Текст книги "Сокол-корабль. Сказание о богатырях"

Бой Добрыни с бабой Горынинкой

Старина тринадцатая. Добрыня Никитич с помощью Ильи Муромца побеждает в поединке богатыршу бабу Горынинку.

 
Заводил Владимир-князь почестен пир,
Собирал всех князей и бояр,
И сильных могучих богатырей,
Кланялся им до сырой земли,
А Добрыне с Васильюшкой в особину:
«Исполать вам, удалы добры молодцы,
Послужили вы мне верой-правдою,
Верой-правдою неизменною,
Привезли от Батея царя поганого
Дани-выплаты на двенадцать лет».
И гуляли все, веселилися
Ни много ни мало – ровно тридцать дней.
Отъезжали тут могучие богатыри,
Отъезжали они в чисто поле.
Ведь в Киеве-то нельзя им жить:
Разгуляются, распотешатся,
Распотешатся, станут всех толкать;
А такие потехи богатырские
Народу в Киеве ведь не вытерпеть.
Которого толкнут – тому и смертушка.
Отправлял их тут Владимир-князь,
Отправлял погулять на поле дальнее.
Поехали богатыри по чисту полю,
Наперед всех Илья Муромец.
У Ильи конь бежит, как соко́л летит,
Реки, озера промеж ног пускает,
Хвостом поля устилает.
Киевские богатыри дивуются:
«Нет на поездку сильней Ильи Муромца,
У него поездка молодецкая,
Вся поступочка богатырская».
Приезжали богатыри на поле дальнее,
Раскидывали там белы шатры,
Стали пить, гулять и потешатися,
Богатырской удалью хвастаться.
Прискакала тут к ним баба Горынинка,
Говорила баба Горынинка таковы слова:
«Гой еси вы, богатыри русские!
Побили вы у царя Батея всю силу великую,
Выходите-ка теперь со мной, с бабой, битися!»
Богатыри тут призадумались:
Кому из них выходить в поединщики.
Говорил старый казак Илья Муромец:
«Дайте-ка мне, братцы, с ней поразведаться!»
Добрыне Никитичу тут за обиду стало,
Что идет Илья Муромец с бабой битися:
«Дайте-ка мне, братцы, сперва с ней разведаться,
А пробьюсь я с ней двенадцать дней,
Приезжайте меня попроведати».
Выходил Добрыня из бела шатра,
И садился он на добра коня,
Выезжал с бабой Горынинкой в чисто поле.
Как ударились они палицами булатными, —
Будто гром грянул из тучи темноей,
Приломали они свои палицы.
Стали они копьями битися, —
Изломали они востры копьица.
Сходили они с коней богатырскиих,
Бились в рукопашный бой,
А и билися двенадцать дней.
Поизмучился Добрыня Никитич млад,
Стала одолевать баба Горынинка.
Приезжает тут попроведать Илья Муромец:
«Тебе Бог помочь, Добрынюшка!»
Возговорит тут Добрыня Никитич млад:
«Ах ты, братец названый, Илья Муромец!
Приходит мне смерть скорая,
Смерть скорая от этой бабы от Горынинки».
Говорил тут старый казак Илья Муромец:
«Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад!
Не знаешь ты, Добрыня, ухватки бабьей.
Ты бери-ка ее за белы груди,
Да ударь-ка ее о сыру землю!»
Добрынюшка тут послушлив был,
Хватал бабу Горынинку за белы груди,
И ударил ее о сыру землю,
Убил бабищу Горынищу до́ смерти.
Приезжали богатыри в бел шатер,
Стали пир вести, потешатися.
 

Добрыня и Маринка

Старина четырнадцатая. Добрыня с помощью своей матери Амелфы Тимофеевны одолевает киевскую чародейку Маринку.

 
В стольном городе во Киеве
У славного князя у Владимира
Три года Добрынюшка стольничал,
Три года Никитич приворотничал,
Девять лет Добрынюшка чашничал,
На десятый погулять пошел
По стольному городу по Киеву.
А матушка Добрынюшке наказывала,
Государыня Добрыне наговаривала:
«Ты пойдешь гулять по городу Киеву,
Не ходи ты, Добрынюшка, во улицу Игнатьевску,
Тут живет молода Маринка Игнатьевна,
Отравщица, приворожница, безбожница,
Извела-то она девять молодцев,
Девять молодцев русских могучих богатырей,
Изведет тебя Добрынюшку десятого».
А Добрынюшка матушки не слушался,
Взял он, Добрыня, тугой лук,
А и колчан себе каленых стрел,
Пошел гулять по городу Киеву.
Идет он по широким улицам,
По частым мелким переулочкам,
И зашел он во улицу Игнатьевску,
И во тот переулок Маринин,
Взглянет ко Марине на широкий двор,
На ее терема высокие.
А у молоды Марины на тереме
Сидят тут два сизые голубя,
Над тем окошком косящетым,
Целуются они, милуются,
Желты носами обнимаются.
Тут Добрыне за обиду стало,
Будто над ним насмехаются.
Разгорелось у Добрыни ретиво сердце,
Натягивал Добрынюшка свой тугой лук,
Накладывал стрелку каленую,
Стрелял он в тех голубка с голубкою;
А спела ведь тетивка у туга лука,
Взвыла да пошла калена стрела.
Тут у Добрыни левая нога поскользнулася,
Не попал он в голубка с голубкою,
Попал в окошечко косящетое,
Расшиб оконницу стекольчатую.
Выбегала Маринка на широкий двор:
«А кто это, невежа, в окошко стрелял,
Расшиб оконницу мою стекольчатую?»
Увидела Добрыню, говорит таковы слова:
«Ай же ты Добрынюшка Никитич млад!
Холост ты, не женат ходишь,
Я красна девица на выданье:
Возьми-ка меня за себя замуж».
Отвечал ей Добрыня Никитич млад:
«Ты, Маринка, отравщица, приворожница,
Еретица ты, Маринка, безбожница,
Не возьму я тебя, Маринку, замуж».
Плюнул Добрыня и прочь пошел.
И в ту пору Маринке за обиду стало,
За великую досаду показалося.
Брала Маринка булатный нож,
Подрезывала следочки Добрынюшкины,
Клала те следочки на дрова белодубовы,
Затопляла Маринка печь муравленую,
Разжигала дрова, приговаривала:
«Как горят жарко следы эти молодецкие,
Так горело бы сердце молодецкое
У молода Добрынюшки Никитича
По мне ли по Маринке Игнатьевне,
Не мог бы Добрынюшка ни жить, ни быть,
Ни дня бы не дневать, ни часу бы часовать.
А и Божья крепко, вражья-то лепко».
Взяла Добрыню пуще вострого ножа
По его по сердцу богатырскому:
Не может Добрынюшка ни пить, ни есть,
Не может темной ночки спать,
Он белого свету дожидается.
Разгорелось у Добрыни ретиво сердце
По той ли по Маринке по Игнатьевне.
Зазвонили ко ранней ко заутрени,
Пошел Добрыня в церковь соборную,
Стоючись у церкви пораздумался:
«Что мне делать тут у церкви соборной,
У той ли у заутренки у ранней?
А пойду я ко Марине ко Игнатьевне».
Заходил он, Добрыня, во высок терем,
А молода Маринка не одна в терему,
У Маринки друг любимый Змеище-Горынчище.
Тут Добрынюшке за обиду стало,
За великую досаду показалося;
Вынимал он саблю вострую,
Срубил Змею-Горынчищу буйну голову.
Говорит ему Маринка Игнатьевна:
«Ай же ты, Добрынюшка Никитич млад!
Когда-то была твоя воля,
А теперича моя воля:
Что хочу над тобой, то и сделаю.
Ищи-ка ты, Добрыня, девять туров,
А пусть ты десятый тур золоты рога!»
Обвернула Добрыню гнедым туром,
Пустила его далече во чисто поле,
Ходят там в чистом поле девять туров,
Девять туров, девять братеников,
Будет Добрыня им десятый тур,
Десятый тур золоты рога.
В ту пору завелся у князя Владимира великий пир,
Сидели на пиру честные вдовы,
И сидела тут Добрынина матушка
Честна вдова Амелфа Тимофеевна.
На пиру наедалися, напивалися,
На почестном порасхвасталися,
Кто хвастает золотой казной,
Кто хвастает молодой женой,
Третий хвастает добрым конем.
Тут Маринка Добрынюшкой похвастала:
«Гой еси вы, княгини, боярыни!
Во стольном во городе во Киеве
А и нет меня хитрея-мудрея.
Есть у меня во чистом поле девять туров,
Девять туров гнедых, всем украшенных,
Девять туров – девять молодцев,
Сильных, могучих богатырей.
А ныне пустила я в чисто поле десятого,
Молодца Добрыню Никитича,
Десятый тур золоты рога».
Тут вставала Добрынина матушка
Амелфа Тимофеевна,
Била Маринку по белу лицу:
«Ай же ты, Маринка Игнатьевна!
А и сука ты, еретица, безбожница!
Есть тут тебя хитрее, есть мудренее.
Я тебя сукой обверну, по Киеву пущу,
Станешь ты, Маринка, псов-кобелей за собой водить.
Обверни-ка, Маринка, всех добрых молодцев,
Всех могучих богатырей,
Обверни Добрынюшку Никитича».
А и женское дело прелестивое,
Прелестивое, перепадчивое.
Обвернулась Маринка сорокою,
Полетела далече во чисто поле,
Где ходят-гуляют девять туров,
Добрыня ходит десятый тур.
Села Добрыне на золотой рожок:
«Нагулялся ли ты, Добрыня, по чисту полю,
Наелся ли той ковыль-травы,
Возьмешь ли меня за себя замуж?»
Отвечал Добрынюшка гнедой тур:
«Нагулялся я, Добрыня, по чисту полю,
Наелся я, Добрыня, ковыль-травы,
Возьму тебя, Марина, за себя замуж».
Обвернула его Маринка добрым молодцем,
Обвернула всех девять могучих богатырей,
Сама обвернулась красной девицей.
Поженились они с Добрыней в чистом поле,
Круг ракитова куста венчалися.
Пришли они к Марине во высок терем.
Говорил Добрынюшка Никитич млад:
«А и гой еси ты, моя молодая жена,
Молода Марина Игнатьевна!
Нет у тебя в терему Спасова образа,
Некому у тебя помолитися, некому поклонитися,
А и дам тебе, Марина, поученьице,
Как мужья своих жен учат.
А и чай моя вострая сабля заржа́вела?»
Стал тут Добрыня жену свою учить,
Молоду Маринку Игнатьевну:
Первое ученье – ей руку отсек,
Сам приговаривает:
«Эта мне рука ненадобна,
Ласкала она, рука, Змея Горынчища».
Второе ученье – ноги ей отсек:
«А и эти ноги мне не надобны,
Оплетались они со Змеем Горынчищем».
Третье ученье – губы ей обрезал и с носом прочь:
«А и эти-то мне губы не надобны,
Целовали они Змея Горынчища».
Четвертое ученье – голову отсек и с языком прочь:
«А и эта голова не надобна мне,
И этот язык не надобен,
Знал он речи чародейные,
Дела еретические».
Позвал Добрыня девять молодцев,
Девять богатырей могучиих,
Что турами с ним гуляли в чистом поле,
Привел в стольный Киев-град ко князю Владимиру,
Встали они в дружину богатырскую,
Дружину братьев названыих
Под начало большего брата Ильи Муромца,
Встали на защиту земли русской.
 

Данила Ловчанин

Старина пятнадцатая. Князь Владимир хочет завладеть женой богатыря Данилы Ловчанина, Марьей Микуличной, старшей из трех дочерей Микулы Селяниновича

 
Во славном во городе во Киеве
У солнышка князя Владимира
Было еще пированьице-почестный пир.
Вполсыты все наедаются,
Вполпьяна все напиваются,
Между собой похваляются:
Сильный хвалится силою,
Богатый хвалится золотой казной,
Кто хвалится товарами заморскими,
Кто поместьями, вотчинами.
Один только не хвалится Данила Денисьевич.
Говорит тут солнышко Владимир-князь:
«Уж ты гой еси, Данилушка Денисьевич!
Что ты у меня ничем не хвалишься?
Или нет у тебя золотой казны,
Или нет у тебя молодой жены,
Или нет у тебя цветного платьица?»
Ответ держит Данила Денисьевич:
«Уж ты батюшка наш, Владимир-князь!
Есть у меня золота казна,
Есть у меня молода жена,
Есть у меня и цветное платьице;
Это я, молодец, призадумался».
Тут пошел Данила с пира княженецкого.
Говорит Владимир-князь таковы слова:
«Уж вы гой еси, мои князья-бояре!
Все вы у меня в Киеве переженены,
Только я один холост хожу,
Холост хожу, неженат гуляю.
Не знает ли кто мне девицу пригожую,
Кабы лицом красна и станом статна,
Станом статна и умом сверстна,
Назвал бы ее княгинею».
Вставал тут из-за левой из-за сторонушки
Мишатка Путятин сын:
«Уж ты батюшка, Владимир-князь стольнокиевский!
Много я езживал по чужим землям,
Много видал я королевичен, девиц пригожиих,
Не нахаживал такой пригожицы
Как у того ли у Данилы Денисьевича
Та ли Марья Микулична:
И лицом красна и умом сверстна,
Ее бы назвать тебе княгинюшкой,
А нам назвать бы ее государыней матушкой».
Не полюбилась та речь князю Владимиру:
«Где это видано, где слыхано:
От жива мужа жену отнять!»
А Мишатка Путятин приметлив был:
«Уж ты батюшка, Владимир-князь стольнокиевский!
Не вели казнить, вели слово молвити;
Наряди Данилушку в службу дальнюю, невозвратную,
Пошли его во те луга Леванидовы,
Ко тому ко ключику ко гремячему,
Ловить ему Скимна, зверя лютого.
Заохотится добрый молодец,
Назад не воротится».
Это слово князю показалося.
Говорил тут Владимиру Илья Муромец:
«Уж ты батюшка, Владимир-князь стольнокиевский!
Изведешь ты ясного сокола —
Не поймать тебе лебедь белую».
То слово князю не показалося,
Посадил Илью Муромца во глубок погреб.
Сам садился на золот стул,
Писал ярлыки скорописные,
Посылал с Мишаткой в Чернигов-град.
Поехал Мишатка в Чернигов-град
Ко двору Данилы, ко терему Данилину.
На двор въезжает неопасливо,
В палаты входит, не кланяясь.
А Данилы дома не оказалося,
Одна молода жена Марья Микулична.
Говорит тут Марья Микулична:
«Что еще за невежа ко мне пришел!»
Ответ держит Мишатка Путятин сын:
«Уж ты гой еси, Марья Микулична!
Прислал меня сам батюшка Владимир-князь
Со теми ярлыками скорописными».
Положил ярлычки, вон пошел.
Стала Марья ярлыки просматривать,
Залилась слезами горючими.
Скидывала с себя платье женское,
Надевала платье молодецкое,
Села на добра коня, поехала в чисто поле
Искать мила дружка своего Данилушку.
Нашла она Данилу свет Денисьевича:
«Ты надежинка, надежа, мой сердечный друг,
Молодой Данила Денисьевич!
Ведь последнее ныне нам с тобой свиданьице.
Привезла я тебе колчан стрел каленыих».
Говорит ей Данила свет Денисьевич:
«Для чего же ты, Марьюшка свет Микулична
Привезла мне колчан стрел каленыих?
Есть у меня колчан и стрелочки не потрачены».
Отвечала ему Марьюшка Микулична:
«Ты надежинка, мой сердечный друг,
Молодой Данила Денисьевич!
Пригодятся тебе стрелочки каленые,
Пойдут они не по князя, не по боярина,
А пойдут по своего брата богатыря.
Посылает тебя Владимир в луга Леванидовы,
Ко тому ключику ко гремячему
Ловить Скимна зверя лютого».
Брал Данила колчан стрел каленыих,
Велел Марьюшке вернуться в Чернигов-град.
Сам поехал во те луга Леванидовы,
Ко тому ключику ко гремячему,
Ко тому колодезю ко студеному.
Глядит ко городу Киеву:
Не белые снеги забелелися,
Не черные грязи зачернелися,
Забелела, зачернела сила русская
На того ли на Данилу на Денисьевича.
Тут заплакал Данила слезами горючими:
«Знать, гораздо я Владимиру стал не надобен!»
Берет Данила саблю вострую,
Прирубил Денисьевич силу русскую.
Глядит ко городу Киеву:
Не два сыра дуба в поле шатаются —
Едут на него два богатыря из Киева,
Брат его родной Никита Денисьевич
И названый брат Добрыня Никитич млад.
Тут Данила пуще заплакал слезьми горючими:
«Знать, Господь на меня прогневался,
Где это слыхано, где видано:
Брат на брата с боем идет?»
Берет Данила свое востро копье,
Тупым концом втыкал во сыру землю,
А на острый конец сам упал,
Спорол себе Данила груди белые,
Померкли его очи ясные.
Подъезжали к нему два богатыря киевских,
Закручинились, загорюнились;
Погоревав, воротились ко князю Владимиру:
«Не стало Данилы удалого Денисьевича!»
Тут собрал Владимир-князь поезд свадебный,
Поехали ко городу Чернигову,
Приехали ко двору ко Данилину,
Всходят во высок терем к Марье Микуличне,
Целовал ее Владимир во уста саха́рные.
Возговорит тут Марья Микулична:
«Уж ты батюшка, Владимир-князь стольнокиевский,
Не целуй меня во уста во кровавыя,
Без моего друга Данилы Денисьевича».
Отвечал ей Владимир стольнокиевский:
«Уж ты гой еси, Марья Микулична!
Наряжайся ты в платье невестное,
В платье невестное, подвенечное».
Наряжалась она в платье невестное,
Взяла с собой булатный нож.
Поехали они ко городу ко Киеву,
Поравнялись с лугами Леванидовыми.
Говорит тут Марья Микулична:
«Уж ты батюшка, Владимир-князь стольнокиевский!
Пусти меня проститься с милым дружком,
Со тем ли Данилой Денисьевичем».
Пустил ее князь Владимир проститься с Данилою.
Посылал с ней двух богатырей киевских.
Подходила Марья ко милу дружку,
Поклонилась она Даниле Денисьевичу.
Говорила двум богатырям киевским:
«Уж вы гой еси, мои вы два богатыря киевских!
Вы подите, скажите князю Владимиру,
Чтобы не дал нам валяться по чисту полю,
По чисту полю со милым дружком,
Со тем ли Данилой Денисьевичем».
Брала Марья свой булатный нож,
Спорола себе Марьюшка груди белые.
Приехал Владимир во Киев-град,
Выпускал Илью Муромца из погреба,
Целовал его в головку, во темечко:
«Правду сказал ты, старый казак,
Старый казак Илья Муромец!»
Жаловал его шубой соболиною,
А Мишатке пожаловал смолы котел.
 

Дунай и Настасья королевична

Старина шестнадцатая. Богатырь Дунай Иванович служит у ляховинского короля.

 
Ходил Дунаюшко из орды в орду,
Из орды в орду, из земли в землю́.
Пришел Дунай к королю ляховинскому.
Три года он служил во конюшниках,
Других три служил во ключниках,
Третьих три служил на новых сенях.
Уж он день стоит да на новых сенях,
Ночку спит да в новой спаленке,
Он на той кроваточке на тесовои,
На периночке на пуховои,
Спит со душенькой с Настасьей-королевичной.
У того ли короля у ляховинского
Заводилось пированьице, почестен пир.
Говорит Дунаю Настасья-королевична:
«Не ходи, Дунай, на почестен пир,
Не равно, Дунаюшко, похвастаешь,
Не равно, словечико вымолвишь».
Не слушал Дунай Настасью-королевичну,
Пошел Дунай на почестен пир.
Все-то на пиру напивалися,
Все пьяны-веселы порасхвасталися.
Иной-то хвастает золотой казной,
А иной-то ведь хвастает добрым конем,
А иной-то хвастает вострым копьем,
А умный – тот хвастает отцом-матушкой,
А безумный – тот хвастает молодой женой.
Сидит Дунаюшко, не ест, не пьет,
Ничем он, Дунай, не похвастает.
Проговорил тут ляховинский король:
«Уж ты что же, Дунаюшко, не ешь, не пьешь,
Ты не ешь, не пьешь, ничем не хвастаешь?»
Отвечал Дунай королю ляховинскому:
«Нечем мне, Дунаюшке, похвастаться,
Нету у меня, Дуная, золотой казны,
Нету у меня, Дуная, добра коня,
Нету у меня, Дуная, востра копья,
Нету у меня, Дуная, отца-матушки,
Нету у меня, Дуная, и молодой жены.
Уж я только, Дунаюшко, похвастаю:
Я ходил-гулял из орды в орду,
Из орды в орду, из земли в землю́;
Я пришел, Дунай, к королю в Литву.
Три года я служил во конюшниках,
Других три служил во ключниках,
Третьих три служил на новых сенях.
Уж я день стою да на новых сенях,
Уж я ночку сплю да в новой спаленке,
Я на той на кроваточке на тесовои,
На периночке на той на пуховои,
Сплю со душенькой с Настасьюшкой с королевичной».
Тут не синее море всколыбалося —
Королевское сердце разгорелося,
Вскричал король своим пановьям-улановьям:
«Уж вы гой еси, пановья-улановья,
Вы берите Дуная за белы руки,
Вы ведите Дуная во чисто поле,
Отрубите Дунаю буйну голову».
Тут брали его панове-уланове,
Повели Дуная во чисто поле.
Говорил Дунай пановьям-улановьям:
«Уж вы гой еси, панове-уланове!
Проведите меня по улице,
По улице у терема королевского».
Проводили они Дуная вдоль по улице,
По улице у терема королевского.
Тут вскричал Дунай зычным голосом:
«Ты прости, прости, вольный белый свет,
Прости, душенька Настасья-королевична!
Приупито было, приуедено,
В красни́, в хороши́ приухожено,
На белой груди да приулежено».
Спит, не слышит Настасья-королевична.
Вскричал Дунай во второй раз:
«Ты прости, прости, вольный белый свет,
Прости, душенька Настасья-королевична!
Приупито было, приуедено,
В красни, в хороши приухожено,
На белой груди было улежено».
Опять Настасья-королевична не услышала.
Вскричал тут Дунаюшко в третий раз:
«Ты прости, прости, вольный белый свет,
Прости, душенька Настасья-королевична!
Приупито было, приуедено,
В красни, в хороши приухожено,
На белой груди было улежено».
Пробудилась тут Настасья, услышала,
Бросалась Настасьюшка к окошечку:
«Уж вы гой еси, панове-уланове!
Вы берите казны сколько надобно,
Вы возьмите с конюшна двора конюха,
Вы сведите его да во чисто поле,
Отрубите ему буйну голову,
Отдайте Дуная мне на́ руки».
Брали панове-уланове злато-серебро,
Взяли с конюшна двора конюха,
Свели конюха во чисто поле,
Отрубили ему буйну голову.
Отдавали Дуная Настасье на руки.
Говорила Дунаю Настасья-королевична:
«Ай же ты, Дунай сын Иванович!
Ты скажи, скажи, не утаивай,
Есть ли у тебя на святой Руси,
В городе Киеве отец-матушка,
Есть ли молода жена и малы детушки?»
Отвечал Дунай сын Иванович:
«Нет у меня на Руси отца-матушки,
Нет молодой жены и малых детушек,
А есть на Руси у князя Владимира
Славные богатыри могучие,
Хочу с богатырями силой помериться».
Дала ему Настасья-королевична добра коня,
Дала всю сбрую богатырскую,
Отпустила его на Русь ехать.
 

Бой Добрыни с Дунаем

Старина семнадцатая. Дунай-богатырь приезжает на Русь. Встреча с Добрыней.

 
Ездил Добрыня по всем земля́м,
Ездил он по всем страна́м,
Искал себе Добрынюшка супротивника.
Не мог найти себе супротивничка, наездничка.
Поехал он далече во чисто поле,
Завидел, во́ поле шатер стоит,
А шатер-то стоит рытого бархата,
Рытого бархата да черного,
На шатре надпись написана со угрозою:
«Кто к шатру приедет – убитому быть».
А стояла в шатре бочка зелена вина,
А на бочке чарочка серебряная,
Серебряная чарочка, позолоченная,
Не мала, не велика – в полтора ведра.
Да стоит в шатре кроваточка тесовая,
На кроваточке перинушка пуховая.
Слезал Добрынюшка со добра коня,
Наливал он чару зелена вина,
Первую выпил чару для здравьица,
Вторую выпил для весельица,
А третью выпил чару для безумьица.
Помутились у Добрынюшки очи ясные,
Расходились у Добрынюшки могучи плечи,
Разорвал он шатер рытого бархату,
Раскидал по полю чистому,
По тому ли по раздольицу широкому;
Расшиб он бочку зелена вина,
Растоптал чарочку серебряную,
Спать лег на кроваточку тесовую,
Спит Добрынюшка трое суточек.
Едет тут к шатру Дунай сын Иванович:
«Кажись, не было ни бури, ни вихря буйного,
А все мое шатрышко развоевано,
Расшиблена бочка зелена вина,
Растоптана чарочка серебряная,
На кроваточке спит удалой добрый молодец».
Помутились у Дунаюшки очи ясные,
Разгорелось у Дуная ретиво́ сердце,
Закипела у Дуная кровь горячая,
Расходились его могучи плечи,
Берет он свою сабельку вострую,
Замахнулся на удала молодца,
А сам призадумался:
«Сонного убить – не будет мне честь богатырская,
Не будет мне хвала молодецкая».
Закричал Дунаюшко громким голосом.
Ото сна Добрынюшка пробуждается,
Со великого похмельица просыпается.
Говорит тут Дунаюшко сын Иванович:
«Уж ты гой еси, удаленький добрый молодец!
Ты зачем разорвал шатер рыта бархата,
Расшиб мою боченьку зелена вина,
Растоптал чарочку мою серебряную,
Подарена была чарочка королем ляховинскиим?»
Говорит тут Добрынюшка Никитич сын:
«Уж ты гой еси, Дунаюшко сын Иванович!
А зачем ты пишешь со угрозами,
Со угрозами пишешь со великими?
Нам бояться угроз богатырскиих —
Нечего ездить во поле богатырствовать».
Еще тут молодцы прираздорили,
Съезжаются они на добрых конях,
Бьются палицами булатными,
Рукояточки у палиц сломалися.
Съезжаются молодцы во второй-то раз,
Секлись они сабельками вострыми,
Вострые сабельки у них исщербалися.
Съезжаются молодцы во третий-то раз,
Кололись они копьями долгомерными,
Копьица по насадочкам свернулися.
Соскочили молодцы со добрых коней,
Схватились биться врукопашную,
Борются молодцы трое суточек,
По колено они в мать сыру землю втопталися,
Не который не переборет, верх возьмет.
Там ездил по чисту полю
Могуч богатырь Илья Муромец,
Да были с ним Самсон Колыбанов и Гаврила долги полы́.
Говорит тут могуч богатырь Илья Муромец:
«Мать сыра земля сотрясается,
Где-то борются удалы добры молодцы.
Два русских борются – помирить надобно,
Русский с неверным – нашему надо на выручку.
Послать Самсона Колыбанова, —
Да тот ведь роду-то сонливого;
А Гаврилу послать – заплетется в полах.
Ехать мне самому, казаку старому».
Подъезжает к ним Илья Муромец:
«Уж вы гой еси, удаленькие добрые молодцы!
Вы об чем же бьетесь, об чем боретесь?
Разве на земле-то стало узко вам,
Разве небо-то стало низко вам?
Укротите вы сердце богатырское,
А лучше вы крестами побратайтеся,
Назовитесь вы братьями крестовыми».
Говорил тут Дунаюшко сын Иванович:
«Уж ты гой еси, могуч богатырь Илья Муромец!
Стоял у меня в поле шатер рытого бархату,
Стояла в шатре бочка зелена вина,
А на бочке чарочка серебряная,
Серебряная чарочка, позолоченная,
Подареньице короля ляховинского.
Разорвал он шатер мой рытого бархату,
Раскидал по полю чистому,
Расшиб бочку зелена вина,
Растоптал чарочку серебряную,
Серебряную чарочку позолоченную».
Говорит тут могуч богатырь Илья Муромец:
«Ты за это, Добрынюшка, не прав будешь».
Говорил тут Добрынюшка Никитич сын:
«Уж ты гой еси, могуч богатырь Илья Муромец!
Стоял у него в поле шатер рытого бархату,
А на шатре надпись была написана со угрозою:
«Кто к шатру приедет – убитому быть».
Нам бояться угроз богатырскиих —
Нечего ездить в поле богатырствовать».
Говорил на те слова Илья Муромец:
«Ты за это, Дунаюшко, не прав будешь;
Зачем же ты пишешь со угрозами?
А поедем мы теперь в красен Киев-град
Ко князю Владимиру на великий суд».
Приезжают молодцы в красен Киев-град,
Приходят ко князю Владимиру.
Говорил тут Дунаюшко сын Иванович:
«Уж ты, солнышко Владимир стольнокиевский!
Стоял у меня в поле шатер рытого бархату,
Во шатре была боченька зелена вина,
На бочке была чарочка серебряная,
Серебряная чарочка, позолоченная,
Подаренье короля ляховинского;
Разорвал он шатер мой рытого бархату,
Расшиб боченьку зелена вина,
Растоптал чарочку серебряную,
Серебряную чарочку, позолоченную».
Говорил тут Владимир стольнокиевский:
«И за это, Добрынюшка, ты не прав будешь».
Говорил тут Добрынюшка таковы слова:
«Уж ты, солнышко Владимир стольнокиевский!
Стоял у него в поле черен шатер,
А на шатре надпись написана со угрозою:
“Кто к шатру приедет – убитому быть”.
А нам бояться угроз богатырскиих —
Нечего ездить во поле богатырствовать».
Говорил тут Владимир-князь стольнокиевский:
«И за это, Дунаюшко, ты не прав будешь;
Зачем же ты пишешь со угрозами
У нас на Руси богатырям моим святорусскиим?»
И посадили Дуная во темный погреб
За те же за двери за железные,
За те же замочки за крепкие.