Текст книги "Трагический эксперимент. Книга 4"

В 8.30 утра, после того как были выключены телефоны Смольного, в воинские части поступил ещё один приказ:

«29 октября войсками Комитета спасения родины и революции освобождены все юнкерские училища и казачьи части; занят Михайловский манеж, захвачены броневые и орудийные автомобили, занята телефонная станция и стягиваются силы для занятия оказавшихся благодаря принятым мерам совершенно изолированными Петропавловской крепости и Смольного института – последних убежищ большевиков. Предлагаем сохранить полнейшее спокойствие, оказывая всемерную поддержку комиссарам и офицерам, исполняющим боевые приказы командующего армией спасения родины и революции полковника Полковникова и его помощника подполковника Краковецкого, арестовывая всех комиссаров так называемого Военно-революционного комитета. Всем воинским частям, опомнившимся от угара большевистской авантюры и желающим послужить делу революции и свободы, приказываю немедленно стягиваться в Николаевское инженерное училище; всякое промедление будет рассматриваться как измена революции и повлечёт за собой принятие самых решительных мер».

Подписали воззвание председатель Совета республики эсер Авксентьев, председатель Комитета спасения эсер Год, комиссар Комитета Синани и член ЦК эсеровской партии Броун, тем самым торжественно расписавшись, какая именно партия является автором мятежа.

Вот очередной автомобиль, покружив для вида по улицам, въехал во двор Михайловского юнкерского училища. По короткому приказу стоявшего посреди двора французского офицера его стали загружать боеприпасами и продовольствием…

По улицам курсировали броневики из расформированного английского бронедивизиона. Когда на Исаакиевской площади матросы с баррикады обстреляли один такой броневик, тот ничтоже сумняшеся стал поливать пулемётным огнём уличную толпу. С ним справились – в числе убитых оказался английский офицер.

Впрочем, русский город есть русский город: стрельба была сама по себе, а жизнь – сама по себе. Магазины торговали, трамваи ходили, кинематографы крутили фильмы, даже телефон работал – не соединяли только Смольный и других абонентов-большевиков. Зато Комитет спасения исправно переговаривался с юнкерскими училищами и даже с Керенским, сидевшим в Царском Селе. Английские и французские офицеры принимали самое деятельное участие в событиях, формально их не касающихся. У них была своя цель: не допустить выхода России из войны, а с остальным разберёмся потом.

По ходу событий, поняв, что дело проиграно, незаметно исчез полковник Полковников и другие руководители мятежа, бросив рядовых исполнителей своих «освободительных» планов на произвол судьбы.

Последней пала телефонная станция. Перепуганные телефонистки с криком бегали по зданию. Ни одна девушка не пострадала, ни одна не подверглась оскорблению. Перепуганные, они забились в угол и затем, почувствовав себя в безопасности, дали волю своей злости. «У, грязные мужики, невежды! Дураки!..» Комиссар Военно-революционного комитета, маленький Вишняк, пытался убедить девушек остаться. Он был необычайно вежлив. «С вами очень плохо обращались, – говорил он. – Телефонная сеть находилась в руках Городской думы. Вам платили по 60 рублей в месяц, заставляли работать по десять часов в сутки и больше… Отныне всё будет по-другому. Правительство передаст сеть Министерству почт и телеграфов. Вам немедленно подымут жалование до 150 рублей и уменьшат рабочий день. В качестве членов рабочего класса вы должны быть счастливы».

«Члены рабочего класса! Уж не думает ли он, что между этими… этими животными и нами есть что-нибудь общее? Оставаться? Да хоть бы вы нам дали по тысяче рублей!..» И девушки с величайшим презрением покинули здание.

Остались только служащие, монтёры и рабочие. Но коммутаторы должны работать – телефон был жизненно необходим… Имелось же всего полдюжины опытных телефонисток. Вызвали добровольцев. На призыв ответило до сотни матросов, солдат и рабочих. Шесть девушек носились кругом, инструктируя, помогая, бранясь… Дело пошло. Кое-как, но всё-таки пошло, и провода снова загудели. Прежде всего установили связь между Смольным, казармами и фабриками, затем отрезали сообщение с Думой и юнкерскими училищами…

Керенский в полдень 25 октября на автомобиле американского посольства покинул Зимний и отправился в сторону фронта, возглавить войска, вызванные в Петроград для усмирения мятежа. К вечеру он добрался до Пскова, где стоял штаб Северного фронта, и там выяснил, что надеяться ему особо не на что.

Генерал Черемисов впредь до выяснения создавшегося положения отменил отправку войск в Петроград и уселся совещаться вместе с комиссаром фронта, председателем фронтового комитета и председателем местного Совета.

Сначала заседали сами, потом решили опросить армии – как те отнесутся к данному приказу. Из трёх армий одна ответила, что выполнит, другая намеревалась сидеть на месте, третья соглашалась послать войска, но не против нового правительства, а в помощь ему.

Вечером из Петрограда практически одновременно прибыли приказ об аресте Керенского, и он сам с повелением срочно послать войска. Умный Черемисов не стал выполнять ни того, ни другого. Министру-председателю он посоветовал скорее отправляться в Ставку, а то не ровен час и вправду арестуют – и ушёл на очередное совещание с местным ВРК.

Тогда свергнутый премьер обратился к другим фронтам. Более лояльно настроенный к Временному правительству генерал-квартирмейстер Барановский передал в Ставку приказ немедленно прислать войска. Западный фронт ответил, что надёжных частей нет, Юго-Западный тоже не обрадовал.

В конце концов единственным, кто поддержал Керенского, оказался командир 3-го конного казачьего корпуса генерал Краснов. Всего к отправке было предназначено 20 сотен казаков (1400 человек), 16 пулемётов и 14 орудий. Поскольку далеко не все горели желанием идти усмирять большевиков, частично казачки разбежались, а остальных бывший министр-председатель повёл на Петроград.

Для начала на станции Остров они столкнулись с саботажем железнодорожников. К счастью, начальник конвоя Краснова когда-то служил помощником машиниста. Генерал поставил его на паровоз, дал в помощь двоих казаков, и лишь тогда состав тронулся с места и утром 27 октября дошёл до Гатчины. Незадолго до прибытия в город Керенский разбудил Краснова и торжественно заявил:

«Генерал, я назначаю вас командующим армией, идущей на Петроград. Поздравляю вас, генерал!»

На тот момент победоносная армия, угрожавшая мятежной столице, насчитывала 700 человек.

Естественно, в Смольном знали о численности «армии Керенского». Во-первых, не могли не знать – и в Пскове, и в Луге у большевиков было множество сторонников и агентов. Во-вторых, это видно из того, какие реальные силы посылались навстречу – как раз адекватные неполной тысяче казаков.

Однако Ленин поднял вокруг обороны Петрограда такой шум, словно к столице приближался как минимум германский кайзер со всей своей армией, а то и группа армий «Север» совсем из другой войны.

Итак, о реальных силах. Для начала в Красное Село, как 300 спартанцев в Фермопилы, был отправлен сводный революционный отряд: батальон кронштадтцев, батальон гельсингфорсцев, 4 броневика, 8 пулемётов и 6 орудий, а вскоре к ним присоединился Павловский резервный полк. В Пулково отправились матросские и красногвардейские отряды, несколько позже туда подошла артиллерия, Петроградский и Измайловский резервные полки.

В принципе, этого бы хватило, тем более что навстречу «корпусу» Краснова наверняка была двинута и невидимая армия агитаторов. Однако Военно-революционный комитет явно решил поиграть в захватывающую игру под названием «оборона Петрограда».

27 октября в штабе появился Ленин. Разбранив работу Подвойского, он приказал поставить в его кабинете для себя стол и придал делу обороны города стратегический размах. Петроградских рабочих и гарнизона ему показалось мало, и он распорядился о присылке подкреплений аж из Гельсингфорса. Только оттуда обещали дать пять тысяч человек, 35 пулемётов и продовольствие. Под грядущие военные операции красногвардейцам раздали дополнительно несколько тысяч винтовок.

Ленину также принадлежит мысль привлечь к великому делу обороны города корабли Балтийского флота. Их поставили так, чтобы можно было обстреливать дороги из Царского Села на Петроград. Как при этом морячки должны были отличать своих от чужих, когда все в одной и той же форме – опять же скрыто тьмой…

Неплохо было бы обзавестись кем-нибудь из надёжных военных специалистов, и в недрах партии левых эсеров обнаружился целый подполковник – легендарный Муравьёв. Его назначили главнокомандующим обороны Петрограда, и он согласился, хотя их ЦК в те дни запрещал членам своей партии занимать ответственные посты. Впрочем, Муравьёва нисколько не волновали запреты, равно как правила, приличия и всё остальное – данный товарищ являлся полным отморозком даже по меркам собственной партии. Едва вступив в должность, он выпустил «Приказ № 1», где давал своим подчинённым право расстреливать на месте, без суда и следствия, всех, кого они сочтут контрреволюционерами. Потом этот приказ долго и мучительно отменяли – так, чтобы и левых эсеров не обидеть, и с беспределом покончить…

Гатчинский гарнизон сидел в казармах и плевал на все призывы как ВРК, так и бывшего премьера, так что казаки легко заняли город. Керенский дал торжественную телеграмму: «Город Гатчина взят войсками, верными правительству, и занят без кровопролития. Роты кронштадтцев, семёновцев и измайловцев и моряки сдали беспрекословно оружие и присоединились к войскам правительства».

На рассвете 28 октября корпус Краснова, от которого, после того как пришлось выделить некоторую часть казаков для охраны Гатчины, осталось 480 человек, подошёл к Царскому Селу. На окраине города их встретил пехотный отряд численностью около батальона, потом к солдатам подошли члены казачьего комитета, и обе стороны сошлись в совместном митинге.

И тут на дороге из Гатчины показались несколько автомобилей. Это прибыл сам министр-председатель с адъютантами и в сопровождении каких-то нарядных и весёлых дам – премьер явно не терял времени даром. Завидев митинг, Керенский встал на сиденье автомобиля и обратился с речью к солдатам. Пока те слушали, в толпу с тылу пробрались казаки и стали отбирать оружие. Безоружные солдаты грустно направились в казармы, остальные кинулись в парк, где начиналась территория Военно-революционного комитета, и снова подняли стрельбу. Закончилась разборка, лишь когда подошли пушки. После первых двух залпов солдаты разбежались, и к вечеру казаки вступили в Царское Село.

В 11 часов ночи Керенский радостно телеграфировал в Ставку:

«Считаю необходимым указать, что большевизм распадается, изолирован и как организованной силы его нет уже и в Петрограде»

А по ту сторону «фронта» не менее увлечённо играл в войну Военно-революционный комитет. 29 октября он выпустил следующий приказ:

«Корниловские банды Керенского угрожают подступам к столице. Отданы все необходимые распоряжения для того, чтобы беспощадно раздавить контрреволюционное покушение против народа и его завоеваний.

Армия и Красная гвардия революции нуждаются в немедленной поддержке рабочих».

Мятежникам в городе удалось поднять только юнкеров, для которых война означала офицерскую карьеру – да и те после первых же выстрелов предпочитали сдаться.

Как мятеж в городе, так и поход Керенского были организованы на редкость бездарно – впрочем, как и все прочие деяния Временного правительства. Но как их использовали большевики!

Утром 29 октября Александр Фёдорович, подобно Наполеону, торжественно въехал в Царское Село на белом коне, после чего проследовал во дворец и снова принялся вызывать подкрепления. Однако движение любых частей к Петрограду почему-то заканчивалось одинаково: узнав, куда и зачем их везут, солдатики выбирали военно-революционный комитет и заявляли, что дальше не поедут. На помощь прибыли только три сотни казаков Амурского полка, но и те заявили, что «в братоубийственной войне участвовать не будут», и разошлись по ближайшим деревням ловить кур и щупать крестьянок. Правда, один раз Керенскому повезло: с фронта прибыл бронепоезд. Министр-председатель заявил его команде, что немецкий флот наступает на Петроград, а в городе взбунтовалась чернь под руководством немецких офицеров и не пропускает войска. Ложь была настолько наглой, что ей поверили. Впрочем, завоевание бронепоезда оказалось единственным успехом бывшего премьера.

Зато казаки Краснова, не отделённые от внешнего мира металлическим панцирем, уже успели почуять неладное. Представители казачьих комитетов говорили, что пойдут с кем угодно, но не с Керенским, что не двинутся дальше без пехоты и пр. Генерал с трудом уговорил их продолжить поход. Двадцатитысячный царскосельский гарнизон после стычки, которая произошла накануне, заперся в казармах и объявил о своём нейтралитете, заявив, что не будет драться ни вместе с казаками, ни против них.

Керенский обманул Краснова, как обманывал всех. Он обещал, что на помощь выступившим казакам подойдут фронтовые части – а не пришёл практически никто. Обещал он также, что в городе им навстречу поднимется восстание. К вечеру 29 октября в Царском объявились вожди «комитета спасения» и принесли известие о провале выступления в Петрограде – но, похоже, ни премьер, ни Савинков не сообщили об этом казачьему генералу.

30 числа силы наступающей на Петроград армии несколько возросли. Их было: 9 сотен (630 конных казаков или 420 спешенных), 18 орудий, один броневик и бронепоезд. Краснов уверял своих казаков, что они идут не воевать, а посмотреть обстановку. Пошли на Пулково.

«Склоны Пулковской горы, являвшейся центром позиции, были заняты Красной гвардией, основное ядро которой составляли отряды Выборгского района. <…> Общее число революционных войск составляло около 10 тысяч человек. Остро чувствовался недостаток в артиллерии. У советских войск было только два полевых орудия. <…> Генерал Краснов имел значительное превосходство в артиллерии».

30 октября состоялось генеральное сражение. Основная битва развернулась в районе деревни Редкое Кузьмино, где стояли пушки и главные силы казаков, по прикидкам – 450–500 человек. Красные достаточно уютно сидели в окопах и сидеть там могли очень долго, ибо казаки не имели ни малейшего желания их штурмовать.

Около полудня от Московского шоссе в тыл Краснову зашёл Измайловский полк, ещё около десяти тысяч человек. Генерал напустил на них бронепоезд – после первых же выстрелов солдаты побежали…

Ни на петроградский гарнизон, ни на донские полки гром пушек не повлиял никак. К вечеру у казаков стали кончаться снаряды. За ними послали в Царское Село, но обиженный событиями двухдневной давности гарнизон заявил, что соблюдает нейтралитет и снарядов никому не даст. И Краснов ушёл обратно в Гатчину.

Так закончилась великая битва за Петроград. Приблизительные потери красных войск в ней составили 200 человек.

Вслед за казаками в Гатчину пришли матросы во главе с председателем Центробалта Дыбенко. Впрочем, боевые действия и тем и другим к тому времени надоели. Обе стороны быстро нашли общий язык и дружно принялись искать премьера, справедливо решив, что он-то во всём и виноват. Но премьер оказался чрезвычайно предусмотрителен. Ещё утром 30 октября он послал Краснову записку, что уезжает «навстречу эшелонам с фронта». Савинков и представители казачьих войск сумели его слегка придержать, однако вечером он отбил генералу Духонину телеграмму: «Ввиду отъезда моего в Петроград предлагаю вам вступить в исполнение должности Верховного главнокомандующего», после чего исчез в неизвестном направлении, переодевшись в матросскую форму и надев автомобильные очки.

Не найдя самого премьера, казаки с горя арестовали его адъютанта и продолжили пить… К вечеру все разошлись. Матросы вернулись в Петроград. С казаков взяли честное слово никогда больше не воевать с большевиками, и они отправились восвояси.

Временное правительство было окончательно низложено и отмечено похоронным звоном 2 ноября, когда петроградские священники перестали поминать его на богослужениях. Двоевластие закончилось, у страны появилась хоть какая-то, но власть. А вот какая – это интересный вопрос.

После 25 октября всё изменилось. Большевики больше не могли строить свою политику в стиле «против» – теперь они обязаны были действовать в позитивном ключе.

Единственное, что было важным и ценным для вождя, – удержать власть. В октябре это было нужно для того, чтобы примером России разжечь пожар революции, которая со дня на день грянет в Европе. В январе – для того, чтобы продержаться, пока не поднимутся остальные народы, после чего Россия займёт своё место в походной колонне к прекрасному будущему. В марте – для того… а кто знает? Не вышло построить социализм во всём мире – построим здесь, за неимением гербовой пишут на простой, вообще-то говоря… А может быть, он просто собирался тянуть эксперимент, сколько сможет?..

А большевики? Судя по некоторым свидетельствам и обмолвкам, они долго ещё рассматривали всё это как некий опыт, хоть и обречённый на провал, но результаты которого в любом случае интересны. В этой версии становится понятной и знаменитая выходка Троцкого: узнав, что Деникин приближается к Москве, он примчался в столицу и попросил дать ему кавалерийский корпус для похода на… Индию. Да и Ленин в самые тяжёлые дни Гражданской войны говорил нечто вроде следующего: товарищи, вот всё и кончено, берём документы на чужое имя, а что делать дальше – вы знаете.

Тем не менее Ленин собирался продержаться, сколько сможет, и действовал соответственно. Но для партии повороты вождя оказались чересчур крутыми. Партия не успевала за мыслью Ильича и была не настолько выдрессирована, чтобы просто ему подчиняться. Вскоре логика событий железными пальцами схватила большевиков за горло, вынуждая действовать не как хочется, а как надо.

После провала мятежа юнкеров социалистические партии снизошли наконец до переговоров с большевиками. До 29 октября они были непримиримы, а сторонники коалиционного правительства группировались в основном в Смольном.

Но Ленин, которого поддерживал Троцкий, стоял незыблемо, как скала: «Пусть соглашатели принимают нашу программу и входят в правительство! Мы не уступим ни пяди…» Позиция Ленина была простая: хотите участвовать в правительстве – пожалуйста, но только на условиях выполнения резолюций съезда, то есть большевистской программы.

А потом на Совнарком обрушилось всё сразу. И надвигающаяся с Дона тень гражданской войны, и тотальный саботаж чиновников, и продовольственные проблемы, и необходимость с первых же шагов поступаться демократическими принципами, а потом и коммунистическими иллюзиями. Плюс к тому постоянный разброд внутри собственного лагеря и даже собственного ЦК, столкновение мнений и споры, споры, споры…

Четыре наркома-большевика – Алексей Рыков (будущий глава правительства), Владимир Милютин (до революции он был восемь раз арестован, пять раз сидел в тюрьме), Виктор Ногин (он был противником вооружённого захвата власти) и Иван Теодорович (будущий председатель Крестьянского интернационала) – через десять дней после октябрьского переворота вышли из состава первого советского правительства по принципиальным соображениям: товарищи по партии не поддержали их мнения о «необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий».

Некоторые последствия этот демарш имел. В ночь с 9 на 10 декабря 1917 года большевики договорились о коалиции с левыми социалистами-революционерами, которые получили семь мест в Совнаркоме, а также должности заместителей наркомов и членов коллегий. Из тех четырёх наркомов, которые проявили тогда принципиальность, только один – Ногин – умер своей смертью, совсем молодым. Остальных Сталин со временем уничтожит.

Наркомам положили жалованье в пятьсот рублей (и прибавку в сто рублей на каждого нетрудоспособного члена семьи). Обещали предоставить жильё – «не свыше одной комнаты на члена семьи». Квартирный вопрос решили просто. Хорошие квартиры отнимали и отдавали советским чиновникам.

Большевики обещали построить мир, в котором деньги потеряют своё значение. Но им самим деньги были очень нужны. Для начала в Госбанк отправили будущего главного чекиста страны Вячеслава Менжинского. Он потребовал выдать новой власти десять миллионов рублей на текущие нужды. Служащие Госбанка большевиков не признали и высокомерно отказались выполнять приказы Совнаркома.

Ленин назначил Менжинского заместителем наркома финансов. Задача простая – выбивать из банков деньги. В Смольном на него обратил внимание американец Джон Рид, описавший революцию во всех подробностях:

«Забившись в угол, сидел человек в меховой папахе и в том самом костюме, в котором он… я хотел сказать, проспал ночь, но он провёл её без сна. Лицо его заросло трёхдневной щетиной. Он нервно писал что-то на грязном конверте и в раздумье покусывал карандаш. То был комиссар финансов Менжинский, вся подготовка которого заключалась в том, что он когда-то служил конторщиком во французском банке».

Менжинский дал короткое интервью Джону Риду:

– Без денег мы совершенно беспомощны. Необходимо платить жалованье железнодорожникам, почтовым и телеграфным служащим… Банки закрыты; главный ключ положения – Государственный банк – тоже не работает. Банковские служащие по всей России подкуплены и прекратили работу. Но Ленин распорядился взорвать подвалы Государственного банка динамитом, а что до частных банков, то только что издан декрет, приказывающий им открыться завтра же, или мы откроем их сами!

Ленин и Менжинский подписали Постановление об открытии банков: «Рабочее и крестьянское правительство предписывает открыть завтра, 31 октября, банки в обычные часы… В случае если банки не будут открыты и деньги по чекам не будут выдаваться, все директора и члены правления банков будут арестованы, во все банки будут назначены комиссары временным заместителем народного комиссара по министерству финансов, под контролем которого и будет производиться уплата по чекам, имеющим печать фабрично-заводского комитета».

Самым весомым аргументом оказались вооружённые красногвардейцы, которые сопровождали Менжинского. Так он выбил первые пять миллионов рублей для нужд Совнаркома. Советской власти требовалось много денег. Большевистское правительство принимало простые решения: «Выдать авансом деньги на означенные цели. Поручить Менжинскому изыскать средства для покрытия этого аванса». Деньги забирали так же, как взяли власть, – силой. Сначала по представлению Менжинского упраздняли один банк за другим, затем Совнарком объявил государственную монополию на банковское дело. Частные банки национализировали.

14 декабря вместе с декретом о национализации банков решили провести ревизию банковских сейфов, в которых люди в то опасное и бандитское время хранили всё своё достояние. Это было просто ограбление. В газетах печатались номера сейфов, которые подлежали проверке в присутствии владельцев. Если они не являлись, сейфы вскрывали, содержимое полностью передавали в доход государству. В любом случае конфискации подлежали: золото в слитках и монетах, платина, серебро и валюта. Забирали ювелирные изделия, ценные бумаги и наличные деньги. Оставляли владельцам не больше десяти тысяч рублей. Но с собственных денег теперь надо было заплатить налог!

Местные Советы тоже требовали от Совнаркома денег. Правительство приняло решение: «Предложить Советам самим изыскивать средства путём налогов, обложений имущих классов и проч. Совет народных комиссаров обращает внимание всех местных Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов на то, что они в качестве власти на местах обладают также и налоговыми правами».

Иначе говоря, Советы по всей стране получили полное право собирать с населения любые средства. И не только Советы… На заседании Совнаркома решили: «Принудить фабрикантов и заводчиков уплачивать жалованье Красной гвардии».

– Это невозможно спокойно читать, – не выдержал Семён. – Трудно поверить, что это совершали марксисты, имеющие понятие о прибавочной стоимости. Для того чтобы за счёт фабрик и заводов содержать Красную гвардию, надо значительно увеличивать прибавочную стоимость, будет неимоверно увеличиваться цена выпускаемой продукции!

Ленин, посылая Менжинского в банк за деньгами, разве не знал, что взять в банке деньги можно в том случае, если ты их туда положил? Иначе ты забираешь чужие деньги, а это уже грабёж.

– Вот большевики и совершили величайший в мире грабёж, отобрав банки, предприятия, плоды труда у всех собственников великой страны.

Получив в своё распоряжение печатный станок, советское государство включило его на полную мощность. Сколько нужно было денег – столько и печатали. Рубли превратились в ничего не стоящие бумажки. Гиперинфляция!

Никто из руководителей Совнаркома не сомневался в праве большевиков руководить экономикой, распоряжаться промышленностью и лишать владельцев собственности. Целые заседания Совнаркома проходили в принятии решений о конфискации заводов, фабрик, рудников, нефтяных промыслов… Национализация и введение военного коммунизма привело к самому крупному крушению экономики в истории. Промышленное производство обвалилось, население побежало из городов. Остановился железнодорожный транспорт из-за нехватки топлива. Уровень жизни рабочих сократился втрое, а количество промышленных и горнозаводских рабочих упало вдвое.

События развивались быстро. Утром 21 ноября 1917 года на заседании Совнаркома уже обсуждался вопрос о национализации городской недвижимости. Приняли декрет об отмене частной собственности на городскую недвижимость, и люди лишились права на собственное жильё. Теперь они не могли ни продать дом или квартиру, ни передать по наследству. Зато их самих в любую минуту могли выселить, просто выгнать на улицу.

«Декреты о национализации, социализации, ограничение торговли, а затем почти полное её прекращение, – вспоминал один бывший царский офицер, – поставили обывателя в такое положение, что, даже если у него и были деньги, он должен был или голодать, или идти на советскую службу, где получал пищевой паёк. Был установлен принцип, что имеет право на существование только тот, который приносит свой труд на пользу рабоче-крестьянской республике».

Очень скоро люди осознали, что у них нет иного выбора, кроме как проситься на государственную службу. Никакой иной работы в Советской России не осталось, потому что частный бизнес уничтожался.

Ленин обещал, что после революции государство отомрёт. Люди сами станут управлять своей жизнью. Происходило обратное: государство как аппарат управления и принуждения росло как на дрожжах. А с ним разрастался и класс чиновников. Появилась советская аристократия и бюрократия, спесивая, самоуверенная, требовательная и жадная.

Ни следа не осталось от предреволюционного лозунга равенства. Только поначалу вожди испытывали те же трудности, что и все.

«Когда мы, собственно, ели? – вспоминала нарком государственного призрения Александра Коллонтай. – Помню только раз, после Совнаркома. Кажется, это было в три часа ночи, в столовой Совнаркома. Нам принесли огромные ломти хлеба с паюсной икрой. Это было удивительно вкусно.

Я помню – шведские товарищи привезли нам (Совнаркому) ящик с провизией: консервы, колбасы, сыры. Я резала круглый красный голландский сыр, когда Владимир Ильич вышел из своего кабинета и, увидев сыр, остановился:

– Сыр всё-таки вещь хорошая.

– Хотите кусочек?

– Давайте.

Я отрезала ему полумесяц. И себе – поменьше. Но тотчас началось заседание Совнаркома. Неудобно было идти с сыром, оставила в канцелярии вместе с пакетиками консервов. На столе возле Ленина лежал ещё не начатый им полумесяц с кусочком свинцовой бумажки, приставшей сбоку. Всё заседание поглядывала я на этот кусочек и радовалась своей доле, что съем дома после заседания. Но когда заседание окончилось, в канцелярии не оказалось ни сыра, ни пакетиков с консервами. Кто-то уже „экспроприировал“.

А спиртное в столице бывшей Российской империи хранилось не только в погребах царя и великих князей. Существовали другие места, где этого добра было хоть залейся. По самым скромный подсчётам, в Петрограде находилось около 600 хранилищ вина, водки и спиртосодержащих жидкостей. Пьяные погромы приняли такой размах, что была создана специальная комиссия по борьбе с этим явлением, а в ночь на 6 декабря в Петрограде ввели осадное положение. При попытках разгрома винных погребов, складов, частных квартир патрулям разрешалось открывать огонь без предупреждения. По улицам патрулировали не только пешие отряды красногвардейцев и моряков, но и бронемашины.

Но даже эти суровые меры помогали мало. Был разгромлен винный завод на Лиговке. Дело дошло до того, что погромщики открыли огонь по красногвардейцам, и в течение часа на Лиговке шла перестрелка между патрулями и вооружёнными погромщиками. На Малом проспекте Васильевского острова погром винного склада был остановлен лишь после того, как прибывший на помощь красногвардейцам броневик дал несколько очередей из пулемёта над головами мародёров. В поисках спиртного пьяницы нападали даже на аптеки, и около них пришлось выставить караулы.

Максим Горький описывал эти события в „Несвоевременных мыслях“: „Каждую ночь толпы людей грабят винные погреба, напиваются, бьют друг друга бутылками по башкам, режут руки осколками стекла и, точно свиньи, валяются в грязи, в крови. За эти дни истреблено вина на несколько десятков миллионов рублей и, конечно, будет истреблено на сотни миллионов.

Если б этот ценный товар продать в Швецию – мы могли бы получить за него золотом или товарами, необходимыми стране, – мануфактурой, лекарствами, машинами.

Люди из Смольного, спохватись несколько поздно, грозят за пьянство строгими карами, но пьяницы угроз не боятся и продолжают уничтожать товар, который давно бы следовало реквизировать, объявить собственностью обнищавшей нации и выгодно, с пользой для всех, продать. Во время винных погромов людей пристреливают, как бешеных волков, постепенно приучая к спокойному истреблению ближнего“.

Пьяные погромы продолжались до конца декабря 1917 года. Закончились они после того, как практически всё спиртное в Петрограде было выпито, а разъярённые большевики стали расстреливать погромщиков, пойманных на месте преступления, без суда и следствия.

Удобство быть во власти большевики ощутили сразу.