Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…"

После всех этих ожесточенных заградительных боев русского арьергарда Наполеон посчитал, что Барклай намерен дать под Витебском генеральное сражение и просто ищет максимально выгодную для себя позицию, где сможет плотно сесть в оборону, окопавшись «по полной программе». Уверенности ему придавало и то, что обе армии уже сблизились почти вплотную.

Но 16 (28) июля французский император не только не обнаружил в Витебске войск противника, но и на пару дней даже потерял их из виду!

Лишь 18 (30) июля конная разведка Мюрата все же выяснила, что 1-я Западная армия отходит к Смоленску. Барклай, извернулся, словно угорь в мутной воде и ускользнул в «дремучую» глушь труднопроходимых русских лесов. Догнать и навязать ему большое сражение, которого он уже никак не желал, в них не представлялось возможным.

Тем более, что войска Великой армии, пройдя за один месяц 450 верст, оказались крайне утомлены форсированными маршами, потери от недостатка продовольствия, болезней и мародерами достигали до одной трети (!) личного состава, а заготовленное на Висле продовольствие и огромные обозы, двигавшиеся за войсками, безнадежно отставали, не выдерживая такого темп наступления. Все это вкупе вынудило Наполеона прекратить энергичное преследование армии Барклая и снова дать своим корпусам отдых в районе Витебск – Орша, чтобы вновь подтянуть дисциплину и привести в порядок расстроенные многодневными маршами поредевшие части.

…Дело в том, что, не вступая в серьезные столкновения с противником, наполеоновская армия слабела и таяла: из примерно «448» тыс. солдат (данные весьма условны и не все с ними согласны), в разное время перешедших Неман, до Витебска дошли лишь порядка «255» тыс.! При этом, не боевые потери составили ок. 100 тыс. человек больными (медслужбы не справлялись и солдаты умирали), отставшими, дезертирами. Проблемы испытывала даже вышколенная гвардия. Признаки упадка дисциплины нарастали. Не менее 115 тыс. солдат пришлось оставить по пути для защиты коммуникаций. Перешедшие позднее Неман порядка «199» тыс. солдат (данные весьма и весьма условны) Великой армии пришлось направить в разные стороны огромной российской империи против других русских армий: корпус Макдональда – против корпуса генерала И. Н. Эссена 1-ого у Риги; корпус К.-Ф. Шварценберга и саксонский корпус Ренье – против армии А. П. Тормасова на юге; корпус Удино (а затем еще и корпус Сен-Сира) – на корпус Витгенштейна под Санкт-Петербургом…

Усталые солдаты Великой армии отсыпались, отъедались, грабили окрестности, насиловали баб и девок, и, походя,… судачили на весьма злободневную тему: «Зачем им эта война!? Зачем они ушли так далеко от родины!?» Примечательно, что тон в этих «задушевных беседах у бивачного костра» задавали… и соотечественники французского императора и его рекрутированные союзники! Уже тогда Дарю, в силу своей высокой интендантской должности, владевший «информацией к размышлению» о царивших подлинных настроениях во всех частях (вплоть до «стройбата») Великой армии (а не только в маршевых батальонах и эскадронах) лаконично и доходчиво докладывал своему патрону: «Сир… Эта война непонятна французам! Она непопулярна во Франции!! Она – не народна!!!»

…Между прочим, слывший человеком редких способностей, Пьер-Антуан-Ноэль-Матье Брюно Дарю (12 января 1767/74?, Монпелье – 5 сентября 1827/29?), служивший в интендантстве Великой армии Наполеона во время похода в Россию 1812 г., родился в семье начальника полиции Тулузы. В военную службу вступил в 1783 г. суб-лейтенантом в королевскую кавалерию. Принимал участие в Великой Французской революции на стороне восставших как военный комиссар с 1789 г., был арестован якобинцами в 1793 г., но избежал казни благодаря перевороту 9 термидора. После освобождения вновь вернулся на военную службу и был секретарём военного министра. Во время Второй Итальянской кампании генерала Бонапарта в 1800 г. состоял при Наполеоне. Затем работал у Бертье, отменно себя зарекомендовав как генеральный секретарь. В 1806 г. Дарю был назначен генерал-квартирмейстером наполеоновской армии в Пруссии, а в 1809 г. был на франко-австрийской войне 1809 г., занимал ту же должность в покорённой Австрии. 23 мая 1809 г. получил титул имперского графа, а 30 июня 1811 г. его наградили Большим Офицерским Крестом орд. Почётного легиона. Кроме того, с 1804 г. Дарю имел чин государственного канцлера, с 1805 г. был членом Государственного совета Франции и с 1806 г. был членом французской Академии наук. В кампании 1812 года в России Дарю занимал должность генерал-квартирмейстера Великой армии. После Смоленского сражения он посоветует Наполеону отказаться от дальнейшего похода, поскольку считал, что коммуникации чрезмерно растянуты и не обеспечены и это будет весьма затруднять снабжение армии зимой. Правда, его весомые доводы не будут приняты во внимание. Когда французы займут Москву, Дарю вновь предложит отказаться от дальнейших действий, утверждая, что необходимо укрепиться в Москве и зимовать в ней, стянув туда все промежуточные магазины. Также он посчитает нужным усилить армию за счёт частей, стоявших в Литве. Однако и на этот раз Наполеон не внимет его советам, что приведет Великую армию к катастрофе. В ноябре 1812 г. он сменит заболевшего дивизионного генерала (1.2.1805) Гийома-Матье Дюма на посту генерала-интенданта Великой армии. В 1813 г. Дарю был назначен министром военного снабжения. При Первом Отречении Наполеона Дарю остался на военной службе и при Людовике XVIII, став генерал-квартирмейстером королевской армии. После прибытия Наполеона во Францию Дарю поддержал его возвращение к власти, был назначен премьер-министром и состоял при Наполеоне на всём протяжении кампании «Ста дней». Когда Бурбоны вернулись, Дарю был отстранён от всех занимаемых должностей и лишь в 1819 г. назначен пэром Франции. Скончался он в 62 года, 32 из них отдав службе в армии, правда, не на фронтах, а в тылах. Впоследствии имя Пьера-Антуана-Ноэля-Матье Брюно Дарю (он умел по словам ценившего его Наполеона «сочетать работу вола и льва») было выбито на Триумфальной арке в Париже. Интересно, что помимо больших достижений в своей основной профессии, он был весьма успешен как литератор и даже стал членом Французской академии. И все же, в историю он вошел как родственник и покровитель скромного интендантского офицера Анри Бейля, исколесившего следом за наполеоновской армии со своим интендантским ведомством всю Европу, прежде чем стать всемирно известным писателем Стендалем…

Наибольшие опасения вызывали насильно загнанные в наполеоновскую армию иностранцы, многие их которых относились к французскому императору откровенно враждебно и вовсе не стремились рисковать своей жизнью за чуждые им имперские интересы Бонапарта. Не просто приходилось и молодым новобранцам, которых было немало – чуть ли не половина! Более того, из иностранных частей армии Наполеона началось дезертирство. Пример подали баварцы: более 6 тыс. чел. ушли в леса, покинув ряды все еще «Великой армии». Даже гвардия, не принимавшая участия в боях, уменьшилась чуть ли не на треть! Рассказывали, что рядовой Молодой гвардии, три дня умирал на обочине дороги, и никто ничем не мог ему помочь!

Не секрет, что уже с самого начала русской кампании среди маршалов и генералитета Наполеона не было уверенности в победе. Чисто по-человечески их можно и нужно понять: они устали от войны. Они хотели спокойно наслаждаться нажитым богатством, а Наполеон гнал их на поле боя, на смерть. Эксцентричный пижон и отчаянный храбрец Мюрат постоянно брюзжал; обычно энергичный и рассудительный, Эжен де Богарнэ, впал в мрачное уныние. Многие армейские генералы открыто проклинали своего императора. Среди них уже давно ходила мрачная шутка (в каждой шутке есть доли истины!) одного уже погибшего генерала: «Наш император остановится, только завоевав Китай, но кто из нас доживет до этого дня?!»

И только молоденькие офицеры, жаждущие приключений, были полны оптимизма. Они надеялись на богатую добычу, на повышение в чинах, на успех у славившихся своей редкостной красотой русских женщин. Никто из них не задумывался о том, что лишь немногие из них вернутся в Париж…

Что, впрочем и случилось…

Вся эта весьма «неласковая» информация туманила сознание французского императора, когда он окончательно понял, что навязать русским решающую битву в приграничье не удалось. Силы распылялись, таяли, а враг ускользал, как вода в решете. Стало ясно, что Вторая Польская кампания не сможет закончиться за 20—24 дня (сведения разнятся), как он планировал.

«Блиц-крига» не получилось…

Наполеон понимал, что дальнейшее продвижение армии вглубь этой необъятной и непредсказуемой страны опасно. По всему выходило, что побеждать ему предстоит не русскую армию, а… бескрайнее пространство российской империи, которое уже начало… «пожирать» его Великую армию!

Рассказывали, что после того, как ему не удалось навязать Барклаю генеральное сражение – противник в последний момент ловко ускользнул из Витебска, Бонапарт вроде бы сгоряча воскликнул: «Мы не повторим безумия Карла XII!…» Теперь он ни на минуту не забывал об устрашающем примере несчастливого шведского короля-«сорвиголовы», опрометчиво пошедшего войной вглубь петровской «Московии».

Если раньше Наполеон всегда был на коне, лично управляя своими дивизиями и корпусами вплоть до решительного сражения, то теперь он все чаще находился сзади двигающихся колонн, без особого результата пытаясь оттуда влиять на ход наступления лишь своими распоряжениями. Все чаще он… отдыхал. Выяснилось, что эффективно управлять столь громадной армией, да еще на столь огромном оперативном пространстве и в условиях постоянно и динамично изменявшейся военной обстановки и очень жестких природно-климатических условиях, не под силу даже гению.

В результате в Витебске французский император простоял в раздумье целых две недели. «Казус Вильно» повторился. А ведь «генерал Бонапарт», напомним, готовясь к походу, тщательнейшим образом изучил злополучную кампанию 1709 года выдающегося полководца прошлого века Карла XII и пришел к мнению, что в походе по России ни в коем случае нельзя останавливаться и сомневаться в правильности выбранного направления.

Именно в Витебске он получил два очень неприятных известия: в Стамбуле был ратифицирован русско-турецкий договор о мире, а русский царь призвал всех своих подданных подняться на народную войну с агрессором. (Как это спустя почти полтора века проделал И. В. Сталин: «Вставай, страна огромная…». ) Турция окончательно «вышла из игры», а партизанская война грозила непредвиденными последствиями при продвижении вглубь необъятной российской империи.

В России начинался патриотический подъем. В Санкт-Петербургских театрах освистывались французские пьесы, дворяне стали избегать разговоров на французском языке (использование которого раньше было признаком «бонтона», а теперь – «моветоном»! ), в гостиных дворян постоянно обсуждались последние новости с театра военных действий. Молодые люди записывались в патриотические добровольческие части, московские купцы поклялись выделить больше двух миллионов рублей деньгами на нужды армии, а дворянство жертвовало огромные суммы в виде столовых принадлежностей из драгоценных металлов и ювелирных изделий и отпускало тысячи крепостных для службы в армии и ополчении.

По мере того как наполеоновская армия углублялась в российские просторы, всем участникам похода, начиная с императора и кончая последним солдатом, становилось все очевидней: и страна это небывалая, и народ в ней живет удивительный. В населенных пунктах, откуда ушла русская армия, солдаты Великой армии уже не могли найти себе пропитания. Порой их встречали города, в которых не было ни одной живой души: мирные жители уходили вслед за армией, сжигая дома и имущество, уводя скот, оставляя неприятелю выжженную пустыню. Народ обрекал себя на разорение, лишь бы избежать любого соприкосновения с захватчиками, не говоря уже о помощи или сотрудничестве с ними. Самым страшным для наступающей армии французского императора стали не физические лишения, а жуткое чувство непреодолимой враждебности местного населения, пожалуй, чем-то схожим с остервенелыми «герильясами» католической Испании. По крайней мере, такое мнение издавна сложилось в отечественной литературе.

Как известно наполеоновские солдаты вели себя на чужой территории по принципу «война должна кормить саму себя», т.е. отбирали у местного населения еду и фураж для кавалерии. Это способствовало высокой маневренности французских войск, не зависящих от снабжения с родины, не тратилась на это и государственная казна Франции. Не секрет, что Россия, как впрочем и Испания, была одной из беднейших стран Европы. Поэтому все, что отбиралось французскими солдатами у русских крестьян, ставило их на грань смерти от голода. Это заставляло их начинать сопротивление захватчикам. В более богатых (сытых и обеспеченных) европейских землях – Германии, Австрии и Италии – грабежи местного населения со стороны французских войск не ставили его на грань выживания. Следовательно, такого мощного движения против агрессора как в России, а еще раньше и в Испании, там не возникало.

Попытки отдельных солдат и небольших отрядов найти продовольствие в стороне от большой дороги кончались, обычно, плачевно. Стоило любому наполеоновскому солдату удалиться от своей воинской части на расстояние большее, чем то, что мог преодолеть его голос, – и он уже смертельно рисковал: таких добытчиков крестьяне истребляли совершенно беспощадно.

Повсюду Наполеон вынужден был оставлять гарнизоны: пламя, скорее диверсионной, чем «партизанской» (как это было принято писать в отечественной литературе советского периода) войны, по мере проникновения разноязычной Великой армии вглубь «Святой Руси», будет разгораться все сильнее.

…Кстати, рассказывали, что глубокие раздумья Наполеона в Витебске вроде бы привели к тому, что он даже объявил русскую кампанию законченной. «Здесь я остановлюсь, – обрадовал он своих маршалов – осмотрюсь, соберу армию, дам ей отдохнуть и устрою Польшу. Две большие реки очертят нашу позицию; построим блокгаузы, скрестим линии наших огней, составим каре с артиллерией, построим бараки и провиантские магазины, в 13-м будем в Москве, в 14-м – в Петербурге. Война с Россией – трехлетняя война!» Но все это осталось лишь на словах…

Маршалы вовсю убеждали своего императора не двигаться далее, аргументируя это тем, что силы наполеоновской армии все время уменьшаются за счет войск оставляемых в качестве гарнизонов и для охраны тыловых дорог.

И, тем не менее, богатейший военный опыт подсказывал императору Франции Наполеону (некогда бывшему стремительным и решительным генералом Бонапартом), что бездействие – это верная гибель. Необходимо навязать русским решительное (генеральное) сражение.

И, написав домой императрице Марии-Луизе – «Все идет хорошо!» – хотя вряд ли он был до конца в этом уверен, все же, решил покинуть Витебск и пойти дальше на восток. Рассказывали, что когда он сообщил об этом своему маршалату и генералитету, то в первый раз за все годы услышал коллективное возражение. Бертье, Дюрок, Коленкур и особенно Дарю (лучше всех по квартирмейстерско-интендантской части знавший обстановку «внутри» Великой армии!) доказывали императору губительность дальнейшего движения в глубь необъятной «страны чудес, непуганых медведей и всепобеждающего… мата». Наполеон и сам прекрасно осознавал всю серьезность положения своих войск, но не находил в создавшемся положении лучшего решения.

Отступать он не был готов, да и не мог. Последствия такого поступка были бы для него – «корсиканского выскочки» – непредсказуемы…

Правда, Наполеон понимал и другое. Русские солдаты сражались ничуть не хуже, чем в войнах 1805, 1806 и 1807 гг. А русские генералы проводили трудные операции так, как не стыдно было бы их проводить любому из его лучших маршалов.

Используя эту очередную паузу, взятую Бонапартом, 20 – 22 июля (1 – 3 августа) Барклай и Багратион, умело маневрируя и ловко ускользая от противника под прикрытием арьергардных боев в духе «Всем лечь, но врага не пропустить!!!», благополучно встретились под Смоленском, имея в своем составе вполне боеспособные части. Багратион радостно написал генералу Ермолову: «Насилу выпутался из ада. Дураки меня выпустили».

А ведь это была первая серьезная неудача Наполеона в затягивавшейся Второй Польской кампании (или, как, порой, потом – когда целью Бонапарта стала Москва – принялись ее называть в иностранной литературе – Московском походе 1812 года). Пророчество Наполеона о том, что армии Барклая и Багратиона никогда не встретятся, не сбылось. Главный стратегический план Наполеона – разбить Барклая и Багратиона порознь тоже рухнул. За все это время Наполеон так и не смог дать обеим русским армиям ни одного решительного сражения.

Примечательно, что ни Багратион, ни Барклай – безусловно, бывалые военачальники – в начале войны не имели того огромного полководческого опыта (ни, тем более, власти!) по руководству большими массами войск, каким обладал Наполеон. По сравнению с ним – Последним Демоном Войны – они, даже будучи старше его возрастом, все же, (не в обиду им!) являлись учениками на столь грандиозной войне. И, тем не менее, оба сумели продемонстрировать, что «не лаптем щи хлебают», выведя свои войска из очень сложных ситуаций, особенно, князь Петр Иванович. Оба командующих тогда вынуждены были импровизировать, колебаться вместе с выработанной до войны линией, т.е. вносить под воздействием мгновенно изменяющейся ситуации серьезные коррективы и видоизменять все задуманное ранее, причем, без права на ошибку, поскольку «непрозрачный» и крайне мнительный царь-«наш ангел» (так глубокомысленно величала любимого бабушкиного внучека льстивая придворная камарилья в годы его молодости) сильно нервничал и держал в уме «замену» (как всякий авторитарный правитель, тактические «рокировки» в стратегической системе «сдержек и противовесов» вокруг себя любимого, он применял часто и обычно успешно: иначе не процарствовал бы четверть века).

Собранные в Смоленске русские войска насчитывали 120—125 тыс. солдат (ок. 77 тыс. из армии Барклая и ок. 43 тыс. из войска Багратиона; впрочем, есть и др. цифры, но не будем гоняться за аптекарской точностью – это задача других авторов), из них ок. 18 тыс. регулярной кавалерии при 650 пушках. При этом в арьергардных боях погибло не более 10 тыс. солдат, но отсталых и раненных оказалось в 2,5 раза больше. Для сравнения Бонапарт приведет к Смоленску уже не более 185 тыс. чел. (впрочем, есть и др. цифры) и уже не будет никакого его двойного численного превосходства, как было в начале войны, максимум – полуторное.

…Кстати сказать, в ходе ретирады и в русских войсках появилось много «бродяг», участились грабежи мирного населения и прочие «шалости военного лихолетья». Доподлинно известно, что Барклай под Смоленском утвердил приговор военного суда о расстреле 12 солдат—мародеров. Скажем сразу, что даже в отсутствии достаточного числа своей легкой кавалерии и казаков М. И. Платова («прикомандированных» к Барклаю, но по ряду объективных и субъективных причин оставшихся выручать отступающую 2-ю Западную армию) для прикрытия маскировки передвижения войсковых частей и ведения войсковой разведки, 1-я Западная армия смогла-таки оторваться от противника без особо крупных потерь…

И все же, если выработанной Барклаем и утвержденной царем стратегической линии – обязательное сохранения армии посредством уступки территории (вспомним многозначительное царское «Поручаю вам свою армию; не забудьте, что у меня второй нет; эта мысль не должна покидать вас!») – Барклаю удавалось придерживаться, то в тактическом отношении между ним (главным исполнителем «монарших предначертаний») и Александром I, зрели проблемы, связанные с разным пониманием текущей ситуации. У него, как у высокопрофессионального военного, оказались собственные, отличные от российского императора-дилетанта в военном плане, взгляды на решение практических задач войны. Кроме того, ему приходилось учитывать непопулярность в войсках (полвека сурово воспитываемых неистовым Суворовым в сугубо наступательной манере!) отступательной тактики и действовать в противовес быстро сложившейся против него генеральской оппозиции, имевшей опору в офицерском корпусе, где было немало почитателей наступательной полководческой доктрины непобедимого «русского Марса» («В атаке не задёрживай! Ломай противника штыками!») – непререкаемого авторитета для отечественных военачальников в эту годину суровых испытаний, когда «Отечество оказалось в опасности»!

…Между прочим, весьма заметную роль среди оппозиционного Барклаю генералитета будет играть один из самых заметных «учеников» -последователей сугубо атакующего стиля покойного «русского Марса» – князь П. И. Багратион. Свою очень трудную задачу – оторваться от наседавших Жерома Бонапарта и Даву – Петр Иванович, не без фарта, конечно, под прикрытием казаков Платова, все же, выполнил. Но между ним и Барклаем – командующими армиями, не все было гладко. Багратион, имевший старшинство в чине (он раньше Барклая стал генералом, но тот был одновременно и военным министром), считал, что не обязан безоговорочно выполнять все распоряжения Барклая. К тому же последний так и не был официально возведен в должность главнокомандующего. Два других «воинственно-бескомпромиссных птенца гнезда неистового старика Souwaroff», весьма их привечавшего в ходе своих легендарных Италийского и Швейцарского походов – Михаил Андреевич Милорадович и Николай Михайлович Каменский 2-й – не смогли принять в ней участия: первый по царскому повелению занимался подготовкой резервов, а второй уже ушел в свой Последний Солдатский Переход – в Бессмертие. Никто не знает – как бы развивались события в самом начале войны с Наполеоном в 1812 году – окажись и они в действующих против Наполеона армиях, причем, на ведущих ролях? Не полезли бы они на рожон – как того тогда, так желал Бонапарт, с которым по словам очень крепко знавшего свое кровавое ремесло генерала И. Ф. Паскевича было очень трудно тягаться в открытом поле, тем более, когда он обладал заметным численным превосходством???

В то же время, преследуя Барклая, Наполеон чрезвычайно утомлял войска, в первую очередь, свою кавалерию, которая, как уже отмечалось, с самого начала стала «припадать на все копыта». Дороги, по которым она шла, напоминали кладбище лошадей. Чем дальше вглубь России уходила прославленная кавалерия Мюрата, тем больше на ней сказывались форсированные марши в условиях засухи и недостатка качественного фуража. Питаясь в течение нескольких недель одной лишь травой, не получая овса, измученные непосильной «работой» животные, оказались не в состоянии бороться еще и с внезапным ночным падением температуры, с насквозь пронизывающим холодом и, обессиленные к утру погибали и в каждом эскадроне становилось все больше и больше «безлошадных» всадников.

Стремительность передвижения по исконно российским «дорогам» (вернее, «направлениям», поскольку в России дорог, в европейском понимании – римских «шоссе» – не было) обернулась для Бонапарта большим падежом его конницы: только за первые недели войны он лишился 9—10 тыс. лошадей (впрочем, есть и др. цифры). Если не боевые потери (так называемая «усушка-утруска») среди пехоты Великой армии составляли до трети личного состава, то численность конского состава (но не кавалеристов) сократилась чуть ли не на половину. Особенно сказывался конский падеж в артиллерии: не хватало лошадей, чтобы тащить пушки и артиллерийские командиры уже не гарантировали своей пехоте и кавалерии своевременной артподдержки в жарких авангардно-арьергардных боях с очень умело отступающей русской армией. Дело дошло до того, что прагматичный и дальновидный Даву даже мрачно предрекал, что очень скоро Великая армия превратится в гигантскую толпу пехоты, фланги которой уже не будут прикрывать гусарские эскадроны.

«Великая армия» и дальше будет редеть, причем, с каждым днем. К лишениям, вызванным бесконечными маршами, страшной жарой, нехваткой питьевой воды, прибавится и еще постоянный голод. Уже не только солдаты, но и офицеры все чаще будут недоедать и их обычной пищей станет… конина, кое-как поджаренная на углях.

План ведения войны Барклая-де-Толли (и царя) уже приносил желанные результаты…