Текст книги "Случайная жертва"

10

В два часа дня я вышел из больницы. У меня болели такие части тела, о существовании которых я даже не подозревал, поэтому шагал я очень медленно и первым делом поймал такси. Водитель оглядел меня и заявил, что главная проблема нашей страны – это шайки вооруженных ножами юнцов, которые околачиваются в ночных клубах. Завершив свой пятнадцатиминутный доклад о молодежной преступности, он сообразил, что так и не узнал, что со мной случилось.

– Я работаю в зоопарке, – сказал я. – Разнимал двух жирафов. Обычно они ведут себя очень спокойно, но во время гона слетают с катушек.

После этого объяснения в салоне настала тишина, длившаяся, пока мы не добрались до улицы Мапу. Я пошел домой и кое-как принял душ. Потом сел в «Вольво» и поехал в полицию – забирать свое заявление.

Кравиц ждал меня у входа. На этот раз мы обошлись без нежных дружеских прикосновений. От гнева подбородок у него подрагивал. Мы молча прошествовали по коридору следственного отдела. Я попал сюда только во второй раз, поэтому с любопытством озирался. В те дни, когда я еще носил синий полицейский мундир, следственный отдел сидел в старом здании на улице Дизенгоф. Окна допросных выходили на соседнее здание, и мы вечно боялись, что какой-нибудь ловкий адвокат снимет там комнату и будет нас подслушивать. Теперь же некто, выложив 40 миллионов шекелей, построил на улице Саламе чудище из бетона и стекла, и блюющие наркоманы могут наблюдать в нем свое отражение.

В кабинете Кравица уже сидели: Барракуда из прокуратуры, на сей раз в темно-синей юбке, старый следователь-марокканец Асулин, которого я знал давным-давно, и еще один, помоложе, похожий на чокнутого айтишника в пестрой футболке. Кравиц никому не дал и рта раскрыть.

– Где кассеты? – с порога рявкнул он на меня.

– Какие кассеты? – спросил я.

Ровно через секунду я понял, о чем он. Кравиц направился было к своему креслу, и Барракуда уже сделала шаг в сторону, пропуская его, но он передумал и остался стоять лицом к лицу со мной.

– Я рассказываю тебе о кассетах, – пролаял он, – а сутки спустя они исчезают из хранилища!

Я оторопел и, в свою очередь, разозлился.

– Ты доставал кассеты из сейфа?

Доступ к хранилищу есть у половины отдела. Я легко представил себе, как они устраивают премьерный показ со мной в главной мужской роли. И, хуже того, с Софи – в главной женской.

Барракуда решила, что пора вмешаться:

– По закону улики нельзя хранить в чьем-то сейфе. Суд должен иметь к ним свободный доступ. – И, поскольку я молчал, ядовито добавила: – Я, конечно, понимаю, почему для вас было так важно, чтобы кассеты исчезли.

В ответ я пробормотал нечто нечленораздельное, из чего при желании можно было выловить такие выражения, как «идиотка несчастная» и «отсосала у Кравица». Курс моих акций среди присутствующих явно скакнул вниз.

– Джош, ты что? – сказал Асулин.

Из чего я заключил, что он не до конца присоединился к силам противника. Айтишник засмеялся, а Кравиц чуть не подпрыгнул от злости.

– Ты вернешь их сюда в течение часа, – взвизгнул он, – или я тебя арестую.

– За что конкретно? – поинтересовался я. – Я их не крал.

– Конечно, крал! Ты единственный, кто о них знал.

– Не считая твоей следственной бригады.

– Значит, ты утверждаешь, что не крал кассеты?

– Именно так.

– Я тебе не верю.

Что-то между нами сломалось. Что-то личное, что касалось только нас двоих. Барракуда продолжала трындеть что-то угрожающее, но я ее не слушал.

– Ты мне не веришь? – спросил я Кравица.

– Нет.

– Я тебе когда-нибудь врал?

– Все когда-нибудь случается в первый раз.

На минуту наступила тишина. Даже молодой айтишник понял, что разговор вышел далеко за рамки проблемы с пропавшими кассетами. Мне хотелось ответить ему какой-нибудь убийственно едкой фразой, но весь мой словарный запас сконцентрировался в одной черной точке, нацеленной Кравицу прямо в грудь.

– Иди на хрен, – сказал я, – вместе со своей полицией.

Я развернулся и вышел из кабинета. Прохромав через коридор, я на пять минут задержался в сверкающем холле, чтобы забрать заявление на нападение русских. Дежурная за стойкой убеждала меня не делать этого, но я молча расписался на бланке, подвинул его к ней и покинул здание. Никто не пытался меня остановить.

Направился я не к машине, а к ресторану «Маргарет Таяр» и занял столик на нависающей над морем веранде. В 1988 году я был одним из 784 «умников», голосовавших на выборах в кнессет за мужа его владелицы – Виктора Таяра. Остальные пять миллионов избирателей, по-видимому, не усмотрели прямой связи между будущим демократии и умением готовить кебаб из тунца с тхиной.

Маргарет, как всегда, сидела у входа в ресторан с пластиковой миской соленой бамии на коленях. Она скользнула по мне взглядом, и вскоре у меня на столике появился холодный лимонад с мятой и каплей арака. Я провел на веранде почти два часа, уставившись на море. За мной охотились громилы Кляйнмана, против меня ополчилась полиция, я искал пропавшую сестру-близнеца, мою любовницу только что взорвали, и я потерял лучшего друга. Идеальное время, чтобы гонять балду.

Когда закатное солнце коснулось поверхности моря, я достал мобильник. Два голосовых сообщения. Первое – от адвоката Генделя. Он приглашал меня к себе в офис, чтобы я получил расчет: «Я сегодня допоздна. Приезжайте, когда вам будет удобно». Второе – от Элы. Она интересовалась, как у меня дела.

Я заплатил за лимонад и поехал к Азриэли-центру. Секретарша Генделя, на лице которой застыло выражение, говорившее «мне не так много платят, чтобы торчать здесь в такой час», без возражений пропустила меня к нему. На вешалке болтался пиджак от Армани, похожий на уснувшего часового, но сам Гендель был бодр и благоухал хорошим парфюмом. Я выглядел бы не хуже, если бы зарабатывал 300 долларов в час.

– Это ужасно! – На протяжении первой минуты нашей встречи он повторил это три раза, имея в виду случившееся с Софи. Я с ним не спорил. Затем он наконец поинтересовался, что у меня с лицом.

– Кляйнман, – выдал я укороченную версию. – Напустил на меня своих псов.

– Вам следовало довольствоваться ролью ее охранника, – невозмутимо прокомментировал Гендель.

Я снова вспомнил Джо из Новой Зеландии. Кажется, только он не знает обо мне и Софи. Надо бы черкнуть ему открытку.

– Мне нужно поговорить с Кляйнманом, – сказал я. – Передайте ему, что я хочу с ним увидеться.

К моему удивлению, он рассмеялся. Не дежурным смешком, а весело и раскатисто, во все тридцать два зуба, прошедших дорогое отбеливание. Отсмеявшись, он взял со стола и протянул мне чек. На мое имя. На всю сумму, причитающуюся мне до конца месяца. Плюс двадцатипроцентный бонус. Я перевел взгляд с чека на Генделя.

– Это должно было вас убедить, – объяснил он.

– В чем?

– Встретиться с Кляйнманом. Я был у него сегодня. Он хочет, чтобы вы пришли. Я говорил ему, что ничего не выйдет. Нельзя сначала подсылать к человеку своих головорезов, а потом приглашать его на дружескую беседу.

– Так вы знали, что он подсылал ко мне своих людей?

– Он мне рассказал.

– Как мило.

– Что именно?

– Конфиденциальные сведения, полученные адвокатом от клиента. Иначе вам грозило бы обвинение в утаивании от полиции важной информации.

Он больше не смеялся:

– Что-то я не заметил, чтобы вы вернули чек.

Я как можно медленнее убрал чек в бумажник. Даже не думай вздрогнуть, мысленно приказал я своей руке. Один намек на дрожь, и я заменю тебя пластиковым протезом.

– Как мне попасть в тюрьму? – спросил я.

– Он сказал, это ваша проблема.

– Я не состою в вашей группе юридической поддержки?

– Нет.

– Почему?

– А вдруг встреча обернется неудачей?

Логично. Если назавтра меня найдут поделенным на неравные части и выяснится, что пропуск мне выписал Гендель, ему придется ответить на массу неприятных вопросов.

– А если это он ее убил? – задал я вопрос.

– Он говорит, что нет.

– Это только слова. Но мы оба знаем, что это наиболее вероятно. Что вы станете делать, если он признается, что прикончил хорошую девушку, которая никому не причинила зла?

– Брошу адвокатуру.

– Ага. Хрена лысого. Вы слишком любите деньги.

Эту фразу я произнес на ходу, направляясь к двери.

– Что ему передать? – спросил Гендель сочувственным тоном, из чего я вывел, что он все еще испытывает ко мне некоторую симпатию.

Я и не подумал утруждать себя ответом.

Спускаясь на лифте с 32 этажа на подземную стоянку, я размышлял над решением вновь возникшей проблемы. Выход напрашивался сам собой, и я позвонил Чику.

– Прости, что не рассказал тебе о сыне, – выдавил он. – Он работает под прикрытием с того дня, как демобилизовался из армии.

Я ответил, что не в обиде, но мне нужна услуга от его старых друзей из службы исполнения наказаний. Он слушал меня терпеливо, не перебивая.

– Чик, – добавил я. – Если ты расскажешь о нашем разговоре сыну, ему придется поставить в известность Кравица.

– Я думал, ты сам ему расскажешь.

– Не в этот раз.

– Он все равно узнает, что ты был у Кляйнмана, – заметил Чик.

– Постфактум.

Он заколебался. Чик не любит ни во что вмешиваться, но сейчас ему было трудно удержаться.

– Что между вами произошло?

– Кассеты, которые снял Гай, исчезли из хранилища.

– И он думает, что это ты их украл?

– Да.

В трубке воцарилось молчание.

– Тогда он идиот, – наконец прервал его Чик. – Ты ни за что не подставил бы друга.

Я даже не пытался объяснить себе, почему от этих слов у меня сжалось горло. Похоже, Чик понял, что со мной, потому что быстро проговорил, что перезвонит, и положил трубку. На стоянке я, как обычно, потратил десять минут на поиски своей машины. По-моему, тот, кто проектировал этот лабиринт, сидел на экстази. Свой «Вольво» я нашел на третьем уровне 12-й голубой зоны и почувствовал себя так, словно выиграл в рулетку. Прежде чем я тронулся с места, меня посетило философское озарение: когда тебя несправедливо обвиняют, тебе хреново.

11

Расследование – любое расследование – состоит из кратких приступов активности, в перерыве между которыми ты должен сидеть, сунув ладони под мышки, и ждать. По этой причине частные детективы всегда ведут больше одного дела за раз, чтобы не сойти с ума от ожидания. Сидя в машине, я решил заняться делом Элы и спустя пятнадцать минут уже давил на дверной звонок Кейдара Неэмана. Он открыл мне, одетый в свой обычный наряд: обрезанные по колено армейские брюки, вьетнамки и застиранная футболка.

– Что-то волос у тебя совсем не осталось, – сказал я вместо приветствия – не для того, чтобы его поддразнить, а ради создания позитивного настроя. Кейдар начал лысеть лет в двадцать, но, к его чести, отчаянно сражался с этой напастью. Нет такого средства, которое он бы не испробовал на себе, включая кремы на основе пассифлоры и авокадо. Не то что бы это ему помогло, но пахло от него интригующе.

– Ваше величество! – с воодушевлением воскликнул он. – Чем обязан?

Три года назад я поймал его на мошенничестве в одной из компьютерных фирм Герцлии, настоял на его увольнении и тут же нанял сам. Мои познания в компьютерах весьма ограниченны: я знаю, что в интернете есть фотографии обнаженных девушек по имени Вероника, до которых надо уметь добраться. Кейдар живет в совсем другом мире, где температура не поднимается выше 17 градусов по Цельсию, а на 19-дюймовых мониторах бегут строки из зеленых букв, смысл которых понятен только ему. Однажды я попросил его объяснить мне, что они означают. «И пытаться не буду, – с театральной серьезностью сказал он. – Это доступно только гениям».

Следом за ним я зашел в квартиру.

– Хочешь диетической колы? – спросил он.

Я взглянул на него с подозрением: шутит, что ли? Кейдар примерно моего роста, но такой тощий, что его можно по факсу пересылать. Он положил себе на живот белую ладонь:

– У меня пузо появилось.

Я поймал себя на том, что мне очень хочется ему двинуть. В моей табели о рангах худые люди, жалующиеся на лишний вес, находятся где-то посередине между канализационными крысами и любителями караоке.

– Ладно. – Он поспешил усесться в свое кресло. – Что надо?

– Что ты знаешь об усыновлении?

– Немного, – ответил он. – Хотя в детстве думал, что я приемный.

– Почему?

– Ты видел моего отца? – печально спросил он. – Второго такого дурака свет не видывал.

– А чем он занимается?

– Профессор Тель-Авивского университета, – без тени иронии ответил Кейдар. – Преподает математику.

– Я разыскиваю сестер-близнецов, которые родились в мае 1971 года. Одна из них исчезла.

– А номер удостоверения личности первой есть?

– Есть.

– Он мне понадобится. Ты есть хочешь?

Только после этого вопроса я понял, что действительно проголодался.

– Иди на кухню. Найди там что-нибудь. Мне нужно несколько минут.

Не дожидаясь ответа, он прилип к монитору. Я пошел на кухню и открыл холодильник. Он был забит диетическими продуктами, по большей части изготовленными из чего-то вроде пенопласта. Они навели меня на мысли о Софи. О том, что мне было ради кого худеть. Я достал трехпроцентную брынзу, разложил на трех кусочках диетического хлеба, а сверху украсил ломтиками помидора. На вкус получилось так же отвратительно, как на вид. Дожевав, я пошел в туалет и обнаружил на полу электронные весы. Встал на них и увидел цифры – 95,5 кг. Минус те полкило, которые я только что съел. Господи, надеюсь, у меня не анорексия.

Я вернулся в гостиную, или в серверную, или как там Кейдар ее называл, и начал смотреть, как он занимается своей черной магией. Спустя десять минут он процедил: «О’кей», нажал на клавишу, и я услышал, как заурчал стоящий рядом принтер. Кейдар с важным видом повернулся ко мне.

– А правда, когда ты сидишь, сразу видно, что ты поправился, – с порога заявил я.

Он стоически пропустил это замечание мимо ушей, взял два распечатанных листа и уставился в них.

– Во-первых, – сказал он, – они существуют.

– Кто?

– Твои близняшки.

– Как ты узнал?

– Они родились в Тель-Авиве, – немного обиженным тоном начал читать он, – в больнице «Ассута», у Бетти и Стефана Норман и были зарегистрированы в отделе министерства внутренних дел в присутствии представителя министерства социального обеспечения.

– Почему?

– Что почему?

– Почему при регистрации присутствовал представитель министерства социального обеспечения?

– По-видимому, – после паузы предположил он, – решение о передаче на усыновление было принято еще до родов, иначе это ничем не объяснить.

– Как их назвали?

– Эла и Наоми.

– А что с ней стало потом?

– С которой из двух?

– С Наоми.

– Она исчезла.

– Это я и так знаю. Что с номером ее свидетельства о рождении?

– Его заменяют сразу после усыновления. Как раз для того, чтобы никто не занимался тем, чем мы занимаемся сейчас.

В его голосе слышалось осуждение, которое я предпочел проигнорировать.

– Где хранится дело об усыновлении?

– В министерстве социального обеспечения.

– Ты можешь влезть к ним в компьютер?

– Да. Но толку от этого чуть. Они начали оцифровывать дела по усыновлению всего двенадцать лет назад.

– А что было до того?

– Картонные папки и охранник у входа.

– Туда никак нельзя пробраться?

– Можно попробовать ночной взлом. Я с тобой.

Только этого мне не хватало! Быть схваченным при попытке проникновения в правительственное учреждение, да еще в компании с парнем, который выглядит как свихнувшийся гитарист из группы The Beach Boys. Впрочем, у меня забрезжила одна идейка.

– Сколько человек родилось в Израиле в мае семьдесят первого года? – спросил я.

Он снова повернулся к компьютеру. На этот раз поиск занял всего несколько секунд:

– Шесть тысяч пятьсот семьдесят девять.

– Сколько из них родились двенадцатого числа?

– Двести восемь.

– Среди них есть Наоми?

– Уже проверил. Нет. Они наверняка сменили ей имя.

– Почему ты так думаешь?

– Но это же логично. Она попала к приемным родителям на второй день после рождения. Вот они и назвали ее по-своему.

– Убери из списка мальчиков. Сколько остается?

Его руки запорхали по клавишам:

– Сто восемь.

– Теперь убери всех мусульман, всех христиан и всех умерших. И тех, чьим родителям было меньше тридцати лет.

– А этих-то почему?

– До тридцати они постарались бы родить своего ребенка.

Двадцать минут спустя я уже был на улице. В моем заднем кармане лежал список из одиннадцати имен. Если родители Наоми – или как там ее теперь зовут – заодно с именем не поменяли ей и дату рождения, она в этом списке.

12

Когда я садился в машину, меня окружала вечерняя синева, предшествующая настоящей темноте. Не успел я завести двигатель, как позвонил Чик. Его голос едва пробивался сквозь гомон толпы и звуки музыки. Я поинтересовался, откуда он звонит.

– Из «Лузы», – ответил он. – Я тут подрабатываю охранником.

«Луза» – это бильярдный клуб в конце улицы Иехуда Галеви. Кстати сказать, очень приличный. Тридцать столиков, большой экран, официантки в красных футболках. Охранник сидит снаружи, на табуретке. Идите работать в полицию, молодые люди! Не упускайте свой шанс! Арабы будут устраивать на вас покушения; по субботам на вас будут нападать ультраортодоксы; домохозяйки с безумными глазами будут кидаться на вас, потому что вы мешаете им задушить мужа; вашим семьям будут угрожать бандиты, зато к 65 годам вы выслужите такую смехотворную пенсию, что придется по ночам подрабатывать охранником за 24 шекеля в час и молиться, чтобы вас не порезал какой-нибудь сопляк, которого вы не пустили внутрь.

– Завтра утром, – сказал он.

– Кто меня проведет?

– Ты записан как родственник, которому разрешено свидание.

Я же трахал его жену, подумал я. В каком-то смысле это и правда делает нас родственниками…

– Еще вопрос.

– Что?

– Где сейчас можно найти Нохи Авихаиля?

Он ответил мгновенно:

– Знаешь кафе «Джо» на улице Хашмонаим?

– Да.

– Он почти каждый вечер там. Выпивает пару чашечек эспрессо, а потом едет к себе на Сончино.

– А что у него на Сончино?

– Два этажа над автомастерской. На верхнем – казино. На нижнем – стриптиз.

– Чик?

– Что?

– Спасибо.

– Не за что.

Мы отключились одновременно, чтобы не разрыдаться друг другу в трубку. От дома Кейдара с его двориком, засаженным анютиными глазками, до клуба Авихаиля на улице Сончино и дальше, до «Лузы», охраняемой грузной фигурой Чика, – меньше пяти километров. Этот город похож на любой другой в мире. Все то же самое, только плотнее.

Я оставил Эле короткое сообщение: «Перезвоните мне» – и поехал на улицу Хашмонаим. Загнал машину на открытую стоянку на углу Ха-Арбаа и дальше пошел пешком. Авихаиля я узнал сразу – его окружали телохранители. Я насчитал четверых непосредственно рядом с ним; пятый стоял возле шестисотого «Мерседеса», припаркованного прямо на тротуаре, перед витриной магазина велосипедов. Выглядел Авихаиль хрупким – другого слова и не подобрать. Невысокий, темноглазый, темноволосый, кожа светлая, с голубыми прожилками вен. Одет в простую белую футболку. Он сидел и пил свой кофе.

Я направился к нему, но путь мне преградил один из телохранителей:

– Вы куда?

– Мне надо с ним поговорить.

– Он пьет кофе. Может человек спокойно выпить кофе?

– Скажите ему, что я охранял жену Кляйнмана.

Он посмотрел на меня с интересом, отошел к Авихаилю, поговорил с ним и вернулся.

– Он говорит, чтобы ты валил отсюда, пока тебе не наподдали.

У меня вдруг снова заныли ребра. Как и все остальные части тела. Я осмотрелся и увидел на подъездной дорожке кирпич. Взял его, сделал три шага вперед и швырнул кирпич в окно «Мерседеса», после чего сел на тротуар рядом с машиной. Они не станут бить меня здесь – слишком много свидетелей. Окно разлетелось вдребезги, и наступила полная тишина. Все взгляды были обращены на меня. Телохранитель, с которым я разговаривал, двинулся ко мне, но Авихаиль жестом остановил его и прошептал что-то сидящему рядом с ним пожилому мужчине. Из-за соседнего столика встали и быстро – от греха подальше – удалились две женщины. Пожилой подошел ко мне.

– Вам жить надоело? – с вежливым любопытством поинтересовался он.

– Он передал Авихаилю, что я был телохранителем Софи Кляйнман?

– Который ее трахал?

Кажется, стоит прокрутить эту кассету на фасаде Азриэли-центра в День независимости.

– Кляйнман думает, что ее убил Авихаиль.

– А вы что думаете?

Признаюсь, он произвел на меня впечатление. Он разговаривал со мной так, будто мы находились на заседании совета директоров компании, в которой он был генеральным директором. Я еще раз оглядел его. Лет пятидесяти, крепкий, в дорогой голубой рубашке. Тоже темноволосый и светлокожий. Может, они родственники?

– Я пока не знаю, что думать, – ответил я. – Кляйнман убил отца Авихаиля. Вдруг он решил, что пора рассчитаться?

– Но зачем убивать ее? Почему не его?

– Кляйнман уже пять месяцев сидит в одиночке. Его не достать.

– Когда-нибудь он оттуда выйдет.

– Не в ближайшее время.

– Вам лучше знать. Говорят, вы дружите с офицером, который ведет следствие.

То есть он с самого начала знал, кто я такой. Почему-то это меня не удивило. Он постоял возле меня еще немного. Заняться мне все равно было нечем, поэтому я ему не мешал. Наконец он сдвинулся с места и поманил меня за собой. Мы подошли к столику Авихаиля ровно в тот момент, когда с другого конца зала к нему подбежала старшая официантка, а может, хозяйка заведения – невысокая крашеная блондинка, вся увешанная золотыми украшениями.

– Господин Авихаиль, – взволнованно произнесла она. – Мне очень жаль, но я вынуждена просить вас уйти. Такие скандалы вредят моему бизнесу.

Он медленно оторвал взгляд от чашки. Молчание между ними сгущалось, и блондинка начала переминаться на месте, как будто дожидалась своей очереди в туалет в самолете.

– Нет, – наконец сказал он.

– Как это – нет?

– Мне здесь нравится, – объяснил он. – Я не уйду. И завтра приду снова. Вы видите в этом проблему?

Как выяснилось, никакой проблемы она в этом не видела.

– Принесите моему другу двойной эспрессо, – добавил он. – И еще один мне.

Он снова умолк. Я понял, что у него такая манера речи – пара рубленых фраз и пауза.

– Я пью слишком много эспрессо, – сообщил он мне. – Это ведет к гипертонии.

– Тихий убийца, – сказал я, чтобы сказать что-нибудь.

– Что?

– Так врачи называют высокое давление: тихий убийца.

– Я не знал.

– Если верить газетам, это последнее, что угрожает вашей жизни.

Это его позабавило.

– Мой дядя, – он кивнул на пожилого мужчину в голубой рубашке, – еще вчера говорил, что надо бы с вами связаться. Но вы были в больнице.

– Подцепил ангину.

Улыбка на его лице растаяла. Наверное, в детстве ему читали «Алису в Стране чудес». А потом он охотился с рогаткой за Чеширским Котом.

– Мы ее не убивали.

– Почему?

– В каком смысле?

– Он убил вашего отца. Она – хорошая мишень. Или его сыновья.

– Я такими вещами не занимаюсь. Но если бы занимался, разобрался бы с ним.

– Он в тюрьме.

– Куда мне торопиться?

– Нохи, – раздался у меня за спиной голос его дяди. – Мы проверили. Он ничего не записывает.

– Да пусть записывает сколько хочет, – отозвался Авихаиль. – Мы просто беседуем.

– Завтра я с ним встречаюсь, – сказал я.

– С кем?

– С Кляйнманом.

Что-то в нем неуловимо изменилось. Он сидел все в той же небрежной позе, с тем же бесстрастным выражением лица, но от него повеяло чем-то таким темным и зловещим, от чего я предпочел бы держаться подальше. Дядя немного придвинулся к нам, но тут принесли кофе. Авихаиль поблагодарил официантку, которая, судя по ее виду, мысленно уже собирала чемодан, чтобы сбежать в Индию, и переключил внимание на содержимое своей чашки.

– Передайте этому говнюку, – сказал он, – что я не трогаю членов семей. Не то что он. Если он выйдет из тюрьмы, он – покойник, но его жену мне жаль. Она казалась приятной женщиной.

– Где вы ее видели?

Почему-то мой вопрос его рассмешил:

– Не твое дело. И не забудь оставить чек за разбитое стекло.

Я оставил чек, на который можно было заменить три таких стекла.