Текст книги "О любви, которой уже нет"

Мы укрылись спальными мешками, обнялись, она поцеловала меня и нежно шепнула: «Спи.» Мы тихо полежали и я почувствовал, что сон это не совсем то, что было у меня на уме. Я попробовал двинуть рукой, но Наташа прижалась, не давая руке двинуться. И так продолжалось всю ночь, она упорно сопротивлялась, иногда целовала меня и говорила: «Спи». Когда стало рассветать мне показалось, что я заметил следы слез на ее лице. Под утро я обиделся, отвернулся, но заснуть так и не смог.

Следующим утром ребята, видя наши бессонные лица, потихоньку посмеивались, но видя что мы почти не общаемся, вскоре затихли.

Несколько дней после этой поездки я не видел Наташу, обида мало–помалу проходила и я уже собирался ей позвонить, когда вдруг я получил письмо от нее, от Наташи. У меня внутри что–то дрогнуло, это что – конец?.. она меня бросает? Медленно я распечатал конверт, развернул письмо:

«Здравствуй Яша!

Что бы ты ни подумал обо мне, на самом деле все хуже, так что хуже не бывает. Я не могу продолжать наши отношения, не открыв тебе свою тайну, а когда я открою, ты, возможно, не захочешь продолжать их, но я расскажу тебе все равно.

Когда мне было четырнадцать лет, мать ушла от нас, оставив меня и младших братьев с отцом. Вскоре он сделал меня женщиной.

Я люблю своего отца, он меня вырастил, я обязана ему всем хорошим что было в моей жизни, и я его ненавижу.

Если я больше не увижу тебя – тогда прощай!

Я люблю тебя, Наташа.»

Сейчас 40 лет спустя я перечитываю это письмо и слезы появляются у меня на глазах.

Эх Наташа, кто бы мог подумать, что хуже бывает, намного хуже…

УГАРНАЯ ОСЕНЬ

Мы с Наташей расписались осенью 76–го года. Была небольшая свадьба устроенная по большей части моей тещей, Марией Федоровной. На следующий день мы полетели в Черновцы.

Я познакомил Наташу со своей семьей – родителями, двумя братьями, дядями и тетями. Все были вежливы и любезны, никто плохого слова не сказал, но мне дали понять, что на помощь я не могу рассчитывать.

Мы были удивлены – какая помощь? Я работал, получал 125 рублей в месяц, Наташа училась на последнем курсе института, получала стипендию, нам хватало.

Мы вернулись в Волгоград, сняли летнюю кухню и стали привыкать к семейной жизни. Причем привыкать не просто к семейной жизни, но к семейной жизни в смешанном браке. Различие культур иногда проявляло себя самым неожиданным образом и требовало терпимости от нас обоих.

Я много размышлял об этой проблеме, которая преследовала еврейский народ тысячелетиями.

По–моему мнению причина того, что еврейских парней тянет к не–еврейкам, таится в генах – практикуя браки в своей среде, евреи сузили свой генофонд. Для меня это выразилось в том, что все еврейские девочки казались мне похожими или на мою маму, или на других женщин нашей семьи, а кому хочется иметь жену похожую на маму или на тетю?

Через год мы переселились в другую квартиру – сняли подвал в частном доме.

Наташа закончила институт и воспользовалась правом замужней женщины отказаться от распределения на работу, вскоре она устроилась на работу в Волгограде.

Наташа была беременна и вот уже несколько дней как она ушла в оплачиваемый отпуск, который полагался за два месяца до родов.

Зима еще не наступила, но ночью уже были заморозки. Я посмотрел на будильник и вскочил – было шесть часов утра. Настольная лампа загорелась мягким, рассеянным светом, Наташа спала с головой укрывшись одеялом, но одна пятка высовывалась из под одеяла. Мне стало смешно – она всегда выглядывала.

В этот момент я почувствовал головную боль. Странно, вчера вроде и не пил. Но рассуждать было некогда, в подвале было холодно, печь за ночь остыла.

Я вычистил печку от золы, заложил дрова, щепки, открыл заслонку, поджег.

Печь здесь были такая–же, как в Могилеве, но там печь не имела заслонки – железной пластины, которой можно было перекрыть доступ воздуха в печь.

На ночь, когда все в печи уже сгорело, я задвигал заслонку, чтобы печка остывала медленнее.

Иногда я забывал открывать ее утром и вспоминал, видя что тяги нет и дым идет в комнату.

Пока печка топилась, я поставил чайник на электрическую плитку. Побрился и умылся в том углу подвала, что был отведен под кухню.

Наташа не просыпалась, в подвале стало тепло. В 7 утра я вышел из дому – в 9 часов надо было быть на работе.

Вернулся я в 8 вечера, Наташа все еще лежала в постели.

– Ты что – заболела? – я был по–настоящему напуган. Наташа слабо улыбнулась:

– Ничего, все в порядке, только голова болит. Она помолчала и стеснительно добавила:

– Ты знаешь, кровь мажется… там…

Я вызвал скорую помощь из ближайшего телефона–автомата. Я начинал догадываться почему у меня весь день болела голова – видно я закрыл заслонку в печи слишком рано, не все угли сгорели до конца, угарный газ попал в комнату и мы оба угорели. Я угорел меньше, так как ушел на работу, Наташе досталось больше.

Наташу поспешно увезли внутрь больницы, меня же в больницу не пустили. Усталый я вышел на улицу.

Ветер гонял желтые и красные осенние листья по мостовой. Небо было ясное и мириады звезд холодно смотрели на землю.

Я чувствовал себя таким беспомощным и одиноким, те кого я любил – моя жена, мой ребенок – боролись за жизнь и я ничем не мог им помочь.

Дочь светлана

Врачи спасли нашу дочь, Наташа вскоре вернулась в наш подвал с еще большим животом донашивать оставшиеся полтора месяца. Она была полна энергии и вся светилась изнутри лучами материнства.

До Нового 78-го года оставалось 2 дня. Я лежал на кровати готовый уснуть, была почти полночь. Наташа все еще возилась по хозяйству, внезапно сквозь сон я услышал как она охнула, затем медленно подошла ко мне.

Она ласково провела руками по моему телу. Я протянул руку, обнял ее все еще сонный, но уже готовый ответить на ее ласку. Наташа прижалась еше сильнее и сказала:

– Яша, воды отошли, начинается.

Сон мигом слетел с меня. Я быстро оделся.

– Держись, я пошел вызывать скорую.

Я вышел на улицу, вокруг все было покрыто снегом, как и положенно под Новый Год. Стояла мертвая тишина, даже собаки забилисъ в свои конуры и не лаяли. До ближайшего телефона-автомата было минут 20 ходьбы. Тяжело дыша я вызвал скорую и пошел обратно.

Все силы покинули меня, я еле переставлял ноги. Пока я доплелся до нашего подвала издали появились огни фар. Весь оцепенев я жлал. Человек в белом вышел из машины:

– Здесь рожают?

Мы зашли в подвал. Пожилой фельдшер был сердит:

– Ты что – рукой не мог махнуть?, все снегом покрыто, адресов не видно.

Я все еще был в оцепенении. Фельдшер посмотрел на Наташино оживленное лицо, одобрение появилось на его лице:

– Вот ты молодец, собирайся девонька, поехали.

Меня, конечно, в роддом не взяли. Утром я нехотя поплелся на работу. Только вечером мне удалось дозвониться в родильный дом и узнать, что у меня родилась дочь.

ПОТОП

Доктор прикладывал свой аппарат к разным местам моей спины, долго вслушивался, Светочка – дочка – что–то бормотала в своей кроватке, возможно мешая ему, но он ничего не сказал, приложил стетоскоп опять, послушал и сказал:

– Воспаление легких, справа. – Мне было так плохо, что я с трудом понимал, что он говорит.

– И что теперь делать?

– В больницу надо, срочно.

– Я не могу, как я их оставлю…

– Вы не можете здесь оставаться, это может плохо для вас закончиться, здесь сыро и душно, вам нужны уколы, которые можно делать только в больнице.

– А таблетками можно обойтись?

– Можно попробовать, но они могут не помочь вам.

Я подумал и решился:

– Выпишите таблетки, пожалуйста.

Я услышал вздох, это была Наташа, но она не вмешивалась. Когда доктор ушел, она подошла ко мне:

– Напрасно ты не пошел в больницу, но ничего, я тебя вылечу. Давай, снимай с себя все.

– Что ты хочешь делать?

– Я оботру тебя водкой, чтобы сбить температуру, потом поставлю банки.

– Но твоя мама же здесь…

– Мама, – Наташа повернулась к моей теще, – пойди в аптеку, пожалуйста, закажи таблетки.

– Так там дождь второй день идет.

– Возьми зонтик, таблетки нужны сейчас.

Чувствуя теплые, крепкие Наташины руки, я постепенно приходил в себя, мне становилось лучше. Когда она растерла черные следы от банок, я изнеможенно откинулся на подушку.

Наташа села на край кровати покормить дочку грудью. По подвалу разлился нежный запах грудного молока, перекрывший на время запах сырости.

Дверь открылась, впустив влажный воздух и шум дождя, это вернулась моя теща. Она жила неподалеку от нас, у нее была комнатушка в старом бараке.

Я там бывал, длинный коридор со множеством дверей, за каждой дверью комната в которой живет целая семья, в коридоре у каждой двери стоит примус – это кухни, туалет на улице, один на всех.

Теща честно старалась помочь нам как могла, ведь каждый день надо было вручную стирать пеленки, сушить, принести воды, унести помои, ребенка нянчить, готовить – работы хватало, Наташа была слабая после родов, а я уходил на работу утром, приходил вечером.

Мы были ей очень благодарны за помощь, но была одна проблема – время от времени теще надо было поругаться, такой у нее был характер, она не могла иначе, и ссорясь она говорила самые гнусные мерзости, стараясь задеть свою жертву за живое. Мишенью своей – по многолетней привычке – она избирала Наташу, причем поводом могло быть что угодно.

Вот и теперь, вернувшись из аптеки, она набросилась на Наташу:

– Конечно здесь сыро, говорила тебе вчера – стирай на улице!

– Мама, вчера же дождь шел!

– Да он может еще три дня идти, что же, так и разводить сырость!

Снаружи послышался очередной раскат грома, затем у меня на глазах часть стены отвалилась и на пол потекла вода. Тяжелый дух мокрой земли наполнил подвал, перекрывая все прежние запахи. Наташа, схватив Светочку, взобралась на кровать, вода все натекала и пол вскоре был весь покрыт водой. Наш подвал напоминал полузатопленный корабль, готовый идти ко дну.

– Мама, – крикнула Наташа, – возьми ее. Шлепая по воде, подошла теща, взяла ребенка, села на край кровати.

Наташа подошла к шкафу и стала переодеваться.

– Наташ, ты куда? – спросила теща виновато, как всегда после ссоры.

– Я возьму Свету, пойду в партийный комитет, я им расскажу как люди живут…

Она говорила как в горячке, что–то искала в шкафу и похоже не помнила что.

– Наташа, иди сюда, – я протянул к ней руку. Я уже был далеко не тот комсомолец – активист, что когда–то, это все осталось в институте, я уже понимал в каком обществе мы живем. Я взял ее худую горячую ладонь:

– Успокойся, родная, никому до нас дела нет, никуда не ходи, пожалуйста. Завтра выйдет солнце, подсушит, залепим стену…

Я обнимал и утешал плачущую Наташу, рядом на той же кровати сидела пригорюнившаяся теща, укачивая ребенка.

Вода медленно прибывала…

СОСЕДИ

Зима еще не пришла, а листья уже осыпались, они лежали толстым ковром на асфальте, перекатывались по траве, мокли в лужах. Держа в руках большую дворницкую метлу я упорно старался собрать проклятые листья в кучу, но промозглый ветер разгонял их опять.

Наконец я плюнул и пошел домой. Все равно листья еще не высохли достаточно после недавних дождей, чтобы их жечь, хотя другие дворники все-же ухитрялись их зажечь. Над заводским поселком, где я теперь жил, стоял белесый дымок от тлеющих листьев и веяло едким запахом горелого.

Иногда я подменял тещу, которая привезла нас сюда, устроившись дворником в заводской поселок. Дворнику полагалась комната, в которой она и поселилась, а также мы, а также Наташин брат Саша, долговязый подросток, добрый как телёнок, который прежде жил с отцом.

Комната была хорошего размера, но когда все ложились – Света в кроватке, мы на раскладном диване, теща на раскладушке и Саша на полу – пройти по комнате было невозможно.

Но все это искупалось крепкими стенами, прочной крышей, вечно–теплыми батареями, водой в кране и ванной.

В квартире мы были не одни, была еще одна комната где жили соседи: тучная, с виду интеллигентная старуха и ее сын, верзила лет 40, похоже алкоголик. С ними мы должны были делить кухню и ванну.

Я занес метлу в дворницкую будку и направился в ясли за дочкой. Сегодня был ее первый день. Наша умненькая опрятная девочка научилась проситься на горшок в 10 месяцев, и я с гордостью сообщил об этом воспитательнице, немало удивившись ее безразличию.

Света ждала меня, стоя в кроватке в сухих колготках. Но когда мы уходили, мне вручили ее вещи в которых лежали 2 пары мокрых насквозь колготок. Я нисколько не удивился, когда на следующий же день она заболела.

Дома нас ждала Наташа с обедом. Саша подошел ко мне и отвел меня в сторону, хотя уединиться в нашей квартире было нелегко – что днем, то ночью.

– Я знаю где твой приемник, – тихо сказал он.

– И где же?

– Сосед украл, один мой знакомый видел как он нес его на барахолку.

– Да, жаль, другой теперь не скоро куплю.

– Что же мы делать будем? – Саша не мог простить себе, что он забыл приемник на кухне.

– Ничего, постарайся больше не оставлять вещи на кухне. Пошли обедать.

Мы заканчивали свой обед, когда из соседской комнаты донесся рык соседа:

– Иди спать, иди спать!

Я слыхал это раньше и пропускал мимо ушей, но тут заинтересовался и спросил:

– Чего он ее загоняет спать, рано же еще?

Наташа показала мне глазами на Сашу, мол не при ребёнке, теща пробормотала какие–то ругательства. Саша посмотрел на меня снисходительно:

– Шпокать хочет, урод.

После обеда мы с Наташей пошли принимать ванну, единственное место, где мы могли уединиться. Я включил горячую воду и стал раздеваться с удовольствием глядя на Наташу. Она уже оправилась от родов, ее смуглая фигурка опять стала стройной, живот – плоским, небольшая грудь вернула красивую форму, несмотря на ежедневную кормежку молоком и сцеживание. Наташа смущенно отвернулась, она все еще стеснялась меня после двух лет брака.

Я уже хотел залезть в ванну, когда заметил в окошке под потолком чью–то голову. Я присмотрелся – сосед! Пока я натянул трусы и забежал в туалет, который примыкал к ванне, там уже никого не было, только распахнутая дверь указывала на что здесь кто–то был.

Я глянул на унитаз, для меня низко, но сосед с его 1м 90 см роста вполне мог все видеть, стоя на унитазе.

– Наташа,– крикнул я через дверь, – закрой дверь и мойся, я тут покараулю, завтра краску куплю, закрашу это клятое окно.

На следующий день Саша отозвал меня в сторонку. Я уже знал, что это плохие вести.

– Ну давай, выкладывай, – со вздохом сказал я.

– Сегодня сосед Наташку за грудь лапал в коридоре.

– Она мне ничего не сказала…

– Боится за тебя, он вон какой здоровый.

– Ну лады. Где они сейчас?

– У себя в комнате.

– Саша, когда она пойдет на кухню не пускай ее обратно пока я тебя не позову. Делай что хочешь, но ее не пускай.

–Ладно, постараюсь.

Ждать пришлось недолго, вскоре соседка величественно протопала на кухню. Я беззвучно открыл дверь нашей комнаты и тихо вышел в коридор. Затем, кивнув Сашке, скользнул в комнату соседей. Сосед лежал на диване, огромный и, по–моему, выпивший. В комнате стоял тяжелый дух немытого тела смешанный с запахом водочного перегара.

– А–а, сосед пришел… – Он поднялся на ноги и стоял ухмыляясь. – А твоя жена ничего…

Тут я его ударил в незащищенный подбородок слева сбоку своей сильной левой рукой в которую я вложил весь вес своего тела и всю свою ненависть. Он упал, не издав ни звука. Я посмотрел на простертое на полу тело. Он не двигался, только между ногами на серой пижаме появилось темное пятно, которое быстро увеличивалось. Резко запахло мочой.

Я выскользнул в коридор, отозвал Сашу.

Через 10 минут соседка вернулась в свою комнату и мы долго слышали ее крики, угрозы, плач.

На следующий день наш сосед исчез, сбежал из квартиры и из нашей жизни.

Но долго нам там жить не пришлось, теща не выдержала и с кем–то поругалась на работе. Видно она поругалась с важным человеком, так что с работы ей вскоре пришлось уйти. И нам надо было искать новое жилье.

Идея была Наташина: «Я поеду в Москву, в свое министерство, сдам свой свободный диплом и возьму распределение туда, где дадут жилье, хотя бы семейное общежитие.»

Мы собрали последние деньги и Наташа уехала. Через пару дней она позвонила:

– Все в порядке, было несколько мест, я выбрала Черновицы, резино–обувный завод.

Я обомлел:

– Почему Черновицы?

– Я там была, красивый город, там твоя семья, они хорошо ко мне относятся, почему бы нет?

Так моя жена Наташа вернула меня в родные места, к моей семье.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я снова в Черновцах, откуда так рвался уехать дважды.

Первый раз в 69–м году, по окончании школы. Зная, что у меня нет шансов поступить в институт в Черновицах, я хотел поступать в России и просил отца дать мне сто рублей на билет до Тулы и на еду. Отец не верил, что я поступлю и предлагал мне поступать в местный техникум из которого меня через год призвали бы в армию. С большим трудом, с маминой помощью удалось мне вырвать эти деньги. Я поехал в Тулу, легко поступил и прожил там 5 счастливых студенческих лет.

Второй раз я уехал из Черновиц в 74–м году – после окончания института. У меня был свободный диплом, так как в Нальчике, куда я получил распределение, мне не дали жилья. Полгода я не мог устроиться на работу, обходил множество предприятий. Именно тогда я встретился с директором резино–обувного завода по фамилии Буримов. Он персонально выбирал новых инженеров. Прием проходил в большой комнате, где работало много народу. Я вручил ему свой новенький диплом и паспорт. Он выбрал паспорт, открыл и прочитал вслух:

– Так… Манн Яков Давидович… еврей…

После этого, не раскрывая диплом, он вернул мне документы со словами:

– По вашему профилю у нас работы нет.

Знающий человек сказал мне позже, что хотя Буримов и антисемит, но иногда он принимал евреев на работу, за большие деньги через доверенных лиц. У меня не было ни того ни другого.

Проходив полгода без работы, я сдал свой свободный диплом и взял распределение в Волгоград.

И вот теперь я вернулся, хожу по красиво вымощенным улицам, любуясь красивыми домами, выстроенными при Австро–Венгерской империи, магазинами, в которых намного больше товаров, чем в волгоградских магазинах.

Вся радость от встречи с любимым городом закончилась в один день, который я смутно предчувствовал еще в Волгограде.

Когда Наташа вернулась с работы, я по ее лицу понял – что–то случилось.

– Ты помнишь Буримова? – спросила она с порога.

– Бывшего директора? Так его же сняли!

– Теперь вернули, правда не директором, а зам. директора по кадрам. Сейчас он распоряжается общежитием и предоставлением квартир.

– Когда это было?

– Несколько дней назад. Сегодня он вызвал меня в свой кабинет и приказал перейти из комнаты для семейных в комнату для одиночек.

– Но почему ? Нас ведь трое, в комнатах для одиночек живут по одному человеку, они совсем маленькие.

– Он не объяснял. Я отказалась.

– Ты отказалась?!

Бедная Наташа! И почему самые важные решения в нашей жизни ты принимала сама?!

Наташа решила помериться силами с человеком, который более 20 лет был всевластным хозяином на заводе, расставил везде свои кадры, который имел достаточно связей наверху, чтобы, будучи снятым за многочисленные нарушения, все же вскоре вернуться, хоть и не директором, а замом.

В дверь постучали, вошла теща.

– Меня из комнаты выселяют, – сообщила она.

– Но вы же работаете в этом общежитии, они не имеют права, – я был потрясен как быстро работала Буримовская машина. Теща недавно приехала в Черновцы чтобы помочь нам, устроилась уборщицей в этом же общежитии.

– Так они все общежитие переселяют, семейных кого на улицу, кого в маленькую комнату, одиноких сгоняют по два–три человека в комнату.

– И что, все подчинились?

– Да где там, слышите, бунтуют в коридоре…

Из коридора слышались невнятные крики.

– Ну что ж, – вздохнул я, – в дружном коллективе и помирать легче.

Но легче от этого нам не стало. Наташу стали травить в цеху, где она работала, организованно и беспощадно.

Атмосфера в цехах в Союзе, как правило, была напряженная, постоянные нехватки сырья и комплектующих, ненадежность оборудования преодолевались ударами начальничьего кулака по столу, наказанием подчиненных и сверхурочной работой в конце месяца.

Если к этому еще добавлялось плохое отношение начальника, жизнь становилась вовсе невыносимой. Наташа держалась храбро, но видно было, что надолго ее не хватит.

Через несколько дней в комнате погас свет. Теща, сходившая на разведку, доложила:

– Отключили свет у всех бунтарей, также отключили газ на общей кухне.

Я вышел в коридор, он был темным и безлюдным. Бунтари собирались кучками, негромко переговаривались, некоторые несли фонарик или свечу. Я подошел к одной кучке.

– В некоторых помещениях розетки остались не выключенными, там видно отдельная разводка, – услышал я, – айда тяните удлинители.

Вскоре общежитие внутри и снаружи было покрыто электрическими проводами. Неярко засветились окна, освещенные настольными лампами, потянуло запахом еды из комнат, где стали готовить на электрических плитках – газовую плиту в общей кухне отключили от газа.

Мои родители знали, что происходит, но они предпочитали жить с квартирантами, а не с нами. И когда был шанс взять кооперативную квартиру, все родственники дружно отказали мне в займе. Наша престарелая родственница, которую я старательно навещал еще со студенческих лет, наотрез отказалась прописать меня и двухкомнатная квартира в центре города после неё осталась государству.

Осада продолжалась несколько месяцев. Потом группа женщин из нашего общежития поехала в Москву. Москва, конечно, слезам не верит, она даже любит доводить до слез, но втихаря, чтобы никто не узнал.

В эпоху застоя не любили, когда люди начинали шуметь, митинговать. По возможности их сажали или лечили в психбольницах. Но тут простые бабы из Украины стали подымать крик, не соглашаясь ехать домой и тихо ждать пока придет официальный ответ из Москвы. И после нескольких шумных разборок в различных приемных кто–то наверху приказал: «Женщин отправить домой, выслать комиссию для разбора».

Комиссия приехала через неделю и приказала Буримову отменить переселение, оставить всех обитателей общежития на своих местах. Нам включили газ, электричество, мы победили. Но победа оказалась Пирровой. Наташа ходила на работу как на каторгу, ее травили по–прежнему.

В тот вечер мы улеглись раньше обычного. Наташа скользнула мне на плечо, потерлась носом и тихо сообщила:

– Яш, я беременна. – затем добавила – Два месяца.

Я был поражен:

– Слушай, Светочке только полтора года, жилья нет, мы всего полгода получаем две зарплаты, накоплений никаких. Как это получилось? У тебя ведь была спиралька?

– Я ее вытащила.

– Но зачем?

– Я уйду в отпуск на 16 месяцев, за это время закончат дом для малосемейных, получим квартиру, тогда я смогу уйти с этой работы.

– Наташа, это все наоборот. Детей рожают, когда есть условия, А ты хочешь улучшить условия, рожая детей. – подумав я добавил:

– Я считаю, что ты должна сделать аборт.

Она лежала не двигаясь, часто дыша мне в ухо, я молчал и мое сердце разрывалось. Я знал, что она боится аборта.

На следующий день я рассказал все маме, она очень рассердилась:

– Как это так, не сказав тебе ни слова она вытащила спираль! Это нечестно, как она может вешать тебе на шею детей одного за другим!

– Но она не может тянуть эту проклятую работу, я ее понимаю.

– Как это не может, все люди работают. Пусть делает аборт и все!

Я понимал маму, но ярость ее нападок напомнила мне историю с Ирой, и я в свою очередь рассердился.

– Ну все, хватит, я уже взрослый и сам могу решить что делать.

Я пришел домой и объявил Наташе:

– Никакого аборта, будешь рожать!

Наташа подошла ко мне, обняла, прижавшись всем телом и сладко–сладко поцеловала в губы.

ЗАПОВЕДИ

Я был принят инженером на черновицкий электронный завод, помог хороший человек – без блата евреев на работу не брали – они ведь были неблагодарными, дашь им работу, зарплату рублей 120, а они возьмут да и подадут документы на выезд за границу. И начальнику того и гляди по шапке дадут – плохо мол воспитательную работу с кадрами ведешь! Гораздо безопаснее взять «местного» кадра, что в основном и делалось.

Первый месяц я должен был отработать на стройке – завод строил новый цех, рабочих рук не хватало, часть новичков, посылали на стройку. Мне было не привыкать – и в институте, и после учебы я почти каждый год ехал или на уборку урожая, или на стройку.

Бригада электриков, которой я должен был помогать, базировалась в новом цехе. Я переоделся в рабочую одежду в новой просторной раздевалке и пошел долбить ломом бетон, как приказал бригадир.

Мой напарник был молодой еврейский парень из конструкторского бюро по имени Иосиф – высокий, тонкий, с бледным лицом.

Лом был тяжелый, бетон прочный, и вскоре, выбившись из сил, мы сели отдохнуть.

–Неужели нельзя было заранее предусмотреть это углубление, до заливки бетона, а не после? – я был усталый и злой. Иосиф улыбнулся:

–Надо же было оставить какую–то работу двум евреям – бездельникам.

Я саркастически удивился:

–А что разве нельзя устроить так, чтобы строители делали свою работу, а мы свою?

–А что ты считаешь своей работой?

Почувствовав подвох, я неуверенно ответил:

– Ремонт и наладка компьютеров…

–А я думаю, что у евреев есть более важная работа, которая им поручена три с половиной тысячи лет назад.

–Какая же это работа? – я мало знал о религии, хотя она меня всегда интересовала.

– Нести Божьи заповеди людям.

– Ты имеешь в виду те 10 заповедей, которые Моисей получил от Бога? Я помню там было «не убий», «не завидуй», «чти родителей» и что–то еще. Ты думаешь и сейчас кто–то может не знать, что убивать плохо?

–В наше цивилизованное время убивают множество людей.

–Так ты считаешь эти заповеди были даны евреям не только для того, чтобы следовать им, но и передать их другим народам?

– Тора ясно говорит, что евреи избраны нести знание о Боге всем народам – включая знание о том что Бог един и о его заповедях.

– Ты не находишь, что иудеи нашли странный путь для этого, – я был рад случаю высказать вслух то, о чем я так много размышлял.

– Ведь самый прямой путь к этому состоит в принятии в иудейскую веру всех, кто желает этого. Но все было наоборот – иудеи всегда отговаривали желающих от перехода, всячески затрудняли им дорогу в иудаизм.

Иосиф помолчал, лицо его вдруг как бы постарело.

–Ты прав, за тысячу лет существования еврейских государств заповеди оставались известными только евреям. Иудеи, гордясь своей избранностью, забыли о своей миссии.

Тогда Бог руками римлян уничтожил второй храм и рассеял евреев по миру, и народы увидели среди себя избранный народ, гонимый и беззащитный.

Они решили, что Бог отвернулся от евреев и есть шанс занять их место.

Появились новые религии, чьи последователи объявляли себя новыми избранниками божьими, при этом они включали часть иудейского канона в свою религию. Так заповеди и знание о едином Боге стали частью новых мировых религий.

– Почему, – удивился я, – ты считаешь, что для Бога так важно распространять свои заповеди?

– В заповедях изложены основные правила человеческой жизни, без их исполнения люди оставались бы стадом разумных обезьян, они бы никогда не смогли создать современную цивилизацию.

– И почему он просто не приказал всем людям принять их, он ведь всемогущий?

– Приказать он не может, потому что он создал людей со свободной волей. Он мог бы их всех уничтожить, например наслать всемирный потоп, но это уже было и новые люди, родившиеся от праведника Ноя, стали грешить, как и прежде, вот он решил попробовать обходной путь – найти преданного ему человека – Авраама – и из него создать преданный ему народ, несущий его заповеди людям.

– А затем, – продолжил я, – Бог демонстративно отвернулся от евреев, чтобы другие народы, ограбив их, включили иудейские священные книги, включая заповеди, в свой канон. Может тогда ему государство Израиль не нужно?

– Наверное теперь, после Холокоста, он решил, что нужно.

День был предпраздничный и когда, отработав до конца рабочего дня, мы вернулись в новый цех, там уже почти никого не было, рабочих отпустили домой пораньше.

Я стоял у закрытых на замок дверей раздевалки.

– Где бригада электриков? – крикнул я пробегающему вблизи прорабу.

– Всех отпустили домой, – ответил он, не останавливаясь, и побежал дальше.

Деваться было некуда, мы не могли ехать домой через весь город в грязной рабочей одежде. К тому же заперты были деньги на проезд и пропуска на завод. Надо было что–то делать.

Я подобрал, валяющийся неподалеку топор, и стал рубить дверь. Через несколько минут после очередного могучего удара дверь распахнулась.

Я победно повернулся к немногочисленным зрителям, собравшимся за моей спиной, рука с топором торжествующе поднята вверх, и увидел что в цех молча входит моя бригаду. Оказалось, что они еще не ушли, просто задержались на объекте.

–Так, помощнички… – голос бригадира был полон яда, – Убивать таких надо… Умники тут собрались…

– Какое счастье, – сказал я Иосифу, выйдя из цеха, – Что он слышал что–то про «Не убий».

КВАРТИРА

Наш сын, Миша, родился в январе 1980–го года. Через несколько месяцев заселили дом, который мы так ждали. Но нам место там не нашлось. Свой отказ администрация объяснила тем, что некоторые семьи, стоявшие впереди нас в очереди, не получили квартиры.

Как мы выяснили, они отказались сами, так как квартиры были очень маленькие и, получившие их, снимались с очереди на жилье. Поэтому они решили подождать большей квартиры. Но мы–то хотели хоть какое–нибудь жилье, но ничего не получили. Наверное, какие–то семьи, стоявшие в очереди позади нас, получили там квартиру, но все было шито–крыто, никакой информации не было, администрация могла делать, что хотела.

Я поехал в Москву добиваться правды. Я повидал приемные ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета, Комитета Зашиты Советских Женщин и многие другие.

Везде меня принимали без малейших проволочек, вернее не меня, а мою письменную жалобу.

Со мной никто не разговаривал. Аккуратно одетые люди, сидя за барьерами с окошками, быстро принимали мою жалобу, выдавали расписку с обещанием дать ответ в срок до шести недель.

После этого я должен был тихо уйти, если я пытался продолжить разговор подходили вежливые молодые люди, которые легко и быстро помогали найти дверь на улицу.

Я вернулся домой не добившись ничего, через пару месяцев пришли отказы на наши заявления, подходил к концу Наташин декретный отпуск, надо было что–то делать.

В конце 80–го года я поехал в Тулу искать помощи у друзей своей студенческой юности. Я остановился на квартире одного из самых близких мне в прошлом людей, поскольку он стал позже довольно известным местным политиком, назовем его просто Вася.