Текст книги "Игры с табу"

– Кстати, – вдруг прервал его доктор Воллис, – давно хотел вас спросить. Вы – это кто?

– Государственная организация с широкими полномочиями, – без запинки отрезал Харли. – Я могу продолжать?

– Конечно. Извините, что перебил.

– Так вот, мы к этому делу подошли основательно, повторно допросили Полину Кроу. Она рассказала все, что видела и слышала в режиме реального времени. Тогда впервые были упомянуты крысы, одну из которых она мельком увидела около склада, причем у нее возникло смутное ощущение, что на спине у крысы нарисованы какие-то знаки, похожие на цифры. Мы навели справки в университете, получили доступ в закрытую полицией после вашего ареста лабораторию, прочли ваш отчет, и все стало на свои места. Это ваши крысы, доктор Воллис, в этом нет никаких сомнений. На всякий случай район объявили закрытой зоной, поставили армейские блокпосты на всех прилегающих подступах. На складе до сих пор остаются трупы шести таиландских рабочих, а рядом с ним, прямо на земле, лежат трупы двух полицейских. Что делать с ними, неясно. Как их оттуда забрать, мы не знаем. Сейчас положение относительно стабильное, вроде бы ничего не происходит, но это кажущееся спокойствие. Во-первых, мы не можем мириться с такой ситуацией, а, во-вторых, если крысы решат перейти в другое место, как их остановить? Одно очевидно: входить в зону расположения крыс нельзя, это приводит к трагическим последствиям, но уничтожить их необходимо, причем чем быстрее, тем лучше. Вот вкратце то, что мы знаем, подробности в папке.

– Но миссис Полине Кроу удалось выйти оттуда без ущерба, как вы думаете, почему? – тут же спросил доктор Воллис, уловив несоответствие.

– Не знаю, может, они на женщин не действуют, может, они джентльмены, – пожав плечами и улыбнувшись, ответил Харли. – Кстати, это идея! Как это мне в голову раньше не приходило? – добавил он, с уважением посмотрев на доктора Воллиса.

Рот Гарри скривился в невеселой улыбке. Он вспомнил Эмилию. По реакции Харли стало ясно: седовласые ничего не понимают, просто боятся сами что-либо предпринимать.

– Крысы реагируют только на агрессию, – сам ответил Гарри на свой вопрос. – Рабочие-таиландцы, видимо, захотели их убить и съесть, там, в Таиланде это принято, в миссис Кроу просто испугалась и убежала. У нее не было намеренья нападать на крыс, поэтому она выжила.

– А, по-моему, одна авиабомба в пятьсот килограмм сразу решит все проблемы, – весело сказал капитан. – Кто знает этих таиландцев, что им там в голову взбрело? Да и в полиции полно психов. Может, они были пьяны или приняли наркотики.

Доктор Воллис хотел ответить лихому капитану, что неизвестно, куда летчик эту бомбу сбросит, а если на университет, тогда кто за это ответит, но Харли просто отмахнулся от молодого капитана рукой, он не считал нужным ничего объяснять. Военные не обязаны ничего понимать, они должны выполнять приказы штатских, то есть в данном случае самого Харли.

– По-вашему, можно зайти во внутреннюю зону и забрать трупы? – спросил он с надеждой в голосе.

– Этого я не утверждаю. Дело в том, что крысы питаются в том числе и мертвечиной, поэтому, если они решат, что у них забирают пищу, то конец такой акции будет плачевный.

– Так что будем делать?

– Этого я не знаю, – ответил доктор Воллис, – пока не нужно усугублять ситуацию.

На этом все разошлись. Доктор Воллис отправился в выделенную ему комнату изучать отчет, но перед этим он вышел наружу посмотреть на поле, небо, сумасшедшие цвета заката солнца. Вздохнув полной грудью сухой воздух с запахом травы и улыбнувшись про себя спокойствию и красоте окружающей его природы, он отошел в сторону от командного пункта, посидел на траве, задумчиво взглянул на оккупированный крысами склад, потом, сделав волевое усилие, вернулся обратно. Прочитал отчет с начала до конца, но ничего нового не придумал и, незаметно для себя, заснул.

Проснулся Гарри от сильного шума, он сразу даже не понял, что шумит, но, выглянув в окно комнаты, остолбенел. Бронетранспортер, легко смяв колючую проволоку, въехал во внутреннюю зону и быстро двинулся к центру, в сторону склада.

«Они с ума сошли!» – подумал Гарри и бросился будить Харли.

– Мальчишка, самозванец, славы ему захотелось! Это капитан Холл решил в одиночку атаковать крыс. Без приказа, без разрешения. Он у меня под трибунал пойдет, – бушевал Харли, при этом вопросительно поглядывая на доктора Воллиса взглядом, который означал: «А может, у нашего капитана все получится? Перестреляет крыс и вернется героем».

– Готовьте противотанковую пушку, – крикнул ему Гарри, – сейчас начнется.

Харли задумчиво посмотрел на удаляющуюся боевую машину, затем на доктора Воллиса, нерешительно снял трубку внутренней связи и приказал заместителю капитана подготовиться к возможному уничтожению бронетранспортера, который в данный момент был уже совсем близко от полицейской машины, стоящей у склада. На мониторах, отслеживающих его движение, было видно, как он, почти достигнув склада, вдруг нарушил плавное продвижение вперед и заметался. Бронетранспортер остановился, потом дернулся назад, затем, как бы окончательно определившись с направлением, развернулся и, набирая скорость, рванул обратно к командному пункту. Длинная очередь из тяжелого пулемета прошила легкое, временное здание насквозь, зазвенели разбитые окна. Крики и стоны раненых, простреленные мониторы, бегущие куда-то люди, – паника охватила командный пункт. Безымянный коллега Харли, схватившись за горло, рухнул на пол, изо рта у него полилась кровь.

– Стреляйте в него, – закричал Гарри, – стреляйте, пока он не прорвался, иначе он нас всех перестреляет. Он уже не человек, а робот. Он не соображает!

После первого выстрела снаряд разорвался совсем рядом, но бронетранспортер, непрерывными очередями стреляя по командному пункту, упорно двигался вперед. Второй снаряд попал точно в цель, железную машину, которая уже успела приблизиться вплотную, подбросило и завалило на бок, оттуда повалил густой, черный дым. Атака капитана Холла, перешедшего на сторону врага, была отбита.

Харли потерял лицо. У него тряслись губы. Он смотрел на своего коллегу, чьего имени Гарри так и не узнал, который после недолгих конвульсий затих на полу, и, судя во всему, был мертв, слышал стоны раненных операторов, и не мог прийти в себя. Ощущение, что он не справился с порученным ему делом, допустил такой просчет с военными и погубил столько людей, вызывало у него ужас неминуемого наказания. Гарри налил ему стакан воды и услышал, как стучат зубы о стекло. С этого момента бесспорным лидером, истинным руководителем работ стал доктор Воллис. Только он не терял присутствия духа, правильно понимал ситуацию и мог принимать необходимые решения. Харли усвоил этот факт и теперь был во всем согласен с доктором Воллисом, который прежде всего распорядился вызвать санитаров для оказания помощи раненым и приказал вытащить из горящего бронетранспортера мертвого капитана. Окровавленный, сравнительно молодой человек, капитан Холл, который хотел в одночасье, с налета скакнуть в майоры, лежал на земле с пробитой головой рядом со своими жертвами: седовласым начальником и солдатом, получившим смертельное ранение в грудь. Таковы были их потери, конечно, не считая раненых.

– Человеку с крысами не справиться, – произнес свой окончательный и бесповоротный приговор доктор Воллис, – нужно искать решение в другом месте.

Другое место, в этом доктор Воллис был уже уверен, – животный мир, природные, естественные враги крыс. Практически все виды средних хищников, можно также использовать специально натренированных собак. Об этой возможности он постоянно думал, но что-то в таком решении ему интуитивно не нравилось. Он представлял себе сцену поединка крысы, не важно с кем, с волком или, например, с собакой, и видел, как любой из них замирает, цепенеет под пристальным, немигающим крысиным взглядом, который ему однажды довелось испытать на себе, и либо находит в себе силы убежать, либо сам погибает от их укусов. Не то. Ведь если рассуждать строго логически, то нужно признать как неоспоримый факт – крысы научились воздействовать на интеллект. Как, каким образом они это делают, на данном этапе совершенно неважно, а важно, что если они могут подмять под себя, манипулировать, заставить выполнять свои команды высокий человеческий интеллект, неужели они не справятся с какими-то собаками, лисами или волками? Еще как справятся, сожрут и не подавятся. Это не давало ему покоя, он чувствовал, что решение где-то близко, и не мог его найти. Харли не мешал, он принял новые правила игры и во всем полагался на доктора Воллиса, на его научное понимание ситуации. Гарри часами гулял по полю и решал неразрешимую задачу: «Как победить крыс, которых нельзя победить?»

Раз, во время очередной прогулки, что-то шевельнулось в траве, а может, Гарри просто показалось, но решение в тот же миг обозначилось в его голове – змеи! Змеи нужны, удавы или кобры! Лучше кобры – эти древние пресмыкающиеся старше крыс, они ядовиты, наделены немигающим гипнотическим взглядом, они сами подавляют врага. Вот и посмотрим, кто кого. Как крысы смогут воздействовать на того, у кого практически нет интеллекта, а только смерть в глазах? Доказательство от противного, тот редкий случай, когда, чем глупее противник, тем больше у него шансов.

– Мне нужно штук десять голодных кобр, – сказал он оторопевшему Харли.

– Зачем? И где я достану вам кобр?

– Где хотите, но я могу дать вам адрес, где они обитают.

– Они ведь ядовитые, они нас не перекусают?

– Не волнуйтесь, Харли, змеи без веской причины не нападают на людей. С этого момента все будет хорошо.

На деморализованного начальника надеяться было нечего, поэтому доктор Воллис, пользуясь личной информацией и старыми связями, продиктовал ему, с кем нужно созвониться, и когда выяснилось, что в местном зоопарке имеется необходимое количество кобр, Харли санкционировал их доставку в район боевых действий. Первая в мире зоологическая война вступала в решающую фазу. Пресмыкающимся предстояло померяться силами с теплокровными экстрасенсами из класса грызунов. От исхода этой битвы зависела карьера Харли, свобода доктора Воллиса, а может, судьба человечества в целом, ведь тот, кто сильнее, так или иначе, захватит со временем весь мир.

– Вы уверены, что кобры поползут куда надо? – с опаской наблюдая за крысоловами, которые расположились со своим смертельным оружием по периметру внутренней зоны, спросил Харли.

– Змеи чувствуют мельчайшее изменение температуры на большом расстоянии. В центре внутренней зоны их ждут непрерывно двигающиеся, откормленные, аппетитные крысы, которые излучают притягательное для голодной кобры тепло, что на змеином языке однозначно означает, – там пища. Они поползут к ним, в этом нет никакого сомнения, – сообщил доктор Воллис начальные сведения из жизни пресмыкающихся.

По сигналу доктора Воллиса операция началась. Перед его войском не нужно было произносить пламенные речи, очернять врага, взывать к патриотизму, вдохновлять на подвиг во имя чего-то, не нужно было личным примером увлекать за собой массу, кричащую «ура!». Это была тихая война, природная, без применения технических средств, облегчающих убийство. Нужно было только открыть ящички, где содержались кобры, которые после того, как очутились на свободе, тут же исчезали в густых зарослях. Доктор Воллис непрерывно смотрел в монитор, на котором крупным планом был виден сарай с прилегающей территорией. Разрешающая способность оптической системы позволяла разглядеть каждый квадратный сантиметр, поэтому за развитием задуманной операции по уничтожению окруженного врага, стратег и «полководец» вынужден был наблюдать по телевизору, ведь все равно его приказы исполнять было некому.

Через несколько минут авангардная кобра достигла расположения противника, она выползла на вытоптанную площадку перед сараем и лицом к лицу столкнулась с крупной крысой, выбежавшей ей навстречу. Доктор Воллис затаил дыхание, сердце глухо застучало в груди. Противники замерли на месте, они смотрели друг на друга остановившимся взглядом. Битва гигантов началась. Кобра приняла боевую стойку. Раскрыв капюшон и наполовину приподнявшись над землей, она слегка покачивалась, высовывая раздвоенный красный язык и готовясь нанести свой коронный удар, но крыса стояла перед ней спокойно, оскалив острые зубы, без малейших признаков страха. Это была борьба равных, где каждый изначально считал себя сильнейшим. На мониторе не было видно, но доктор Воллис почувствовал, почти физически увидел, как вокруг крысы возникает красноватый ореол полупрозрачной напряженности, он растет, расширяется в сторону кобры, дрожит и мерцает от ее сопротивления; еще мгновенье, и кобра поглощена, теперь они вместе находятся в одном, ограниченном крысой пространстве энергетической сферы, – в экстрасенсорном смысле кобра была уже съедена крысой. Но в реалиях физического мира, со стоящей в агрессивной стойке коброй стало происходить нечто странное: она, как маятник, раскачивалась из стороны в сторону со все возрастающей амплитудой; казалось, еще один качок, и она потеряет равновесие и упадет набок. Вдруг, из совсем неудобного положения, откуда-то сбоку, кобра сделала молниеносный выпад, и крыса судорожно забилась, затем мелко задрожала и затихла в ее пасти, намертво стиснутая ядовитыми зубами.

Научное чутье на этот раз не подвело доктора Воллиса. Глядя на поведение кобры, он точно понял, почему хищники, которые были им изначально забракованы, не подходили на роль убийц крыс. Все они, обладая довольно развитым интеллектом, стали бы легкой добычей крыс, которые научились влиять на мыслительный процесс. Основной инстинкт кобры оказался непоколебим перед внешним влиянием, примитивное сознание победило в борьбе умов.

– Вот и все, – устало произнес доктор Воллис, отрывая взгляд от монитора и повернув мокрое от пота лицо к своему начальнику. – Через пару дней можно начинать отлавливать кобр обратно. Крыс больше нет. Если бы кобру можно было бы поцеловать, я сделал бы это, – добавил он с улыбкой.

Зоологическая война была выиграна, и это в первую очередь была научная и личная победа самого доктора Воллиса, о чем ему долго, с благодарностью тряся руку, говорил счастливо улыбающийся Харли.

– Вы породили зло, но вы нашли путь, как его уничтожить. Голлем повергнут. Честь вам и слава!

Харли не хотел больше рисковать, поэтому ждали целую неделю. Как когда-то конструктор нового моста, чтоб доказать, что он уверен в своих расчетах, становился под мост во время прохода по нему первого железнодорожного состава, так доктор Воллис лично подошел к складу, обследовал окрестности и помахал оттуда белым флажком – все спокойно, крыс нет. Змееловы приступили к отлову кобр. После этого заработали военные и гражданские службы. Тела погибших полицейских и рабочих были вывезены. Воинская часть демонтировала и вывозила оборудование. Харли рапортовал начальству об успешном завершении операции и, видимо, получил такую благодарность, что его распирало от счастья.

– Мне говорили, что вы способный человек, но то, что вы тут совершили, это просто фантастика, – сказал он напоследок, уже в дороге. – Благодарю вас от имени службы и от себя лично, – потом, видимо почувствовав дискомфорт от недостаточности, излишней официальности своих дифирамбов, заерзал на месте и неожиданно приказал шоферу остановить машину. – Давайте пройдемся пешком, я хочу отметить ваш успех, доктор Воллис, тут есть замечательный ресторан. Я не как должностное лицо, а лично, по-товарищески, приглашаю вас на банкет в вашу честь, чтоб у нас было потом о чем с удовлетворением вспоминать, – добавил Харли с любезной улыбкой.

Ресторан был действительно хорош. Черная икра и французское шампанское, розовая лососина и прекрасно прожаренный бифштекс были экстра-класса.

– Я хочу выпить шампанское за ваш талант и ум, – разошелся Харли. – Примите мое искреннее восхищение, – чокаясь с разомлевшим доктором Воллисом, провозгласил он.

После долгой и обильной трапезы, на которой вспоминали все перипетии борьбы с крысами, помянули так глупо погибших капитана Холла и товарища Харли, захмелевшие партнеры, друзья-соратники по недавним баталиям, поддерживая друг друга, вышли на улицу. Харли этот заключительный аккорд обошелся в кругленькую сумму, но он был искренне доволен, что смог отблагодарить доктора Воллиса за все, что тот для него сделал.

– А теперь последний визит к нашему уважаемому следователю, – вспомнил Харли. – Нужно формально все это оформить, ведь я взял вас под расписку.

Они прошли пешком еще полквартала и зашли в полицейский участок, Харли показал документы, и, свободно пройдя длинный коридор с множеством закрытых дверей справа и слева, они вошли в знакомый пустой кабинет следователя Мэла Кински. Подождали немного, но никто в кабинет не заходил.

– Где же он? Подождите минутку, я пойду, позову следователя, – озабочено сказал Харли.

Гарри остался в кабинете один. Через несколько минут Мэл Кински, сопровождаемый двумя полицейскими, сам вошел через боковую дверь.

– Я вас поздравляю с успешным завершением вашего эксперимента, это обязательно вам зачтется, – сказал следователь, садясь за свой стол и, по своему обыкновению, перекладывая бумаги с места на место.

– Что зачтется? – упавшим голосом спросил Гарри, оглядываясь на дверь кабинета, за которой только что скрылся его друг-покровитель, а теперь стоял полицейский.

– Ну, то, что вы смогли успешно ликвидировать опасные последствия вашего опыта, исправить ошибку, так сказать. Я уверен, что суд примет это во внимание.

– Какой суд?! Вы же сказали, что в случае успеха меня выпустят на свободу. Вы же обещали, – упавшим голосом сказал Гарри, не веря своим ушам, чувствуя, как пол уходит из-под ног, а сердце останавливается от ужаса.

– Ну что вы. Закон есть закон, никто не в силах его отменить. Вот ваше официальное обвинение, – сухо произнес Кински, вынимая документ из папки.

– Но это же подлость, – буквально заревел Гарри, бросаясь на следователя.

Полицейские перехватили его на полпути, несколько раз ударили короткими резиновыми дубинками, повалили на пол и, выкрутив руки за спину, ловко и быстро надели наручники и, без всяких объяснений, поволокли обратно по знакомому коридору в ненавистную серую, сырую камеру, без воздуха и цвета.

– Я не хочу, я не могу, – болтая головой из стороны в сторону, на одной ноте сумасшедшим, звериным криком, забыв о приличиях, стенал Гарри, который, в сущности, находился в самом начале пути: ему только предстояло испытать бесконечную пытку медленно капающим тюремным временем, до конца понять бедную роскошь бытия и переосмыслить собственное табу.

День свободы

Я себя прощаю.

Я тебя прощаю.

Я всех прощаю.

Психов развелось повсюду множество. Далеко ходить не нужно, где-то поблизости от моего дома живет человек, который все время сам с собой разговаривает. Громко и убежденно. Вслух выражает свое недовольство, даже, можно сказать, возмущение несправедливым общественным устройством. Спорит с кем-то, волнуется, рукой, крепко сжатой в кулак, воздух рубит, как будто гвозди забивает. Взгляд твердый, сосредоточенный, но на тебя не смотрит, ты для него не существуешь. Он доказывает свою правоту высшим инстанциям. И что странно, никто его не забирает, не изолирует, не сажает в специализированное учреждение. Говорят, что не опасен. А сколько таких, которые делают то же самое тихо, скрытно, про себя? Маскируются и живут среди нас, как ни в чем не бывало.

Понятно, что я имею в виду. Власть ругать в нашей стране – дело нормальное, стало привычной, можно даже сказать, обыденной процедурой, главное, что безопасно, ничего кроме общественного уважения за собой не повлечет, зато в глазах многих такая критика по инерции выглядит как смелость. Он во всем виноват, истеблишмент проклятый, только никто не знает, как до него добраться, не говоря уже о том, чтоб воздействовать. Причем что поражает: к примеру, по телевизору выступает какой-нибудь деятель, говорит гладко, без всякого стеснения приводит какие-то дикие, за уши притянутые доводы, а в глазах сумасшествие, то есть убежденность в своей правоте абсолютная, потому и выводы получаются чудовищные. У таких всегда факты, да что факты – сама жизнь под идеологию подгоняются, это сразу видно. А что делать? Рот ему не заткнуть, приходится терпеть. Демократия. Каждый теперь имеет право на свое «авторитетное» мнение. Глас народа. То есть самого народа до экрана, конечно, близко не допускают, но все действие происходит как бы от его имени, хотя, с другой стороны, неоднократно наблюдалось, если простого человека заранее не подготовить, не дать текст выступления, то он вообще не может ничего путного выразить, а если выражает, то в прямом эфире раздается такое, что лучше бы он промолчал, так что телевизионщиков тоже понять можно.

Единственное спасение, что меня это не касается. Разговоры одни. Если надоело слушать, выключил телевизор или переключил на художественный фильм или спортивные соревнования – это, кстати говоря, сейчас единственное, что кажется относительно честным, там каждый выступает строго за себя и никто не делает вид, будто печется об общем деле, об общем благе.

Хотя мнение, с которым я привык жить, что лично меня это совсем не касается, в последнее время представляется все более спорным. Эти дебаты про свободу, развернувшиеся в печати и на телевидении, откровенно говоря, просто пугают. Пропагандируется весьма опасная затея, на мой взгляд, типичная спекуляция, но все как будто с цепи сорвались. Свобода! Свобода! Кто против свободы? И хотя сейчас обязательная и основная составляющая, можно сказать, основа любой дискуссии – либеральность и политкорректность, выясняется, что никто. Как при коммунизме – все за. Слово «свобода» – это символ, намертво вошедший в массовое сознание, и несет в себе такой потенциал, что ни один общественный или политический деятель не может сказать: «Нет, я против!» Не получается, язык не поворачивается. Каждый понимает – это гарантированный конец карьеры. «Он против свободы», – ярлык на всю жизнь, не отмоется никогда. Поэтому вынуждены поддерживать, хотя очевидно, что у многих перспектива Дня свободы вызывает не только сомнение, но и внутренний протест.

День свободы – это в каком-то смысле уступка, компромисс. По логике «свободолюбцев» – если невозможно уговорить власти на подлинную свободу, то давайте попробуем отведать «глоток свободы», то есть один день в году как бы ликвидируется государство, нет армии, полиции, законов, зато есть заранее гарантированная амнистия на все, что в этот день произойдет. Как по-вашему? На первый взгляд – бред сумасшедшего, но попробуй возрази. «Вы не уважаете свой собственный народ. Вы считаете, что все построено на страхе? А наши древние традиции? Наша уникальная культура и мораль? Чего вы боитесь? Привыкли жить в полицейском государстве и не представляете себе ничего другого? Опасаетесь, что ваш сосед, с которым вы любезно раскланиваетесь по утрам, вдруг, ни с того ни с сего, нападет, перережет вам горло? Вам кажется это реальным? Наш народ добрый, честный и справедливый, и День свободы докажет это наилучшим образом». Вот такой примерно набор доводов. Кто против свободы, тот не патриот, практически враг народа и прогресса.

Интересное соревнование намечается – общество против государства! Все против всех. Замечательный конфликт. Захватывающий. Такого в истории еще не было, там, по крайней мере, всегда борьба шла стенка на стенку – один народ против другого, бедные против богатых, христиане против язычников и так далее. То есть всегда люди объединялись в группы, чтоб чего-нибудь захватить или, наоборот, защитить, а свобода, которая сейчас нам предлагается, – это когда каждый против всех, потому как все окружающие моей свободе помеха. Это ясно, как божий день. Вопрос один, по крайней мере, я его перед собой так сформулировал: «Как День свободы пережить?» Имеется в виду сохраниться, выжить физически, если хотите. Поэтому извиняюсь за резкие и, возможно, не вполне объективные высказывания, приведенные вначале, прошу меня правильно понять, – я крайне взвинчен сегодня, когда объявили дату Дня свободы.

По дороге на работу увидел примечательную сцену, как никак лучше иллюстрирующую мои сомнения. Какой-то водитель начал выделывать на шоссе такие фортели, что я, образно говоря, рот открыл от изумления. Что-то с ним, по-видимому, не то сделали, подрезали или дорогу не дали. Есть категория людей, которые от подобных «несправедливостей» звереют, то есть в буквальном смысле теряют человеческий облик. Он, «обиженный», захотел высказать «обидчику» все, что он о нем думает. Он его догнал, нарушая все мыслимые и немыслимые законы, что-то кричал ему в окно, пальцем крутил у виска, показывая, что тот сумасшедший. Все кругом от этого «обиженного» шарахались в сторону, как от прокаженного. Такому дай День свободы, он всем покажет, на что способен.

Хочу пояснить: живу я в европейском государстве, умеренном, богатом, с благожелательном, по причине обширного туризма, населением. Работаю в местном университете, преподавателем на кафедре истории. У меня есть жена и пятилетний сын. Жена – учительница. Мы вполне обеспечены, имеем хорошую квартиру в приличном районе, позволяем себе регулярно ходить в ресторан, путешествуем, у нас много друзей и знакомых. Когда в недрах общества, в среде местных анархистов, возникла идея, что наш народ в своем развитии опередил все другие страны, достиг такого уровня самосознания, что ему уже не нужны карательные институты, мы, образованные люди, восприняли это с некой долей иронии, хотя, нужно честно сказать, никто не придал тогда этой, в каком-то смысле утопической идее, должного внимания. Конечно, приятно осознавать себя самыми-самыми. Самыми духовными, прогрессивными и цивилизованными, но не до такой же степени. Для меня все-таки лучше, чтоб полицейский стоял на своем обычном месте, так как-то спокойнее. Это на бытовом уровне, а на профессиональном, как историк, вообще не приемлю подобной глупости, абсолютный нонсенс.

Но что бы там не говорили отдельные интеллигенты, мало-помалу идея свободы начала свое шествие по нашей небольшой, но очень демократической стране. То угасая, то возгораясь с новой силой, она зрела в недрах общества, как раковая опухоль в теле человека, и в конце концов, прорвав «заговор молчания», как лава из жерла вулкана, обрушилась на наши головы. К движению примкнули антиглобалисты, затем «зеленые». Начались массовые дискуссии в прессе, появилась мощная общественная организация «За свободу», в общем, с какого-то момента в обсуждение вопроса «созрел ли наш народ до подлинной свободы» оказались втянутыми все. Причем «толкачи свободы», по другому их просто невозможно называть, оказались крайне агрессивными и напористыми. Например, я как-то на кафедре высказался в том смысле, что, мол, неограниченная свобода в обществе нереальна, смахивает на анархию, так тут же получил в ответ от лаборанта, мальчишки лет двадцати: «Вы не доверяете нашему народу? Вы боитесь его? Из-за таких ретроградов мы не можем двигаться вперед!» И никто не вмешался, все как-то принижено замолчали и начали суетливо заниматься своими делами.

Дело в том – это существенно проясняет ситуацию – что я в этой действительно прогрессивной и демократической стране эмигрант. Привезли меня родители много лет назад. Язык знаю лучше, чем многие местные, никакого акцента нет, но как только дело касается патриотизма, для меня это узкая тема, щепетильная, то есть «за» – можно, а «нет» – ни в коем случае. По-видимому, генетически во мне это сидит, чувствую, что отличаюсь от них, и они это чувствуют, хотя никто никогда, ни словом, ни намеком, не дай бог.

Нехороший осадок у меня после того разговора остался, твердо решил – больше на эту тему высказываться не буду. Остальные мои коллеги, видимо, решили так же, поэтому на кафедре истории никто больше ценность свободы под сомнение не ставил.

Патриоты и, что совсем удивительно, моя собственная жена, утверждают, что ничего особенного не произойдет, все будет «как всегда». У меня на этот счет большие сомнения. Лилиан человек хороший, добрый, хотя иногда на нее тоже находит. У нее в мыслях нет кого-нибудь ограбить или убить, однако не все же такие, как она. Мой исторический опыт подсказывает, что в любую эпоху существуют люди, у которых в мозгах такое крутится, что нормальному человеку представить себе невозможно. Они, в основном, остаются невостребованными, поэтому их никто не замечает, но они присутствуют, живут среди нас, это факт, потому что случись какой катаклизм и существует, как говорится, историческая потребность, то выясняется, что подходящие уже готовы и могут сразу, без проволочек приступить к действию. В истории тому существует масса доказательств. Все это я попытался объяснить своей жене, но Лилиан уперлась и ни в какую.

– А если тебя целый день будут насиловать, все кому не лень, начиная прямо с автостоянки у нашего дома? – в сердцах закричал я. – Что ты тогда запоешь? Ну как можно настолько не понимать… ничего?

– Какие у тебя фантазии, – с улыбкой отвечает. – Ты со своим Средневековьем (это моя специализация в истории) не видишь и не можешь понять, что люди с тех пор принципиально изменились, стали совершенно другими. Мы живем в современной цивилизации, постарайся вникнуть – в нашей стране общество неагрессивно, люди научились взаимодействовать друг с другом, – говорит, как будто урок в своей школе ведет. – Как только такая дикость про изнасилование могла тебе в голову прийти?

Когда дату объявили, причем с воодушевлением, подъемом, представляя это событие, как большую народную победу, я не выдержал и сразу позвонил жене.

– Лилиан, давай уедем на пару недель, – стараюсь говорить ровным, спокойным голосом, хотя внутри все кипит, – от греха подальше.

А она мне недоуменно так отвечает, обыденно, как будто я ее в кино приглашаю:

– Сейчас никак не получится, середина семестра. В другой раз поедем.

То есть ничего не понимает, даже не представляет о чем я, в сущности, с ней разговариваю. Оторванность полнейшая.

– Тогда я сам поеду и ребенка возьму, – объявил сгоряча, – не хочу в этом безумии участвовать.

– Ты что, с ума сошел? – отвечает, ощетинившись, не переносит, когда что-нибудь решают за нее. – Никто тебе ребенка не отдаст! – обрезала сразу и бросила трубку.

Прав был Плутарх – жениться нужно на девушке со своей улицы. Ментальность объяснить невозможно. Делать нечего – остаюсь, хотя для интереса все же позвонил в турагентство – билетов на самолеты уже нет, ни в одном направлении. Когда успели все расхватать? Неясно. Наверное, те, кто это придумал и поддерживал, заранее о билетах заграницу позаботились, ведь даже наголову разбитая армия должна сохранять в живых своих генералов. Закон для любых военных действий и на гражданке то же самое – номенклатура умирает последней, в основном в своих постелях.