Текст книги "Житие Блаженного Бориса"

3.

Выяснилось, что, прибывшая для изучения материальная часть была еще не вполне готова. Доведение ее до готовности требовало некоторого времени. Поэтому порядок занятий слегка изменили: в расписание были включены лекции и семинары по партийно-политической работе. Об этом нам сообщил начальник сборов подполковник Свердлов. Вообще говоря, «партполитработа» была стержневым предметом по методике воспитания, и поддержания боевого духа воина. Она отражала непрерывный процесс накачки сознательности. Такой же непрерывный, как дыхание, не менее важный, чем прием пищи или справление естественных надобностей. Занятия по политическому предмету, естественно, проводил замполит (заместитель по политической части) полка, в котором нас временно «прописали». Это был зенитный артиллерийский полк, поставленный для прикрытия Отара с воздуха: считалось, в Отаре было, что прикрывать. Полк имел условное название «хозяйство Колюжного». Так было принято: кому надо было, тот знал, кто такой Колюжный.

Не успел замполит начать лекцию, как в дверях появился уже знакомый Капитан Попов. Он передал лектору записку. Прочтя ее, майор поднял голову и сказал:. «Лейтенант Паланов, – на выход». «Началось», – подумал я, вспомнив зловещую ухмылку полковника Серова. Видимо, и другие коллеги по сборам подумали то же. Мне в спину желали: «Ни пуха, ни пера», «Держись, лейтенант»!

«Слушай, Паланов, – восторгался Попов, когда мы вышли из зала, – а здорово ты вчера объяснил полковнику, что «Самара» – не изделие, а – «сборная солянка». Мы давно это поняли. Не решались сказать Серову. Да он, наверняка, это сам знает но, то ли принимает нас за простачков, то ли уверен, что будем молчать». «Для вас это важно?» – осведомился я.

– Да нет, не очень. Знаешь, просто обидно, когда тебя за дурака держат.

Мне было приятно слушать, но развивать тему дальше было как-то неловко. Поэтому я спросил: «Так что там стряслось с «Самарой»? Почему нас не подпускают к изделию»?

– Да так…пустяки: при транспортировке рамочная антенна погнулась, и приемная система барахлит.

«Как понимаю, приемники для пеленгатора – главное», – сказал я солидно. И попал впросак.

– Между прочим, там всего один приемник.

– Вот как!? А для температуры, давления, влажности, высоты?

– Всего один.

– Значит, в зонде и в пеленгаторе – синхронизированные коммутаторы, чтобы сигналы от разных датчиков пускать по единому каналу, но в определенной последовательности?

– Опять не угадал, лейтенант!

– Сигналы проходят одновременно, но на разных частотах. А на выходе их разделяют частотные фильтры.

Я был посрамлен, но Попов не подал и вида, как бы говоря: «Ничего страшного, лейтенант ты мог этого и не знать».

Такое обхождение меня несколько покоробило, поэтому я спросил напрямик: «А зачем я понадобился полковнику»?

– Какому полковнику!? Ты мне понадобился!

«Тебе!? – я, наконец, перешел на «ты». – А в чем дело?»

– Понимаешь? Антенную рамку мы отрихтуем. А вот с приемной системой я вторую неделю вожусь – нет сигнала и баста! А тут пришла информация, что ты в этом деле «спец».

– Я!?

– Именно ты!

– Откуда информация?

– Мне лично сообщил Колюжный – наш командир.

– Все ясно.

Я сразу вспомнил Магнитштейна и успокоился. Разорванные ниточки будто мгновенно срослись. Капеляны и полукапы Магнитштейны, застрявшие во времени? сын Колюжного – Вовочка и его мама, да и я сам, моя мама и мой отец – все как будто встало на свои места не то чтобы совсем прояснилось, но по крайней мере, отошло к одному ряду проблем.

Есть люди, для которых найти неисправность в электронной схеме – пара пустяков. Сначала я думал, это, своего рода гениальность, обусловленная исключительным знанием электрических цепей, физических законов помноженная на практику и профессиональную интуицию. Существует ряд элементарных способов поиска неисправностей, начиная с внешнего осмотра монтажа, опробования паянных, чистка разъемных контактов, замена сомнительных субблоков резервными. С помощью тестеров можно проверить амплитуду, форму сигнала в контрольных точках, а так же сопротивление резистеров, не имеющих параллельных подключений. Но есть методы воздействия не на электрические цепи, а на сокрытый в нас самих тайный аналитический аппарат, возбуждающий наши возможности. Я испытал это, однажды, когда попал под мощный излучатель радиолокационной станции. Разные люди воспринимают это по-разному. Впечатление было такое, точно из головы разом выдули, выскребли все мысли, все следы и наслоения мыслей. Там было все пусто, гулко и чисто. Пока не явилась жажда нового дела, новой задачи, новой загадки. И я был захвачен – меня понесло. То были не просто раздумья, не просто догадки, но буря, напор, ураган проникновения в суть встававших передо мной казалось бы неразрешимых проблем.

Не успел я в глазах курсантов стать нормальным парнем, как миф о моей поразительной интуиции достиг казахстанских степей. A теперь я и сам оказался на этих жарких просторах.

Мы с капитаном прошли в автопарк и двигались вдоль навесов, скрывающих технику от непогоды и солнца. Наконец, мы оказались перед белым (свежевыбеленным) боксом. Под потолком щурились узкие, зарешеченные окошки. Капитан отпер дверь, вошел и пригласил меня. В белом сумраке перед нами темнели две зеленые тени. Попов щелкнул выключателем. Первая тень оказалась небольшим грузовым автомобилем («пикапчиком») – внутри размещались приемная система и места для операторов пеленгатора. Вторая – напоминала прицеп небольшой полевой кухни. В нем, как я знал, находились два небольших агрегата электропитания. Между пикапом и дверью, прямо на бетонном полу располагалось решетчатое сооружение – комплект из двух антенн (рамочной и штыревой). «Ну, вот она – наша «Самара!» – сказал Попов и запер за собой дверь. Потом он открыл заднюю дверь машины, и мы влезли внутрь.

Я не заметил, как он включил питание, услышал только, что заработал двигатель частотного преобразователя, меняющего напряжение в сети частотой 50Гц на требуемые 400Гц. В салоне зажегся свет. И я сразу же ощутил знакомую некомфортность. Это был синдром той самой напасти, можно сказать, подарочка от облучателя РЛС. В этом случае, чтобы боль скорее закончилась, надо стремиться, как можно скорее приблизиться к ее источнику, чтобы скорее его погасить. Обжигаясь я провел ладонью по гладким наружным панелям и, словно больную щеку, нащупав горячее место, стал отвинчивать блок. Чувствуя, что терпение мое на пределе, Попов отодвинул меня: «Обожди, лейтенант! Тут я сам!» Заканчивая с крепежными болтами, он выдвинул боковой ящичек и, вытаскивая из него предмет, похожий на кишку, взглянул на меня. «Да, Да! Выносной разъем, капитан! И быстрее! Мне больно!» Через минуту блок уже лежал на планшете, Аппаратура снова была включена. Я показал, что надо делать. Попов перевернул блок, снял донный экран и направил луч настольной лампы в сплетение электронных внутренностей. Хорошо еще, что в ту пору, не было транзисторов, микросхем и, вообще, микроэлектронных компонентов. А самым сложным элементом схемы была пальчиковая радиолампа. Капитана не удивляла мои суета и стоны, чувствуя, что мне плохо, он сам торопился. Я взял маленькую отвертку и, как указку, направил жало в точку, температура которой ощущалась даже сквозь пластмассовую рукоятку отвертки. Попов обесточил систему. На панели шасси чернел крошечный обуглившийся резистор (элемент сопротивления). Неисправность – обнаружена.

Для восстановления пеленгатора остались сущие пустяки. Мне сделалось скучно. Я даже зевнул.

– Не выспался лейтенант?

– В армии я всегда хочу спать.

– «Солдат спит – служба идет»?

– Вроде этого.

– Посопи лейтенант, а я тут закончу.

Когда я очнулся от дремы, система работала и работала, «как часы».

Мы вылезли из кабины, вышли из бокса и направились в штаб.

На плацу перед штабом стоял командир части – полковник Колюжный, наблюдая как офицер (начальник карантина) проводил строевое занятие с молодыми бойцами. Гимнастерки, на большинстве, свисали, как короткие юбки, а брюки безбожно пузырились на коленях. Я заметил, полковник не столько прислушивался к командам офицера (в присутствие Колюжного) они звучали особенно четко и громко, и не столько наблюдал за движениями «молодняка (они были достаточно неуклюжими). Он с таким интересом вглядывался в лица мальчиков, только что призванных на военную службу, точно рассчитывал среди них обнаружить знакомого. Я поймал себя на том, что невольно улыбаюсь. В самом деле, зрелище было из потешных. «Успокойся! Еще недавно, ты сам был таким же» – урезонивал я себя. Тут полковник заметил нас и подозвал: «Капитан, доложить обстановку!»

– Товарищ полковник, «Самара» восстановлена, – можно начинать занятия!

– Добре, капитан! Ну а как наш гость?

– Гость на высоте! А вот он и сам!

– Вижу. Он, действительно творит чудеса?

– Похоже на то.

– Спасибо! Передайте начальнику сборов, чтобы начинал занятия по рабочему расписанию!

– Есть! Разрешите идти?

– Идите, капитан. А вы, лейтенант, задержитесь.

Когда Попов отошел, Колюжный приблизился ко мне, и, пожимая руку, сказал:

– Ну, здравствуйте, гость. Рад вас видеть. Сегодня вечером в восемнадцать часов жду вас к себе.

– Куда?

– Вы же знаете, где я живу. Супругу мою зовут Мария Ивановна, сына – Влодимиром.

– А его бабушка, кажется, была Машей.

– Вы и это знаете!? Не зря о вас кое-кто столь высокого мнения. Ну, ладно, поговорим об этом потом. Итак, милости просим. Мы вас ждем. А теперь вам лучше всего пойти в класс.

Приглашение трудно было назвать сердечным. Но не было оно и строго официальным. В нем присутствовала известная (почти скрытая) доля родственного тепла. Это я уловил моментально. Возможно, потому, что ждал.

4.

Вечером, в назначенный час, я постучался в дверь Колюжных.

Дверь открыл отрок – Володя. «Это ты? – удивился он, глядя, как на ровесника. Я даже оробел. В прихожей немедленно появились Мария Ивановна и сам полковник. Они радушно, я бы сказал, церемонно улыбались, приглашая войти. Это радушие мне было знакомо. «Милости просим, входите». – говорили они в один голос. Женщина скомандовала: «Марш в свою комнату», – и мальчик исчез. – «Теперь пройдем в ванную» – предложила она, и я покорно прошел. Затем предложили разуться и поставить ноги в маленький таз. «С горячей водой у нас перебои, – сказала она. – Никита Андреевич греет для вас на плите. Сейчас он придет».

Будучи уже немолодой капелянкой, она хорошо сохранилась. Трудно было понять на каком этапе развития (старения или моложения) она пребывала или ее эти шутки природы не тронули. Что касается ее ребенка-Володи, я все еще сомневался, и чтобы хоть чуточку прояснить ситуацию спросил: «А что с бабой Машей?» Но женщина не успела ответить: появился полковник с кувшином. Попробовав, воду, она сказала: «Горячевата. Добавь холодной, – Никита Андреевич добавил, – Теперь хорошо». И они приступили к привычному для меня «таинству» омовения.

Занимаясь делом, они спрашивали и увещевали: «Вам не горячо? Потерпите. Здесь не болит? А здесь? Нет? Ну и слава Богу!».

Покончив с ритуалом, они в два полотенца вытерли мои ноги, и разогнулись. В этом долгом, глубоком поклоне и заключалась истинная суть действа. Завершающее церемонию уютное журчание стока, заполняло ванную комнату, превратив ее в маленький капелянский храм.

«А теперь – на кухню за стол! – скомандовал Никита Андреевич. – Мария Ивановна напекла пирожков»,

– И здесь пирожки!?

– Таков порядок. Разве вы не привыкли?

– Мария Ивановна, кажется, вы собирались рассказать про бабу Машу? Это ваша мама?»

– Ничего я не собиралась! Но я поняла суть вопроса: вы хотите связать два времени. Я помогу вам. Баба Маша – действительно моя мама.

– А ваш отец?

– Он погиб в той войне, когда и ваш.

– Простите, он был капеляном?

– Да, полным. Угощайтесь.

Мы сидели на кухне.

Берите, берите! Это я напекла в вашу честь.

– Таков порядок?

Именно!

Странно

Что вас удивляет?

У Магнитштейнов, – вы знаете о ком я говорю? – они дружно кивнули. – Так вот, мы «ели» там условные пирожки: которую заменяла трехслойная жидкость». Выждав паузу, я спросил напрямик: «А скажите, ваш мальчик был когда-нибудь в Шадринске»?

Калюжные переглянулись.

– Лишний вопрос. Зачем тогда было спрашивать про мою маму?

– Вы правы. Просто хотелось лишний раз убедиться. Все это так удивительно…

– Мы понимаем.

– «Кстати, – говорила Мария Ивановна, про вашего папу нам почти все известно. Расскажите, пожалуйста, о своей маме». И я рассказал все, что знал, включая жизнь в Саратове, в Шадринске в том числе, связанный с крематорием сон про Аксай и Аксайский собор.

Пирожки показались даже вкуснее, чем Магнитштейновские. Вкусным было тесто, и, особенно, – начинка – какие-то местные, южные ягоды, может быть даже клубника, но с чем-то еще ароматным и терпким.

«Крематорий, скорее всего, был виртуальным. – комментировала Мария Ивановна. – Появление виртуальных объектов признак поворотной точки возрастной ветви».

– Я же сказал, это был сон!

– Думаю, просто, вашей маме вдруг захотелось, чтобы рядом был сын.

– И что это доказывает?

– Только то, что она очень вас любит.

– Кстати, она полная землянка.

– Все правильно.

«Наш Владимир – сообщил полковник, – во время войны, действительно, оказался в Шадринске, с бабой Машей, а мы с женой воевали. Старушка была из Алма-Аты, хотя приехала в Шадринск с Украины, где жили мы все до войны. А в Казахстане у нее уже никого не осталось. Тогда они еле вырвались из окружения. Мама считала себя виноватой в болезни ребенка, думала, что не смогла уберечь, и сразу после войны заболела сама и умерла. С тех пор Володя то взрослел, то впадал в детство, то снова взрослел – и так по несколько раз. Он очень любил бабушку.

Дело не только в возрасте, но и в сознании. Если человек стал взрослым, а потом двинулся по нисходящей ветви, то даже возвращаясь в детство, умственно, он остается взрослым, (как в случае с вашей мамой). Странно, что Магнитштейны вам этого не объясняли».

– У них не было детей.

– Понятно. Их самих это не коснулось.

Мои хозяева говорили о таких несусветных вещах, что, казалось, волосы должны были вставать дыбом, но беседа велась в столь обыденном тоне, будто речь шла о погоде. А вкусные пирожки лишь усиливали впечатление обыденности.

«Конечно, нам капам, полукапам и всем, кто кровно с нами завязан, это не очень удобно, – резюмировал Никита Андреевич, – но выбора нет. Приходится нести свой крест. Это дает нам возможность пережить многие поколения землян, а, кроме того, создает ощущение общности и уверенность, что в случае беды, нам придут на помощь».

– Откуда такая уверенность?

– Доказательством этому служит не только тот факт, что вы сейчас – здесь, но и то, что вы справились со своей задачей.

– Хотите сказать, что я прислан сюда из-за этой «Самары»?! Кем? Неужто майор Магнитштейн настолько влиятелен, что сам мог меня направить в Отар?!

– Кроме майора, там была еще одна личность…

– Парасковья Магнитштейн?

– Ну, нет.

– Тогда кто?

– А ваш генерал, которого вы, можно сказать, воскресили!

– Вот уж на кого бы я не по подумал.

– А ведь он относился к вам по-отечески.

– Откуда вы знаете такие детали?

«Нас на свете не так уж и много». – вздохнул Колюжный.

– Майор говорил о высоком капелянском совете.

– Матвей – полукап ему многое неизвестно.

– А Парасковья? Она ведь стопроцентная капелянка.

– Честно говоря, она считается некоторым исключением.

«Скорее, недоразумением, – уточнила Мария Ивановна, – она не научилась держать чувства в узде, хотя с первого взгляда – вполне разумная капелянка».

– Мне стало неловко: не люблю, когда за глаза перемывают чьи-то косточки. Никита Андреевич понял это по моему лицу.

– Хватит, Маша, Не ставь нашего гостя в неудобное положение. Ты же полная капелянка, расскажи ему о Высшем Совете.

– То, что я полная капелянка еще ничего не значит.

«А что значит?» – спросил я.

– Мы все: и полные, и половинки, и четвертинки, и просто родственники, являемся членами совета и связаны одним желанием, – сохранить твердь Земли и жизнь на ее поверхности и постараться как можно лучше ее обустроить. Это притом, что нас крайне мало и существует много полных и частичных капелян, которые не догадываются о Совете.

– Выходит, я тоже член Совета?

– Так и есть. И хотя в Совет вы входите в ранге «исполнителя», ваша часть капелянской сущности вполне зрелая. Вы ведь и сами ощущаете, что далеко не молоды, хотя носите оболочку юноши.

– Да, верно. Теперь скажите, как меня нашли, как определили, кто я есть и чего стою? Как мне известно, со стороны я – не бог весть кто и, как говорится, звезд с неба не хватаю.

– Вы, наверно, догадываетесь, кто вас нашел.

– Если не ошибаюсь, это был маленький Володя.

– А помните, как это вышло?

– Я тогда и сам себя нашел, а потому, испытал, потрясение на всю жизнь.

– А сейчас вы узнали его?

– Я-то узнал, а он, судя по всему, – вряд ли: я слишком изменился.

«Можно его спросить», – предложил Никита Андреевич.

«Прошу вас не надо!» – попросил я, представив себе, в какое неловкое положение будет поставлен ребенок.

«Борис прав». – согласилась Мария Ивановна.

Я был ей благодарен.

В дверь постучали.

«К вам можно? – спросил Володя. – Я бы съел пирожка».

Взрослые переглянулись: ребенок явно подслушивал.

«Бедненький! Прости, меня, мой хороший! Я хотела тебе отнести, уже приготовила, да заговорилась».

«Все про меня забыли! А я вот скажу, что сразу узнал Бориса, но побоялся признаться: решил, что Борис предательски стар и не вспомнит меня. А я-то все помню! Помню, как стоял на коленях, молил: «Боря, миленький, не уходи! Без тебя я умру»! А он сбежал! И оставил меня умирать. Я не верю, что он испытал, потрясение на всю жизнь».

– Владимир, ты несправедлив. Мы-то наем, как Боря мучился!

– Мне от этого – не жарко ни холодно.

– Ты, просто, эгоист!?

– А он всего на всего полукап. Мама, ты ведь у нас – стопроцентная капелянка. Хотя отец и полукап, все равно получается, я – на три четверти капелян.

– Мальчик мой, ты всего лишь – на три четверти дурачок.

Я сидел тихо, как мышка, прислушиваясь к рокоту голосов «Небожителей». Даже маленький Володя представлялся библейской фигурой из книги полузабытого детства.

Кровь хлынула к голове, застучала в висках. Я сжал их ладонями.

«Вам плохо?» – спросила Мария Ивановна.

«Все в порядке», – ответил я, стараясь взять себя в руки. На душе было муторно. Я, вдруг, почувствовал себя жалким и одиноким.

Владимир скользнул со стула, обошел стол, зайдя сзади, порывисто обнял меня и тихо всхлипывая, уткнулся в ворот моей гимнастерки. Едва сдерживая слезы, не в силах шевельнуться, я вспоминал его прощальные объятия. Мы были преисполнены чувством горячей благодарности друг к другу.

«Мужики, Мужики! Что это с вами!? Куда потекли?» – удивился Колюжный.

«Да пусть облегчат себе душу,» – разрешила Мария Васильевна.

Полковник взглянул на ручные часы: «Кстати, а не пора ли нам баиньки?»

«В самом деле, засиделся», – согласился я и попробовал встать. Но Володя не дал. «Сиди!»

«Нет, нет, вы сидите, – сказала Колюжная. – Я пойду, уложу ребенка, потом провожу вас. А вы, мужички, пока без меня потолкуйте.

«Я не хочу спать!» – заныл Володя, выпуская меня из объятий.

– Мой маленький, а ты вырасти хочешь? Я тебе уже говорила, что, люди растут во сне.

– Так то – люди!

– Ты у меня тоже «людь».

«Никита Андреевич, – спросил я, когда мать и сын удалились, – я так понял, когда сборы окончатся, мне придется уехать?»

– Может быть даже раньше. Вас это пугает?

– Я бы так не сказал. Хотя немного тревожно.

– Извините, это – судьба.

– А куда, не скажете?

– Пока сказать не могу.

– А когда сможете?

– Как только поступит заказ.

– Ясно.

Когда, наконец, мы с женщиной вышли во двор, казалось, я не успел повернуть головы, как солнце скользнуло за горизонт. Мы немного прошлись в полутьме по дорожке, еще хранившей дневную жару. Небо было похоже на бескрайний витраж распахнутый в холодную бездну, высасывающую остаточное земное тепло.

«Борис, вы знаете, я вам завидую, – говорила Мария Ивановна, вглядываясь в яркие южные звезды. – Вы свободны. Перед вами огромная, жизнь. Вы полны сил и надежд. У вас – все впереди.

Разве я свободен?!

– Свободны! Вы не связаны ни семьей, ни болезнями…

– Я не чувствую себя уж таким молодым.

– С полукапами такое бывает. Но это не самое худшее. Ваша мнимая старость только прибавляет вам цену.

– Какая уж тут цена?! Хочется тепла, покоя, уюта, любви, близости родных, добрых существ. Хочется расслабиться, выспаться, поваляться.

– Короче, хочется счастья.

– Наверно, это так называется.

– Так причем же тут старость?

– Скорее всего, это – лень, безответственность и эгоизм.

– Выбросьте все это из головы, – она рассмеялась, – вы нормальный ребенок с еще неразвитой биографией. Надеюсь, на новых местах, всюду, где вы окажетесь, вас будут ждать друзья. Будьте таким, как вы есть, не пытайтесь себя изменить.

– Можно подумать, что я совершенство.

– Скажу только, вы совершенно нормальны.

– И все?

– Мне показалось, вы что-то еще хотели спросить?

– Да. Когда отец приехал нас навестить в Шадринске, он занудно рассказывая про какую-то «кнопку».

– А мне известно, когда последний раз Магнитштейн был с вами, вы говорили о «полукапских глыпостях» и «больших делах, которые не по плечу одному».

– Да, было дело. Сам я толком не помню. А он что, так подробно докладывал?!

– Обязан был. Это все важно.

– Не думал.

– Представьте себе. «Полукапские глупости» точнее – фокусы – у каждого свои. У вас они связаны с мокрицами. Это мелкие действия не требующие включения «кнопки». Но порою опасные действия.

– А большие дела?

– Это – большая ответственность. Тут без «кнопки» не обойтись. Отец вам показывал, где эта «кнопка»?

– Вроде, вот здесь – бугорок, где сходятся на грудине два нижних ребра. До него дотронуться больно. Отец говорил, что к этому месту лучше не прикасаться, пока я не повзрослею.

– Он был прав.

Но я заметил, если потереть под ложечкой там, где – солнечное сплетение, делаешься спокойнее.

– Наше «солнечное сплетение» сплетено с нервным сплетением всего мироздания. Ну, ладно, Борис, вам пора ложиться. Поднимайтесь к себе. Там уже свет погасили.

На этом мы и расстались. Как только я поднялся по лестнице, завыли шакалы.