Текст книги "Сибирский ковчег Менделеевых"

Глава шестнадцатая

…Прошло несколько дней, прежде чем Иван Павлович выбрался из дома и отправился в сторону базарной площади. Проходя мимо полицейского участка, он увидел на крыльце пристава Вахрушева и на ходу поклонился ему. Но тот поспешно догнал Менделеева и поспешил сообщить последние новости:

– А ведь вы оказались правы и разбойники эти действительно кинулись к переправе, где мои люди пытались их задержать, но те быстрёхонько где-то отыскали лодку и переправились на ту сторону, оставив моих молодцов с носом…

– Значит, им удалось скрыться? – спросил его Менделеев, испытывая с одной стороны облегчение, оттого что им с женой больше нечего бояться, а с другой – разочарование от неудачи полицейских сыщиков.

– Сами не ожидали, – развёл руками Вахрушев, – уж больно шустрый народ оказался казаки эти, не в пример нам.

– Не знаю, что и сказать, но может дальше где проявят себя. Им же и еда как-никак потребуется, и ночлег… Я бы на вашем месте направил кого по их следу, авось да отыщут тех беглецов.

– Уже сделано, – кивнул головой Вахрушев, – но я вот хотел вам передать просьбу моего начальника. Он просил зайти к нему, как у вас время позволит…

– Зачем это я ему понадобился? – удивился Иван Павлович.

– Не могу знать, – ответил пристав, – может, другая какая просьба имеется, а может, просто поговорить хотят, там у него и узнаете.

На этом они расстались, и озадаченный Иван Павлович не сразу припомнил, куда он хотел пойти, а потом, чуть постояв, повернул в сторону участка и спросил у дежурного, где он может найти местного начальника. Ему указали нужную дверь и велели ждать. Через некоторое время, он был приглашён в кабинет, где под большим портретом императора Александра Павловича, сидел в кресле человек лет сорока в полицейской форме со строгим лицом и модными бакенбардами, явно в подражание государю, обрамляющими его впалые щеки. Он с полуулыбкой поднялся навстречу вошедшему и протянул руку для пожатия, представившись:

– Полковник полицейской службы министерства внутренних дел Ольховский Себастьян Христофорович, – произнёс он чуть надтреснутым голосом и предложил Менделееву сесть в низенькое кресло; сам же он вернулся на своё место, позвякивая орденскими наградами разных степеней на ладно сидящем на нём мундире.

Его стол помещался на небольшом возвышении, отчего хозяин кабинета оказывался на голову выше любого посетителя, что уже создавало неуютную атмосферу и наводило очередного просителя на мысль о превосходстве начальствующего лица.

Кабинет его походил скорее на полковую казарму, чему способствовали висящие по стенам два конских седла для верховой езды, казачья нагайка, драгунская сабля в ножнах, пара пистолетов с пороховыми рожками; там же на вбитых в стену гвоздях были подвешены несколько новёхоньких подков, скребки для чистки коней, старые потёртые удила и стоящие в углу сапоги со шпорами. Здесь же помещалась и бадья с зерном, а рядом с ней лежали ручные кандалы и рыболовная сеть. Картину довершала разложенная на столе протертая на сгибах карта непонятно какой местности с разноцветными пометками на ней, поверх которой лежали негодные ружейные кремни, шомпол и подзорная труба с треснутыми линзами.

Перед самим полковником высилась стопка исписанных листов, придавленных кавказским кинжалом с костяной рукоятью. Там же рядом стоял бронзовый колокольчик, в который он тут же позвонил и в дверь заглянул стоявший ранее при входе караульный.

– Чаю гостю, – коротко скомандовал Ольховский.

Караульный скрылся и скоро вернулся обратно с дымящимся стаканом в руках и болезненной улыбкой на лице.

– У тебя, как погляжу, ума не хватило чай на поднос поставить, – обронил полковник и подал знак, чтоб тот вышел вон.

– Угощайтесь, Иван Павлович, благодарствую, что заглянули в мою обитель. Давно хотел с вами знакомство завести, а то в наших палестинах, хоть волком вой, порой не знаешь с кем словечком перекинуться.

– И я рад знакомству, – поддакнул Менделеев, – никак не думал, что могу полезным быть в ваших делах.

– Не стану скрывать, вы и впрямь оказались весьма полезны для нас. Не вы бы, то вряд ли сообразили, что мы за птицу словили. А он, вишь, казаком оказался. Он, шельма, наверняка и того бедолагу придушил, чтоб его документик покрасть. А после, земляков своих поджидал возле тюремного замка. Только вот мои люди, шалопаи, не приведи господи, взять их не смогли, за что примерное наказание по службе понесут.

– Как же тем казакам сбежать удалось? – задал давно мучавший его вопрос Иван Павлович.

– Как? Да очень просто: застращали одного из охранников, а тот и вывел их через ворота, будто бы на работу в город. А там их уже наш беглец поджидал. Моя бы воля, половину полицейских и стражников разогнал и гусей пасти отправил. Только вот, где новых взять, никто подсказать не может. Не желает народ в полицию идти служить! Более того, сторонятся полицейских моих, словно они злодеи какие.

Иной раз даже во двор не пустят, ещё и собак на них науськивают. Вот я раньше в кавалерии служил, эскадроном командовал, в польском походе участвовал, Варшаву брал. Так я вам скажу, поляки на что не любили нас, русских, и того сроду не скрывали, но на постой пускали охотно, иные и денег не требовали. А тут иногда в поездке ночь в дороге застанет, постучишься в одну избу – молчок. В другую, в третью, плюнешь, и айда, по старой армейской привычке, у костра ночевать…

– Неужели до этого доходит, что дверь не откроют? – поразился его рассказу Менделеев.

– Истинный бог, правду говорю. Не любят нашего брата и ни за что злодея или убивцу какого не выдадут. Ох, видать, мало их пороли в своё время…

– Да уж, народец особый тут проживает, не сравнить с нашими российскими мужиками. Те всегда услужить готовы, к приезжим приветливы, дорогу тебе покажут ещё и за стол пригласят отобедать. А в Сибири, правду говорите, иной раз и слова доброго не услышишь: молчат и глядят волком, словно ты их грабить пришёл.

– Так оно и есть. Сроду к нам в полицию не обратятся, коль у них что случилось. Сами тех воров словят и самосуд устроят. А мы хватимся розыск проводить, никаких концов. Тихо всё. Нет, хочу обратно попроситься, пусть здесь другие послужат, а с меня хватит.

– Служить везде надо, – рассудительно заметил Менделеев, – нашего брата о том и спрашивают, потому мне пока рано о переводе думать.

– А вы сами из каких краев будете? – поинтересовался Ольховский.

– Из Тверской губернии. Мой батюшка там на приходе служит, и все мои братья вслед за ним пошли. Только я один в эти края угодил.

– Значит, из поповичей будете, – неодобрительно покачал головой полицейский начальник, – а у меня весь род по батюшке армейскую службу нёс, потому и мне не резон было в полицию идти. Но так сложилось, что отказать не мог. Знаете, что я вам скажу, а приходите-ка вместе с супругой вашей к нам на чай. К нам по пятницам многие заглядывают. Правда в основном офицеры, что службу здесь несут, но есть и статские. Сам вице-губернатор, бывает, заглядывает. Думаю, и вас примут по моей рекомендации.

– Неловко как-то, – хотел было отказаться Менделеев, но полковник замахал руками, не желая его слушать.

– Отказа не приму, и вы не извольте беспокоиться. Компания собирается самая наиприятнейшая, потому и вас приглашаю.

Не зная, что ответить, Менделеев поднялся, пожал плечами и смущённо ответил:

– Хорошо, сообщу супруге, а там как она решит…

– И супруге вашей поклон передайте от моего имени, – также вставая, уже на ходу добавил полковник, – она у вас, как мне сообщали, из почтенного семейства, с чем я вас и поздравляю.

– Благодарствую, непременно передам, – прощаясь, отвечал Менделеев.

…Когда он вернулся домой и сообщил о приглашении, полученном им от полицмейстера, Мария Дмитриевна с негодованием заявила:

– Ноги моей там не будет. Если хочешь, можешь один идти. Или вон Апполинарию пригласи с собой, она прямо обожает полицейских, всю жизнь мечтает познакомиться с кем-то из них.

Паша, находившаяся в той же комнате, буквально вспыхнула и, вытаращив глаза, видно приняв хозяйские слова за правду, начала отнекиваться:

– Да что вы такое говорите? Никогда не хотела с ихним братом знакомиться. Ни за что не пойду, хоть убейте меня на этом самом месте.

– Не переживай, Пашенька, – поспешно успокоил её Иван Павлович, – барыня пошутила. Никто тебя не заставляет с ними знакомиться. А, собственно говоря, что в этом плохого? – обратился он к жене. – Съедят они тебя, что ли, или в холодной запрут? Себастьян Христофорович вполне достойный человек, офицер, когда-то командовал эскадроном и очень тяготится своей нынешней службой.

– Первый раз слышу, чтоб офицер променял свой мундир на полицейскую одежку, – отвечала, пылая негодованием Мария Дмитриевна.

– И что с того? Мой батюшка тоже думал, что я буду в храме служить, а вот как всё вышло. Окажись я священником, вряд ли мы с тобой встретились. А если бы и встретились, ты наверняка не согласилась стать моей женой. Ведь так?

Мария Дмитриевна слегка улыбнулась, а потом начала громко смеяться:

– Даже не представляю тебя с бородой и в рясе, вот интересно, чтоб ты мне сказал на исповеди? Ответь.

– То бы и сказал, – Иван Павлович не нашелся сразу, что ответить, – епитимью наложил! И все дела.

– За что? – продолжая смеяться, спросила Маша.

– Как за что? За грешные речи твои. За что же ещё?

– Ты прав, будь ты батюшкой, я бы к тебе и близко не подошла, а тем более на исповеди. Ишь, чего захотел, отец Иоанн. Ха-ха-ха!

– И что тут смешного? Вполне мог стать батюшкой, а ты бы тогда была попадья Мария. Да мне ещё не поздно попросить благословения у владыки и надеть рясу. Хочешь? И никуда ты тогда не денешься, не посмеешь меня бросить. Разве нет? – Он сделал при этом серьезное лицо, но глаза его смеялись, выдавая несерьезность сказанного.

– Посмотрим, каким батюшкой ты станешь. Ежели добрым и щедрым, то… Подумаю.

– Нет, Машуня, давай решим с визитом к этому самому Ольховскому.

Понимаешь, у него собираются многие весьма достойные люди, я уже узнавал об этом: офицеры Тобольского полка, кто-то там из главного управления, и даже сам вице-губернатор иногда наведывается.

– Ни за что не поверю, – упорствовала Мария Дмитриевна, – чтоб, как ты их называешь, столь достойные люди и вдруг с полицейским дружбу водили. Да мои родители всех этих околоточных не иначе, как только с черного входа в дом пускали и в свои покои ни на шаг!

– С тех пор много изменилось, – не сдавался Иван Павлович, – и полицейские поменялись тоже.

– Куда уж там! Как были «держи-хватай», так ими и остались. Я тебе, Иван Павлович, удивляюсь, кто тебя надоумил дружбу с ними свести? Неужели не понимаешь, сегодня ты им нужен, а завтра они тебя же в околоток сведут и на суд отправят? Или не так?

– А не ты ли меня с тем приставом идти сама и уговаривала? Вот я и пошел.

А теперь ты на попятную, а я уже пообещал…

– Вот и пойди, коль обещал, а мне там делать нечего.

Мария Дмитриевна собиралась уже выйти из комнаты, но Иван Павлович встал у неё на пути и продолжил:

– Очень тебя прошу, поверь, это важно для нас обоих. Ты же не хочешь, чтоб я всю жизнь учительствовал, оставшись без связей и покровителей. Поверь, у нас в России без этого не прожить, иначе затопчут, как траву пожухлую, и не заметят.

Мария Дмитриевна остановилась и внимательно взглянула на мужа, потом, скрестивши руки на груди, спросила уже спокойным голосом:

– С этого и надо было начинать. Говори, что задумал, а то у нас об этом пока речи не было.

– Ничего я не задумал, но учась в столице, видел, что те, у кого были покровители, получили места с хорошим окладом, а всех прочих рассовали куда ни попадя. Теперь они там бедствуют. Ты ведь этого не хочешь?

– И откуда тебе все про их судьбу известно?

– Из писем. Я со многими из них в переписке состою.

– Вон оно как. А ты сам-то как здесь очутился? Никогда этим не интересовалась, а тут вот любопытно стало. Или был у тебя кто из тех, кого покровителем зовёшь?

– Да как тебе сказать, – замялся Иван Павлович, – и да и нет. Один мой земляк важный пост имеет. Несколько раз приходилось у него помощи просить…

– И кто это? Я его знаю? – с интересом спросила Мария Дмитриевна, не сводя с него глаз. Никогда бы не подумала об этом…

– О нём всякий знает…

– А я вот пока нет. Или то большой секрет?

– Какой там секрет. То граф Аракчеев.

– Кто-кто? – не поверила она поначалу. – Сам граф Аракчеев? Не может быть. И как ты с ним знакомство свёл? Неужели он твой земляк?

– Вот именно, – смотря в пол, ответил Менделеев.

– Не может такого быть. Не верю.

– Твоё дело. Но какой мне резон неправду говорить, когда так оно и есть. Он в соседнем с нами имении родился. И жил там летом, а на зиму уезжали с родителями куда-то. А батюшка мой его малолетнего грамоте учил.

– Вот так дела, – с недоверием произнесла Мария Дмитриевна, – и ты скромничал все это время. Почему сразу не сказал?

– Как-то пока речь не заходила…

– Вот, значит, ты какой у меня, Ванюша. Земляк самого графа Аракчеева. Ну, это меняет дело…

– Пойдешь со мной в гости? – с надеждой в голосе спросил он.

– А пойду! – притопнула она ногой и решительно, чеканя слова, добавила: – Погляжу, что за народец там собирается, а тогда уж все и решу, прав ли ты или нет…

И она сдержала данное ей слово. Когда наступила пятница, то Мария Дмитриевна быстренько собралась, и они с мужем отправились с визитом в дом полицмейстера.

…А оставшаяся одна Паша, зная, куда идут ее господа, проводила их до порога, а потом закрыла дверь на толстенный засов, опустила шторы на окнах, на ощупь прошла в свою спаленку, при этом поминутно оглядываясь, будто где-то в темноте ее поджидал спрятавшийся за печкой страшный полицейский с закрученными вверх тараканьими усами и забралась на кровать. Там она укрылась двумя одеялами, засунула голову под подушку и принялась читать покаянную молитву, перечисляя все свои мало кому интересные грехи, поминутно вздрагивая всем своим слабеньким телом.

Ей казалось, что ее хозяев специально выманили, чтоб она осталась одна одинешенька и тут с ней можно без труда расправиться. Не то чтоб совсем лишить жизни, но заковать в кандалы и сослать куда-то далеко-далеко, где совсем нет людей и бродят только одни дикие звери.

В перерывах между молитвами она беспрестанно повторяла: «Прости меня, господи. Прости и помилуй…» А за что именно она не знала, считая, что власть всегда найдет, за что ее наказать людским судом, перед которым Страшный суд представлялся ей не таким и страшным, как принято о нем думать…

Глава семнадцатая

Дом полицмейстера оказался внушительных размеров с большим садом, где в глубине виднелась увитая хмелем беседка, находившаяся рядом с затянутым ряской прудом. Парадная дверь была закрыта и они вошли во двор, где поднялись по лестнице наверх. Там их встретил слуга в солдатском мундире с подбритыми усиками на круглом румяном лице.

– Милости просим, – любезно произнёс он, принимая у гостей верхнюю одежду.

Тут же из соседней комнаты вышел сам полковник одетый по-домашнему и чуть нараспев произнёс:

– Рад вас видеть, не скрою, ждали, боялись, а вдруг не примите моего приглашения, как многие сибирские жители, которые чураются знакомства с полицейскими. А чего нас бояться? Мы – люди мирные, для того и поставлены. Надеюсь, у вас на этот счёт такое же мнение?

Мария Дмитриевна переглянулась с мужем и с улыбкой ответила:

– Меня так учили, что лучше дела свои до полицейского вмешательства не доводить и, если того потребуется, то лишь тогда к вам в участок бежать.

– А что я вам говорил? – взглянул на Менделеева Ольховский. – Узнаю сибирячку. Но в любом случае рад, проходите в гостиную, сейчас представлю вас моим гостям.

В большой комнате прохаживалось около десятка человек, часть из них офицеры, а некоторые были в штатском платье. Там же в гостиной вдоль стен на небольших диванчиках сидели, судя по всему их жёны. На овальном столике стоял графин синего стекла и вокруг него небольшие бокалы, наполненные вином.

– Разрешите, господа, представить вам здешнего учителя, выпускника Санкт-Петербургского университета Ивана Павловича Менделеева, а так же его молодую супругу, – несколько торжественно заявил хозяин дома.

Собравшиеся приветливо закивали в их сторону головами, а Ольховский меж тем продолжал, указывая рукой то на одного из стоявших возле стола мужчин, то на другого:

– Председатель Сибирского губернского управления, статский советник Северцов Дмитрий Александрович, он же председатель общественного призрения. Идем дальше. Здесь у нас губернский прокурор Константин Борисович Бибиков, – указал он, на худощавого мужчину одетого в штатское. – С той стороны стола инспектор врачебной управы, коллежский советник Тимофей Платонович Нелюбин; губернский архитектор, коллежской асессор Пётр Семёнович Эрбер и городской врач Кевлич Семён Петрович, – продолжил он. – А это наш уважаемый чиновник особых поручений с труднопроизносимой фамилией Скоропись-Ялбуховский.

Чуть в стороне стояли двое мужчин с седыми висками в офицерской форме, к которым хозяин дома подвёл Менделеева в самом конце.

– Настоятельно рекомендую моих боевых друзей, которые волей судеб оказались на службе в Тобольске: полковник Николай Селиверстович Рыбановский и полковник Еремей Иннокентиевич Жолобов. Они оба прикомандированы к Тобольскому полку, чему я весьма рад.

Менделеев отметил про себя, что того и другого военных отличало от остальных умение держаться собранно и при этом была заметна быстрота и точность их движений и начальствующий тон в произносимых ими фразах. Хотя были они уже почтенного возраста, но при этом сохраняли подвижность и остроту взгляда, чем сразу располагали к себе.

А вот Северцев в отличии от прочих держался высокомерно, с подчёркнутой небрежностью и небрежно, не поворачивая головы, кивнул Менделееву, продолжая беседовать со своим соседом.

Губернский прокурор взглянул в сторону вновь прибывшего из-под кустистых бровей, хмыкнул что-то себе под нос и тут же зевнул, всем своим видом показывая скуку и желание побыстрее покинуть собрание.

Зато инспектор врачебной управы наоборот совершил церемонный поклон в сторону Менделеева и приветливо улыбнулся ему, словно старому знакомому.

К тому времени у Менделеева перемешались в голове все услышанные им чины, звания, должности, имена и фамилии, не говоря об отчествах. А хозяин дома, видимо заметив его замешательство и скорбный вид, поспешил поднести ему полный бокал с вином, предложив выпить за здоровье собравшихся. Деваться было некуда и Иван Павлович выпил содержимое бокала в два глотка, отчего хмель тут же ударил ему в голову, и он огляделся вокруг, ища глазами свою жену, которая, как оказалось, сидела на диване, мирно беседуя с какой-то дамой.

Стоящие ближе ко входу двое молодых людей из числа представленных, бывшие, уже слегка навеселе, прервали свою беседу, подошли к Ивану Павловичу и бойко затараторили о местных новостях, а вслед за тем один из них спросил:

– Скажите, пожалуйста: скоро ли будет открыта обещанная ранее гимназия? А то мой младший брат заканчивает училище, и если так всё и останется, то вряд ли он найдет приличное место для службы.

– Не знаю, что и сказать на это, – ответил Иван Павлович, – многие желают, чтоб открытие гимназии наконец состоялось. Но есть тому множество препятствий…

– Какие, например? – не дав ему договорить, спросил один из собеседников.

– Может помочь чем? Вы только скажите, у нас есть кой-какие возможности, чтоб посодействовать.

– Всё зависит от барона Эйбена и нашего казанского попечителя.

– Что именно? Деньги? Материалы для строительства?

– Всё гораздо проще. Нет учителей, которые смогли бы вести новые предметы. И это главная причина, а всё остальное приложится.

– Хорошо, мой дядюшка по отцу служит в Петербурге, непременно напишу ему, может, подскажет что путное, – пообещал тот, что был представлен ему как губернский архитектор.

И хотя Менделеев не совсем понял, как и чем может оказать содействие какой-то там дядюшка, но улыбнулся и поблагодарил.

В это время распахнулась дверь и вошедший в комнату слуга объявил:

– Его высокое превосходительство действительный статский советник Вадим Спиридонович Рассказов.

В комнату вошёл высокий, слегка сутулый человек с зачесанными назад редкими волосами, чуть прихрамывая и дружелюбно улыбаясь собравшимся. Полицмейстер тут же кинулся к нему навстречу, провёл к столу и подал бокал. Но тот жестом остановил его, сказав негромко:

– Извини, дорогой, но мне ещё предстоит встреча с местным купечеством. Так что я к тебе ненадолго по старой памяти.

– Жаль, очень жаль, а то у меня к вам непростой вопрос, с которым никак не могу разобраться.

– Говори, коль начал, – со вздохом кивнул тот, – я-то думал, что о делах речи не будет, ан нет, и здесь мне от них, видать, не скрыться.

– Вы уж извините меня, Вадим Спиридонович, но получил на днях от нашего губернатора указание, чтоб снабдить татарских казаков фуражом и жалованьем. Но у самих концы едва с концами не сходятся. А где ещё на них взять деньги и фураж, ума не приложу. А, коль не выполню предписания, сами знаете что мне за это будет, – со вздохом выпалил он.

– С каких это пор казаки те в полиции служат, – с удивлением спросил вице-губернатор, зорко поглядывая по сторонам.

– Прикомандировали их ко мне на лето для наблюдения за порядком, – ответил полицмейстер.

– Что-то я не заметил, чтоб в городе порядка больше стало, – усмехнулся Рассказов.

– Так оно и есть, – согласно кивнул Ольховский, – сейчас самое время для рыбной ловли, а потому, то один из них, то другой хворым сказываются. А как фураж для лошадей и жалованье, то им подавай непременно.

– Хорошо, поговорю с губернатором, а там поглядим, что он решит, – небрежно ответил Рассказов и направился к двум военным, продолжавшим о чем-то оживленно беседовать.

Полицмейстер, оставшись в полном одиночестве, не зная чем ему заняться, чуть подумал и налил себе полный бокал вина из наполовину опустевшего графина. Потом, увидев скучающего Менделеева, наполнил и его бокал, предложив:

– Предлагаю выпить за здоровье императора Александра Павловича.

Иван Павлович кивнул и, не задумываясь, выпил и потянулся за закуской. Вино тут же ударило ему в голову, сделалось как-то радостно и легко. Он обвел взглядом сидящих на диванах дам и заметил, что супруга смотрит на него почему-то настороженно, неодобрительно покачивая головой. Тогда он направился к ней, желая поделиться переполнявшим его восторгом, но она встала навстречу, подхватила его под руку и прерывисто зашептала:

– Иван, не смей больше пить, а то, клянусь, я тебе дома такой скандал устрою, не обрадуешься…

Он в ответ лишь улыбнулся, не понимая, почему она не желает разделить его радость, и покорно ответил:

– Хорошо, дорогая, хорошо. Не надо сердиться. Я просто не мог отказать хозяину выпить за здоровье императора…

– Лучше о своем здоровье подумай, – сердито ответила она, – может нам прямо сейчас отправиться домой?

– О чем ты говоришь? – сделал удивленные глаза Иван Павлович. – Нас не поймут, и мы поступим по-свински, если уйдем без видимых причин.

– Смотри, что бы самому не выглядеть в конце вечера, как ты выразился, по-свински, – отрезала она и вновь села на свое место рядом с дородной дамой преклонных лет.

Иван Павлович постоял в нерешительности, не зная как ему поступить, а потом нашел стоящий у стены стул, опустился на него, закрыл глаза, несколько раз зевнул и задремал.

Полицмейстер, следивший по своей служебной надобности за всеми, в том числе и за поведением гостей, подошел к Менделееву, легонько тронул его за плечо, отчего тот сразу проснулся, и предложил еще не пришедшему в себя гостю:

– А не прочтете ли вы нам вслух что-нибудь этакое для почтенной публики. Мы рады будем услышать.

– Что бы вы хотели услышать? – с недоумением спросил еще до конца не пришедший в себя учитель словесности.

– Вам виднее. Желательно что-то возвышенное и бравурное. Просим. – И он несколько раз хлопнул в ладоши.

Остальные гости тут же поддержали его жидкими аплодисментами и лишь оба полковника глянули на него из своего угла с явной насмешкой и иронией.

Иван Павлович поднялся, провел ладонью по взлохмаченным волосам, чуть подумал и заявил:

– На счет возвышенного обещать не могу, лучше прочту одно латинское стихотворение, выученное мной еще в семинарскую пору. Автора не помню, а название его «Роза и соловей». Посвящается прекрасным дамам, находящимся среди нас.

Теперь уже его поддержали аплодисментами супруги собравшихся чиновников, на которых до этого мало кто обращал внимание. И они, по видимому давно привыкшие к такому своему положению, жили как бы отдельно своим мирком, не создавая неудобств важно расхаживающим вокруг стола мужьям. Некоторые из них захватили с собой вязание и, не прерывая разговора, считали про себя петли, ритмично позвякивая спицами. А перед одной из них и вовсе стояли пяльцы с натянутым на них куском ткани, на котором обозначилась часть разноцветной вышивки какого-то цветка.

Окинув всех взглядом, Менделеев улыбнулся, отвесил галантный поклон, а потом, соединив пальцы обеих рук, принялся негромко читать:

LUSCINIA AC ROSA

 
In tācito hortorum, nocte earina,
Ad rosam cāntilat luscinia eurina.
Sed rosa bella nihil audit nec sentit,
In canticum amoris mentem non advertit.
Sicine cantas dēcoris nivali, lento?
Poeta resipiscas, pulsus quo momento?
Non rosa audit, poetam non sensura.
Āspicis – floret, adis – nihil responsura.
 

Когда он закончил и облизнул сухие губы, раздались дружные аплодисменты и собравшиеся улыбками выразили свое отношение к декламации. Полицмейстер поспешил тут же поднести очередной бокал вина Менделееву, но к ним неожиданно подошла Мария Дмитриевна, взяла бокал у хозяина дома и заявила:

– Позвольте прочту вам перевод древнего автора на русском языке. Мой супруг большой знаток и поклонник латыни, но думается наша русская поэзия ни чуть не хуже. А латынь она для избранных умов…

И Мария Дмитриевна напевно и слегка срывающимся от волнения голосом прочла русский перевод того же стихотворения, чем привела в полный восторг женскую половину собравшихся, проникшихся к ней симпатией и расположением. Едва ли не каждая из них предлагала ей занять свободное место рядом.

СОЛОВЕЙ И РОЗА

 
В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,
Поет над розою восточный соловей.
Но роза милая не чувствует, не внемлет,
И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.
Не так ли ты поешь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь, она цветет; взываешь – нет ответа.
 

– Полностью согласен с тем, что российская поэзия нам не только понятнее, но и приятнее для слуха. Недаром на этот счет сочинена вот такая эпиграммка, – заявил с улыбкой городской врач Кевлич и тут же прочел ироническое четверостишие:

 
Гибло наше просвещенье,
Смерть была невдалеке,
Вдруг, о, радость! Есть спасенье —
Во латинском языке.
 

Вслед за тем он подошел к Менделееву и дружески похлопав его по плечу, спросил:

– Значит, вы из числа поповичей будете, коль, как проговорились, в семинарии обучались?

– Вы видите в этом что-то недостойное? – мигом втянув голову в плечи, спросил его Менделеев. – Да, мой батюшка имеет духовный сан и обучал грамоте самого графа Аракчеева. Что вы на это скажете?

– Как? – не поверил тот. – Неужели самого Аракчеева? Получается и вы с ним должно быть знакомы?

– Само собой. Мне тоже в свое время выпала честь учить сына его сиятельства.

– Это просто замечательно! – в восторге воскликнул подошедший к ним молодой человек, слышавший их разговор. – Позвольте выразить вам свое почтение и признательность.

– За что? – не понял Менделеев. – За что признательность?

– Как это за что? Такой человек и почтил вниманием наше скромное общество. Я выражу общее мнение, если скажу, что все мы рады подобному знакомству и наши двери для вас всегда открыты. Милости просим, – расшаркался он.

Менделеев поблагодарил того и другого и увидел что к нему направляется вице-губернатор Рассказов. Тот сухо кивнул, поблагодарил за прочтение стихотворения, заявив:

– Признаюсь я, как и ваша супруга не являюсь поклонником латыни, но признаю ее роль, как языка людей просвещенных. Скажу больше, в детстве она мне никак не давалась, а потому знаю лишь несколько часто употребимых фраз на этом древнем языке. Очень хорошо, что мы с вами сегодня свиделись, поскольку давно хотел с кем-то из учителей поговорить о нравственных устоях, царящих в нашем учебном заведении, где вы с некоторых пор состоите на службе.

– Неужели там что-то не так? – поспешил поинтересоваться Менделеев.

– Именно, что не все в порядке, – пояснил Рассказов, – не так давно мне стало известно, что ваши ученики не отличаются усердным посещением церковной службы, редко исповедуются и причащаются. Это нетерпимо. Понимаю, будь в стенах училища домовая церковь, наверняка все сложилось бы иначе. А пока хотел бы попросить вас взять на себя труд по чтению Закона Божьего, который по неизвестной мне причине отсутствует среди прочих дисциплин. И главное, устроить регулярное посещение ближайшего храма всеми учащимися. Что скажете на это?

– А как же барон Эйбен?

– Вы не хуже моего знаете, что он лютеранин и к тому же большой поклонник Бахуса. Ему просто не до того, а вот вы, на мой взгляд, подходящая кандидатура.

Менделеев, не смотря на выпитое, сумел здраво оценить предложение и ответил не сразу.

– Полностью разделяю, ваше превосходительство, сказанное вами, но боюсь, что если самовольно введу Закон Божий и призову учащихся исправно посещать храм, то мое начальство сочтет сей поступок за самоуправство. А мне бы не хотелось портить отношения с бароном, пока он остается при своей должности. На мой взгляд, не сочтите за дерзость, инициатива должна быть свыше, а уж я всячески обещаю поддержать ее и исполнить все, что вы изволили изложить.

Рассказов чуть поморщился, выслушав его, и хотел было отойти, чем привел Ивана Павловича в полное замешательство. Менделеев уже раскрыл рот, чтоб попросить прощение за свое высказывание, но вице-губернатор неожиданно передумал и по его лицу скользнула легкая улыбка.

– А ведь ты прав, – покровительственно заметил он, переходя на дружеское ты. – Хитер, сукин сын, за что ценю и уважаю. С вами, поповичами, трудно дело иметь, всегда при случае вывернитесь и ни при чем окажетесь. Насчет барона так скажу: дни его на этом посту сочтены, ждем, когда он вместо училища гимназию откроет, а там видно будет. О том и попечителю вашему известно. Давно просим его о замене барона на кого другого, да только, видать, не знают, кого в наш медвежий край сосватать. Но рано ли, поздно ли, найдут. Только это между нами должно остаться. Понял?