Текст книги "Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны"

Наконец, в этом же доме в 1922 г. жил поэт-имажинист Вадим Габриэлевич Шершеневич. Позднее, в 1920–30-е и в 1950-е гг., здесь же (кстати, на той же лестничной площадке, что и П. С. Коган) поселился прозаик Анатолий Наумович Рыбаков (Аронов). Ему, а не Блоку, висит на фасаде дома мем. доска.

Остается добавить, что в этом же доме жили также: поэт и прозаик, председатель литгруппы «Перевал» Николай Николаевич Зарудин (до ареста и расстрела в 1937 г.), поэтесса, прозаик, врач, лауреат Сталинской премии (1951) – Галина Евгеньевна Николаева (Волянская), прозаик, журналист, редактор газеты «Красная Звезда», генерал-майор Давид Иосифович Ортенберг, мемуаристка (воспоминания о ГУЛАГе) Ольга Львовна Адамова-Слиозберг, а также академики-историки Милица Васильевна Нечкина и трижды лауреат Сталинских премий (1942, 1943, 1945) Евгений Викторович (Григорий Вигдорович) Тарле.

18. Арбат ул., 53 (с. п., мем. доска), – дом Н. Н. Хитрово, с 1986 г. – «Мемориальная квартира А. С. Пушкина на Арбате». Ж. – с февраля по май 1831 г., в 5 комнатах на 2-м этаже – Александр Сергеевич Пушкин (жил до и после венчания с Натальей Николаевной Гончаровой).

17 февраля 1831 г., за день до венчания поэта в церкви Большого Вознесения (Бол. Никитская, 36), до того, как порог этого дома переступила восемнадцатилетняя Наталья Николаевна Гончарова, Пушкин, позвав близких друзей, устроил здесь «мальчишник». По воспоминаниям Ивана Киреевского, поэт в тот вечер был необыкновенно печален, так что гостям его стало даже неловко. Читал стихи, но напечатанными их Киреевский потом так и не видел.

А потом, после венчания в церкви, Пушкина встречали здесь, на лестнице, с иконой в руках покинувшие обряд раньше – Петр Вяземский и все тот же Павел Нащокин. Видели ли они, что во время венчания Пушкин, нечаянно задев аналой, уронил крест, а при обмене кольцами одно из них упало?.. Плохие приметы – поэт, напишут свидетели, побледнел. Но уже вечером того дня здесь, на 2-м этаже этого дома, состоялся ужин для родных и самых близких друзей. Веселый ужин. Через неделю напишет отсюда: «Я женат и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился». А про красоту жены своей (как признавался, 113-й любви его) скажет так, как мог только он. Скажет, что рядом с ней все признанные красавицы выглядят так, как выглядели бы «рядом с поэмой… словари».

Пушкин и его жена – Натали

Пушкин заплатит за эту квартиру на полгода вперед, но проживет в ней неполных четыре месяца. Нащокин вспоминал, что оставшихся денег за заложенное имение (17 тыс.) ему хватило лишь на три месяца, а затем он был вынужден закладывать у ростовщика бриллианты жены, которые так и остались невыкупленными. Кроме того, резко обострятся отношения с тещей, Натальей Ивановной, которая вторгалась в жизнь молодых. Именно из этой квартиры поэт однажды в ярости даже выгнал тещу. Потом из Петербурга напишет ей: «Я был вынужден оставить Москву во избежание всяких дрязг, которые в конце концов могли бы нарушить более чем одно мое спокойствие; меня изображали моей жене как человека ненавистного, жадного, презренного ростовщика; ей говорили: с вашей стороны глупо позволять мужу и т. п. Сознайтесь, что это значит проповедовать развод… Я представлял доказательства терпения и деликатности; но, по-видимому, я только напрасно трудился. Я люблю собственное спокойствие и сумею его обеспечить. При моем отъезде из Москвы, вы не сочли нужным говорить со мною о делах; вы предпочли отшутиться насчет возможности развода или чего-нибудь в этом роде…»

А вообще Арбат не только начало, но и почти конец семьи Пушкиных. Мало кто помнит, что в нескольких сотнях метров, в сохранившемся доныне доме (Сивцев Вражек, 16), скончалась в 1919 г., в возрасте 87 лет, старшая и бездетная дочь Пушкиных Мария Александровна Гартунг, чей лик Лев Толстой «увековечил в описании внешности Анны Карениной». Толстой придал Анне Карениной знаменитые «арабские завитки на затылке» дочери Пушкина. И отсюда так же недалеко (Никольский пер., 16) жил и умер в 1914 г. сын поэта – Александр Александрович Пушкин.

Сам же дом А. С. Пушкина (хозяевами которого после смерти Е. Н. Хитрово стали сначала купец П. И. Борегер, а затем купеческая семья И. В. Патрикеева) уже в конце 1880-х гг. перешел к юристу, брату композитора – Анатолию Ильичу Чайковскому. Петр Ильич Чайковский в 1884 –1885 гг. неоднократно останавливался здесь.

В советское время здесь располагался Окружной театр Красной армии (режиссер В. Л. Жемчужный, ведущий актер – Э. П. Гарин). Здесь, в коммунальной квартире, жил режиссер и сценарист Виталий Леонидович Жемчужный и его жена – библиотекарь Евгения Гавриловна Жемчужная (урожд. Соколова), с 1925 г. – любовница и на долгие годы близкий человек литературоведу, критику, сценаристу и мужу Лили Брик – Осипу Брику. Последний назвал встречу с Жемчужной «чудом» и к 20-летию их знакомства признался, что «если бы верил в Бога, упал бы перед ним на колени за то, что их с Женей пути пересеклись» (см. Мал. Бронная ул., 21/13). Жемчужная переживет Брика на 40 лет и умрет в 1982 г.

19. Арбат ул., 55 (с. н., мем. доска), – дом приват-доцента университета Н. И. Рахманова (1877, арх. М. А. Арсеньев). Ныне музей-квартира Андрея Белого (отдел Государственного музея А. С. Пушкина). Ж. – в 1870 –1900-х, в трехкомнатной квартире на 3-м этаже – профессор математики Николай Васильевич Бугаев и его жена – «просто красивая женщина» Александра Дмитриевна Бугаева (урожд. Егорова). Здесь 14 октября 1880 г. родился и жил до 1906 г. их сын – будущий поэт, прозаик, критик и мемуарист Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев). Здесь дебютировал в литературе, выпустил две книги: «Симфония (2-я, драматическая)» (1902) и «Северная симфония (1-я, героическая)» (1904), сборник стихов «Золото в лазури» (1904), а также повесть «Возврат» (1905).

«Мемориальная квартира Андрея Белого»

(Арбат, 55, 3-й этаж)

В это трудно поверить, но многие страницы этих книг были написаны на сохранившемся и поныне балконе 3-го этажа, куда поэт выносил по ночам столик, а также свечу или керосиновую лампу. Кстати, псевдоним «Андрей Белый» он получил в этом же доме, но в квартире на 2-м этаже, где жили Михаил Сергеевич Соловьев (сын знаменитого историка и брат поэта, философа Владимира Сергеевича Соловьева), его жена, художница Ольга Михайловна Соловьева (урожд. Коваленская) и их сын – будущий поэт и священник Сергей Михайлович Соловьев. Именно старший Соловьев накануне выхода первой книги соседа Бори, который хотел подписать ее псевдонимом «Буревой», предложил ему назвать себя «Андрей Белый».

Это лишь одна из тайн, связанная с этим домом. Главной тайной стало противоборство родителей Андрея Белого, причиной которого был именно он, сын. Вообще дом Бугаевых буквально дышал литературой. К отцу поэта приходили сюда: Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, филолог Я. К. Грот, историк литературы А. Н. Веселовский, социолог, переводчик К. Маркса М. М. Ковалевский и многие другие. Но это лишь подогревало семейную «битву за сына». «Я надеюсь, – посмеивался отец, – что Боря выйдет лицом в мать, а умом – в меня». А мать, сопротивляясь влиянию отца, до восьми лет наряжала будущего поэта в девичьи платья и отращивала ему кудри до плеч. «Каждый тянул меня в свою сторону, – вспоминал Белый. – Они разорвали меня пополам…»

Здесь поэт платонически влюбился в Маргариту Морозову, жену купца и мецената Михаила Морозова, и буквально выслеживал ее кареты. Пошлет ей письмо: «Вы – моя заря будущего. Вы – философия новой эры…», и подпишет его: «Ваш рыцарь». Потом станет завсегдатаем ее дома, «салона Морозовой» (Смоленский бул., 26). Наконец, сюда к Белому, еще студенту, приедет с женой Александр Блок, с которым познакомились «по переписке» (их первые письма друг к другу натурально «пересеклись в Бологом»). И здесь с 1903 по 1907 г. Белый будет собирать кружок московских символистов, которому дадут название «Аргонавты». До 1906 г. в этом доме бывали у него: Вячеслав Ив. Иванов, Мережковский и Гиппиус, Бальмонт, Брюсов, Волошин, Балтрушайтис, Гершензон, Философов, Шпет и многие другие.

Еще одной «оглушительной» тайной этого дома стал выстрел, прогремевший ночью 1903 г. в нижней квартире, у Соловьевых. Я бы назвал его «выстрелом любви», ибо, когда Михаил Соловьев скончался от инфлюэнцы, его жена – красавица-художница, «правдоискательница… пытавшаяся поймать тайну жизни», крикнув «Кончено!», выйдя в соседнюю комнату, застрелилась. Именно Белый, которому буквально накануне в этой семье сказали: «Вы – писатель», разбуженный той ночью, понесет по пустому Арбату горестную весть сыну Соловьевых, своему другу Сергею – ночевавшему у знакомых.

И уж конечно «тайна тайн», почему оба – Андрей Белый и Сергей Соловьев – женятся на родных сестрах – Асе и Тане Тургеневых. Андрей Белый, «изжив» любовь к жене Блока – Менделеевой-Блок, а Сергей, кстати, троюродный брат Блока по матери, – после несчастной любви к Соне Гиацинтовой, будущей актрисе, из-за которой будет пытаться выброситься из окна.

Тайны, не разгаданные по сей день, будут сопровождать обоих и дальше. Андрей Белый, как предсказывал в стихах, умрет якобы от «солнечного удара», полученного в Крыму, а священник, доктор богословия Сергей, пройдя аресты и психушки, скончается в 1942-м в Казани, и хоронить его будут, «обнимая руками гроб из-за тряски саней», представьте, двое молодых ученых Физического института АН СССР, эвакуированного в Казань, один из которых, В. Л. Гинзбург, станет в будущем нобелевским лауреатом.

20. Арбат Новый ул., 12/15 (с. п.), – дом, выходящий на две улицы: Новый Арбат и Бол. Молчановку. Ж. – в 1870-е гг. – поэт, публицист, «пророк славянофильства», редактор еженедельника «День» (с 1861 г.), газет «Москва» (1867) и «Русь» (1880 –1886), председатель московского Славянского комитета (1875–1878) и Общества любителей российской словесности (1872–1874), гласный городской думы (1877–1880) – Иван Сергеевич Аксаков (третий сын писателя С. Т. Аксакова) и его жена – фрейлина, мемуаристка Анна Федоровна Аксакова (урожд. Тютчева, первая дочь поэта). Вообще жили, переезжая, в семи московских домах (Мал. Дмитровка, 27; Спиридоновка, 25; Ружейный пер., 2; Бол. Дмитровка, 7/5; Бол. Никитская, 13; до дома на Волхонке, 14, где И. С. Аксаков скончается в 1886 г.).

«Пророк славянофильства» – поэт Иван Аксаков…

… и его жена – Анна Аксакова (урожд. Тютчева)

Брак 37-летней Анны и яркого славянофила И. С. Аксакова не был случайностью. Аксаков был уже известен и своей публицистикой, и «прославянскими выступлениями», которые привели к тому, что он был выдвинут болгарами, представьте, на болгарский престол. А Тютчева, дочь немки и уже знаменитого поэта, родившаяся и прожившая половину жизни в Германии, до глубины души была патриоткой России и помнила слова-напутствие отца: «Ты найдешь в России больше любви, нежели где бы то ни было в другом месте… Ты будешь горда и счастлива, что родилась русской…»

Впрочем, отношения Тютчева и его дочери не были безоблачными. Анна, еще при дворе получившая прозвище Ерш, писала про отца: «Он представляется мне одним из тех недоступных нашему пониманию изначальных духов, что исполнены разума, проницательности и огня, однако лишены души, хотя и с материей не имеют ничего общего… Он поражает воображение, но есть в нем что-то жуткое, тревожное…» И звала его «воплощенным парадоксом». А поэт, в свою очередь, когда в январе 1866 г. дочь выходила замуж за Аксакова, намекая на редактируемую женихом газету «День», язвительно отозвался о молодоженах: «У него был скверный "День", а теперь будет скверная ночь…»

Мало кто знает, что именно Аксаков не только напишет биографию Федора Тютчева, но еще в 1868-м предпримет издание всего лишь второй за жизнь книги стихов Тютчева, на которое тот «дал согласие из чувства лени и безразличия», а после выхода сборника отозвался о книге «как о весьма ненужном и весьма бесполезном издании». И мало кто помнит, что Тютчева, выйдя замуж за Аксакова, сумела стать «законодательницей славянофильских салонов», или, по выражению Ивана Тургенева, – «неумолимой громовержицей». «Величайшей редкостью» среди женщин назвал Тютчеву за ее ум поэт и философ Владимир Соловьев, познакомившийся с ней позже. «Унаследовав от своего отца живой и тонкий ум при высоком строе мыслей и при большой чуткости ко всему хорошему, – напишет в воспоминаниях, – она соединяла с этим недостававшую ее отцу силу характера, германское прямодушие и серьезную добросовестность во всех нравственных вопросах… При большой сердечной доброте, она менее всего была похожа на овечку… Потому что была полна нравственной брезгливости», которая выражалась «в яростных вспышках…». Недаром иные исследователи считают ныне, что Лев Толстой, прекрасно знавший эту семью, списал с фрейлины Анны Тютчевой Анну Павловну Шерер в романе «Война и мир».

А. Ф. Тютчева пережила мужа на три года, скончалась в 1889 г., но успела выполнить данное мужу обещание – собрать все его литературное наследство и издать семь томов его сочинений.

21. Арбат Новый ул., 22 (с.), – Ж. – в 1960–80-е гг. – драматург, сценарист, лауреат Госпремии СССР (1980), организатор театральной студии (впервые в 1939 г.) – Алексей Николаевич Арбузов. Жил также в Копьевском пер., 3 (1930-е гг.), на Тверской ул., 28, и, видимо, последний адрес – Красноармейская 21—23.

Потомок декабриста А. П. Арбузова, сын дворянина и прозаика Н. К. Арбузова, драматург Алексей Арбузов видел Блока, выступающего в петербургском БДТ, учился у Гайдебурова и Мейерхольда, в 1939 г., вместе с Плучеком организовал театральную студию («Арбузовская студия»), которая превратилась во фронтовой театр, и тогда же написал свою знаменитую пьесу «Таня», главную героиню в которой сыграла великая Бабанова. Потом будут пьесы «Город на заре» (1940), «Иркутская история» (1959), «Мой бедный Марат» (1965), «Жестокие игры» (1978).

Участники театральной «Арбузовской студии»

Но в этом доме на Арбате им была написана пьеса фактически про этот дом: «Сказки старого Арбата» (1970), в которой 60-летний художник создает куклы, думает о старости и влюбляется в двадцатилетнюю девушку. Здесь создал студию молодых драматургов, которая просуществовала 15 лет и в которой учились Л. С. Петрушевская, В. И. Славкин, М. Г. Розовский, А. З. Ставицкий, А. С. Родионова, А. Я. Инин, В. П. Коркия, А. Л. Кучаев, А. О. Ремез, О. А. Кучкина и многие другие. Пьесу «Жестокие игры» он написал как раз о молодых и посвятил ее именно студийцам. «Вы все будете на афишах…» – пророчески говорил он студийцам. И так ведь и случилось.

22. Арбат Новый ул., 23/7 (с.), – Ж. – с 1929 по 1996 г. – драматург, киносценарист Семен Львович Лунгин (сценарии фильмов, совместно с И. И. Нусиновым: «Мичман Панин», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Агония»), его жена – филолог, мемуарист, переводчица (книги «Малыш и Карлсон», «Пеппи Длинныйчулок» А. Линдгрен и др.) Лилианна Зиновьевна Лунгина (урожд. Маркович), а также один из сыновей их – сценарист и кинорежиссер Павел Семенович Лунгин.

В квартире Лунгиных неоднократно останавливался и жил, приезжая из Киева, прозаик, киносценарист, лауреат Сталинской премии (1947) за повесть «В окопах Сталинграда» – Виктор Платонович Некрасов и его жена – Галина Викторовна Базий. Здесь появился исключенным из КПСС в 1973 г. и отсюда уехал в эмиграцию в 1974-м. Но мало кто помнит ныне, что в 1930-е гг. Некрасов жил в Москве по адресу: Садовая-Кудринская ул., 6, стр. 1. В том, «чеховском», доме он останавливался с матерью – врачом Зинаидой Николаевной Некрасовой (урожд. Мотовиловой), которая была внучкой шведского барона, российского подданного, генерала Антона Вильгельма фон Эрна, венецианских дворян Флориани и – это кажется невероятным! – дальней родней Анны Ахматовой. Да и в Париже, куда Некрасов эмигрирует в 1970-е гг., он уже бывал раньше – был годовалым ребенком в 1912 г., когда его мать до 1915 г. жила там и общалась с русскими политэмигрантами, в частности, как пишут, – с Анатолием Луначарским, жившим в том же доме.

Прозаик-фронтовик Виктор Некрасов

Сам, кстати, Виктор Некрасов, став архитектором (он, например, автор архитектурной лестницы к Аскольдовой могиле в Киеве), в 1930-х переписывался со знаменитым парижанином – архитектором Ле Корбюзье. А среди многих причин вынужденной эмиграции его (борьба за установку памятника расстрелянным евреям в Бабьем Яру, подписание оппозиционных писем, громкие выступления и пр.) была и статья в «Известиях» (20.1.1963) Мэлора Стуруа о заграничной поездке Некрасова – «Турист с тросточкой». С «тросточкой», кто не знает, потому что первым ранением на фронте он получил пулю в бедро. В этой статье писателю припомнили и «битву на Волге», и «низкопоклонство» перед Западом, и даже – знакомство с Корбюзье.

Обложка первого издания «В окопах Сталинграда»

Похоронен В. П. Некрасов на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, и в могильный камень друзья писателя вставили крупный снарядный осколок, подобранный Виктором Некрасовым на Мамаевом кургане в Сталинграде, где он воевал.

23. Армянский пер., 1/8 (н. с.), – дом отставного прапорщика Г. Лачинова, потом с 1782 г. – гр. В. Ф. Санти. Ж. – Екатерина Львовна Тютчева (урожд. Толстая), мать поэта Федора Тютчева, которая приобрела этот дом в 1831 г. (сюда приходили письма поэта из-за границы, хотя сам в этом доме он не бывал). Позднее, в 1856 г., и дом, и участок приобрели публицисты, издатели журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости» М. Н. Катков и П. М. Леонтьев. Тут располагались и редакции изданий, и типография. Б. – М. Е. Салтыков-Щедрин, П. И. Мельников-Печерский, С. Т. Аксаков, И. С. Гончаров, С. М. Соловьев, поэт Н. Н. Страннолюбский и др.

Позже, в 1901 г., на этом месте был выстроен ныне существующий дом. В нем с 1908 по 1911 г., жил философ, критик, публицист Николай Александрович Бердяев и его жена – поэтесса, мемуаристка Лидия Юдифовна Бердяева (урожд. Трушева, в первом браке – Рапп).

Здесь Николай Бердяев, переживший уже политическую ссылку с 1900 по 1903 г., писал и публиковал книги: «Духовный кризис интеллигенции» (1910) и «Философия свободы» (1911). Здесь же устраивал домашние «вторники», на которые собирались ученые, поэты и прозаики, политические деятели. У Бердяева была, правда, одна неприятная физиологическая особенность. «Во время речи, – вспоминал будущий литературовед Константин Локс, – у него высовывался язык и дергался во все стороны. Язык был огромный, красный, он то прятался, то внушал присутствующим ужасные чувства. Ходил слух, что язык стал высовываться после того, как Бердяев увидел дьявола. Сам он мне (действительно) рассказывал, как однажды ночью обнаружил у себя под кроватью кучу дьяволов и, спасаясь от них, выскочил на лестницу…»

Портрет Николая Бердяева

Н. Попов

Оставим «дьяволов под кроватью» на совести мемуариста, но среди гостей и тех, кто останавливался у Бердяева, и впрямь случались мистики. Так, в доме Бердяевых появится и проживет три дня довольно мрачный и таинственный человек. Бердяев позже, в «Самопознании», назовет его имя – «доктор Любек».

«Вот, вы все радуетесь, – говорил Любек Лидии Бердяевой… – Слепые! Наступает ужасная пора… Катаклизм, целый мир рушится…» Лидия Бердяева вспоминала о Любеке: «Он поражал своим исключительным вниманием к людям, добротой, чуткостью, необыкновенной проницательностью. О людях, которых он видел в первый раз в жизни, он говорил так, как будто он знал всю их прошлую жизнь. На одном из собраний, вечером… когда в большой столовой, ярко освещенной старинной люстрой, царило оживление, веселый смех… д-р Любек сидел молча, грустно склонив голову… "Мне очень не хочется… нарушать веселое настроение ваших друзей, но то, что я вижу, очень страшно… Скоро, очень скоро над Европой пронесется ураган войны. Россия будет побеждена. После поражения Россия переживет одну из самых грандиозных мировых революций". Тут, – продолжает Бердяева, – он обратился к Н.А. (Бердяеву. – В. Н.): «Вы будете избраны профессором Московского университета». – «Этого не может быть, – ответил, смеясь, Н. А. – У меня нет докторской степени…» – «Вы скоро увидите… прав ли я…»»

Возможно, на этом вечере Лидия вдруг спросила мистика: почему ей показалось, что, когда он вошел, она под его плащом увидела старинный меч?.. Он, пишет она, побледнел. «Как странно, что вы это увидели. Этот меч я когда-то держал в руках. Это было давно, в Средние века. Однажды я видел себя в зале старинного замка, около меня стояла прекрасная женщина. Защищая ее таким мечом, я убил человека… Воспоминание это преследует меня с детства, я не могу видеть и прикоснуться к холодному оружию».

Такая вот «история». В это можно не верить, можно «списать» это на «мистическое время» и настроения, царившие среди интеллигенции. Но это написано в мемуарах Бердяевой, которую еще до встречи с философом также арестовывали как члена РСДРП, и подвергали ссылке. Она, как и ее муж, могла сказать о себе: «Я всегда была ничьим человеком… человеком своей идеи, своего призвания, своего искания истины». В скором будущем она увлечется житием св. Терезы Авильской и в 1918 г. перейдет в католичество. Но оба будут беззаветно преданы философии. Именно в этом доме, например, как пишет свидетель, Н. А. Бердяев, возвращаясь с какой-то лекции, упав на пороге и сломав себе ногу, тем не менее, «когда его вносили в дом», продолжал спорить со своим спутником «на какую-то философскую тему…».

Через несколько лет, в последнем московском доме Бердяева (Бол. Власьевский пер., 4), его, философа и уже профессора (как и предсказывал доктор Любек), арестует ОГПУ и допрашивать будет лично Ф. Э. Дзержинский. Но Н. А. Бердяев, как пишут, и ему прочтет часовую «лекцию» о своих убеждениях. Именно часовую, смеялись знакомые, по привычке вечного педагога…

Остается добавить, что здесь, в доме в Армянском, бывали на «вторниках» философа поэты и писатели Вяч. И. Иванов, А. Белый, Б. К. Зайцев, М. А. Осоргин (Ильин), В. Ф. Ходасевич, философы С. И. Булгаков, П. А. Флоренский, М. О. Гершензон, Л. И. Шестов (Шварцман), И. А. Ильин, Л. П. Карсавин, Н. О. Лосский, С. Л. Франк, Г. А. Рачинский, О. А. Шор, сестры А. К. и Е. К. Герцык и многие другие.

24. Армянский пер., 9/1 (с.), – с 1924 г. – дом-коммуна ОГПУ. Ж. – в 1920–30-е гг. – прозаик, сценарист, журналист Юрий Маркович (Кириллович) Нагибин. В этом доме, в 1920 г., в коммунальной квартире писатель и родился.

Его мать – Ксения Алексеевна Каневская, чтобы скрыть дворянское происхождение сына (дворянином был ее первый муж, Кирилл Александрович Нагибин, расстрелянный в 1920 г. за участие в Курском мятеже), дала мальчику отчество своего второго мужа, адвоката Марка Яковлевича Левенталя. «Красавица невероятная», она не хотела ребенка («Я со всех шкафов прыгала, – говорила, – чтобы случился выкидыш. Но сын все равно родился»). Потом, в 1927 г., когда здесь арестовали и М. Я. Левенталя, она же, обожавшая Юру «до невозможности», связала свою жизнь с третьим мужем – писателем Яковом Семеновичем Рыкачёвым. Его тоже арестуют, но в 1937-м. Но именно он, как пишут ныне, и оказал влияние на писательскую будущность Юрия Нагибина.

Ю.М. Нагибин с матерью

Играл в футбол во дворе этого дома, хотел стать «агентом МУРа», но первый рассказ опубликовал в 1940-м и тогда же был принят в Союз писателей (поддержали юношу Олеша и Катаев). А в 1941 г., когда эвакуировали ВГИК, где он учился на сценарном, его мать, «острая на язык», вдруг сказала, «покусывая губы»: «Ты не находишь, что Алма-Ата несколько далека от тех мест, где решаются судьбы человечества?..» И он, поняв намек, пошел в военкомат. Был ранен на фронте и после госпиталя «заработал», как писал, «странную болезнь» с красивым именем «клаустрофобия»» – боязнь закрытого пространства. С тех пор не мог бывать в гротах, подвалах, даже в купе поездов.

Зато на «ниве любви» был открыт как никто. В этом еще доме женился в первый раз на дочери философа, профессора Литинститута В. Ф. Асмуса – Марии Валентиновне Асмус. Потом «проделал» этот кунштюк пять раз. Его даже прозвали «Синей Бородой» за то, что в свое «закрытое пространство» (а жил он после Армянского по разным адресам: Звонарский пер., 13/5; Нащокинский пер., 3—5; ул. Черняховского, 4) он привел сначала дочь директора ЗИЛа Валентину Лихачеву, потом Елену Черноусову, следом артистку эстрады Аду Паратову и поэтессу Беллу Ахмадулину.

Могу представить, как сводила с ума его жен, а Ахмадулину особенно, педантичность уже зрелого Нагибина. Последняя жена его ленинградская переводчица Алла Григорьева напишет потом: «Вставал в 7, делал зарядку, в 8 спускался вниз (на даче), – и, пишет она, – на столе должен был стоять легкий завтрак: геркулесовая каша на воде, три штучки кураги, два расколотых грецких ореха и чашка кофе. Если это было готово в четверть девятого, он очень сердился. Если обед запаздывал – а обедал он в два часа, – рвал и метал. После обеда отдыхал и снова работал до семи-восьми. Потом закрывал дверь кабинета и включал музыку… И включал на такую громкость, что голоса Паваротти или Миреллы Френи разносились по всему поселку…»

После смерти писателя (1994) Алла скажет про своего бездетного мужа: «Я могла иметь от него детей. Но… после вторжения советских войск в Чехословакию… он сказал: "В этой стране я не хочу иметь детей". Он, – закончит она, – очень серьезно относился к продолжению рода…» Правда, в автобиографии для Пушкинского Дома, противореча себе, сам писатель подытожит: «Существует горделивая сентенция: "Если бы мне дано было начать жизнь сначала, я бы прожил ее точно так же". Не могу сказать этого о себе. Я считаю, что моя жизнь заслуживает одобрения лишь как черновик. Набело я прожил бы ее иначе…»

Впрочем, читайте его «Дневник»! Там все сказано о его «жизни-черновике».

25. Армянский пер., 11 (с. п., мем. доска), – с 1790 г. – дом капитана флота, кн. И. Гагарина (арх. М. Ф. Казаков). Ж. – с 1810 по 1829 г., в купленном у князей Гагариных доме – Иван Николаевич Тютчев, его жена – Екатерина Львовна Тютчева (урожд. Толстая) и шестеро детей их, в том числе семилетний Федор, будущий поэт и… дипломат.

Дипломат? Да, долгие годы работал в русском посольстве в Германии. Но мало кто помнит, что еще в Никоновской летописи упоминается его предок, «хитрый муж» Захар Тутчев, «которого Дмитрий Донской перед началом Куликовского побоища подсылал к Мамаю со множеством золота и двумя переводчиками для собрания нужных сведений».

Здесь же, в этом доме, наставником десятилетнего Федора стал поэт, критик и переводчик, будущий учитель Лермонтова, Семен Раич, который напишет о Тютчеве: «Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня; года через три он уже был не учеником, а товарищем моим, – так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум!»

Дом Тютчевых был открытый, гостеприимный. Среди гостей бывал здесь друживший с отцом Федора поэт Василий Жуковский, бывал профессор словесности А. Ф. Мерзляков, братья Тургеневы. 28 октября 1817 г. Жуковский записал в дневнике: «Обедал у Тютчева. Вечер дома. Счастие не цель жизни». Именно о счастии заспорили здесь за ужином. Через 20 лет Тютчев напишет Жуковскому: «Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение». И слово, и понятие «счастье», судя по всему, будоражило поэта всю жизнь. Четыре стихотворения Тютчева, от ранних до предсмертного, начинаются с него: «Счастлив, кто гласом твердым, смелым…», «Счастлив, кто посетил сей мир…», «Счастлив в наш век, кому победа…» и «Счастлив, кому в такие дни…». Проговорки? Подсознание? Тайная жажда счастья, данная другим? Или – подавленный стон вечно несчастного? Но в дневниках Михаила Погодина, друга и соученика поэта по университету, будущего историка, в одной из записей о посещении именно этого дома сказано: «Смотря на Тютчевых, думал о семейственном счастии. Если бы все жили так просто, как они…» И сравнив эти слова с тем «спором о счастии», как не подумать: когда в доме витает истинное счастье, тогда оно и впрямь – не цель…

Б. – (кроме названных уже) поэт И. И. Дмитриев, а также будущие декабристы – родственники поэта: Д. И. Завалишин, В. П. Ивашев, А. В. Шереметев, И. Д. Якушкин и многие другие. И. Д. Якушкин будет даже арестован в этом доме. Да и Ф. И. Тютчев, как раз в 1825 г. приехав из-за границы в отпуск, скажет слова, которые появятся в дневнике М. Погодина за полгода до восстания на Сенатской: «В России канцелярии и казармы. Все движется около кнута и чина…» Откровенно, да и слишком открыто оппозиционно для… дипломата.

Ныне в этом здании музей Ф. И. Тютчева и Российский детский фонд.

26. Архангельский пер., 9 (с.), – Ж. – с конца 1930-х гг. – переводчица с фр. языка, мемуаристка Нина Герасимовна Яковлева (наст. фамилия Бернер). Именно Яковлева и познакомила здесь, в своей квартире, вернувшуюся из эмиграции Марину Цветаеву и поэта Арсения Тарковского, между которыми возник платонический роман. «Встретились, взметнулись, метнулись…» – напишет в воспоминаниях Нина Яковлева.

Она была знакома с Цветаевой еще с 1910-х гг., потом в Париже, а в Москве встретились впервые весной 1940 г. в Гослитиздате (Бол. Черкасский пер., 2). Яковлева, которая возглавляла Творческую комиссию в группкоме, помогала «устроить» ей переводческую работу в Гослитиздате. Стали близки настолько, что Цветаева, уезжая в эвакуацию, оставит ей пакет с рукописями, который та, увы, не сохранит.

Дом № 9 по Архангельскому переулку

Здесь же, в этом доме, в комнате хозяйки с зелеными стенами, на которых были гравюры Джованни Пиранези XVIII в., где стояла старинная мебель красного дерева, а на полках покоились французские книги в кожаных переплетах, «собирались поэты „в дружеской обстановке“ почитать стихи».

Яковлевой было за пятьдесят, но она сохранила еще следы былой красоты, была моложава и любила «вести разговоры и о своих, и о чужих увлечениях. Была несколько сентиментальной, – пишет Мария Белкина, биограф Цветаевой, – и романтически настроенной натурой. Дочь богатых родителей, жена богатых мужей, она часто до революции жила за границей и отлично владела французским… В молодости посещала литературно-художественный кружок Брюсова… Там впервые увидела Марину и Асю… Теперь же… зарабатывала на жизнь переводами…»