Текст книги "Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939"

Суждения Пилсудского интересны и художественными образами, которыми он иллюстрировал тот «возрожденческий процесс». Известный в современной Польше историк и политик, один из главных исследователей жизни и деятельности маршала Томаш Наленч в книге «Юзеф Пилсудский. Легенды и факты», написанной им в соавторстве с женой Дарьей, приводит на сей счет выдержки из интервью Пилсудского, относящегося к февралю 1924 года: «Я утверждал с самого начала, – говорил польский маршал, – вопреки всем, что война продлится значительно дольше, чем многие предполагали. В результате обе стороны, победитель и побежденный, будут истощены и ослаблены. Такая ситуация дает возможность быть в конце сильными тем, кто, будучи слабым вначале, найдет в себе достаточно моральной и материальной силы, чтобы продержаться. Тогда представится возможность влиять на судьбы Польши, если мы такими силами будем располагать. Я не делал никаких предположений, кто победит – эти или те. Я был убежден, что и те и другие ослабнут, а мы сможем воспользоваться этим… Ситуацию после войны я рисовал следующим образом: три огромных великана, истекая кровью, больные дизентерией, скорчились в состоянии агонии, а маленький полячек вертится вокруг них, униженно прося места для себя. Я сравнивал нашу задачу с бегами. Кони мчатся к финишу, а мы же, как муха, уселись на ухе одного из них. В момент приближения к финишу муха улетает с обессилевшего коня и приходит первой». Под тремя великанами Юзеф Пилсудский понимал Австро-Венгрию, Германию, Россию, поделившими в конце XVIII столетия Речь Посполитую. Он исходил из того, что в ходе столь крупного столкновения не только кто-то побьет кого-то, а кто-то окажется изрядно побитым. Еще кое-кто, вовсе не будучи главным в обширной драке, получит возможность извлечь собственную выгоду из передряг, выпавших на очень больших. В такой прорисовке «польская государственная оказия» ему представлялась не только вполне очевидной, но и неизбежной. При этом Пилсудский никоим образом не обозначил, должна ли сама польская муха способствовать процессу или же может ограничиться сидением на ухе одной из лошадей в ожидании ослабления скачущих.

Теперь известно, что события в Первой мировой войне стали развиваться не совсем так, как желали русский император и будущий польский маршал. Их ход больше соответствовал предсказаниям П.Н. Дурново, изложенным в его записке, направленной Николаю II. Без тронов остались Романовы в России, Гогенцоллерны в Германии, Габсбурги в Австрии. Но с Российской империей такое случилось не в результате военного поражения от немцев и австрийцев, как предполагал Пилсудский. Ее «съели» две революции. Сначала буржуазная – в феврале, затем социалистическая – в октябре 1917 года, обе тоже совершенно неожиданные, как и Великая война. Ведь еще в январе 1917 В.И. Ленин сокрушался, что «мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». Он собирался переезжать из Швейцарии в далекую Америку, но уже через полтора месяца произошла первая революция, в результате которой Россия осталась без царя. Нежданной она казалась и британскому политику Уинстону Черчиллю, который спустя годы в своей книге «Мировой кризис» отмечал, что в 1917 год Российская империя вступала значительно окрепшей, даже непобедимой. Царь Николай II «к этому моменту выиграл войну для России», но «ее корабль пошел ко дну, когда гавань была уже на виду».

Спустя целое столетие не может не вызывать удивления с недоумением, что российского императора в критические для него дни и часы даже из высшего армейского руководства поддержали только два человека: тот самый генерал от кавалерии – немец по национальности – Ф.А. Келлер, командовавший 3‑м конным корпусом, потом убитый украинскими петлюровцами, а также генерал от кавалерии, стоявший во главе Гвардейского кавалерийского корпуса, азербайджанец Гусейн Хан Нахичеванский, через два года расстрелянный чекистами. Все командующие фронтами, отнюдь не исповедовавшие марксизм, даже генерал-адъютант М.В. Алексеев – начальник штаба Верховного главнокомандующего, коим был сам Николай II, выступили за отречение императора от престола.

Известный варшавский политик и публицист Станислав Цат-Мацкевич, обратившись к тем временам в своей книге «Польская катастрофа 1939 года и ее причины», сформулировал три объяснения случившейся в России революции. Прежде всего, полагал он, к ней привел большое государство Николай II – джентльмен, мистик, человек, «совершенно не имевший чувства реальности». По мнению этого аналитика, у царя был «фантастический ум, готовый в любую минуту поверить в любую политическую сказку», а также «всем уступить, всем угодить». С каким-нибудь «другим членом этой династии на престоле Россия имела бы больше шансов избежать катастрофы, которая ее постигла». Второй причиной Станислав Цат-Мацкевич назвал мировую войну, от которой Николай II не посчитал нужным уклониться. Третьей – российскую интеллигенцию, для которой были характерны «отсутствие государственного чувства», а также совершенно «антигосударственные инстинкты». У нее «каждая антигосударственная организация вызывала симпатии», а тот, «кто помогал в борьбе с единовластием, становился ее «попутчиком», снабжал материальными средствами». Если вести речь о средствах, то, напоминал польский автор, «из истории российских социалистических партий мы знаем, что партии эти распоряжались тысячами», поступавшими «из карманов богатых фабрикантов, землевладельцев, состоятельных адвокатов, врачей…» Станислав Цат-Мацкевич в этой связи привел полный горькой иронии эпизод о том, как «Щегловитов, императорский министр юстиции, посаженный большевиками в Петропавловскую крепость, встретил на тюремной прогулке г-на Терещенко, министра правительства князя Львова, богача, который прежде был известен субсидированием революционного движения». Во время встречи И.Г. Щегловитов язвительно заметил: «Говорят, Вы заплатили пять миллионов, чтобы попасть сюда. Как жаль, что я об этом раньше не знал, я бы посадил Вас сюда бесплатно». Так Иван Щегловитов напомнил Михаилу Терещенко о денежных суммах, в свое время переданных им революционерам. Сформулировал польский аналитик и еще один вывод, мимо которого трудно пройти: «Российскому интеллигенту лишь казалось, что он мыслил антиправительственно, на самом же деле он мыслил антигосударственно».

Кое в чем все-таки не ошибся в своих предсказаниях и Пилсудский. Довольно точным оказался его образ польской мухи, сидящей на ухе одной из лошадей, галопирующих к финишу войны. Возрождение польской государственности в самом деле не стало результатом военных усилий самих поляков. Они служили и воевали и в российской, и в австро-венгерской, и в германской армиях. Больше всего их было в российской, меньше всего – в германском рейхсвере. Британец Норман Девис утверждает, что во время Первой мировой войны в вооруженных силах этих империй числилось почти два миллиона поляков, но по разные стороны фронта. К примеру, основательно вошедший в историю возродившейся Речи Посполитой генерал Юзеф Халлер начинал ту войну в чине австро-венгерского подполковника. В таком же звании и на одной стороне с ним воевали Казимеж Соснковский и Владислав Сикорский – тоже будущие польские генералы. Владиславу Сикорскому в годы уже Второй мировой войны предстояло побыть и главой польского правительства в изгнании, и Верховным главнокомандующим польскими вооруженными силами. В составе австро-венгерской армии, создав из добровольцев три бригады польских легионеров, дрался с русскими и Юзеф Пилсудский, получив от австро-венгерского командования звание бригадира – нечто среднее между полковником и генерал-майором. Маршалом он стал в марте 1920 года уже в возрожденной Польше, собственноручно подписав декрет, которым «возложил на себя» это высокое звание.

В те же годы не менее известный польский генерал Владислав Андерс, будучи поручиком русской армии и командуя эскадроном драгун, за проявленную храбрость и боевые способности был отмечен семью орденами, включая орден Святого Георгия 4‑й степени, за фронтовые отличия направлен в Академию Генерального штаба в Петрограде, где по окончании ускоренного курса получил соответствующий диплом и погоны капитана из рук самого Николая II. Родившийся на Люблинщине Юзеф Довбор-Мусницкий стал в русской армии генералом, командовал дивизией, корпусом, успел побыть и начальником штаба армии. Российским генерал-лейтенантом и георгиевским кавалером был и его родной брат Константин. Бригадой, дивизией, корпусом командовал в Первой мировой родившийся за Варшавой в деревеньке Шпеталь-Дольны генерал Антон Деникин, мамой которого была полька Эльжбета Вжесиньская, до конца своих дней, по признанию сына, говорившая только по-польски. Был среди русских офицеров того времени и морской офицер Георгий Пилсудский, командовавший на Балтийском флоте эсминцами «Внушительный», «Мощный», «Видный», «Победитель». В звании капитана второго ранга он возглавил дивизион эскадренных миноносцев и своим военным умением отличился в жестоком сражении за Моонзундские проливы в 1917 году. За годы службы был отмечен семью орденами, четыре из которых получил еще в Русско-японской войне. Георгий Сигизмундович, появившийся на свет в Санкт-Петербурге, родство с Юзефом Пилсудским, завершившим свой жизненный путь в российской столице, отрицал категорически, утверждая, что сам он происходит из псковских дворян. После Октябрьской революции работал капитаном в Севзапгосречпароходстве. Арестован 17 июля 1937 года по обвинению в шпионаже. Расстрелян 27 августа 1937 года в родном ему городе, сообщает «Ленинградский мартиролог». В тот год с такой фамилией выжить было проблематично. Польскоязычная Википедия о Георгии Пилсудском даже не упоминает.

Возвращаясь к довоенным предсказаниям Юзефа Пислудского, связанным с польским будущим, можно с изрядной долей уверенности сказать, что, «польская муха» столь желанного для нее финиша достигла, сидя уже на революционном коне. Спустя год после установления в России власти большевиков германскому кайзеру Вильгельму II тоже пришлось 10 ноября 1918 года спасаться в Нидерландах от собственных революционеров. Монарх Австро-Венгрии Карл I отрекся от престола лишь на два дня позднее Вильгельма II. В реальности Польша возродилась «в пустоте, возникшей после падения трех государств, ее разделивших». К такому выводу пришел в своей книге «Божье игрище. История Польши» и Норман Девис, всю жизнь плотно занимающийся польской историей. По его мнению, своим появлением на политической карте Европы Польша «не обязана даже самим полякам, которые, отличаясь в боях, ведущихся всеми столкнувшимися армиями, в конце концов стремились к взаимной нейтрализации собственных политических сил», видимо, чтобы избежать внутрипольского конфликта. Норман Девис даже позволил себе суждение, гласящее, что вторая Речь Посполитая «в ноябре 1918 года была вызвана к жизни в результате процесса, который биологи называют партеногенезом» – это значит «однополовым размножением», при котором «женские половые клетки (яйцеклетки) развиваются без оплодотворения».

Говоря о восстановлении польского государства по результатам Первой мировой войны, нельзя все-таки не вспомнить и о том, что заметный вклад в этот процесс внесла Германия. Такое ее действие поначалу было вызвано желанием до миллиона увеличить число солдат-поляков, воюющих за дело Второго рейха, путем создания Польского вермахта. Она же сделала так, что во главе новой Речи Посполитой оказался Юзеф Пилсудский. В немецких источниках есть сведения, что о возможном возрождении Польши в виде королевства германский кайзер Вильгельм II говорил еще в самом начале Первой мировой войны. В беседе с поляком по происхождению полковником Богданом фон Гуттен-Чапским он пообещал, что «в случае победы Германии в войне он предоставит польскому народу свободу и независимость». Однако далеко не все высокопоставленные немцы разделяли таких суждений главы Рейха. Начальник Генерального штаба Эрих фон Фалькенгайн предполагал, например, что польские земли лучше присоединить к Австро-Венгрии, в то же время канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег считал, что вариант с польским возрождением был бы наихудшим. Не было по этому поводу единства и среди тех, кто командовал польскими легионерами. Как раз на такой почве случился конфликт между Юзефом Пилсудским и тем же Владиславом Сикорским, который тоже полагал, что новое польское государство должно возродиться под австрийской, а не германской эгидой. Из приведенного невольно вытекает и то, что без внешнего покровительства польская мечта о восстановлении Речи Посполитой не вырисовывалась в реальности даже ее самым активным сторонникам.

В ноябре 1916 года Австро-Венгрия и Германия, оккупировав польские земли, входившие ранее состав российского Царства Польского, заявили о грядущей самостоятельности Польши. Как заметил по поводу случившегося Герберт фон Дирксен, немецкий «канцлер фон Бетман-Гольвег выступил за воскрешение Польши из небытия». Напоминая об этом, фон Дирксен даже спустя много лет добавил к сказанному, что «мудрость этого шага постоянно ставилась под сомнение влиятельными политическими кругами в Германии и Австрии». Значит, непросто было Берлину и Вене прийти к такому решению. Но оно было сделано. Юрисдикция провозглашенного образования, которое было названо Регентским Польским Королевством, распространялась только на территорию бывшего Царства Польского, входившего в Россию. Ни Германия, ни Австро-Венгрия не пожелали возвращать полякам земли, входившие в Королевство Польское до раздела первой Речи Посполитой. О независимости Польши было заявлено без указания ее границ, после чего по Европе пробежала шутка, что речь идет о самом крупном государстве в мире, так как никто не знает, где заканчиваются его пределы. Формально Регентским Польским Королевством управлял регентский совет, состоявший из варшавского архиепископа Александра Каковского, варшавского мэра Здзислава Любомирского и крупного землевладельца Юзефа Островского, реальная же власть принадлежала германскому генерал-губернатору Гансу Гартвигу фон Безелеру.

Юзеф Пилсудский сразу же предложил генерал-губернатору свои услуги в формировании Польского вермахта, воюющего на стороне Германии и Австро-Венгрии. Создание такого вермахта фон Безелер весной 1917 года и начал с включения в его состав польских легионов, солдатам и офицерам которых предстояло принести присягу верности германскому кайзеру, клятву «братства по оружию с войсками Германии, Австро-Венгрии и союзных им государств». В декабре 1916 года командир польских легионеров приехал в Варшаву и вошел в состав Временного государственного совета, созданного германской администраций. Пилсудский продолжал жить мечтой о разгроме России двумя германскими империями. Но клятва верности германскому и австро-венгерскому императорам не могла означать самостоятельности ни формируемой из поляков армии, ни самого польского государства, на появление которого дали, наконец, согласие два соседа. До Пилсудского стало доходить, что муха польской державности, несколько лет сидевшая то на австрийском, то на немецком коне, никуда не долетит, значит, все предыдущие его старания были напрасными. История распорядилась так, что Польше предстояло возродиться в результате не победы, а поражения тех, на чьей стороне дрались подчиненные ему легионеры. В войне все явственнее обозначался перевес стран Антанты. Тогда Пилсудский предписал легионерам не присягать германскому кайзеру. Его распоряжение 9 июля выполнили офицеры и солдаты 1‑й и 2‑й бригад, но 3‑я бригада, которой командовал полковник Юзеф Галлер, предпочла ослушаться и вошла в состав Польского вермахта, пока еще называемого Польским вспомогательным корпусом. К первым двум формированиям Берлин и Вена сразу же приняли меры, свидетельствующие, что они шутить не собираются. Несколько тысяч легионеров было интернировано, еще столько же в составе армии Австро-Венгрии отправлено на итальянский фронт. Самого бригадира Юзефа Пилсудского взяли под стражу, он оказался в Магдебурге, где его содержали «в одноэтажном деревянном доме, в котором наказание арестом отбывали офицеры местного гарнизона».

Биографы Пилсудского пишут, что пребыванием в заключении это назвать трудно, так как он «имел в своем распоряжении три комнаты», был у него и «фельдфебель, присматривающий за хозяйством», а сам «узник» мог без всяких ограничений передвигаться по прилегающей к дому территории. Его каждодневные занятия мало походили на тюремные: «Вставал в половине восьмого. В восемь завтракал. Потом два с половиной часа гулял в саду». До обеда прочитывал доставляемую ему газету «Магдебургише цайтунг», позволяющую ориентироваться, что происходило в Германии и в мире. В половине первого – обед, хороший и вкусный, заказанный в ресторане. Затем, как сам вспоминал, наступала самая приятная минута – наслаждение чаем собственной заварки. Пообедав, он «играл несколько часов в шахматы, читал, писал. В половине седьмого – ужин. После него – любимый пасьянс». Но главное заключалось в другом. Как впоследствии признавал сам Пилсудский, пусть и с некоторым оттенком юмора, случившееся тогда заключение позволило ему стать главой нового польского государства, так как оно перечеркнуло его предыдущее сотрудничество с Германией и Австро-Венгрией, участие в боевых действиях на их стороне. Наоборот, подчеркивают и историки, с момента его ареста «и так большая популярность – как жертвы преследований и борьбы с оккупантом – еще возросла». Так сказать, русские страдания дополнились германскими.

В то же время не лишним будет предположить, что немцы, изолируя тогда Пилсудского, вовсе не убирали его с военной и политической арены, а предпочли – на всякий случай – приберечь столь амбициозного человека для других времен и иных обстоятельств. И такая оказия подвернулась. В тот самый день, когда кайзер вынужден был спасаться бегством в Нидерланды, к Пилсудскому в Магдебург прибыли «два германских офицера в гражданской одежде», которые доставили его в Берлин, а оттуда «специальным поездом направили в Варшаву», где 10 ноября прямо на вокзале прибывшего бригадира приветствовал представитель Регентского Совета, заодно сообщивший, что для него приготовлена должность военного министра. Профессор Варшавского университета Витольд Модзелевский по этому поводу иронизирует, что Пилсудский, как и Ленин полтора года ранее, был доставлен в Варшаву германским железнодорожным транспортом, с той лишь разницей, что Ленину и его попутчикам был выделен вагон, а Пилсудскому – специальный поезд. Уточним, однако, что поезд для Пилсудского тоже состоял всего из одного вагона в сцепке с паровозом, но все-таки это был отдельный поезд специального назначения. Главное, как представляется, состояло в другом. Даже в дни краха своей империи и бегства кайзера немецкие офицеры высшего ранга сочли нужным позаботиться о том, чтобы во главе новой Польши, появление которой на политической карте Европы становилось неизбежным, очутился человек, настроенный прогермански и антирусски, а не наоборот. Прибыв в Варшаву, Пилсудский оказался на тот момент единственным человеком, под рукой которого были значительные военные формирования, притом имеющие немалый фронтовой опыт. Назавтра Регентский Совет вверил ему командование всем будущим Войском Польским, а 12 ноября поручил ему создать национальное правительство. Спустя еще двое суток Совет заявил о самороспуске и передаче Пилсудскому всей «верховной власти в Польском Королевстве». В тот же день «своим декретом верховный главнокомандующий изменил название государства на Польскую Республику». Своим же декретом от 22 ноября Пилсудский объявил, что принимает обязанности временного Начальника государства – такая должность была введена декретом Регентского совета – и тем самым «берет на себя наивысшую власть в Польской Республике и будет ее исполнять до избрания Учредительного сейма». Перед этим – 16 ноября – он уведомил «о создании польского государства» другие державы, однако в их числе не было России, ставшей уже Советской, а тем более других государств, тоже заявивших о себе к востоку от Польши – литовского, белорусского, нескольких украинских. Сформулированное Романом Дмовским правило о соотношении любви и ненависти в отношении к Востоку начинало действовать в новых исторических условиях.

Однако вполне точным оказалось предсказание Пилсудского о вступлении в войну США, которые тогда принято было называть Северо-Американскими Соединенными Штатами. Они сделали это в настолько удобное для себя время, что стали диктовать условия Версальского мира, поставившего точку в большом противоборстве. Прямое отношение заимели Соединенные Штаты и к тому самому «Данцигскому коридору», появившемуся у новой Речи Посполитой. В знаменитых «Четырнадцати пунктах» американского президента Вудро Вильсона, предложенных им в качестве проекта мирного договора, были сформулированы два принципа, на основе которых «должно быть создано независимое польское государство». Согласно первому из них ему предстояло «включать в себя все территории с неоспоримо польским населением». Специальная комиссия, приезжавшая из Версаля, установила, что преобладает польское население как раз на тех территориях, которые на правах Царства Польского входили в Российскую империю. Так что, не сотвори Александр I Царство Польское, возможно, некому было бы создавать вторую Речь Посполитую. По второму вильсоновскому принципу новой Польше «должен быть обеспечен свободный и надежный доступ к морю». Приведенные условия были изложены в тринадцатом пункте вашингтонского проекта, а названная цифра, как известно, не считается счастливой, однако именно под таким номером намечался выход возродившейся Польши к Балтийскому морю, ставший для Берлина и Варшавы коридором преткновения на многие годы.

Но был еще один момент, тоже весьма важный и тоже имевший военно-стратегический характер. Еще на этапе возрождения польской государственности Пилсудский пояснял полякам, что на западе их страна будет иметь границы, которые ей определит Антанта, а на востоке им следует заполучить те рубежи, которые удастся завоевать. Норман Девис в этой связи отметил, что случившийся на исходе Первой мировой войны «слом всякого порядка в Восточной и Центральной Европе подтолкнул возрожденную Речь Посполитую к целому ряду детских авантюр». По его подсчетам, «в 1918–1921 годах она одновременно вела шесть войн»:

– война украинская, начатая во Львове 1 ноября 1918 года, еще до официального провозглашения второй Речи Посполитой, закончившаяся падением Западно-Украинской Народной Республики в июле 1919 года и установлением польской власти в Восточной Галиции по реку Збруч;

– великопольская война – за Познань и окружающие ее земли – была завершена тем самым Версальским договором, согласно которому Польша получила Познань;

– война в Силезии с перерывами длилась до июля 1921 года и завершилась подписанием специальной конвенции в Женеве;

– литовская война, боевые действия в ходе которой длились до октября 1920 года, формально шла все межвоенное время;

– войну чехословацкую – с января 1919 по июль 1920 года – завершил международный арбитраж, разделив между двумя странами спорную Тешинскую область;

– польско-советская война, которую Норман Девис называет самой крупной, завершилась в марте 1921 года подписанием Рижского мирного договора.

Территориальный вопрос на востоке ставился весьма жестко. Польский маршал по этому поводу специально уточнял, что единственным способом общения с Россией он считает войну. Более того, напоминают Томаш и Дарья Наленч, в том, что касалось «восточных дел», Юзеф Пилсудский «не желал признавать ничьего мнения, кроме своего». И все-таки к сказанному британским исследователем польской истории вновь напрашивается некоторое уточнение. Война, которую на берегах Вислы принято называть польско-советской, на самом деле тоже состояла из нескольких межгосударственных конфликтов. Она жестоко задела Западно-Украинскую, Украинскую Народную, Галицийскую Советскую Республику, которым пришлось исчезнуть. Захватывали польские войска даже латвийский город Даугавпилс, за уход из которого маршала Эдварда Рыдз-Смиглого упрекали всю его последующую жизнь в довоенной Польше. Белорусской государственности Варшава тогда в упор не видела ни в каком ее качестве. Поначалу она проигнорировала Белорусскую Народную Республику, заявившую о себе еще раньше второй Речи Посполитой – 25 марта 1918 года. Делегаты из Варшавы называли ее фикцией даже на заседаниях в Версале при обсуждении вариантов послевоенного польского обустройства. Не признала Польша и Советскую Социалистическую Республику Белоруссия (ССРБ), провозглашенную 1 января 1919 года и уже 14 февраля получившую польский удар в спину. Обращения коммунистических властей из Минска с предложением обсудить острые вопросы в Варшаве игнорировались. То, что ни литовцы, ни белорусы, ни украинцы не желали жить в возрождаемой поляками Речи Посполитой, в расчет и не принималось. Дескать, литовцев слишком мало, дабы им иметь собственное государство, потому надлежит им быть в Польше. Белорусы – это ноль, позволял себе сказануть Юзеф Пилсудский. В специальных записках, рассылаемых по европейским столицам, ему поддакивал Роман Дмовский, твердя, что у белорусов нет никаких национальных признаков, а украинцам, обитавшим на Волыни, очень нужной новой Речи Посполитой, лучше было бы поселиться где-то в других местах.

Оставлялось Польшей в стороне и то, что не все новые государства к востоку от польских границ ориентировались на социализм. Как известно, не имелось подобных намерений у руководителей Белорусской Народной Республики. Литва же поначалу собиралась стать королевством, имеющим на троне в Вильнюсе одного из германских принцев – Вильгельма фон Ураха, которому светило стать Миндаугасом II. Не являлись советскими Западно-Украинская Народная Республика и Украинская Народная Республика. Польскую агрессию на них, в целом антиукраинскую политику Варшавы осуждала даже Лига Наций. Была, разумеется, у Польши и война с Советской Россией, с которой Советская Белоруссия и Советская Украина после польского нападения заключили оборонительные договоры, потому и выжили, хотя всякое могло случиться и в этой ситуации. Так что в целом тогда вторая Речь Посполитая затеяла чуть ли не десяток войн. Они объяснялись ее желанием вернуть все земли, принадлежавшее первой Речи Посполитой до известных разделов, случившихся на исходе XVIII столетия, хотя, как известно, не вся та Речь являлась только польской. Однако при обращении к прошлому Варшава признавала лишь два вида мнений: свое считала правильным, остальные – безосновательными. По главной сути на том же принципе основывался и польский взгляд на будущее ближайших восточных соседей. Мол, мы лучше знаем, кто вы есть и чьи вы будете, холопы.

Началом «польско-советской войны» стал еще один любопытный момент, замалчивавшийся в социалистические времена. Его суть состоит в том, что удар по красноармейским гарнизонам в белорусских местечках Береза-Картузская и Мосты, расположенных в доброй сотне километров к востоку от исконных (коронных) польских земель и от пограничных с ними городов Брест и Гродно, легионеры Юзефа Пилсудского 14 февраля 1919 года нанесли по согласованию с генералом Эрихом фон Фалькенгайном, на тот момент командующим Х армией германского рейхсвера, штаб которой размещался в Белостоке. Тогда вся Польша и часть белорусских земель еще были под контролем войск Германии, постепенно уходивших на запад после расторжения Советской Россией Брестского мирного договора. В ответ на соответствующую просьбу из Варшавы и по согласованию с Берлином Эрих фон Фалькенгайн разрешил пропустить польские воинские части по немецким тылам к линии соприкосновения с Красной армией. Тем, кто теперь твердит о «сговоре Сталина и Гитлера» в 1939 году, не мешало бы знать, кто из польских политиков создал подобного рода «прецедент».

Не повредит вспомнить и о том, что в годы «польско-советской войны» в британском Министерстве иностранных дел послу Речи Посполитой Евстафию Сапеге вполне недвусмысленно поясняли: чем обширнее будет кусок земли, который Польша оторвет себе на востоке, тем больше оснований появится для возможного союза России и Германии и их совместных действий, направленных на возврат потерянного обоими государствами. Конечно же, в Лондоне еще никому в голову не приходило допущение, что к власти в Берлине придут нацисты, о Гитлере тогда вряд ли кто на берегах Темзы слыхивал, однако ход событий показал, что англичане, как говорится, тогда глядели в воду. Особенно резко и образно реагировал на варшавские территориальные претензии британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, заявивший однажды, что скорее вручит обезьяне свои часы, чем согласится отдать Польше Верхнюю Силезию. Норман Девис пишет также, что, как и в Великобритании, «менее всего симпатий» вызывали польские аппетиты в Соединенных Штатах Америки. Когда представлявший интересы Польши на Версальской мирной конференции Роман Дмовский говорил о восстановлении Речи Посполитой в границах, которые она имела перед разделами, «большинство тех, кто слышал это, представляло себе мононациональную Польшу, ограниченную территориями, заселенными поляками». Не более того. Однако претензий на востоке у Варшавы было весьма много, и выражались они не только в приобретении собственно польских территорий.

В польско-советской войне, которая шла вкупе с большевистско-белогвардейской, не исключались исходы, нежелательные для обеих сторон. Первый состоял в том, что советская власть могла пасть, но она избежала такой судьбы во многом благодаря… Юзефу Пилсудскому, хоть и воевавшему против нее. Как утверждал в своих мемуарах командовавший Вооруженными силами Юга России генерал А.И. Деникин, польские войска прекратили свой натиск на красных как раз тогда, когда деникинцы уже вступили в Тульскую губернию, откуда до Москвы оставалось чуть больше двух сотен верст, потому большевики стали активно готовиться вновь уйти в подполье. В случившейся остановке польского наступления А.И. Деникин видел едва ли не главную причину, помешавшую ликвидировать советскую власть. О том, что возможность свержения в самом деле существовала, уже в наше время пишет и польский историк Витольд Модзелевский. В своей книге «Прелюдия Рижского договора» он без всяких оговорок отметил, что «объединение усилий и скоординированность действий польских и российских (белогвардейских) войск непременно дало бы возможность задушить в зародыше первое социалистическое государство».