиментов млея?
 
 
Дрожание струны, и деки долгий звук,
То чаек перезвон под музыку прилива,
То перебор души, то электрички стук,
И мгла прозрачная, и погнутая ива,
И распрямлённый путь, холодный и пустой,
И бессердечие горизонтальных линий….
И как чужих, ресниц коснётся ранний иней,
Мех электрический раскрутит ветер злой,
И Славку Ладогина тот чертополох,
Что у обочин царскосельских вырос,
С корнями вырванного, понесёт на клирос,
Чтоб звучно утверждал, что мир не так уж плох.
 

* * *

 
Чертополох, катись по голому пути,
Корнями постигай дорожную щебёнку,
Попавшись под ноги то даме, то ребёнку
(От их жестоких рук и зверю не уйти),
Свой плащ оборванный, потрёпанный дождём,
Носи с достоинством, вкусив покрой босяцкий.
Не быть гвоздикою на кофточке у цацки,
Не быть судьёй грибам и гусениц вождём,
Но – безоглядно вдаль, по колющей стерне,
Туда, где губы дня смыкаются у края,
И между них горит росинка золотая.
Где вянут все цветы. Где я подобен мне.
 

Неосвящённый кулич

 
Знаю случай про неосвящённый кулич. Отчего
Для героя не хуже он, знаешь ли, был моего.
 
 
Иногда – как возможно – о людях простых рассказать
Без, так скажем, лексических вывертов из просторечья?
Боже мой, не сердись, что я знаю, откуда их взять.
От иной простоты не уменьшится кротость овечья.
 
 
Свой рассказ я теперь поведу о рабочем одном,
И о том, как привычное вдруг повернулось вверх дном…
……………………………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………………
 

1.

 
В Пасху без кулича обходился – жена не пекла,
Ей, супруге, не верилось вэтововсё… но от бабки,
Инны Ниловны Осиповой, как в селе померла,
Перешёл по наследству завёрнутый в ветхие тряпки
 
 
Список ингредиентов – дурной… идиотский пассаж —
Список ингредиентов – язык повернулся же ляпнуть —
Список ингредиентов – звук шпанский, не честный, не наш,
Ни на йоту не честный, весь переплетённый, как лапоть —
 
 
Список ингредие… – деревенских диентов простых —
Молоко и мука, сахар, дрожжи, сметана и масло,
Да изюм, да орехи – немного орехов лесных,
И немного изюма, да можно и самую малость.
Это Осипов мой по чуть чуть разболтал в молоке
Дрожжи тёплые, дал им запениться, склеил с мукою,
Промесив, тесту дал подойти, тесто на кулаке
Не приметив, что сохнет, он с пачкой пустою
Из-под «примы» расправился. Мокрую серу поднёс
К сигарете, и ею, родной, затянулся взасос.
 

2.

 
Помнит Осипов «приму» над сыном, забитым шпаной,
И, к несчастью, с летальным (дурацкое слово) исходом.
Невесомый дымок сигаретный. Скворцы. Дело ранней весной.
По коричневой обуви, сшитой родным «Скороходом»,
Пробирается божья коровка – по Заречной когда-то рабкласс
Продвигался так – улице, если Бернеса кто слышал…
Но продолжу. Оса новорожденная повлеклась
По осоки седому листу. Капля рухнула с крыши,
Неспеша мимо окон хрущобы пяти этажей
Свежий воздух прошила, и в лужу забита по шляпку.
Помнит Осипов «приму» и вдруг донеслось до ушей,
Как убитый – младенцем, не моргая, агучит на папку.
 

3.

 
Прима мокнет, паскуда, во рту – вылезает табак,
А отплюнуться как-то над тестом готовым неловко,
Жжёт урицкое зелье язык. Он не любит собак,
Он шпану представляет собаками. Бита, верёвка,
Арматурина рыжая рядом лежат с мертвецом,
Вбок заломлена шея над ней с незнакомым лицом.
Из-под гаек, гвоздей банка старая формой служила
Куличу, трижды тесто у Осипова подходило.
Шкаф духовой он раскрыл под советской плитой,
Дал голубому огню начало – огонь золотой —
 
 
Время, где сын был живым.
Фотоальбомом листая,
Осипов кашлял, глотая
Слёз воплощение – дым.
 
 
Массой творожной вверху
Выпечку ел понемногу,
В горе сочувствуя Богу,
Спьяну: мужик – мужику.
 

Коробок VI
Что за лицо там за строкой?

Кость абрикоса

 
Смех, легкомыслие кому же надоест?
Кто жаждет горечи «звериного» серьёза?
Съесть слаще мякоть, нежли кость от абрикоса,
А кость – в роток чужой, глаза позор не съест.
 
 
Страсть к дольче жизни, к сладкой вите, наконец,
Как оземь косточка ударится, и баста…
Чушь, в абрикосовую мякоть от небес
Нет смысла прятаться – как цербер синь глазаста.
 

Вы горько плакали
(из раннего)

 
Вы горько плакали, мне было вас так жаль,
Вкруг ваших плеч я обернул, как шаль,
Мою любовь расшитую цветами.
Вы улыбнулись, вы затрепетали,
Утёрли слёзы, горе позабыли,
И шаль мою по праздникам носили.
 
 
Был жарким месяц май. Прошло сто лет.
Мою любовь вы превратили в плед,
И грелись в нём у старого камина
Под пианино, иногда наивно
Шутили вы над пышностью соцветий
На вашем старом, верном, тёплом пледе.
 
 
Однажды, возвратясь издалека,
Я постучал к вам в дверь. Вы отворили.
Я вам принёс букет свежайших лилий.
При виде вашего половика
Я понял, что прошло ещё сто лет,
Что износили вы свой старый плед.
 

Жаворонок

 
Я вылуплен кричать «привет, заря».
И – в небе брызга, – вмещаю в клюв я пенье.
В слова преображается, горя,
Луч солнечный,
Дробящийся о перья.
 
 
Не плачу, и чужих я слёз не пью
В руке у ветра под дождём не мокну.
«Привет», – спою,
«Заря», – спою, и смолкну.
Два. Два. Два слова слышал, их – пою.
 
 
Дробящийся о перья чистый луч
Есть радость речи.
Глуп, одной ей – внемлю.
Гнездо – Ладонь живая выше туч.
Здесь облака мне застилают землю.
 
 
О нём, гнезде, могу одном грустить,
И грусть поёт, как наст крошат полозья.
Но час пришёл,
С ним – завязи, с ним – кисть,
С ним косточки, с ним солнечные гроздья.
 
 
Не плачу я, чужих я слёз не пью,
В живой руке я под дождём не мокну.
«Привет», – спою,
«Заря», – спою, и смолкну.
Два. Два. Два слова слышал, и пою.
 

Казнь Рылеева

 
Есть смерть… и – казнь. Казнь – смерть в квадрате,
С учётом снов перед концом.
Вот с опрокинутым лицом
Мне вы и вспомнились, Кондратий,
 
 
Кондратий Фёдорович – как
Псалмы слагая в каземате,
Подсаливали русский мрак
Слезой нелюбого дитяти.
 
 
У нас у всех одно рожденье.
Был дважды вздёрнут, кто сумел.
В слезах любви и вдохновенья,
С петлёй на горле, бел как мел,
 
 
Как вас не стало, песнопенье
Лишь жаворонок и допел.
 

Мужицкое нытьё

 
У работяг есть интонация нытья,
Корявая на слух, но сердцу не чужая,
Распев докучливый, как книга Бытия.
К стыду аз, Ладогин, её лишь обожаю.
Беспомощна её сентиментальность, вдруг
Нахлынувшая: хлюп! – и обычайно спьяну,
Воспоминания про добрый нрав подруг,
О верности друзей, чьи мысли без обману,
 
 
О ярких жизни полосах, к примеру о
Том, что герою моему сказал начцеха,
О том, как на курорте было хорошо…
 
 
И приступ чувствуешь, и несуразность смеха,
 
 
Виват, дивертисмент несмазанных дверей,
Небритая, палеолитская культура,
Мне, как художнику, твоя близка натура,
Щемишь ты душу, и она, душа, добрей
Бывает к золотой (июльский луч) травинке,
 
 
Тут землю всю люблю, и каждый сантиметр,
Тут мальчиком хочу погибнуть в поединке
За честь, за Родину, за пошлый сантимент.
Тут думаю: вот так смешно из желудей
Рождаются дубки, боряся с буйством дёрна,
Бояся коз, и гроз, и сапогов людей…
Нытьё заносчиво, обидчиво и вздорно,
Нудёж о том, что, мол, смотрите на меня,
Какой я огурец, что прожил жизнь такую,
 
 
Моя ли в том вина, что, вот, жена – змея,
Всю юность я спустил с откоса огневую,
Что нет отдушины, что жизнь, как то вино,
Кончается, что ангел-бомж сдаёт бутылки
Бессмертной бабе в запылённое окно,
Античной Клавдии со гребешком в затылке,
Раисе, Лидии, иль Зое – имена
Пивных богинь, живых надгробий, жирных граций…
Вахлацкое нытьё, твоя ли в том вина? —
Милей мне твой псалтирь сонатных вариаций.
 

О, детство золотое

 
Ни звука в сердце нет, и очень тихо – в доме.
Дым сигареты, будто выгорела страсть.
И «Нервы» Анненского спят в объёмном томе.
Не хочется желать и невозможно красть.
 
 
Я в шоке: «Это рай, бывает ли такое?
Душа, как утаишь от мира торжество»?
– Бог знает, как… и вдруг сильней всего
Спеть пьяно хочется: «Ты ж, детство… ты ж, златое»!
 

В Петергофском парке

 
Гуляя в Петергофском парке,
Став гусляром – в подводном мире:
В воображеньи строишь церковь,
И возвращаешься к жене,
А здесь вокруг тебя химеры,
А здесь вокруг тебя русалки
Гуляют в петергофском парке
Или в неведомой стране.
 
 
Лист подорожника на ранку,
Стихотворение на память.
Корабль в небе с рёвом мчится
Над паутиной городка,
Не думаю на травы падать
На восковых прекрасных крыльях.
Ты ждёшь меня в аллее парка.
Причал. Травища высока.
 

Подросток
Элегия

Любите самого себя

Пушкин

 
Что за лицо там, за строкой?
Ты ль – прежний Славка? Скажь мне слово,
Застрочник, молви, всё не ново —
Сквозную рану успокой.
Глаза я увидал: твои,
Вчерашний «я», подросток странный —
Полны не слёз и не любви,
Но черни, звезднообуянной.
 
 
Ночь, улица, фонарь… фонарь —
Ты плоской усмехнулся шутке.
Мы едем (в рифму) на попутке
В гэ Павловск – зелень, киноварь,
Парк общих нам воспоминаний,
Где ты-я некогда в тени
Прожёг, свободный от желаний,
«Златыя», – извините, – «дни»
 
 
И вновь глядишь ты на меня
Сквозь текст, лица не узнавая,
Кто для тебя – трава, тропа я
На дёрне золотого дня?
Английский, может, я пейзаж?
Ты свистнешь: «жизнь – фью – пролетела
Как», – скажешь, – «сойка просвистела»…
Возьмёшь советский карандаш,
Срифмуешь на листочке в клетку,
…В пустом окне и – в золотом —
 
 
Рассеянно увидишь ветку
Сирени, ветку за стеклом,
Так врозь, друг-Славка, мы с тобой
Живём, глазами не встречаясь,
Звёзд полной бездне скажем «Ой»,
Как тело с духом, разлучаясь,
 
 
Ты – за строкой, я – перед ней…
Что слаще, мальчик, что больней,
Чем с прошлым «я» своим разлука:
(Раз) невозможность говорить,
(Два) слышать сердце друг у друга?
(Три) «нашим жизням в царстве звука
Едину часть не обхитрить», —
 
 
Как сам Г.Р. бы спел Державин —
Ловец блестящих фазанов,
Рыбак на зорьках – осетров —
Строф мощных… тот, с кем рифма: «Навин»,
 
 
Что солнца бег остановлял…
О нём ты вспомнил, Славка… встал,
Прошёл по комнате, вздохнул,
Схватился вдруг за сердце, пылко
Лист в клеточку перечеркнул…
 
 
Сервант. Серебряная вилка,
Нож, сковородочка шкворчит.
Секундной стрелкой поезд мчит,
Бросаются навстречу ели,
Вишнёвый сад… дымок вдали…
Обедать дачники засели…
Две тёти за водой пошли,
Ведя бомондную беседу;
У правой юбка с бахромой…
Зачем же в поезде с тобой,
Скажи на милость, я-то еду?
Зачем «зазноба» мне твоя,
К которой жаждешь на свиданку,
Как – не найду сравненья я —
Дурында рыба, – на приманку?
 
 
Плотвой потрачен – «день златой»,
Дождь на щеках и целованье,
Не смей, цветок, Марина, мой…
Отобрала воспоминанье…
– Ты ж не обиделся? Сидишь,
В зубах ты беломор мусолишь,
Марину любишь? Вряд ли… лишь,
Себя-да-сам любить изволишь;
А ветер, от дождя сырой,
Качает клёна ветку в неге.
Попался, и в сети элегий
Моих ты блещешь чешуёй,
 
 
Дуда из белого листа,
Судьба без блёсток, без помады.
Но где в них, в сумерках, звезда,
Что копит дружеские взгляды?
Джаз вертит облак, как винил.
Взошла труба, как ум за разум,
Внезапный Паркер ум пленил,
Ум оковал. Жизнь пахнет джазом,
Жизнь всё смешней. Мерцает комп,
Прикинулся фонарь звездою,
И солнце, вспухшее как тромб,
И дух смущённый над водою…
 
 
Но листья за твоим окном,
Но перечёркнутые клетки
Тетрадные, но смех соседки,
Известной токсовской кокетки,
 
 
…В серебряном саду ночном…
 

По совету Руми

 
Нельзя поддаваться отчаянью: уныние, Ладогин, – гроб.
Не вдруг выбирать собеседника, но чтоб не попался жлоб.
Хватает мне на обед сухого хлеба с травою?
Так – усы всему свету не дёргать, посчитав их за свой укроп.
 

Сказка о Пушкине

 
Я встретился с Пушкиным в дымке, где реальность граничат и сон.
Живые черты, быстрый взгляд, и был полон мучения он,
Его одиночество было уж разбавить ничем нельзя.
…Он смерти своей ожидал, как Рука ожидала гвоздя.
Потом я заснул… и приснился мне осенний лиственный лес,
И голос в том сне моей крёстной, которой уже нет здесь:
«Ты видишь», – сказал мне, – «там, где Александр Сергеич прошёл,
На каждом шагу белый гриб травяной пробуравил шёлк,
А там, где брызнула кровь его по лесам всей России, там —
Рыжими целыми стайками лисички бегут по мхам».
 
 
Какая красивая сказка, – подумал я в полусне, —
Нежнее любой колыбельной. Простая. И нравится мне.
 

Клеопатра

Я научила женщин говорить

А. Ахматова

 
Жене отрезал Пустяков:
– Не визитёр в кинотеатры
Я после эфтой «Клеопатры»:
Ни в грош не ставят мужуков.
Там, Тань, египетские… падлы.
 
 
Муж заворочался, двуспальной
Кроватью скрипнув. «Раб нахальный», —
Вдруг слышит, сам не понял, как
Шлёп, на паркет упал бедняк,
«Пшёл вон», – шипит царица спальной.
 
 
«Не понял, чтой-то ни рожна я,
Танюся, что не так, родная?»…
А Танька, как в кино, точь в точь:
«В мою торжественную ночь
Не приходи. Тебя не знаю».
 

Exegi Monumentum

 
Знал ужас я и страх свой звал– Иваном.
…Был Глебов кандидат в КПСС.
Мне виделся «Глеб» неким злом коварным —
Так он – так радовался, прям дитя. Он влез
На грудь мне, Славке, зверь, ножищами и, стоя
Как памятник, велел: «Блядь, пушкин, оду
Пиши-кось про меня, не то грудину вскрою», —
Ответствовал я злой частушкой сходу,
Сержант прочь отошёл.
 

Псалом 58 Давида,
когда Саул послал стеречь его дом, чтобы убить

 
1. От тех, кто враждует, всех тех, кто бунтует,
Ото всех, кто пленяет, во зле обвиняет,
2. Кто кровь обожает, шаббат нарушает,
Меня упаси ты, Отец!
3. Все Хребет мой ломают, как сила – солому,
Но я ж не повинен Греху никакому:
4. Ведь жил себе честно, Тебе же известно,
Очнись! Пробудись, наконец!
5. Встань, будет дремать! Все народы обследуй,
Всех их, оскорбителей правды заветной,
Казни! Без пощады для них!
6. …Ишь, ходят, ишь, рыщут – чуть вечер, собаки,
Урчат животами, готовятся к драке,
По городу бродят – знай, алчут, вояки,
Потрохов приобщиться, к тому ж ведь – моих!
Слышишь?
 
 
Припев:
О небесной тропе Твоей думая, проводил в её поисках дни.
И когда забрезжила в сумраке, поспешили ноги мои.
 
 
7. Чуть вечер… Ишь, рыщут… треща языками.
Ты скачешь – язык ли у них меж губами,
Нет, меч, честно слово – ведь – меч!
Мол кто нас, охальников, слышит?
8. Гром, нет же! —
Задай, Гром, им перцу небесного, свеже-
помолотого – чтоб сбежать им, понеже…
Ну, как от Грозы – не побечь?!
9. Ах, пусть моя крепость – стоит как стояла:
Ведь кто мой помощник? Вот то-то! Немало
10. Ты явишь добра мне, а им – зла, зла, зла!
11. Гром, вот только что: убивать их не надо,
Пусть Грома попомнят, блудливые чада.
Позор им награда, да – страх им награда,
Чтоб знали бы – наша взяла!
 
 
Припев:
 
 
12. За то, что творят языками проказу,
Клянясь, чтоб забыть про слова свои сразу —
Пусть скорчит им ужас смертельный гримасу,
Пусть смерть поцелуют в лицо!
13. Но не убивай ты их… – пусть уважают,
Пусть помнят, чья мощь всей землёй управляет,
Кто в Доме Йа’акова главный!.. Смеркает-
14. ся солнце – сейчас стая псов
Голодных нагрянет, вдоль стен будет рыскать…
15. Ай, нет им куска ни далёко, ни близко,
Осталось повыть на луну.
16. А мне – воспевать Твою силу и милость:
Смахнул Ты слезу, что из глаза катилась,
17. Мой Друг, мой Помощник! Вся грудь устремилась
Всего себя выплеснуть в Твою вышину.
 
 
Припев:
 

Сага

 
А теперь, я скажу наилучшее, что прочёл – из исландских саг:
Вот – вечеряет дядя могучий, а ко входу крадётся враг.
Стук в двери. Жена открывает. Темно, ни души. Опять
Стук тот же. Открыл уж племянник… Стучат. Довелось ему встать.
Дверь хозяин открыл. Тут вонзилось копьё во широкую грудь.
Но лицо его не изменилось. Возможно – совсем чуть-чуть.
Взглянув на копьё, дядя молвит: хм, длинные наконечники стали модными.
Всё. Наступил конец. Что сказал тот убийца, сага скрывает от нас,
Спешил он, естесс-но, упиться насилием здесь, и сейчас.
 

Витринная бабочка на Литейном

 
За витринным стеклом механической бабочки крыловидные лопасти
Иллюстрируют ложь, и спешат к суете вне игры дегустаторы пропасти,
 
 
Алкоголики пламени, и огнепийцы, трактирных расценок читатели,
Пожиратели угля, и первопроходцы пути к упомянутой матери,
 
 
Покупай, налетай, мы красивую жизнь продадим, расфасуем, как сладости.
Механической бабочки крик за витринным стеклом – отрицание слабости,
 
 
Ибо слабой душе мы не сможем полёт обещать в наши дали небесные,
Только сильным и смелым подвластны,
                         сквозь тучи таща ввысь их, крылья железные!
 
 
Крылья злые, железные – для круженья над бездною.
 

Пиранья и журавль

 
Теперь все судят! Все – не даром! Дай, дай, дай…
Дай, дай им… с праведных судов – иметь прибыток.
Врёшь! Как судья ни резв, ох, как палач ни – прыток,
Порой, им – не дадут, – я поручусь, – «на чай».
 
 
Пустил, вишь, в речку Нерль три, пять ли, шесть… – пираний,
Богатый «апельсин» по буйной пьяни.
Возьми одну из рыб, да клювом вынь – журавль,
(Во камышах плотвиц жил-пожирал,
Журавль – либерал, он – на ура, —
Жизнь черпал из научных – изысканий):
 
 
«Ты – очень вредоносный рыбий вид,
Ах ты ж», – Журавль пиранье говорит, —
«Мне, либералу, чужд тоталитарный строй,
Знай, в небе журавлям ваш чужд – кровавый рой,
Уж я читал: ты кротко смотришь – для обмана,
А чуть ни глад, а как ни сушь,
Где кротость, рыбка? Забурлишь ты: «Ешь, грабь, рушь»!
Скелетом станут мышь ли, слон ли, обезьяна…
Я выведу тебя на чистую, дрянь, воду!
Будь съеден за вину, Пираний – подь сюды,
Move, изверг, Move…
Не вышло… – мямлей не была пиранья сроду,
Вцепилась судие рыбёшка – в клюв!
 
 
Бедняга прыгает, треск веток, клок коры…
Кричит – кулды журавль – булды,
Насилу сбросил:
«Ф-фу! Солоно пришлося»! —
Вздыхает, грудь раздув…
…«Спасён»! – Вскурлыкнул демагог – но… кроме шуток,
Их – проглотить случись, чай – выгрызут желудок,
От разеванья клюва долго ль – до беды,
«Язвительно» грозят закончиться – суды».
 
 
(Вчера за кофе я шутил: «Жена! Боюсь,
Нас, россиян «вовнутрь» возьми – Евросоюз,
«Закат», – по Шпенглеру – «Европы» выйдет – жуток).
 

Обед с поэтом Е. Рейном на Сенном рынке

 
Посереди Сенного рынка харчевня. Вот так на! Войдём!
…Средневековая начинка: шалман весь, весь набит – ворьём…
 
 
– …Харчо? Но, может быть, питу? – спросил Гомер советских буден. —
Неведомы и чужды людям все рифмы наши на спирту…
 
 
Там били женщину кнутом. Я ж – видел, что её не стою,
Что даже тем, мол, пил с тобою, себя не обелю… потом.
 

Разуверение в судьбе

 
Я не сделал всего возможного и совесть моя грязна.
Без моего участия на землю приходит весна,
Освобождая листья из одиночек-почек,
И без моей руки ласточки в небе росчерк,
 
 
И без меня потянулись к вымени первенцы стад,
И без меня до осени ястреб считает цыплят,
И без меня прокладывается первая в насте лыжня,
Всё без меня, о мой Боже! Всё без меня.
 
 
Ночи мои оплавил изобретательский жар,
Придуманный перечень правил, церковь без прихожан,
Убежавших, сыпля проклятия, храм мой безлюдный кляня.
Без меня моя молится братия, Боже мой, без меня!
 
 
На детском велосипеде, изобретённом не мной,
Ездят в стихах медведи. У них турне… Боже мой,
Цепь – не хуже, педали, руль – чем в модели моей.
Чертежи опоздали. Жить теперь веселей:
 
 
Растворяется в неудаче жизнь – в арабике сахарок,
Остаётся лишь вера, а значит: только в Бога. Никак не в Рок.
 

Еве

 
Когда Бог был студентом… был весь космос – ручным зверьком,
Солнце утром казалось упавшим на блюдце цветком,
То гулял я с тобою по вечным, прекрасным садам,
Городя ерунду, за которую нет, не отдам
Голубиного пуха, приклеенного у бачка.
Ты любила меня, я в раю побывал тчк
 

Псалом 62 Давида,
когда он был в пустыне Иудейской

 
1. Жаждет, жаждет душа – встал, проснувшись чуть свет
C жаждой.
Если смогла б к Тебе душенька-птица!
Так здесь гадко: бежать моё тело стремится.
Камень сплошь непролазен, пуст, сух, разогрет.
 
 
Припев:
Вся земля полна Твоим светом, дай и мне светлой тайны Твоей.
Мук моих благотворнее нет, и нет
Добра, Твоего добрей.
 
 
2. Так бы вот и впорхнул я, мечтатель, в Твой Храм —
Вновь сообщником стал Твоей славы и мощи!
3. Что мне жизнь, если милость Твоя только там,
Где алтарь…
Но и здесь буду петь Тебя, пусть и до нощи.
4. Так и буду, покамест дышу, Тебя петь,
И к Твоим небесам пальцы-перья воздену!
5. Небо – тук, небо – масло! Захочется есть —
Сыт я, пьян я, – благодарю откровенно!
 
 
Припев:
 
 
6. Вспоминал о Тебе я в постели моей
И, восстав ото сна предрассветного, тоже.
7. Так Ты мне помогал в жизни каверзной всей,
Так крылами скрывал, так был счастлив я, Боже.
8. Вот бы к небу прильнула голубка-душа,
Ну, а Ты мою горлицу принял бы в руку.
9. С ног бы сбилась погоня, и, часто дыша,
Очутилась в аду бы на вечную муку.
10. Будет войско их предано вскоре мечу,
Львам, лисицам глодать их тела при дороге.
11. Я же с радостью к Грому в ладонь прилечу,
Голубь, царствовать буду.
Кто клянётся о нашем Боге,
Тот найдёт честь и славу, врунам Высота,
Лгущим в клятвах, – навек затворяет уста.
 

Среди моря синего

 
Рассказать о шторме? – всё сползает с палубы,
Кто крепил, кто проверял – алкаш, и гад,
А теперь, ребята, la finita, стало быть,
Платит каждый, кто бы ни был виноват.
 
 
Нужно не давать, чтоб ползали контейнеры,
Нужно закрепить, не то «вап-ще каюк».
Навались! Салагу Ваньку не ко времени
За борт смыло вдруг.
 
 
Остальные только повернули головы:
Мальчик, жаль, погиб.
Ах, как крутится пучина невесёлая,
Что за хищный всхлип!
 
 
Не волна ль опять над судном поднимается
В грозовом свету,
Рухнула, и как же это получается? —
Мальчик жив, он снова на борту!
 
 
«Он ли это? Вроде – да! Эй! не отлынивай»!
Подучи, пацан, морское ремесло!
Среди синя моря, моря синего
Ничего с моим матросом не произошло.