Текст книги "Медин"

Глава 5

«…Скован в одиночестве словами, теми, что нельзя любви озвучить,

Тучи не навлечь при случае, солнце не закрыть руками. Травму

так легко играючи нанести всерьез или по мелочи. Хрупкий мир вразнос,

град слез и трещина – где ты, скучный мир терпения?..», – исповедовался в наушниках рэпер Кекс, и Андрей плыл сквозь эти строки, пока лежал в пропасти чувств на кровати.

«…Держит только нить связующая, душу со звездой на небе.

Где-то там, в глубинах холода, ломано, изогнуто

Светится созвездие, ликом…»

«Андро-меды», – прошептал он вместе с Кексом и отрыл глаза. Стены комнаты, со столом и полками исказились от нельющихся слез. Горло перехватило, будто снова воткнул линейку Григорьев. Сухо. В комнате появился Колька, с испуганным видом, начал что-то говорить. Андрей его не услышал из-за музыки, и друг с минуту беззвучно открывал рот, походя на морского ежа. Медин наконец выдернул правый наушник: Колька смешался с Кексом.

– …пойду, а то мне надо еще алгебру делать… и только есть на земле счастье.

– Что?

– Домой мне пора… и зовут его именем Настя…

Андрей нажал паузу.

– Ты уходишь?

– Да, – отчетливо сказал Колька, и ответ заметался в тишине между искривленных стен. Андрей проморгался, сглотнул комок.

– Ладно, давай… Я пока один побуду.

Толстяк виновато поглядел на друга.

– Надо мне, – пояснил Медин и тяжело заерзал на кровати. Колька ушел.

Отец и не пытался поговорить. Вероятно, считал, что все необходимое уже сказал, а оправдываться не видел причины. Для воспитания сына, по его мнению, вполне достаточно было совместных ужинов, мимолетных игр в футбол или шахматы, раздачи «житейских» советов и подзатыльников. Был ли счастлив от этого сын – большой вопрос. Однако капитан Медин свой принцип объяснял просто: «Ребенок должен проявлять больше самостоятельности». Вот так и вырастил за тринадцать лет настолько самостоятельного сына, что плакать хотелось, и завидовать тому же Кольке. У того отец занимался сыном постоянно – кино, библиотеки, зоопарк, планетарий, занимательная математика, программирование, лыжи, санки…

– Колян, ты до сих пор на санках катаешься? – удивился как-то Андрей.

– А чего? – покраснел друг. – С горы, где сноубордисты, знаешь, как прикольно съезжать. Настоящий экстрим!

В общем, да, продолжаем: программирование, лыжи, сноуборд, гантели, тефтели, голубцы, картошечка…

– Этим уже мама со мной занимается, – уточнил Колька, гладя живот.

Повезло другу, ничего не скажешь! Настоящая семья, настоящие родители! Как-то уютно все и правильно. Со сверстниками только не складывается, хотя, казалось бы, что людям нужно? Ладно, он, Андрей, – больной, забитый, с бабушкой. Не частое ведь явление. Поэтому более-менее ясно, из-за чего глумятся. Но Колька! Толковый парень, юморной, обычный. Почему его травят? Только потому, что толстый? Или потому, что он с ним заодно, с забитым?

«Не обращайте внимания, – сказал однажды отец Кольки, Казимир Николаевич, когда Андрей был у них в гостях. – У вас есть то, что у тех, кто на вас нападает, нет – дружба. Если вам удастся ее сохранить, то вы останетесь сами собой. Если же нет, то сольетесь с массой, которая вас вчера травила, и начнете с ней оголтело разрушать другую дружбу. Постарайтесь, не предавать друг друга, чтобы не стать на путь разрушения».

О, как сказано! Интересно, вот папа сейчас со мной не разговаривает, это означает, что он меня предал? И стал на путь разрушения? Может, поговорить с ним? Нет уж. Пусть, если хочет, дальше разрушает. Я ему ничего плохого не делал, а вот он… И бабушка… Тоже непонятно себя ведет. Вся такая добрая, заботливая. А помирить, заступиться… Вообще никто за меня не заступается. Один, совсем один, проявляю самостоятельность. Но сколько можно? «Скован в одиночестве словами, теми, что нельзя любви озвучить…»

Андрей включил плеер. «И зовут его именем Настя…», – завыл Кекс.

– Тьфу!

Отец не разговаривал два дня, как раз до 31-го. Как настал праздничный день, Андрей и не заметил. Замечать, впрочем, было нечего – за окном все также в дождливой дымке серел город, шуршали машины с растекшимся светом фар, кое-где мигала гирлянда. Пожалуй, она и задавала общий тон праздника. Щелк-щелк, щелк-щелк. «Джингл белс, джингл белс, джингл ол зе вей», – запел за стеной телевизор, это отец переключал каналы и наткнулся на песню потенциального противника. Задержался, изучает. Бабушка снова громыхает тарелками на кухне. Она сегодня в приподнятом настроении, все утро варила и пекла вечерние кушанья. О, как вкусно пахнет! Может, не все так мрачно, как кажется? Надо все-таки поговорить с отцом, выяснить его планы до конца.

Андрей посмотрел в небольшой квадрат зеркала на столе, фингал и не собирался проходить. «Да, врезал конкретно, – с сожалением констатировал он, потыкав пальцами край синяка. – Что ж, с чем встретишь новый год, с тем его и проведешь. Может, глаз вообще не заживет?». Андрей представил, как фиолетовый круг навсегда станет частью его лица. Бр-р-р-р. Мартышка какая.

Он осмотрелся. Где-то были солнцезащитные очки. А, в столе: он дернул верхний ящик, скатились карандаши, разобранная ручка, цветные скрепки, стержни, точилка-лягушка, съехали блокноты. Он пошарил за ними, в глубине, и достал пыльные очки. Пойдет.

– Да, серьезно выглядишь, – согласился отец, когда Андрей вышел в очках в зал и сел напротив, на диван. – Ты стыдишься своего синяка или разговора со мной? Чувствуешь себя виноватым за ту истерику?

– Еще чего, – глухо отозвался сын.

Отец изучающе посмотрел в непроницаемые стекла, увидел лишь свое отражение в двух экземплярах.

– Сними очки, я тебя люблю и с подбитым глазом.

Андрей помолчал, но очки не снял.

– Так когда мы уезжаем? – спросил он спустя минуту показательного сидения.

– Дня через три.

– Почему мы с бабушкой не можем остаться здесь?

– Потому что служить я теперь буду там.

– Так служи…

– Сними очки.

– Нет.

Отец резко встал. Его двойное отражение тоже.

– Понимаешь, Андрей, – он заходил по комнате. – Я обещал твоей маме, что обязательно буду тебя защищать, оберегать от врагов…

Лицо мальчика содрогнулось.

– Нет, не от этих врагов, – заметил отец и указал на очки. – Не от этих…

– О чем ты? – сипло, от накатившей горечи, проговорил Андрей.

– Да, я готов разобраться с теми, кто тебя обидел, но… Понимаешь, это настолько все обыденно и мелко… что я бы предложил тебе… этого не замечать.

Стекла мелькнули темными полосками гнева.

– Не замечать?! – он сорвал очки. – Этого не замечать?! – Его фиолетовый глаз снова загорелся. – Прекрасно! Так держать! Продолжай меня защищать от кайдзю, десептиконов, человекоподобных роботов! Да, именно они опасны! А то, что завтра местные гопники череп раскроят клюшкой – это мелочи. Срастется череп, чего уж там!

– Андрей, послушай…

– Ну тебя! – мальчик махнул рукой и направился к двери.

– Слушай, кому сказал! – по-командирски рявкнул капитан Медин.

Андрей присел от окрика, но быстро отошел и с вызовом повернулся к отцу.

– Значит, так. Сегодня празднуем Новый год, завтра начинаем собирать вещи. Если есть, с кем попрощаться, иди, прощайся. Вечером ждем тебя с бабушкой за столом. Не опаздывай.

– Все?

– Все.

– Слушаюсь, товарищ контр-адмирал!

Отец замахнулся кулаком, мальчик выбежал из комнаты.

«Пошла эта бабушка со своими пирожками!», – зло бормотал Андрей, ступая в чвакающий снег, когда шел к Кольке. Ветер неприятно залетал за воротник куртки и блуждал там вдоль спины. Двор был темен. «Выгляжу как идиот в очках в пасмурный день», – Андрей огляделся по сторонам, рассчитывая увидеть осуждающие лица. Поднял голову к бесчисленным окнам нависающих многоэтажек, где-то что-то колыхнулось, дернулось – ну, конечно, смотрят и смеются над Мединым-Зимой-в-очках. Ой, чуть в горку ржавую не врезался. Вот еще веселье было бы: глаз синий, нос – красный. Наконец-то, Колькин подъезд, какая темень!

Андрей снял очки и шустро вбежал на четвертый этаж. Звонок.

– В общем, ничего не говорит? – почесал затылок самый родной толстяк на свете.

– Не-а, едем и все.

Колька сделал озадаченное лицо.

– Может, за тобой американцы охотятся?

Андрей посмотрел на друга, словно тот был зимой в очках.

– Ты – сын командира подлодки, – тут же объяснился Колька. – Может, так они пытаются к нему подобраться, через тебя. А отец тебя защищает. Знает, что ты – его слабое место.

– Ну, конечно, кто же я еще.

– Серьезно, при таких делах самое верное решение – смываться.

Толстяк посмотрел на Медина озаренным взглядом.

– Ну да, на Дальнем Востоке американцев нет. И едем мы туда не с ними воевать, – отметил тот. Озарение угасло.

– Тогда не знаю, может, правда, он просто хочет, чтобы ты был рядом с ним? Ну, там, порвал с накопившимися здесь неприятностями.

– Да-да, «будь благоразумен. Не делай глупостей. Оставайся дома».

Глаза Кольки полезли на лоб.

– Призрак?

– Позорник… Не отец, а тряпка. Я то думал, когда приедет, пойду с ним в школу – всем показать, какой у меня папка. А он Кабанам подзатыльник не может дать. Слабак. Зато орать горазд, бабушка от воплей в кастрюлях прячется.

Колька несогласно замотал головой.

– Погоди-погоди, но если он – Призрак, то, как он узнал про Лизку?

– Да черт его знает, может, бабушка написала, может лизины родители нажаловались.

– А они что, знакомы?

– Понятия не имею. Живем в одном дворе, может, и знакомы.

Колька еще раз внимательно оглядел Андрея с ног до головы.

– Странно все это. Все тебя предупреждают, оберегают, не хотят, чтобы ты лез куда-то, может ты опасный…

Медин скосил на друга глаза.

– Кто?

– …повелитель молний.

– А чего не сугробов? – Андрей скучающе скрестил руки на груди. – Сейчас бы Новый год нормальный организовал.

– Но все-таки, это идея! Свет в школе выключил? Выключил. Сам же об этом говорил. Вот американцы за тобой и охотятся. Ты же – супергерой, скорее всего. Они тебя в своих целях хотят использовать!

– Да, наверно, плохо у них в плену оказаться. Пытать будут, – задумчиво произнес Андрей, и представил, как сидит привязанный к стулу, посреди черного холодного бункера, в ярком круге света. Все тело покрывают кровоточины, едва прикрытые разорванной майкой. И кто-то из темноты мрачно говорит: «Эти раны заживут, а вот синяк под глазом – нет».

Андрей нервно взъерошил волосы.

– Раз я бэтмен, то пойду, попрощаюсь с Лизой.

Колька открыл рот.

– Терять мне нечего, – поднялся Медин. – А если с ней будет Кабан, то, может, еще и сдачи дам.

– Эй, я с тобой!

– Не надо, Колян, праздник на дворе, все готовятся. И ты готовься. Помоги маме оливье заправить майонезом, мандарины почисть. Я же одной ногой туда, другой – обратно. Все будет нормально, – Андрей ухмыльнулся. – Ну, может, получу второй фингал, ничего страшного, увезу с собой на память на Дальний Восток.

– Дурак ты, Медин. Нашел из-за кого биться. Она же после той сценки так обзывалась. Я бы, не раздумывая, послал куда подальше. Что ты в нее вцепился? Как будто других девчонок нет.

– Может и есть, – загадочно улыбнулся Андрей. – Только не на этой планете.

«…В ответе за тех, кого приручили, или

любили, бросили погибать без силы. Прокляты за спасибо…», – жалобно вытягивал Кекс последние силы из ног Андрея, пока он поднимался пешком на девятый этаж. В очках, нелепо, глупо, к Лизе с объяснением. Боже, мой, куда он идет? И зачем? Вокруг слышался веселый гомон, в квартирах громко играла музыка, кто-то заразительно хохотал, что-то хлопало, шипело, серпантинилось, трещало. Новый год задорно набирал обороты. А у Андрея ныл Кекс, и дрожали колени. Фух-х-х. Вот и лизина квартира.

Сердце затрепыхалось как пламя фитиля новогодней ракеты. Еще чуть-чуть и взрыв! Звонок. За дверью стоял галдеж, как и везде. Андрей подождал – шум шумом, никакой реакции. Снова звонок. Грудная клетка заходила ходуном. Ну же! Никто не открывает. Настойчивый, продолжительный звонок, волнение иступлено ушло в кнопку. Перехватило дыхание, сердце застучало глухо в горле. Кто-то идет. Ну вот… все, открылась дверь. В ярком свете нарисовался тучный силуэт лизиного отца. Он все еще смеялся.

– Да-да?

– …ххх, – Андрей выпустил воздух вместо слов.

– Вы к кому? – промурлыкал силуэт.

– К Лизе…, – хрипло выдохнуло непонятное создание в черных очках.

Силуэт перестал смеяться, смерил взглядом то, что пришло, и презрительно повел губами. Затем повернул голову, неприятно цыкнул и бросил вглубь квартиры:

– Ли-за! К тебе пришли.

После чего удалился, оставив приоткрытой дверь и полоску золотого света на лестничном марше. Андрей вымер внутри.

Сколько Лиза шла к двери, сказать трудно. Сто лет, двести, триста. Но она пришла. Залучилась в свете коридора словно фея, сплелась из прозрачных нитей нежным шелком.

– Ты чего здесь забыл? – огрела она Андрея по голове.

Он стоял и не понимал, что происходит.

– Медин! С Новым годом! Заблудился что ли?

Андрей медленно снял очки и посмотрел на Лизу.

– Я пришел попрощаться.

– Со мной? Ну слава Богу!

– Я уезжаю, насовсем.

– Ух ты, внезапно, ну что ж… счастливого пути.

– Ты не понимаешь, я совсем уезжаю.

– Я поняла-поняла…

– Я люблю тебя!

На Андрея словно рухнул потолок, и его расколотые бетонные плиты стали, громоздясь, давить на виски, затылок, плечи. Мяли их, били, толкали. Пол ушел из-под ног. Андрей видел, как бетон наклонился, как поехала Лиза с удивленным взглядом. Потом снова вернулась на место. И взгляд ее стал холодным.

– А я тебя нет, – просто ответила она.

И эта простота с невыносимой болью стала выдирать плиты обратно из тела. Они вздымались, тяжело ударялись с крошками, рвали грудь и плечи и возвращались на место, под потолок. Пока не встали. И все стихло. Ни хлопков, ни смеха, ни праздника.

– Иди домой… Андрей, – услышал он в звенящей тишине.

Фея повернулась, волны пробежали по светящимся волосам, и…

– Постой! – услышал он свой голос. Она вздрогнула, остановилась, вот мгновенье, когда еще все можно изменить.

– А! Это ты! – вдруг рявкнуло в подъезде.

Весь шум предновогодней суеты разом накатил и разбил тихий андреев мирок, выбросив из-за спины Лизы накрахмаленного и выпившего Илью Кабанова.

– Тебе, что мало было, а?! – его осоловевшие глаза проплыли мимо лица Андрея, следом перегар, резкий парфюм. Медин почувствовал, как стальная рука Кабана схватила его за воротник куртки, сорвала с места так, что он увидел последний раз Лизу откуда-то сверху, и швырнула вниз по лестнице.

Как он летел кубарем по ступенькам, как его гнал пинками Кабан, Андрей помнил смутно. Привели его в чувство промозглый воздух с моросью и защипавшие ссадины на руках и ногах. Он очнулся на лавочке у своего подъезда. Убежал, унес раненые ноги. Как побитый пес поджал хвост. «Это все мелко и обыденно», – вспомнились слова отца.

– Ха-ха, что же тогда не мелко? – затравленно посмотрел Андрей на горящие окна многоэтажек и сплюнул кровью в снег. – Свет выключать силой мысли? Ну да, я же повелитель кофемолок и тостеров, я могу такое делать!

Он встал в темноте, избитый и мокрый. Вокруг переливалось огнями безудержное веселье. Новый год! Фейерверки искрились над крышами домов, петарды на перебой били то тут, то там. Фиу-у-у-у-у-у, пролетела ракета. В кармане завибрировал телефон. Андрей его достал, расколотый дисплей не горел, кто звонил – непонятно.

– Алле?

– Андрей! Ты где? – запищал голос отца. – Мы тебя ждем с бабушкой… Алло? Андрейка…

Медин зло нажал кнопку сброса.

– Будь ты проклят, капитан первого ранга.

Фыр-р-р-р, пролетела другая ракета. Поднялся ветер, откуда-то взялись крупные колючки снега. Андрей устремил свой взор к окнам девятого этажа на противоположной стороне. Снег хлестал его по глазам.

– Будь ты проклята, Лиза Васнецова!

Грянул гром. 31 декабря, за несколько минут до Нового года вдруг грянул крепкий майский гром. Застучал крупными каплями дождь, закрутило его с рыхлым рваным снегом. Андрей стоял бледный и смотрел на все происходящее с отрешенным взглядом. Казалось, он не замечал, как к лизиному дому, тяжело пучась, подплыла свинцовая туча, как, поклокотав сиреневыми разрядами, вдруг надулась и затихла. На ее фоне фейерверки запрыскали довольно кисло и несерьезно. Но Андрей тучу увидел, более того он точно знал, откуда она и что сейчас сделает. Не прошло и секунды, как вспыхнула ярко-мстительная молния! Туча шарахнула в окно. Туда, где была Лиза.

Глава 6

Вода быстро потемнела, закружилась маслянистыми разводами. Опережая их на круг, плавно пронеслись какие-то набухшие лоскуты. Напряженно зазвенел металл о стекло. Бабушка размешала терпкий чай, постучала о край стакана ложкой и положила ее на белую праздничную скатерть. Соскочив с ободка, в крахмальный цветок впилась йодистая капля и поползла игольчатыми отростками в разные стороны. Добравшись до тени от глубокой салатницы, остановилась. Оливье высился для капли непреступно: крепкие, чеканно рубленные квадраты докторской колбасы вперемешку с горошком и яйцом сияли наливным провансалем. Хохломская ложка, широким жестом воткнутая в середину этого изобилия, вылезать не собиралась. По левую сторону от нее выглядывали золотистые шпротины на жареном хлебе, справа важно дулись на тисненой тарелочке печеные яблоки. За ними стыли котлеты, у одной из которых торчала вилка в боку, рядом дымилось густое картофельное пюре, улыбчиво замешанное жилистой рукой бабушки. Если присмотреться, ложка пополам делила своим лакированным кончиком пирог со сгущенкой, стоявший у дальнего края стола, там, где пустовал стул Андрея.

– Где же он? – сквозь зубы процедил отец и отошел от окна. За стеклом пыхали фейерверки и хлопали петарды. Бабушка громко отхлебнула чай и задержала его между языком и небом. Взгляд ее держался на кончике ложки и пироге.

– Позвоню, – решился капитан, достал телефон и нажал кнопку вызова. Бабушка с трудом проглотила чай. Отец невидяще уставился в ее седой затылок.

– Алло, Андрей!.. – вдруг загромыхал он в оцепеневшей комнате. – Ты где?.. Мы тебя ждем с бабушкой… Алло? Андрейка… Сбросил.

Мать повернулась и с тревогой посмотрела сыну в глаза. Тот нахмурился еще сильнее. Нахмурилось и небо за стеклом, неестественным для декабря образом. Оба посмотрели в окно, невесть откуда появившаяся грозовая масса отбросила на их лица зловещие тени. Туча плыла стремительно, съедая тусклое новогоднее свечение, приглушая иллюминацию и провансаль на столе. Вот она зависла над домом. Глаза наблюдающих расширились в дурном предчувствии. Разряд! Капитан и бабушка дернулись. Из окон девятого этажа посыпались стекла, светящимися точками замелькав в темноте.

Они летели словно невесомые листочки, вспыхивая через каждый этаж от горящих окон. Сначала маленькие, потом все больше и больше, пока хрустящим дождем не обрушились на крыши припаркованных у подъезда машин. Иу-иу-иу, завыла сигнализация. Иу-иу-иу, заколотилось в груди Андрея. Его охватил внезапный ужас, – он сотворил что-то противоестественное! Только что разворотил окно на девятом этаже. С помощью молнии! Электрический это был разряд или какой-то другой – теперь уже неважно. Ясно одно – он захотел и у него получилось. Невиданным способом. Так, как если бы он и вправду был супергерой, управляющий стихией.

Он опустил глаза и осмотрел свои ладони. От бликов фейерверков чудилось, будто по пальцам бегают разряды. Ужас сменился восхищением. Надо же, он может бить молнией! Как такое может быть? Невероятно!

Он заворожено посмотрел на правую руку и в то же мгновенье выбросил ее вверх, чтобы непременно попробовать еще раз. Средний палец оказался аккурат на прямой линии с лизиным окном, словно та ложка с пирогом… Что же это? Мимолетный азарт осыпался, как осколки стекла – вместо пирога на кончике пальца зиял черный оконный проем. «Лиза! – остановился в своем порыве Андрей. – Как же! Что же я наделал?!».

Только сейчас он понял всю серьезность ситуации. Молния ударила не просто в окно. Она, наверняка, пронзила его любовь и… Бах! Сверху раскинулись астры салютов, Андрей поднял голову и оторопел. Пролетела знакомая ворона. Бах! Слева грохнула дверь подъезда, и на улицу выбежали несколько человек. Медин молниеносно скользнул в кирпичную нишу между балконами первого этажа. В черном непроглядном треугольнике его не было заметно, зато он видел всех прекрасно. Люди громко говорили, жестикулировали, смотрели ввысь, указывали пальцами туда, где из слепого проема хлопали шторы. Хозяева машин оборвали вой сигнализаций и стали смахивать осколки стекол.

Что же это было? Андрей прислонился к сырой стене и зажмурился. В своем темном уголке он провалился во мрак, в котором все еще мерцала увиденная молния. Она разрезала внутреннюю сторону век, оставив после себя угасающий контур. Андрей несколько секунд смотрел, как он растворяется, представил наполненный болью взгляд Лизы, после чего открыл глаза. На него вместо его любви смотрели два желтых огонька. А-а!!!

Медин рефлекторно двинул ногой в сторону смотрящего. Мяу-у-у-у-у! Из ниши выскочила обезумевшая кошка и унеслась через освещенный двор во тьму. Сердце упало в живот.

– Андрей! – услышал он справа и увидел, как, озираясь по сторонам, идет к лизиному подъезду отец. – Меди-и-ин!

Мальчик вжался в холодный кирпич. Его сердце колотилось так, что, наверняка, его слышали те, кто праздновал Новый год за стеной. Отец прошел мимо, Андрей всмотрелся в его заострившиеся черты, – капитан выглядел испуганным.

– Андре-е-ей! – Медин-старший достал телефон и стал набирать номер. В кармане мальчика завибрировала трубка. Вот сейчас завоет из ниши рэпер Кекс. Иу-иу-иу! У Андрея перехватило дыхание, и он стал лихорадочно молотить по карману ладонями, понимая, что достать телефон уже не успеет. «Ая-я-яй…», – заиграло из куртки и оборвалось. Пальцы штырями вжали трубку в бедро. Отец обернулся и внимательно посмотрел на балконы.

– Андрей?

– Ииии-у, ииии-у, – во двор громоздко, растягивая сирену, завернула карета «Скорой помощи». Переваливаясь на замерзших колдобинах, она подъехала к толпе и медленно пропахала мимо на некрутящихся колесах, после чего остановилась. Капитан пробежался глазами по нише, где прятался Андрей, о чем-то подумал и пошел к «скорой». Врачи хлопали дверьми, стучали оборудованием. Навстречу им из подъезда выбежал в распахнутом халате лизин отец.

Андрею он показался каким-то нелепым и жалким в этот момент. Такой неприступный и всемогущий бизнесмен Васнецов в одночасье превратился в обрюзгшего толстяка с прилипшей на лоб прядью волос. Да еще и глупом халате поверх рубашки и брюк. Что-то злорадное шевельнулось внутри мальчика. «Почему теперь не смеешься, олигарх несчастный?», – вспомнил он мурлыкающий силуэт в золотистом проеме.

Ныне проем был подъездный, желто-грязный. В нем человек суетился, приглашал врачей проходить быстрее, усердно кланялся, колыхал махровыми полами. Когда последний медик прошел в холл, он ткнул его в спину, ошалело осмотрел собравшихся людей и поспешил внутрь.

– Я заплачу вам за молчание. Никакой прессы, умоляю, – толстяк пытался разглядеть лица медицинской бригады, когда они зашли в лифт и нажали кнопку «девять». Врачи не шевелились. Лишь посмотрели на Васнецова сверху вниз. В полутемной кабине их глаз не было видно.

– Назовите цену… – сглотнул бизнесмен.

– Эм… давайте посмотрим сначала, что произошло, – ответили врачи.

– Только не надо сообщать журналистам. Это совсем не нужно, – не отступал Васнецов.

– Для нас сейчас важно помочь человеку.

– Да, конечно… но, если вас спросят…

– Мы не будем ничего сообщать.

– Я надеюсь.

– Сообщат дежурные.

– Но…

Двери лифта открылись. Махровый вынужден был выйти, чтобы пропустить медиков. Они проследовали напрямую в распахнутую дверь квартиры. Здесь все было так же, как оставил Андрей – бетонные плиты на своих местах, лестничные перила стройными прутиками убегали вверх и вниз, свет ворсился из всех уголков прихожей. Не было, пожалуй, одного – атмосферы сокровенного любовного признания, витавшей здесь менее часа назад. Теперь пребывал разряженный воздух, позолота оттенков облупилась, обнажив бесчувственный гипс.

– Где больной? – спросил вошедший врач.

– Там, – растерянный и розовощекий Кабан указал на комнату Лизы.

Бригада, не останавливаясь, проследовала мимо темного холодного зала, в глубине которого тлел уличным светом праздничный стол. Шторы приведениями хлестали снаружи, затянув безмолвную печальную песнь. Еще более возбужденный Васнецов пробежал мимо, не обращая внимания на зал и пьяного Кабана.

Лиза лежала на своей кровати и была бледнее бледного. Сосредоточенный врач сел рядом у изголовья, его помощники стали готовить оборудование. Длинными пальцами медик зажал лизину кисть и, сверяясь с часами, замерил частоту пульса. Приоткрыл веки, осмотрел глаза, проверил давление и послушал дыхание. Еще раз проверил пульс на шее.

– Вы говорите, в нее попала молния? – с сомнением в голосе спросил он.

– Истинно, так и было, – закивал прилипшими волосами Роман Васнецов. – Хлопнуло ее об стену навзничь. Мы думали, что насмерть.

– Странно, – задумчиво сказал врач и осторожно провел рукой по лизиному телу. – Ожог ведь должен быть… А его нет.

– Но разве это плохо, доктор?

– Это хорошо, но я тогда не понимаю, зачем вы нас вызвали. Да еще и в праздник.

– Как?! Ведь молния…

– Гражданин Васнецов, – врач резко встал, – при всем моем к вам уважении… Имейте совесть! Ребята уезжаем.

– Но как?! – бизнесмен вдруг преобразился, и из халата полез бриони. – Что с дочерью?!

– Она спит.

– Что значит, спит?!

– То и значит: спит.

Врачи начали собирать оборудование.

– Нет, погодите! Такого не может быть…

– Уважаемый, – главный медик остановил рукой нападающего бизнесмена, – если вы все еще не хотите стать новогодним посмешищем в газетах, приведите себя в порядок и тоже ложитесь спать. В противном случае, за ложный вызов можно и ответить.

– В нее, правда, попала молния! – раздалось позади них. Это Илья Кабанов вмешался в разговор. – Мы все видели, спросите у наших гостей… И стекло… Неужели вы думаете, что это мы его разбили?

Поглядев на перекошенное лицо Кабана, врач хмыкнул. Потом снова бросил взгляд на безмятежную Лизу.

– В любом случае, я не вижу, чем мы можем помочь. Разве, что разбудить.

– Разбудить?!! – снова вскинулся лизин отец. – Что с моей дочерью произошло?! Отвечай!!!

– Любезный… уберите руки. С вашей дочерью все в порядке. Не знаю, что там в нее попало, но оно не принесло ей никакого вреда.

– Но как же стекло… Удар был такой мощности, что мы все ослепли, а когда прозрели… Лизонька лежала у стены без сознания.

Васнецовы волосы вдруг совсем поникли, и он зарыдал, сотрясаясь всем телом.

– Ну-ну-ну, – нашелся врач. Он обнял халат и положил его голову себе на грудь. – Будет вам. Хорошо, что хорошо.

Он подмигнул своим напарникам, и те стали тихо выходить на улицу, мимо Кабана, который смотрел на все происходящее с бутербродом и недоумением.

– Рекомендую вам сейчас выпить сто граммов и идти почивать. На пару с доченькой. Чтоб завтра проснуться в новом году бодрым и подтянутым, – врач уже повел Васнецова из комнаты, когда толстяк что есть силы вцепился ему в руки.

– Прошу вас! Я заплачу! Проверьте ее еще раз!

– Да что ж такое…

– Сколько?! Пять тысяч? Десять? Плачу двадцать! Только проверьте!

– Что вы на самом деле тут пили, уважаемый?

– Тридцать тысяч плачу!

Врач отстранился от бизнесмена и дико посмотрел на него.

– Ладно… мы ее заберем в стационар. До выздоровления. На все праздники.

– Очень хорошо! – Васнецов забегал в поисках кошелька.

– Парни! – доктор, вздыхая, вышел в коридор. – Носилки давайте! Диагноз не подтвердился.

Ииии-у, ииии-у, карета вырулила на центральную улицу, когда Андрей выглянул ей вслед из-за угла дома. Через цифры «03» он разглядел внутри машины медиков, лизиного отца и Илюху. «Что теперь? Куда они ее везут? В какую больницу?». Тут не угадаешь, надо проверять все и начинать с ближайшей. Андрей поглубже вдохнул новогоднего воздуха, выдохнул прошлогодний и помчался во весь опор.

Магазины пролетали яркими буквами, витрины – цветными бликами, машины – задорной музыкой и пестрыми огнями. Новый год несся вместе с Андреем через бесснежные улицы ночного города, хлопая подошвами по влажной плитке. Слева и справа в унисон рвались хлопушки, шутили шутихи, сыпались бенгальские искры и спирали серпантина. Люди искренне радовались мгновениям волшебной смены лет, торопились загадать желания, подвести итоги ушедшего года, махнуть на плохое рукой, а хорошее постараться не забыть. Но как же это сделать? Очень просто – рассказать о хорошем другу, с которым отмечаешь Новый год, или любимому человеку, с которым, наверняка, это хорошее связано. Вспомнить общие переживания, яркие буквы и цветные блики ушедшего года. Ведь у всех они были, стоит лишь покопаться в памяти. Ведь так?

«Наверно. У меня последний год – сплошные серые будни, – Андрей остановился передохнуть, в висках колотился бешеный пульс. Мимо проехала машина с открытым люком, из которого по пояс торчало голое тело и, размахивая флагом, кричало: «Ро-сси-я, Ро-сси-я!». – Любимый человек меня сегодня послал. Так что, вспоминать нечего, – Андрей отдышался и снова ринулся в путь.

«Новый год, чистый лист, надо все начинать вновь. Ловить счастливые моменты, радоваться удаче, хранить любовь. Вот только как хранить, когда уже ее разрушил? Что с Лизой? Жива ли она? Предчувствие подсказывает, что да. Откуда оно, предчувствие это? Ты знал, что молния необычная? Да, откуда-то знал. А что это за молния? Ну… это… я так решил. Прекрасно. Ты все, оказывается, решаешь в этом мире? Не все, но чувство есть, что что-то я могу. А может это совпадение? Что именно? Что свет потух, и взорвалось окно? Ну да. Возможно, тогда следующий год будет такой же, как прошедший, когда вспомнить нечего, и ничего не ждешь. А ты хотел бы вспомнить? Да, конечно! Смотри, быть особенным – опасная затея, ненужное внимание, зависимость от всех. С чего это вдруг? Ну, если ты герой, то надо всем помочь. Я – не герой, а просто обладаю чем-то. Понятно, и не герой, и хочется быть крутым. Нормальное желание! При этом от кошки сейчас едва не поседел. Ну это, правда, было что-то с чем-то».

Андрей остановился. Перед ним была больница, в которую привезли Лизу. Так просто? Как же я нашел?

«Вообще, она ближайшая из тех, что ты решил проверить», – подсказал ему внутренний голос, с которым Медин всю дорогу говорил.

«Да, вот та машина, кажется, – он проскользнул в открытые ворота, – по крайней мере, выглядит как та». «Скорая» стояла у входа в приемное отделение, в ней находился только водитель. Лизу, скорее всего, уже транспортировали в палату, а отец с Кабаном оформляли ее у дежурных. Когда Андрей подобрался к белым окнам приемного отделения, он убедился в правильности своих догадок.