Текст книги "Иллюстратор-2. Узел творения"

Глава 7. О том о сём…

В целом миролюбивый настрой демона ослабил напряжение, но, наученный опытом, я дал себе зарок: не верить ни единому его слову, что бы он ни говорил. Будучи воплощением лжи и лицемерия, Ботис всегда сумеет оправдаться.

С чего он и не замедлил начать – с оправдания.

– Да, Камаэль, раз от разу выполняя роль жреца, я приносил тебя в жертву, и кровь твоя – суть анимы живого бога – питала лотосы Пангеи, сохраняя вечную весну ангельских тел. Такова моя работа. Прости! На жреческой службе нет места жалости. Но это лишь внешняя сторона. Я не растратил воспоминания о былом, и в моём сердце теплилась надежда.

– На что? – спросил я, пытаясь угадать: лжёт он с тайным умыслом или попросту издевается.

– Я ждал, что ты полетишь!

Вероятно, моя смерть всё же имелась в планах демона, только способ он выбрал для этого весьма экстравагантный: рассмешить меня до смерти. И вправду, я едва не захлебнулся в истерическом хохоте над произнесённой им чушью. Одному небу известно, скольких усилий мне стоило прекратить смех.

А Ботис невозмутимо продолжал доканывать меня нелепостями:

– Да-да, каждый раз я надеялся, что ты взлетишь, раскроешь крылья и поднимешься ввысь с верхушки уродливого идола прямиком в небеса… и меня заберёшь с собой, как бывало.

– Зачем? – смеялся я. – Куда мне лететь?

Змей задрал голову и кончиком хвоста показал на крышку люка.

– За облака! Наверх, к Вере!

Волна безудержного смеха тотчас схлынула, словно сломалась, натолкнувшись на риф.

– Тебе, как никому другому, известно, что я давно не Иллюстратор. Я не способен ни летать, ни рисовать миры, – сказал я, понурив голову.

– Неужели ты думаешь, что я возвратился в Пангею лишь затем, чтобы служить жрецом у ходячих умертвиев?

«Что ты скажешь дальше?»

Я вопрошал змея взглядом, и он продолжал:

– Видишь ли, все миры Единого лотоса взаимосвязаны. Яд из Отстойника отравляет лотос изнутри, И Верхний мир снова коченеет, заграждая ледяным куполом истинный свет от всех миров и того, что ты когда-то написал для меня. Ты, наверное, успел заметить, как всё повторяется. Иллюстратор замыкает круг, и мир вращается по новой. Только это уже не колесо, а спираль, и этот виток хуже прежнего.

– Напрасно ты покинул свой дом. Ничего не изменить, – устало откликнулся я.

– Я покинул дом ради тебя. Ты слыхал предание о Герое?

– Слышал… Когда слушал тебя твоими же ушами. Ты вещал кукольному королю, что герой явится с болот и уничтожит драгоценное поле лотосов, и тогда придёт конец неиссякаемой молодости ангельских тел.

– Я знаю больше! – воскликнул змей, сделав многозначительную паузу.

Не сказать, что он сильно заинтриговал меня, но сделалось любопытно. Словно опасаясь, что сакральное просочится сквозь стены, Ботис прошипел на полтона ниже:

– Герой не только уничтожит рассадник лотосов Пангеи. Он разрубит Узел творения, коим связаны все на свете души. Узел удерживает аниму, заставляя рождаться вновь и вновь и жизненной силой питать сердце Единого лотоса, который один узурпировал право на благодатный свет. Узел разорвётся, и души станут свободны: каждая из них сможет воспарить ввысь, к свету, минуя оковы лотоса.

– Это написано в Книге Света?

Змей скривился в подобии улыбки.

– Книга Света – святая ложь Иллюстратора. Её читают тени, чтобы быть. Пророчество об Узле творения записано в Книге Тьмы – самой правдивой из всех книг!

– Одного не пойму, Ботис: при чём тут я?

– Я видел, на что ты способен. Уверен: Герой – это ты!

Сквозь узенький просвет вверху ветер пустыни крошил песчаную пыль, и та оседала на моих плечах, как оседала и раньше. Но теперь она ложилась тяжестью. Верно, всё повторялось сызнова. Сагда, с которым меня свела судьба в тюремной башне, видел во мне того, кто с помощью Кисти способен вернуть к жизни его умершего сына. Так же теперь демон, предатель и лгун полагался на мои силы, и как тогда я не был готов взвалить на себя этот груз, так не был готов и сейчас.

– Если Герой – я, о ком ты так настойчиво вещал в тронном зале?

Змей выдохнул устало, раздувая в стороны налетевшую пыль.

– Я должен поддерживать легенду, чтобы всё шло своим чередом. Кто сказал, что убийца, объявившийся на Срединных болотах – Герой? О том говорит лишь страх, и я вторю страху, умножая его. Так я расчищаю путь настоящему Герою.

– Выходит, ты лгал?

– Тебя это удивляет?

– Так или иначе, вынужден тебя огорчить. Навряд ли я оправдаю твои надежды, – нашёлся я с ответом после минуты тишины. – Герой придёт со Срединных болот, так ведь? Где болота, а где я?..

– Погоди! Только не говори, что собираешься провести в этой яме всю жизнь! Я вполне допускаю, что тебе ещё представится случай побывать на Срединных болотах Пангеи.

– Может быть… – сказал я примирительно, хотя в своём уме уже занёс Срединные болота в список мест, куда я точно ни ногой.

– Пускай ты и не полетел, но ты совершил удачный побег, – продолжал разглагольствовать змей.

– Удачный?! Издеваешься?.. – возмутился я, оглядываясь на стены.

– Прости. Не подумал, – сконфуженно поправил себя Ботис. – Зато ты не дал отрубить себе голову и с лёгкостью пересек границы миров, не так ли?

Не удостоив Ботиса ответом, я задумался о насущном.

– Ты поможешь мне бежать? – спросил я.

– Я бы рад, но пока не придумал – как. Предположим, я вытащу тебя через свой подземный ход, но… когда пропажу обнаружат, тебя задушит ошейник. Для начала неплохо бы избавиться от него.

– Ты знаешь, как это сделать?

Змей с сожалением покачал головой.

– Тогда что ты тут делаешь?

Во мне снова закипали обида и злость.

– Я уже говорил: объясняюсь и ещё… хочу спросить с тебя… – медленней обычного проговорил Ботис. – Зачем ты притащил меня с собой в мир теней? Мне вольготно было в человечьем теле. А теперь… Я разделился: бренное тело Сагды покоит немилостивая земля Пангеи, а я змеем корчусь здесь.

А ведь и правда: зачем? О чём я думал, цепляясь за него мёртвой хваткой? О чём думал я, увлекая демона за собою в тень?

– Наверное, – произнёс я с толикой сомнения, – без тебя, неразлучного моего демона, моя тень не была бы… – мне долго не удавалось подобрать подходящее слово, – …целостной, – сказал я, поставив точку.

– Получается, я разделился надвое, чтобы собрать тебя воедино?

– Выходит, так.

– Выходит, ты мне должен!

Я гневно хлестнул демона взглядом.

– Должен! За то хотя бы, что я не зря лишился мира и семьи!

– И что, по-твоему, я тебе должен? Как видишь, немного я могу предложить. Говоришь: верил, что я смогу взлететь?.. Наверх, к Вере, говоришь?.. Вряд ли она обрадуется моему преображению. Захочет ли видеть?

– Её Кистью написана Книга Света, из-под её пера рождаются миры. Уверен: она знает, в каком из них бьётся сердце Единого лотоса. Вера ждёт Героя, и ты придешь.

Я не должен верить. Не это ли я обещал себе? Демон лжёт, всегда лгал. Но, чёрт возьми, как же хочется иногда просто верить, вопреки здравому смыслу, логике, выстраданному опыту – всему, к чему настойчиво взывает разум! Да в конце концов, так ли уж важно, лжёт он или нет? Вера есть и небо есть, вне зависимости от истинных мотивов демона. Я оживился. Кровь разгонялась быстрее. Иначе я взглянул на бывшего жреца – не палача, предателя, а проводника к пока что туманной, но уже обозначенной на горизонте цели.

– С чего ты вообще взял, что Вера признает во мне Героя?

– Я читал Книгу Света… – утомлённо растягивал слова Ботис. – Так себе чтиво… обрывки дневников, несвязные нагромождения метафор, непонятных символов. Я позже понял: Иллюстратор намеренно утаила смысл от посторонних глаз, чтобы лишь тот, кому на самом деле предназначено послание, узнал призыв и встал на путь. Единственное, что помимо пророчества о Герое никак не зашифровано в книге, – тут и там встречающееся упоминание прекрасного ангела Вечной Весны. Сложив два и два, мы получаем Героя в твоём лице.

– Значит, я непременно должен взлететь? Другого пути нет?

– Значит, должен. Если только не смастеришь лестницу в небо, – усмехнулся Ботис, высветив острый белый клык.

– Для начала сделай одолжение, принеси поесть!

Продиктованный голодом прозаичный итог нашей судьбоносной беседы принудил змея незамедлительно действовать.

– Будет тебе еда, – сказал он перед тем, как ретировался обратно под землю.

* * *

Тем временем в необозримом поднебесье за мутным дымчатым заревом кошка ждала возвращения хозяйки, – Вера была уверена в этом, потому что привыкла видеть Кьяру рядом, как и в том, что Кьяра признаёт в ней хозяйку. Тем отчётливей и сильней её охватила растерянность, когда, опустившись на землю и сложив крылья, она не застала Кьяру. Лишь луговые травы мерно качались, проявляясь в лунном свете ночи.

«Не дождалась. Убежала, как обыкновенная кошка, – сетовала Вера, жалуясь набиравшему силу ветру. – А впрочем, чему удивляться? Скучая, часами мурлыкать при луне, считая колосья в безлюдном поле, – то ещё удовольствие! Кьяре следовало сбежать раньше… Обыкновенная кошка!» – повторяла Вера, незаметно для себя самой роняя слёзы на сумрачный луг, в тоске по давно ушедшему, необыкновенному, способному удивить.

И она продолжала идти – назад не было пути. Она шла на встречу с Героем.

По сути дела, это была не совсем встреча. Скорее, Иллюстратор созерцала расчехлённый движением Кисти образ бунтаря, будущего воина, которому, по преданию, суждено уничтожить Узел творения. Она наблюдала за ним и, проанализировав изменения, произошедшие со времени их последней «встречи», осталась довольна. Совсем недавно неискушённый, пустой, теперь в нём ощущался живой огонь, точечными пульсациями проникавший внутрь его кокона, подсвечивая его изнутри. Герой оживал, сам страшась своей пробуждавшейся природы. Как и предвидел Князь Сияний, он жадно вбирал силу проросших зёрен с благодатной почвы, засеянной семенами дурной славы.

И в мире теней говорили о нём, о Герое, прикормленные слухами старцы…

Глава 8. Идущий за звездой

Трещал костёр, бросая звёзды искр, – ни один мускул не дрогнул на лице старейшего из старейшин, Джаббара, а если и дрогнул, всё равно никто бы не заметил под недвижной вековой статикой кожи, ороговевшей от времени и ожогов солнца. Он слушал, что говорил другой, с застывшей маской ненависти и злобы:

– На дальних рубежах неспокойно. Слуги доносят, в горах объявился дракон. На огромных крыльях он пролетает над головами, и чудище – не тень!

– Чушь! – Джаббар остановил брата. – А если нет, рано или поздно объявится, и мы засвидетельствуем его тень, как дóлжно.

– Уже свидетельствовали, – с обидой проворчал Аббас. – Не очень-то мы преуспели со змеем, которого извлёк Странник Камаэль! Нашли мы на него ошейник? И на дракона не найдём.

Джаббар устало опустил глаза.

– Драконы… змеи… Не сейчас. Есть забота поважнее! Под барханами мёртвая земля кишит слухами… Герой Срединных болот прикоснулся к силе, – произнёс старец, и ниже склонились к земле его тяжёлые веки под звёздным шатром ночи.

– Он пробует силу, приумножая смерти, – сказал Аббас, напряжённо всматриваясь сквозь щели зашторенных глаз в непроницаемое лицо главы Свидетелей тени. – Скоро он обрушит её на королевство Пангеи. Король падёт, поле лотосов сравняется с землёй. Свидетельствовать станет нечего.

Джаббар за поясом нащупал трубку, не спеша закурил, медленно выпустил дым и лишь затем распахнул веки. Провожая взглядом тонкую струйку дыма (подхваченная ветром, она таяла в непроглядной ночи), он произнёс:

– Как пророчит Книга Света, для восхождения Герою недостаточно владеть силой. К полю лотосов его направит разум, указующий цель и определяющий смысл. И важнейший из трёх компонентов – воля: решимость к действию согласно задуманному плану без сомнений и сожаления. Пока он безумный дикарь, удовлетворяющий инстинкты, а изгои, кого он призван защитить, боятся его, – время есть.

Время… Третий старец, Ихсан, слушал вполуха. Он привык уходить в себя – братья всегда решали без него, и он не противился: к чему? Они ведь так хотели решать, а он – нет. Не решать, не покорять, не властвовать стремился он, а знать, но в стремлении этом за отданные разным мирам и тлену века так и не преуспел. А время шло. «Время» – слово, брошенное в беседе Джаббаром, уносило Ихсана в далёкие, незапамятные дали пустыни иной, где светило живое, первозданное солнце, и барханы и люди отбрасывали тени, не становясь ими взамен.

Шёл век Золотой Обезьяны, век вероломства и падения человека. Шёл десятый год Неизвестной войны между двумя разобщёнными Королевствами Северной и Южной Пангеи. Неизвестной, потому что никто не помнил, кто и зачем её начал и что послужило поводом. Знали: Север воюет с Югом, и никто не хотел уступать. Народ пустыни не сражался в войне, но находились те, кто переправлял через дюнные поля отрядам южан воду и припасы.

Ихсан, совсем юный, не успевший толком отрастить бороду, днём ходил за старшими братьями, погонщиками верблюдов, а ночью незаметно покидал их, по обыкновению занятых беседами о том, как бы поскорее выйти из-под опеки зажиточного владельца караванов по имени Мардук, на вырученное золото приобрести верблюдов и водить по пустыне свой караван, не делясь прибылью с алчным богатеем.

Ихсан оставлял братьев у ночного костра и удалялся к песчаным горам, кочевавшим у лагеря вместе с ветром. Садился на холодный песок и часами смотрел на звёзды, особенно на ту, что сияла ярче всех, восхищая совершенной геометрией линий. Он думал: войны рано или поздно закончатся, уйдут караваны, и Мардук, и он сам, и братья уйдут, затерявшись в вечности, а звезда по-прежнему будет сиять, не замечая всего, что ушло, как не замечает она то, что есть и было. Глядя на звезду, юноша словно прикасался к самой вечности, единился с ней, и это чувство, сродни сговору тайных влюблённых, будило в его душе неизмеримый восторг от сопричастности к чистому, иномирному таинству, невыразимому и бесконечно прекрасному.

В ту ночь его звезда на фоне других выделялась резче обычного. Он заворожённо созерцал, как из самой её сердцевины во все стороны раскинулись ослепительные лучи, спустя минуту-другую звезда заискрилась в быстром танце молниеносных вспышек: то загоралась ярким огнём, то, будто выбившись из сил, гасла, становясь почти неразличимой бусинкой. В один момент бусинка упала с неба, растворившись в его черноте.

Это явилось для Ихсана сильнейшим разочарованием в жизни – много сильнее тягот, что готовило ему будущее. Ничто не вечно. Он слыхал об этом. Так говорили жрецы. Но понял только сейчас, наблюдая исчезновение далёкой звезды. И знание это стало частью его личного, пережитого, неисчезающим следом запечатлелось в опыте ума. Со взрослением знание не забылось, а лишь жаждало быть дополненным переживаниями нового опыта.

А пока мальчишка возвращался в лагерь, размышляя о том, было ли исчезновение звезды её смертью.

Внезапно в протяжном завывании ветра он различил стоны. Ихсан узнал голоса и ринулся вперёд что было сил.

Поздно. Посреди пустого лагеря, где на месте порушенного шатра стоял, кривясь, одинокий шест, корчились от боли братья: у среднего брата, Аббаса, был вспорот живот; у старшего, Джаббара, окровавленная кисть держалась на честном слове. Рядышком, вылупив глаза, стоял старый тощий верблюд. Ни груза, ни остальных верблюдов не было видно – насколько хватало глаз.

Выяснилось, что ночью шайка разбойников напала на караван, забрав не только вверенные Мардуком товары, но и запас воды.

Дальше Ихсан помнил безумие и мрак. На полудохлом верблюде он вёз раненых, истекавших кровью братьев через пески – необозримые волны жёлтых дюн. Под палящим солнцем песок жёг ноги. Ихсан рассёк ступни, но продолжал идти. Он то и дело падал в обморок от зноя и жажды, но шёл. Сухие ноздри вдыхали кровь, в потемневших глазах стояли образы обугленного на солнцепеке мяса. Он должен был сотню раз пасть, сотню раз сдаться смерти, но шёл.

Что вело его? – Он задавался этим вопросом позже, вспоминая, как в слепой горячке передвигая рваные ступни, думал о той упавшей звезде: нет, не умерла она – истинный свет вечен, – а лишь исчезла из виду, ушла в тень. И он дал себе зарок: если выживет, будет искать ту звезду и непременно найдёт, даже если на поиски уйдёт жизнь.

И он пересёк пустыню с ранеными братьями и старым верблюдом, который рухнул замертво у богатого шатра торговца Мардука. Узнав, что лишился каравана, Мардук лютовал, едва не порешив болезных на месте. Но торговец был истым дельцом и, оставив эмоции, призвал людей со стороны свидетельствовать долг.

И стали изувеченные братья должниками Мардука, остались должны и после того, как поправились. И когда торговец явился к ним истребовать долг, им нечем было платить и отдавать тоже было нечего, ибо имущества у братьев не имелось. Вот и пришлось им троим примерить ошейники рабов, гонять караваны Мардука уже безо всякой платы, за одежду и скудное пропитание.

Скверная вышла жизнь. А после смерти ещё сквернее – Отстойник. Убийственный свет возродил их из тлена. Но куда им, немощным старцам, было успеть на раздачу павших с неба тел?.. Вместе с остальными изгоями их отправили доживать дни на болота. Там, в зарослях тины, умирающему Джаббару открылась дверь: рабский ошейник, точь-в-точь как был у него, держался на плаву и против всякого естества не тонул. Это был отпечаток их мрачного прошлого, тень, но, разумеется, Джаббар не подозревал о том.

Он показал диковину братьям – дверь распахнулась и для них. Все вместе они отошли в тень, где им открылся целый мир. В нём они заново обрели себя и стали его первыми архитекторами, свидетельствуя собственные тени. Ихсан без сомнений шагнул за старшими, но следовал он не за ними, как когда-то в пустыне, а за звездой, помнил: звезда отошла в тень – отошёл в тень и он.

Для Джаббара и Аббаса мир теней открывал безграничные возможности для претворения в жизнь мечтаний далёкой юности о свободе и независимости. Они научились воссоздавать предметы из памяти ушедших, хоронили себя в песчаных барханах и восставали спустя ночь, впитав отпечатки загробного мира. Трое старейшин свидетельствовали собственные тени и продолжали свидетельствовать тени путников, забредших через новые двери, распространяли экспансию на каждую пришлую тень – живую или предмет.

Провозгласив свободу высшей ценностью, перво-наперво Свидетели тени воссоздали не что иное, как самое воплощение ограничений и принуждения – ошейник раба. «Свобода бесценна. Мы, как никто на свете, успели убедиться в этом ценой времени, проведённого в неволе. И потому не можем позволить себе роскошь рисковать с таким трудом обретённой свободой в угоду желаниям каждого пришлого», – говорил Джаббар. Аббас поддакивал, прижимая к сердцу чётки-повод, а Ихсан по обыкновению молчал, думая о звезде. Он был уверен – тени скрывают её отпечаток, и до боли напрягал зрение, вглядываясь в ночное небо за утренний туман, искрящее золото песков, надеясь отыскать доказательство негасимой красоты и чистоты первозданного замысла всего сущего.

И он почти нашёл… Думал, что нашёл, когда на изломе дюн его утомлённый созерцанием мёртвых теней взгляд задержался на искрящихся под полуденным светом песчинках: издали их сияние походило на блики гладкого металла остроконечной формы. У Ихсана закружилась голова от восторженного предвкушения – такой волнующий момент: а вдруг та самая звезда, вожделенный плод его вековых поисков, нашла приют на гребне песчаной дюны? Он устремился вперёд, превозмогая волнение, а тут, как назло, разгулялся ветер, поднимая золотую пыль, он застил глаза, и предмет ускользал из виду, но затем появлялся вновь.

Ихсан подошёл уже совсем близко, когда разбушевавшиеся пески вытолкнули на поверхность гребня блестящую вещицу, затем швырнули её прямо на раскрытую ладонь Ихсана.

На мгновение старец опечалился – ведь это была не звезда, да и не могла звезда быть размером с ладонь, даже будучи тенью.

А кисть могла. Находкой была кисть, какой художники пишут картины. Ихсан присмотрелся к находке и понял вдруг, что рано предался унынию. Несмотря на продолжительное пребывание в песках, кисть выглядела безупречно чистой, более того, её ворсинки сияли чистейшим золотом. Но подлинная ценность находки для ищущего сердца старца заключалась в схожести природы её сияния с блеском далёкой утраченной звезды – их будто бы коснулся единый благодатный источник, навеки запечатлённый в окружающем их ореоле.

Ихсан догадывался, кому могла принадлежать Кисть, так как, в отличие от своих братьев, читал в Книге Света не главы, а заметки на полях, что оставила неизвестная прорицательница: заметки, посвященные её утраченной любви к Камаэлю, художнику, свалившемуся с неба, чтобы обрести крылья и отворить врата для нисхождения убийственного света. Сомнений не оставалось – то была его Кисть. И теперь, слушая вполуха совещавшихся братьев, он прятал её под плащом, всё ещё не решив, что следует делать с нечаянной находкой.

А братья меж тем решали своё: как лучше использовать имевшееся в запасе время.

– Уничтожим Героя, пока он не собрал армию и не достиг поля лотосов! – решительно произнёс Аббас, и под каменной коркой его лица проступали трещины, отвечая движению лицевых мышц.

Джаббар сквозь облако дыма, выпускаемого трубкой, сделал рукой останавливающий жест.

– Радикально и трудновыполнимо. Тебе не хуже меня известно, что никто из мира теней не в состоянии и свечной фитилёк погасить в Пангее.

– Никто, кроме Странника.

– Камаэль, Странник – не убийца. Это первое. Во-вторых, Герой пригодится нам здесь. Мы отправим за ним Странника. Он приведет Героя, а мы свидетельствуем его тень.

При этих словах в сжатом кулаке Джаббара обозначились полупрозрачные нити, отходящие от костяных чёток. Когда он обмотал их вокруг запястья, получился повод.

– Что скажешь? – неожиданно Джаббар обратился к молчаливому Ихсану.

– Ты собираешься надеть на Героя ошейник? – спросил тот, отвлекшись от своих дум.

– Иначе никак. Его сила нуждается в контроле. И Странника пора испытать в деле. Засиделся наш тёмный ангел…

– Позволь, я поговорю с ним! – вызвался Аббас. Его ладони в затвердевших от ожогов солнца рубцах непроизвольно сжались в кулаки.

Искоса поглядывая на руки среднего брата, глава старейшин сказал:

– Ихсан потолкует с Камаэлем. Или же… им обоим найдётся о чём помолчать.

Ихсан тут же вскочил как ошпаренный – нет, мчать стремглав посреди ночи выполнять наказ Джаббара в его намерения не входило, просто спрятанная под плащом Кисть внезапно обожгла бедро, вероятно… Или показалось… Так или иначе, задерживаться у костра он долее не собирался.