Текст книги "Затянувшееся задание. Колесо сансары"

ГЛАВА 10

Младший лейтенант Перелыгин

Появилось и другое серьезное поручение.

Сергей уже забыл про воентеха Жигулу и его сомнения насчет мнимого чабана, как в один из вечеров его вызвал начальник отделения.

– Садись, лейтенант, в ногах, сам знаешь, правды нет, – сказал он и достал из сейфа картонную папочку.

– Правды нет, но они есть средство в добывании хлеба насущного, – попытался пошутить Сергей.

– Ага, вот как раз поручение твоим ногам, а заодно и голове. – Он развязал тесемочки на бумажной папке, вынул из нее лист бумаги. Потом достал еще один, точнее, половинку листа и эту половину протянул Сергею, одновременно пододвинув чернильницу.

– Пиши расписку, что, мол, такой-сякой сегодняшнего числа ознакомился с шифрограммой нашего Управления Забайкальского фронта и обязуюсь не разглашать.

– Дак я этих обязательств и расписок, как призвался в армию, уже, наверное, пару десятков написал и подписал, – Сергей это сказал для красного словца, но, увидев серьезные глаза командира, осекся и молча, обмакнув перо в жидкие, видимо, разбавленные чернила – во всем ощущалась нехватка, – твердым почерком написал, что требовалось. Начальник мельком взглянул на бумагу и передал Сергею другую. Другая была расшифрованным приказом, которым их отделению поручалось проверить выходцев из Китая и Монгольской Народной Республики гражданских жителей окрестных деревень и станции Оловянная на предмет их враждебной деятельности.

– Так вот, лейтенант, такой мой приказ: составь списки по району всех китайцев и монгольцев, что прибыли на проживание за последний год-два, для очистки совести три – таких немного. Сходи в районный отдел НКВД, в течение недели проверь их. Негласно. Чем занимаются, как живут, часто ли отлучаются с места жительства и работы и куда шастают, ну и так далее. Рапорт представишь письменно. Мне.

– А на что упор делать? – спросил Сергей. Вопрос был резонный, так как неясно было, что конкретно интересовало командование, тем более гражданские лица, как бы напрямую к делам войск Забайкальского фронта не относящиеся.

– Понимаешь, лейтенант, начальник опустил «младший», я и сам толком не понял. Из управления позвонили и намеками пояснили, от нашей закордонной агентуры пришли сведения, что японцы готовят то ли провокацию, то ли диверсию на станции Оловянная. Сведения туманные и якобы требуют дополнительной проверки. А у нас тут два моста, не дай бог, армия останется без железнодорожного или автомобильного сообщения. Так что давай, бери свои ноги в руки и с утра начинай. Машину не дам, машины нет! – закончил он на высокой, но не патетической ноте, предупреждая обычную просьбу подчиненных.

На следующий день младший лейтенант Перелыгин двинулся в районный отдел НКВД. Целью его было посещение паспортного стола. Попутный мотоциклист, вестовой из штаба дивизии, вопреки запрету подвозить кого-либо, домчал его до самого входа здания местной милиции. Сергей поблагодарил его, хлопнув по плечу рукой, и пошел в контору паспортного стола. В коридоре нашел дверь с вывеской «Начальник паспортного стола тов. Золотухин Д. А.», постучавшись, вошел. Товарища Золотухина мужского пола не было, а был товарищ женского пола с неизвестной фамилией. Увидев младшего лейтенанта, из-за стола поднялась высокая полноватая женщина, выглядевшая, наверное, чуть лет на сорок, в синей милицейской форме, в берете на голове и с торчавшим из-под него кончиком жидких волос прически «крысиный хвост».

– Что хотели, товарищ военный? – не совсем принятым в официальных учреждениях тоном спросила она.

– Здравствуйте! – в свою очередь вежливо попытался начать разговор Сергей. – Мне бы справочку… – и, вынув из нагрудного кармана удостоверение, протянул его хозяйке кабинета. Та еще больше удивила его, нацепив на нос круглые очки в металлической оправе, приняв несколько комический вид. Потом долго изучала красную книжечку. «Видимо, это профессиональное», – решил лейтенант.

– Ясно, так что нужно? – опять спросила она перефразировав вопрос, но уже в другом – официальном – тоне. – Если чего по работе или данным, то сначала к начальнику нашей милиции. Если даст разрешение, то и я к вашим услугам.

И села так монументально за свой большой стол, что Сергей не стал спорить, а вышел из кабинета и пошел искать начальника.

Далеко ходить не пришлось. Кабинет начальника районного НКВД находился в другом конце коридора. В приемной вместо обычной девушки-секретаря сидел молодой парень в армейской гимнастерке без знаков отличия. Указательным пальцем правой руки он медленно и задумчиво бил по клавишам огромной, черной цвета печатной машинке «Башкортостан». Каждое нажатие на клавишу сопровождалось глухим стуком и легким трясением стола. Увидев младшего лейтенанта, парень оторвал глаза от своего занятия и вопросительно поднял брови. Сергей объяснил ему зачем ему нужен начальник. Парень вышел из-за стола, сильно прихрамывая, нырнул в кабинет с лаконичной табличкой на дверях «Начальник» доложить о посетителе. Было заметно, что правая нога у секретаря короче левой. Через минуту хромоножка вернулся и коротко пригласил: «Входите».

В кабинете начальника отдела НКВД было накурено, пахло сырой кожей, хотя из кожаного ничего не было, кроме старинного дивана с высокой спинкой, видимо, доставленного из какого-то бывшего купеческого дома, а еще гулял запах краски, но следов покраски также не наблюдалось. Запахи были знакомы, и Сергей сделал вывод очень простой: в этом кабинете побывало много сельского населения и по ночам пили спирт. Большой портрет Иосифа Виссарионовича Сталина занимал добрую четверть глухой стены в кабинете. Мужественное лицо с зачесанными от лба волосами. Глаза Верховного главнокомандующего смотрели на происходящее в кабинете с заметным прищуром, и создавалось впечатление, что вождь немного щурится от солнечного света, падающего из расположенных напротив двух окон. Уже потом Сергей понял, что не прищур это, а специфическая техника работы местного районного художника – то бишь национальный оттенок. Даже Владимир Ильич Ленин у местных художников был немного похож на бурята, а в Якутске – на якута, в Средней Азии – на таджика или узбека. И был, наверное, в этом, какой-то великий и сакральный смыл.

Начальник вышел из-за стола, одернул китель, представился: Подгорбунский Егор Николаевич. Был он без фуражки, в звании капитана госбезопасности, с широким скуластым лицом, плотное, крепко сбитое тело находилось на слегка кривоватых ногах. Через рукопожатие чувствовались в нем и энергия, и воля. После взаимного представления он махнул рукой Сергею на стул, приставленный сбоку от рабочего стола, и в этом жесте Сергею почудилась усталость от постоянного недосыпания, но и нанесло легким «ароматом» вчерашнего алкоголя. Младший лейтенант сел на предложенное место, но начальник садиться не стал, а подошел к зарешеченному окну, закурил папиросу и оттуда продолжил разговор: «Ладно, будем знакомы! Давайте, лейтенант, покороче. Что от меня и от райотделовцев требуется?». Сергей вкратце объяснил, что нужна его санкция для проверки в паспортном столе регистрации граждан нужной категории.

– А зачем вам гражданские? – поинтересовался капитан. – Своих военных не хватает? – в его вопросе чувствовалась ирония.

– Да понимаете… – Сергей не хотел и не имел права разглашать служебную информацию, даже смежнику, – начальство приказало, – отделался он общей фразой, принятой в их ведомствах. Капитан понимающе кивнул, затем подошел к своему столу, обмакнул перо в чернильницу и на четвертинке стандартного листа написал: «Тов. Золотухиной Н. Н. Выдать мл. л-ту Перелыгину справочные данные по требованию последнего», внизу добавил: капитан Г.Б. и замысловато расписался, потряс бумажкой, чтобы высохли чернила, и отдал ее Сергею.

Тот, прочитав текст, спросил:

– А на двери табличка «Золотухин Д. А.», вроде мужчина?

– Да. Был такой – Данил Архипыч Золотухин. Погиб при пожаре год назад, спасал людей. А это жена его, они вместе работали. Вот так! Теперь она за него и за себя, и еще за некоторых. У нас как везде – некомплект. А табличку сменить ни у кого рука не поднимается.

Ответ был исчерпывающим. Сергей встал, поблагодарил капитана за оперативность, тот в ответ слегка развел руками, как бы говоря: «На том и стоим». В приемной тот же парень так же сосредоточенно пытался «замучить» печатную машинку и лишь мельком взглянул на выходящего младшего лейтенанта.

Сергей вернулся в уже знакомый кабинет с табличкой «Золотухин Д. А.» и сразу протянул записку хозяйке. Теперь несколько по-другому он взглянул на женщину в милицейской форме. Лицо ее было в сетке мелких морщин, под глазами темнели круги от постоянного недосыпания, линия тонких губ была изломана горькой усталостью, кисти рук – большие, почти мужские – слабо подрагивали, когда она взяла распоряжение начальника, ногти были поломаны, под ними чернел ободок от постоянной работы на огороде и в домашнем хозяйстве. Руки были явно не работника бюрократического аппарата, а труженика, связанного с какой-то тяжелой, неженской работой. Золотухина заметила внимание Сергея к своим рукам, застеснялась, стала нервно запихивать свой «крысиный хвостик» под берет и, как бы оправдываясь, сказала:

– Да трое малых у меня на руках, да старики. Некогда и за собой следить. – При этом не обмолвилась о погибшем муже.

– Вам срочно, товарищ младший лейтенант? – спросила она, садясь на свое место, одновременно пододвигая колченогий табурет Сергею.

– Да если, можно! Мне нужны данные о всех прибывших за последние три года на станцию Оловянная и близлежащие села граждан монгольской, бурятской, китайской национальностей всех возрастных категорий. Ну, кроме детей, естественно» – он слегка улыбнулся, пытаясь последнюю фразу выдать за шутку и успокоить женщину. Так учили на курсах: всегда нужно искать контакт с объектом общения и визуальный, и эмоциональный. Сергей сел. Паспортистка достала несколько толстых журналов в клеенчатых обложках, при этом ее незамысловатая косичка выпала из-под берета, но она уже не обратила на это внимания, так как углубилась в чтение своих журналов. Результат выдала довольно быстро, ей хватило не больше десяти минут. Она вновь, как бы оправдываясь за столь быстрый результат, пояснила:

– Да я почти всех наизусть помню за последние два-три года. Кто прописался, кто выписался, кого сняли с прописки.

– Последнее – это как? – спросил Сергей.

– А это кто ушел на фронт и пришла похоронка, кого осудили, ну и кто умер.

«Да, память неплохая. Мне бы такую», – подумал Сергей и спросил:

– Так сколько же появилось народу за последний год?

Женщина ровным тоном и четко произнесла:

– Только два! Естественно, те, которые могут вас заинтересовать.

– Так-так… – Перелыгин про себя вздохнул с облегчением: двух-то он быстро проверит.

– Один из наших китайцев – Василий Тушеинов. Молодой, наверное, сын кого-то из красных китайцев, интербригадовцев, что остались в Советском Союзе после гражданской. Пришел недавно из Читы. Прописался по справке. Есть его ходатайство о получении одногодичного паспорта. Так, вот второй, тоже китайчонок, но в годах, приезжий беженец с КВЖД из Цицикара. Прибыл в сороковом году. Но по документам у него все в порядке. У меня записано: «Чу Диев», паспорт выдан как положено, он из рабочих с железки, а зовут его все Гена Чудиев. – и Золотухина, обмакнув перо в чернильницу-непроливайку, невесть как перекочевавшую со школьного стола в паспортный, ровным и твердым почерком записала фамилии и адреса. Потом деревянным пресс-папье промакнула чернила и подала записку Сергею. Тот мельком взглянул на адреса и опять обрадовался: оба жили в поселке Оловянная.

– Огромное спасибо, – искренне он поблагодарил Золотухину Н. Н., непроизвольно пожал ей руку и почти выскочил из здания НКВД. На крыльце задержался и подумал: «Может, опять милиционера Непролейводу взять, тот всех знает, да проще и быстрее с ним будет». Но решил, что справится сам: «Нечего людей отвлекать по пустяковому делу, не задерживать же иду… Справлюсь сам!» – бодро запылил по бесснежной улице и легкому морозцу, спеша на доклад к непосредственному командиру.

Прибыв в расположение, он доложился начальнику отделения Луговому. Тот посмотрел принесенные Сергеем бумажки и вынес резолюцию:

– Перелыгин! Все это требует доскональной проверки, и твои сведения представляют интерес. Поэтому ты заводишь два оперативных дела на этих двух субчиков и без шума и пыли потихоньку начинаешь собирать материал, а еще лучше, если делать это будешь на форсаже, – употребил он авиационный термин. – Ясно?

– Так точно! Может, в одном деле проводить проверку? – Сергей, как все нормальные люди, терпеть не мог писанины, а два дела – это вдвое больше бумаг.

– Нет, я сказал, два! Ясно? – Луговой тоже не любил разводить бюрократию, но два дела – это больше чем одно, значит, показатели работы его отделения возрастут. – Да, Сергей, не забудь в секретке номера поставить! – как напутствие крикнул вслед.

Ну вот! Процесс пошел! «С чего начнем? Или точнее, с кого начнем? – вот так правильнее будет». Сергей сходил в канцелярию штаба и выпросил у писаря две картонные папочки. Как заправский бюрократ, аккуратно их подписал, поставил даты и номера, в папочки вложил чистые листки – пригодятся, но пока они нужны были как зайцу табак.

Решил зайти к Хандархаеву как к человеку опытному и службисту толковому. Тот сидел за столом над стопкой, каких-то документов.

– Вот, Сергей, смотрите! Смотри! Какая тяжелая доля у умного человека! – глаза его блестели весело, и в голосе сквозило удовлетворение от проделанной работы. – Третий день изучаю бухгалтерию Н-ского отдельного кавалерийского полка. Интересные фактики наметились! – Хандархаев потер ладони: – Приворовывают наши кавалеристы. И продуктишки, и фураж!

– Что, так всё серьезно? – Перелыгин вынужден был выслушать старшего товарища, прежде чем получить ответ на свои вопросы.

– Да вроде бы и немного… Муки вот не досчитался девять пудов, крупы ячневой десять, ну и так, по мелочи. В конюшнях держат десять голов крупнорогатого скота, то бишь коровок. А сено для их прокорма откуда? Да из общего фуража! А это значит – коней боевых не докармливают, тут к шаману не ходи, или, вот по документам перерасход сенажа большой.

– Так коров держат не от сытой жизни, для прибытка!

– Это понятно. Но вот что говорят руководящие циркуляры! – Хандархаев поднял вверх указательный палец правой руки. – А говорят они следующее: за сверхнормативную выдачу продуктов или иного армейского добра, оставление имущества при отступлении и даже за невозврат тары народному хозяйству полагается «подвергать лишению свободы не ниже 5 лет с удержанием стоимости утраченного или испорченного имущества». Командиры и лица, виновные в кражах и халатности, несут такое же наказание, как и преступники». Это решение Верховного, а не хухры-мухры. А при ведении боевых действий подразделением – так вообще высшая мера полагается за темные делишки с казенным имуществом и продовольствием.

– Серьезно! – Перелыгин даже удивился. – Антон Бадмаевич, будете материал в военную прокуратуру направлять для возбуждения уголовного дела?

– Думаю, что да. Соберу все материалы и передам в военную прокуратуру. Нужно на корню пресекать все злоупотребления и хищения, потому как ведут они к подрыву боеспособности воинской части, а в целом обороноспособности нашего государства. Сейчас определюсь с окончательным перерасходом путем сравнения данных о количестве причитающихся к расходу с наименованием материальных ценностей с фактическим количеством их. Все штуки и граммы посчитаю, чтоб было всё как в хорошей бухгалтерии. Бумажная работа, конечно, нудная, но мне не привыкать – я ведь ревизор по гражданской службе. Но и еще один момент нельзя упустить: нельзя огульно, возможно, невиновного человека обвинить.

– Ну если перерасход, то явно воровство или халатность.

– Не скажи, не скажи… – Хандархаев мягкой тряпочкой протер стекла очков. – Бывает и усушка, и утруска. Но в нашем случае есть явные признаки противозаконных деяний. Вот, например, кладовщиком Корытовым 10 ноября получено сверх накладной 12 пар валенок, но он, негодник, их не оприходовал, а раздал знакомым ездовым и поварам. Отсюда делаем вывод следующий: рядовой Корытов в сговоре с хозвзводом. Он им валенки, они ему продукты. А страдают рядовые военнослужащие. И так недоедаем! Ладно, командиры-то паек получают командирский, как-то легче им, а простой солдатик – им и так уже до дистрофии и цинги недалеко. Ну, какой после этого он воин? Вот и думай – враг ли кладовщик или нет.

– А что командир их?

– А что командир? Может, с его подачи все темные дела и творятся. Пусть надлежаще следствие пройдет, тогда однозначно и решим, кто виноват и что делать, как говаривал классик. А ты чего ко мне пришел-то? Дело какое, или что просить надумал? Только ничего у меня нет, кроме доброго напутственного слова и мудрого совета, – и весело рассмеялся. Сергей тоже улыбнулся: «Ну и гусь Антон Бадмаевич!»

– Вот-вот! Я к вам как раз за мудрым советом. Тут поручение у меня оперативно отработать двух граждан. И вкратце объяснил суть дела.

Глава 11

Младший лейтенант Перелыгин, начальник НКВД,

пастух Сараев, милиционер Непролейвода

Вечернее сообщение Совинформбюро 29.11. 1942 г.:

«В течение 29 ноября наши войска в районе города Сталинграда

и на Центральном фронте, преодолевая упорное сопротивление противника,

продолжали наступление на прежних направлениях».

Младший лейтенант Перелыгин с утра решил заняться вчерашним поручением командира. В столовой младшего и среднего начальствующего состава, как всегда, наскоро позавтракал: пожевал пшенной каши, прикусывая куском серого хлеба, намазанного маргарином. Как шутил Хандархаев Антон Бадмаевич, имевший солидное брюшко: «Если честно сказать, такая диета порядком уже надоела!» Пока отхлебывал жидкий, но горячий чай, определил для себя порядок действий. Мысли его были о службе, которой он совсем не тяготился. За полтора года в армии и полгода учебы в фабрично-заводском училище он привык и к дисциплине, и распорядку дня, окреп физически, да и с образованием наладилось. Капитан Луговой как непосредственный начальник поднатаскал его по работе со служебной документацией, с учетом входящих документов и распоряжений от вышестоящих инстанций, старший лейтенант Хандархаев дал объяснения по ведению картотеки агентуры и осведомителей, которая привлекалась к проведению проверок военнослужащих, подозреваемых во враждебных действиях, а также ведению литерных дел на подразделения дивизии. Лейтенант Горич как самый образованный – имел за плечами факультет биологии педагогического института – проводил дознание, печатал все требуемые документы, запросы и ответы. Кроме того, он приохотил Сергея к чтению серьезной литературы. Такое разделение обязанностей сложилось как бы само собой, и получилось, что все работники находились на своих местах в силу своего умения и грамотности. Перелыгин тоже занял свою своеобразную нишу в этой негласной структуре: как самый «молодой и шустрый» (выражение Хандархаева) находился как бы на подхвате у всех троих, чаще помогая лейтенанту Горичу. Мотался по батальонам и ротам, брал объяснения у бойцов и командиров, кого нужно, доставлял в отделение на беседу или допрос, проводил осмотры местности или предметов, ходил за почтой в штаб дивизии, проводил лекции в подразделениях о бдительности. Да много чего приходилось выполнять Сергею, в основном дел несложных, но в контрразведывательной деятельности необходимых. Служба ему нравилась, но хотелось важных и значимых заданий, но «горячих дел, которых слава богу» (еще одно выражение Хандархаева) не было.

Вот и в этот раз пришлось выполнять поручение вышестоящих начальников. Поручение не совсем понятное и, как посчитал младший лейтенант, пространного характера – найти мужика с патефоном. Но приказы нужно исполнять, а не обсуждать, и Перелыгин двинулся туда, где, как он предполагал, обо всех всё знали.

В кабинете начальника местного НКВД с прошлого раза ничего не изменилось. Только к запаху масляной краски и сырой кожи добавился «аромат» ружейной смазки и навоза. Портрет Верховного главнокомандующего работы местного художника с непроницаемым выражением лица по-прежнему строго и внимательно наблюдал за происходящем в кабинете, в частности, за эпизодом допроса какого-то мужичонки.

Сам начальник сидел за столом и, сверкая глазами, задавал наравне с обычными, как показалось бы несведущему, и чудные вопросы, доставленному к нему гражданину.

– Фамилия, имя, отчество? Год рождения? – хриплый голос хозяина кабинета звучал сердито и устало.

– Сараев Евдоким Степанов, по приходской книге записан 1883 годок.

– Происхождение?

– Дык, мы местные, Улятуйские, – отвечал бедно одетый мужик, но скорее, старик, в рваных порыжевших сапогах и залатанном по рукавам ватном телогрее.

– Ясно! Где работаешь?

– Сельхозная артель, пастухом я.

– Так, пастух Сараев, знаешь, почему здесь находишься?

– Где нахожусь?

– У тещи на блинах! – вспылил начальник, но тут же поправился. – В районном отделе Народного комиссариата внутренних дел Оловяннинского района.

– А-а… – мужичок хитровато взглянул на строгого начальника, потом на Сергея, как бы ища у того сочувствия, шмыгнул носом и протянул: – П-понятно…

Видимо, только сейчас до него дошло, что дело, по которому его везли на телеге почти сутки из родной деревни и забрали прямо с пастбища, нешуточное. И этот грозный начальник с пистолетом в кобуре за столом тоже не шутит. Мужик начал черными, корявыми от работы руками теребить грязную шапчонку. – Дык, наверное, вам виднее начальству-то.

– Ты мне не дыкай. Отвечай! – Мужичок совсем сомлел, но искорка в глазах не погасла. —Ладно, слушай, контра, – начальник расстегнул ворот гимнастерки, достал из папки мятый листок бумаги и зачитал (орфография и пунктуация сохранены): «Мы работники бригады, борющиеся за звание «Коммунист Приононья» колхоза «Им. Спартака» с. Караксар, руководствуясь революционным сознанием сообщаем в орган безопасности СССР о том, что пастух Евдоким Сараев назвал быков артельного стада, одного Гитлер, а другого именем дорогого и любимого товарища Сталина. Заставляет их бодаться. Данное зрелище показывал работникам колхоза и смеялся. Требуем принять к нему меры, а быков «забить».

Начальник расстегнул еще одну пуговицу, поднялся над столом и, четко выговаривая слова, произнес:

– Ты что, гад, занимаешься антисоветской пропагандой и хулишь имя народного вождя?!

Мужичок, от которого пахло свежим навозом, сильнее затеребил шапчонку и еле слышно вымолвил:

– Дык, «Сталин», завсегда бодает «Гитлера».

– Что?! – рявкнул начальник районного отдела НКВД и медленно сел на стул. Вытер несвежим платком пот со лба и крикнул дежурного. Когда тот вошел, распорядился: – Этого в камеру, – указав на пастуха. – Передай капитану Загоруйко, пусть оформит его за антисоветскую пропаганду. Пускай шутит на лесоповале!

Дежурный, младший сержант, молодой красномордый здоровенный украинец, в два шага подошел к мужичку, взял того за шиворот и, практически таща на весу бедного пастуха, выволок за дверь.

Начальник районного НКВД стал объяснять Сергею свой поступок, как бы оправдываясь за свою горячность.

– Ну, вот видишь, лейтенант, с какой контрой приходится бороться? Война, весь народ на фронте, если не на фронте, то в тылу жилы тянет. А этот «гусь» развлекается.

Младший лейтенант был, конечно, против, чтобы быкам давали клички имени Верховного главнокомандующего, но мужичка было жаль, сгинет в лагерях. И он осторожно спросил начальника НКВД:

– Может, не надо так строго? Вправду быков забить, а мужику внушение сделать…

– Ты что, лейтенант, не понимаешь, это дело политическое, – суровый чекист был неумолим. – Не могу я его отпустить, не поймут меня, да самого могут на лесоповал, еще вернее, к стенке поставят! Ты говори, что у тебя за дело? Что-то ты зачастил к нам!

Сергей стал объяснять, что контрразведке нужна помощь в поиске одного местного жителя с целью его допроса. Начальник отдела, не задавая вопросов, крикнул того же дежурного здоровенного старшину-украинца и велел найти какого-то сержанта по фамилии Непролейвода. Не прошло и десяти минут, перед начальником стоял сержант в милицейской форме и рапортовал о своем прибытии. Начальник отдела быстро и кратко поставил ему задачу: «Сержант! Поступаешь в распоряжение контрразведки ровно на двенадцать часов. Потом доложишь о выполнении», – и, кивнув в сторону Сергея, углубился в свои бумаги. Непролейвода, повернувшись на каблуках, вопросительно посмотрел на Сергея. Младший лейтенант поблагодарил скороговоркой начальника отдела и кивком предложил сержанту выйти на улицу.

После душного кабинета оба – сержант и лейтенант – отошли от крыльца, сели на лавочку. Для налаживания отношений с человеком, с которым предстояло прожить и делать общее дело ближайшие двенадцать часов, достал пачку «Беломорканала», которую берег именно для таких случаев, и предложил папиросу Непролейводе. Тот с достоинством взял папиросу, но положил ее за ухо. «Накурился уже до тошноты, – улыбаясь, пояснил он. И добавил: – Я слушаю вас, товарищ младший лейтенант».

– Короче, товарищ сержант, мне и нам нужно найти в Оловянной среднего роста, светловолосого человека, возраста лет сорока, – начал Сергей.

– Стоп, лейтенант, по таким приметам, да еще с учетом нынешней голодухи, мы половину мужиков в поселке отыщем. Сейчас все кажутся сороколетними-пятидесятилетними, – сержант все-таки закурил папиросу.

– Не торопитесь, товарищ сержант, есть еще одна примета – не примета, но фактик, который может вывести на человека. У него в тридцатых годах был патефон, —и Сергей, как бы ожидая результата работы мысли Непролейводы, заглянул ему в глаза.

Сержант долго тянул папиросу, до самого мундштука, потом стал излагать, что надумал.

– Станция Оловянная всегда была, скорее, рабочим поселком, да и путейцев хватало, жили небогато, но достойно, так что патефон мог быть у многих, да двенадцать лет прошло уже, но, я думаю, сможем. Так что, лейтенант, обойдем три– четыре адреса на каждой улице, поспрашиваем, авось, что и узнаем. И они двинулись по пыльной Пристанционной улице.

Через четыре часа с перекурами они обошли двенадцать домов. Спрашивал в основном сержант, а Сергей иногда задавал уточняющие вопросы. Выйдя из очередного двора, где они не получили нужной информации, оба присели на лавочку возле ворот. Сергей достал почти опустевшую пачку «Беломорканала». Закурили молча. Непролейвода предложил посетить дома старых, еще первых строителей-железнодорожников: «Там в основном одни старики живут. Может, что-то и вспомнят», и они вновь пошагали по извилистым улочкам.

Первая информация появилась у старика-путейца, который помнил те времена, когда только начали закладывать мост и саму станцию.

– Да, помню Гришку! – шепелявил он за неимением зубов. – Любил выпить, всё патефон таскал по станции, ну и дружки у него были такие же выпивохи. Более ничего сказать не могу. Куды он делся, не знаю. А что Гришкой его звали и фамилие бЫло Пляскины, это точно, ручаюсь. Да вот моя невестка у него за бутылку самогона обменяла картину. Говорил, что сам рисовал.

Проводив обоих дознавателей в дом, показал висящую на стене небольшую копию картины Васнецова «Три богатыря». Лейтенант и милиционер подошли поближе, а Непролейвода даже потрогал ее.

– Да, очень похоже. Даже на холсте нарисована! – оценил Сергей работу.

– Вот и я говорю, картина! – подытожил хозяин.

Лейтенант записал в блокнот данные старика, и они вновь оказались на морозной улице.

– Ну ничего, сейчас пойдем до меня, поужинаем и дальше продолжим, должны найти, не может такого быть, чтобы не нашли, – сержант по характеру был оптимистом, к тому же, как все коренные забайкальцы, упертым и на любое дело злым. – Сейчас по дороге заглянем к тетке Прасковье, она старушка бойкая, да авторитетом пользуется среди своих подружек, да и грамотная, целых три класса церковноприходской школы закончила. Она должна знать про этого чертова Гришку.

Они затоптали свои окурки, поднялись и двинулись по улице Станционной. Через десять минут подошли к бревенчатому дому-пятистенку. За забором залаяла собака, и только сержант поднял руку, чтобы постучать в ворота, как вдруг открылась створка ворот, в которых появилась старуха.

– Ну, что милиции надобно? – вместо «здравствуйте», сказала старуха.

– Вот, лейтенант, это Прасковья Павловна, она-то нам точно поможет, – тоже вместо приветствия как будто бы представил бабку Непролейвода.

«Да, – подумал Сергей, – на таких бабусях Россия держится». Старуха была высокого роста, широкие крепкие руки говорили о большой крестьянской силе, сведенные к переносице брови и жесткая складка в уголках рта сообщали о твердом и неуступчивом характере. Во всем облике проскальзывали едва уловимые бурятские или монгольские черты. Перелыгин знал, что почти все коренные жители Забайкалья имеют русско-азиатские корни, у кого больше бурятской крови, тот чернее, скулы шире, разрез глаз уже, у кого больше славянской крови, у того глаза и волосы светлее.

«Эх, милые старушки нашей России! Сколько вы вынесли на своих плечах трудов и горя, – думал младший лейтенант. – Проводив мужей, сыновей на очередную войну, оставались держать хозяйство, воспитывать внуков, молиться о возвращении мужчин».

Старуха молча повернулась и, махнув рукой, чтоб следовали за ней, двинулась в глубь ограды. Показав на лавку, зашла в избу, вернулась с крынкой молока и металлической кружкой. Крынку молча вручила милиционеру, а кружку, вытерев передником, подала лейтенанту. Сержант налил ему полную кружку, и Сергей залпом выпил. Молоко было вкусное, холодное, и, зажмурившись, тот на секунду представил себя дома.

– Ну, что хотели? – бабка дождалась, когда и милиционер выпьет, и в упор посмотрела на него.

– Да вот, Прасковья Павловна, – Непролейвода начал издалека, – у лейтенанта к тебе есть вопросик.

Тут в разговор включился и Сергей.

– Прасковья Павловна, скажите, пожалуйста, не знали ли вы мужчину среднего роста, светловолосого, возраста лет пятидесяти, который проживал на станции Оловянная и в году этак тридцатом имел патефон?

Старуха, не задумываясь, будто бы ждала такой вопрос, ответила:

– Помню такого, Пляскин Гришка, – тут же дала характеристику, – пьянчужка и бабник. Его как-то шибко мужики избили, ну за дело, конечно, пообещали при случае в Ононе утопить, если будет охальничать. Он и двинулся с места, хозяйства-то нет. Подался он в город Читу, по сплетням, художествовал там в каком-то клубе. А более я ничего не знаю. Сестреница у него, вдова, здесь в поселке проживает, зовут Аграфена, тоже Пляскина. Но она женщина серьезная, работящая.