Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…"

…Между прочим, о генерал-лейтенанте (30.8.1811) Николае Ивановиче Лаврове (1761—11.9.1813, с. Сабурово, Орловского уезда, той же губ.), побывавшим в ходе Отечественной войны 1812 г., и начальником штаба 1-й Западной армии Барклая, и командующим 5-м пехотным (гвардейским) корпусом, в армии постоянно «травили» анекдоты. Так, например, рассказывали, что как-то на марше был объявлен гвардии привал. Глуховатый после контузии Николай Иванович рявкнул: «Ложись!» Все легли. Тем временем, из авангарда быстро приближалась маркитантская повозка. Ее возница громко вопил: «Сторонись! Сторонись!!» Тугому на ухо Лаврову послышалось «Становись!». Он и скомандовал «Становись!» Весь гвардейский корпус по команде встал в ружье. Прошло немного времени и, видя, что причин для особой тревоги вроде бы нет, Лавров поинтересовался у адъютанта: «Кто кричал „становись!“» В ответ он услышал: «Маркитант кричал „Cтановись!“» – «Слышу, что адъютант, да чей адъютант?» Когда ему растолковали, что не адъютант, а всего лишь маркитант, то смутившийся генерал буркнул: «Так бы и говорили!» и снова громко рявкнул: «Ложись!» Весь корпус опять лежал, но уже от смеха…

Цесаревич сначала побледнел, затем покрылся красными пятнами, потом дико заорал, что если бы он не был наследником престола, то непременно вызвал бы негодяя Барклая на дуэль! В ответ он получил хладнокровное: «Если бы я не был главнокомандующим, я принял бы ваш вызов, но сие запрещено положением моим. И именно потому, что вы волею вашего августейшего брата состоите у меня по команде, извольте генерал (выделено мной – Я.Н.) делать то, что вам приказано». Константину Павловичу, который совсем недавно похвалялся перед своей свитой «как он ловко „немца“ отимел», (по рассказам очевидцев, было употреблено всем известное матерное слово – Я.Н.) пришлось отбыть на рандеву к Александру I с пакетом в котором лежал приказ об его отстранении от должности командира гвардейского корпуса и удаления от действующей армии. Впрочем, известны и несколько иные интерпретации диалога и его последствий между Барклаем-де-Толли и Великим князем Константином Павловичем, но суть везде одинакова: командующий в рамках своих полномочий поставил зарвавшуюся августейшую особу на место, правда, не без ведома, «главного кукловода» – государя-императора, очевидно, заранее давшего на то свой царский «карт-бланш» в отношении братца-«держи-морды».

А ведь в памяти у всего патриотически настроенного офицерства еще живы были трагические примеры «немцев» Буксгевдена под Аустерлицем и Беннигсена под Фридляндом. И хотя Барклай в отличие от этих «немцев» не был наемником, а родился в России и начал службу в ее армии с нижних чинов, но в его ближайшем окружении оказалось очень много иностранцев, что само по себе наводило многих на мысль об измене. Правда, Буксгевдена уже не было в живых, а Беннигсена Барклай, пытаясь хоть как-то оградить свое реноме, дистанцировал от своего штаба. Но «машина злословия и противодействий» уже запустили и остановить ее Михаилу Богдановичу было уже не под силу. Тем более, что и в простонародье уже вовсю ходило патриотическое умозаключение: «Ему, инородцу, Россия-матушка не дорога…»

…Между прочим, в ходе постоянного отступления в армии сначала шептались, а затем заговорили вслух о захваченном в экипаже кавалерийского генерала О. Себастьяни неком документе, из которого следовало, что в штабе 1-й армии есть шпион, работавший на французов. Речь шла о записке маршалу Мюрату, в которой предупреждали Себастиани о готовящемся наступлении русских войск под Рудней! Подозрение пало на адъютанта Барклая – майора барона Владимира Ивановича Левенштерна 1-го (Вольдемара Германа фон Лёвенштёрна) (1776—1858). Тем более, что именно он в первые дни войны ездил парламентером к Мюрату и провел сутки у Себастиани, и к тому же выезжал перед выступлением русских войск из Смоленска на русские аванпосты, но дело было не в нем. Барклай решил перестраховаться и отослал своего адъютанта по каким-то делам в Москву. На самом деле «виновен» был царский флигель-адъютант Константин Ксаверьевич Любомирский (1786—1870) который узнав о готовившемся наступлении русских под Рудней, оповестил об этом свою мать, жившую в имении под… Рудней. Весточка была перехвачена и легла на стол французского командования. Рассказывали, что пришлось удалить из армии, заподозренных в шпионаже в пользу французов не только флигель-адъютантов польских графов Владислава Ксаверьевича Браницкого (1782—1843), Станислава Станиславовича Потоцкого (1786/87 – 2.7.1831) и Михаил Федоровича Влодека (1780 – 26.5.1849), но и адъютанта самого Барклая В.И. Левенштерна – делопроизводителя секретной корреспонденции. Тем более, что в 1802 г. тот выходил в отставку и уезжал в Европу, а в 1809 г. к тому же служил во… французской армии (!) и был хорошо знаком со (!)… все тем же Себастьяни! Левенштерн еще вернется в русскую армию и успеет отличиться в Бородинском сражении и Заграничном походе русской армии в 1813—1814 гг. Похожая история случилась и с прусским бароном Ю. А. Вольцогеном, сподвижником «самого» Фуля и флигель-адъютантом самого …российского императора, отважно сражавшимся и под Витебском, и под Смоленском, и под Бородином, и под Тарутиным, и в ходе Заграничного похода русской армии. Но тогда пришлось бы «подозревать» всех «немцев» российской армии, а их было там более чем достаточно, причем, как обрусевших, так и новоявленных. Впрочем, такое всеобщее подозрение в измене случалось во всех армиях во все времена, особенно когда они терпели неудачи…

В то же время по-кавказски темпераментному князю Багратиону, пользовавшемуся в армии (извините за очередной повтор) громкой славой ученика (в советской историографии эта «светлая идея» усиленно пропагандировалась) самого Суворова и яростно настаивавшему на назначении нового командующего, немедленном решительном сражении с Наполеоном и даже грозившему подать в отставку, никто его кавказское происхождение в вину не ставил.

Не без фарта выскочив в самом начале войны из-под наполеоновского удара (вспомним, когда 750 км от Луцка к Смоленску он прошел марш-броском за 35 дней!), Багратион пришел к весьма опасному и ошибочному мнению, что «неприятель дрянь» и его «можно шапками закидать». Во многом это следует объяснять тем, что воспитанному в суворовском сугубо наступательном духе горячему и бескомпромиссному князю Петру Ивановичу в период отступления было морально очень тяжело. Уже на 19 день войны он настаивал в своем письме царю на необходимости немедленного генерального сражения.

Генерал от инфантерии Багратион, хотя и имел старшинство в чинах перед генералом от инфантерии Барклаем-де-Толли (полными генералами они стали в один день – 20.03.1809 г. -, но в приказе его фамилия стояла выше Барклая), и в наградах тоже его превосходил (редкий ор. Св. Георгия 2-го класса и высшая награда империи – ор. Св. Андрея Первозванного), тем не менее, скрипя зубы, в начале войны подчинялся ему, ради сохранения единоначалия в армии. Но в ходе отступления, когда общественное мнение стало против Барклая, Багратион начал резко выступать против проводимого им плана военных действий, открыто обвиняя того в неспособности руководить войсками. А после отступления от Cмоленска – «…теперь до самой Москвы (до нее оставалось порядка 200 верст или 350 км – Я.Н.) мы не будем иметь ни воды (т.е. реки Днепр, как крупной водной преграды – Я.Н.), ни позиции (они были, но отнюдь не идеальные – Я.Н.)» – и вовсе вызвало у него прилив неконтролируемого бешенства. 7 августа 1812 года в своем письме могущественному (на нем в силу ряда причин, в том числе, по особой царской воле замыкались все армейские вопросы) Аракчееву (зная, что содержание станет известно царю) откровенно писал: «…Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву… Ваш министр, может хороший по министерству; но генерал, не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя… министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругает его насмерть…» В своем письме московскому генерал-губернатору Ф. Растопчину/Ростопчину, с которым приятельствовал, (зная его «разговорчивость») Петр Иванович снова не пожалел «красного словца»: «Подлец, тварь… Генерал не то что плохой, но дрянной и ему отдали судьбу всего нашего отечества… нерешителен, трус, бестолков, медлителен и все имеет плохие качества».

…Кстати сказать, у горячего грузинского князя Петра Ивановича Багратиона настолько сдали нервы, что он позволил себе обвинить в безостановочной отступательной тактике русской армии даже самого Александра I (!): «… Барклай говорит, что государь ему запретил давать решительные сражения, и все убегает. По-моему, видно государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, русский и природный царь должен наступательный быть, а не оборонительный». Большой мастер авангардно-арьергардного боя сделал явную промашку: российский монарх никому и ничего не прощал – на то он царь Всея Руси! Более того, именно с этого момента резко обострились отношения между Петром Ивановичем и Михаилом Богдановичем…

Так бывает, а среди крупных полководцев (Барклай и Багратион ими, безусловно, были), тем более. Как позднее Барклай написал в журнале действий 1-й армии про свои отношения с Багратионом: «Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия».

Напомним один вышеописанный критический момент в ходе ретирады русских войск от Смоленска – вполне возможно, в какой-то мере, иллюстрирующий «взамоотношения» между Багратионом и Барклаем!?

Очень может быть, что « … понуждаемый именно своим начальником Багратионом Андр. И. Горчаков 2-й из Второй Западной армии, с которым они были на короткой ноге еще со времен легендарных Италийского и Швейцарского походов великого дяди последнего, бросил свою позицию на Московской дороге. Лишь предусмотрительные действия генерала П. А. Тучкова 3-го из 1-й Западной армии, без приказа занявшего позицию, оставленную Горчаковым, а также беспримерная стойкость его солдат и офицеров спасли русскую армию из почти безвыходной ситуации. По мнению проницательного и умевшего мыслить масштабно начальника штаба 1-й армии А. П. Ермолова это была очень серьезная ошибка русского командования в ходе всей Отечественной войны 1812 г…»

«Стыдно носить мундир, – писал Багратион А. П. Ермолову, с которым тоже был на короткой ноге – …Я не понимаю ваших мудрых маневров. Мой маневр – искать и бить!» В ответ тот всячески увещевал горячего грузина: «…Принесите Ваше самолюбие в жертву погибающему Отечеству нашему, уступите другому (имеется ввиду Барклай – Я.Н.) и ожидайте, пока не назначат человека, какого требуют обстоятельства».

…Кстати, царь Александр I в своём доверительном письме сестре Екатерине Павловне от 30 сентября 1812 года так объяснял свое решение поставить Барклая выше кавказского героя Итальянского и Швейцарского походов, многочисленных войн с Наполеоном и турками: «Что может делать человек больше, чем следовать своему лучшему убеждению?.. Оно заставило меня назначить Барклая командующим 1-й армией на основании репутации, которую он себе составил во время прошлых войн против французов и против шведов. Это убеждение заставило меня думать, что он по своим познаниям выше Багратиона. Когда это убеждение ещё более увеличилось вследствие капитальных ошибок, которые этот последний сделал во время нынешней кампании и которые отчасти повлекли за собой наши неудачи, то я счёл его менее чем когда-либо способным командовать обеими армиями, соединившимися под Смоленском. Хотя и мало довольный тем, что мне пришлось усмотреть в действиях Барклая, я считал его менее плохим, чем тот [Багратион], в деле стратегии, о которой тот не имеет никакого понятия». Нелестный отзыв царя о Багратионе, возможно, был вызван амурными шалостями последнего с его любимой сестричкой «Катиш» или, наоборот, «Катиш» с Багратионом!? Скорее именно так: всем известно, какой решительной была сколь невероятно сексуальная, столь и амбициозная «воструха-наездница» (кому – надо, тот – поймет, что означает это весьма двусмысленное определение) «Катиш-Като», «оседлавшая-таки» героического генерала!? Царь, говоря об отсутствии стратегического дара у Багратиона, ставит ему в вину невыполнение ранее намеченных планов по соединению армий, хотя манёвры Багратиона определялись действиями превосходящего противника. Однако из писем Багратиона известно его стремление к генеральному сражению с Наполеоном, даже на условии численного превосходства французов, из-за чего он рассорился с командующим 1-й армией Барклаем-де-Толли. Багратион не оценил необходимость стратегического отступления, благодаря которому, в конце концов, и была одержана победа над Наполеоном. Любопытно, что хорошо знавший Багратиона еще с 1790 г., генерал-майор барон В. И. Левенштерн, человек весьма саркастический, по-своему весьма едко охарактеризовал полководческий стиль «князя Петра»: «… В его лице… Россия имела лучшего начальника авангарда…, но он не так хорош во главе армии, и, кажется, про него можно сказать, что блестящий во втором ряду помрачается в первом». Пожалуй, еще дальше идет в оценке Багратиона-стратега его «брат по оружию», приятельствоваший с ним, прославленный генерал-артиллерист (в будущем, генерал как от артиллерии, так и от инфантерии – редчайшее явление в русской армии!) А. П. Ермолов: «…Недостаток познаний (или слабая сторона способностей) может быть замечаем только людьми, особенно приближенными к нему… Если бы Багратион имел хотя ту же степень образованности, как Барклай-де-Толли, то едва ли бы сей последний имел место в сравнении с ним…»

Петр Иванович продолжал возмущаться Барклаем: «Я никак вместе с военным министром не могу. …И вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого». Как известно, под Смоленском Багратион предлагал дать Наполеону генеральное сражение, но по требованию Барклая-де-Толли отступление продолжилось. Багратион тогда писал все тому же московскому генерал-губернатору Ф. Ростопчину: «Без хвастовства скажу вам, что я дрался лихо и славно, господина Наполеона не токмо не пустил, но ужасно откатал. Но подлец, мерзавец, трус Барклай отдал даром преславную позицию (Смоленск. – Я. Н.). Я просил министра, чтобы дал мне один корпус, тогда бы без него пошел наступать, но не дает; смекнул, что я их разобью и прежде буду фельдмаршалом». Это несправедливое письмо характеризует Багратиона не с лучшей стороны. Промедли Барклай-де-Толли на «преславной позиции», и русская армия неизбежно оказалась бы в окружении.

Однако настроения, высказанные Багратионом, были присущи придворным и многим завсегдатаям петербургских и московских салонов в начале Отечественной войны. Именно с его подачи за Барклаем у солдат закрепилось обидное прозвище: «Болтай да и Только». Более того, если, конечно, верить мемуарам А. П. Ермолова, человека очень сложного по натуре и часто саркастически-ядовитого в своих воспоминаниях о «братьях по оружию», в том числе, с кем он при их жизни был на «ты» и «дружил-приятельствовал» (например, с атаманом Платовым или Багратионом), то вскоре после Смоленска между «немцем» Барклаем и грузином Багратионом произошла жестокая ссора. Это случилось в селе Гавриково 13 августа: «Ты немец!!!» – в кавказском запале бешено орал Петр Иванович – Тебе все русское нипочем!!!» – «А ты дурак! – презрительно процедил сквозь зубы невозмутимый Михаил Богданович, – хоть и считаешь себя русским». (По другой версии: «… и сам не знаешь, почему называешь себя коренным русским!»). Ермолов в это время сторожил у входа во двор, где случилась перепалка, отгоняя любопытных, услышавших дикие вопли Багратиона: «Командующие очень заняты… Совещаются между собой!» История, если все так, как поведал миру известный ёра-«рассказчик» Алексей Петрович Ермолов, действительно прескверная и в ней больше вины Петра Ивановича, явно «перегнувшего палку», ведь Барклай был к тому же и военный министр! Кстати, именно с той поры Багратион уже открыто писал Ф. Ростопчину, что Барклай (повторимся!) – «…генерал не то, что плохой, но дрянной…» Обеспокоенный Ф. Растопчин, в ответ пишет Багратиону (снова повторимся!): «Неужели и после этого и со всем этим Москву осквернит француз! Он (имеется в виду Наполеон – Я.Н.) говорил, что п….. Россию и сделает из нее б…., а мне кажется, что она ц….. останется. Ваше дело сберечь».

Интересно, что очень «непрозрачный» царь, придерживаясь древнеримского принципа «Разделяй и Властвуй», лишь «подливал масла в огонь»: он пересылал отправленные ему Багратионом письма с «кляузами» на Барклая… Барклаю. А они – «лед и пламень» – не могли ужиться друг с другом и все делили то, что не делится: «слава – самая ревнивая из страстей», тем более – военная, замешанная на море крови (своей и чужой) и смертях «бес числа» (с обеих сторон)…

…Между прочим, на самом деле по принятому тогда в армии счету, Багратион был «старее в чине» Барклая. Во-первых, Барклай находился в подчинении старшего по званию Багратиона в кампанию 1806—1807 гг. Во-вторых, Багратион, хотя и не намного, но все время опережал Барклая в получении очередных чинов: так он стал полковником 13 февраля 1798 г., а Барклай почти месяц спустя – 7 марта 1798 г.; чин генерал-майора Багратион получил 4 февраля 1799 г., а Барклай – снова месяц спустя после него, 2 марта 1799 г. Багратион стал генерал-лейтенантом 8 ноября 1805 г., а Барклай проходил в генерал-майорах еще целых два года и получил следующий чин только 9 апреля 1807 г. И хотя генералами от инфантерии они стали в один день, но именно этот «прыжок» Барклая в полные генералы настроил против него большинство генералитета, которое увидело в этом нарушение армейской традиции производства в чины по старшинству. Взлет Барклая на вершину власти – в военные министры – не мог не раздражать армейскую касту…

Понимал ли Багратион, что на пост главнокомандующего его кандидатура никогда не пройдет у царя? Скорее – да, чем – нет…

Однажды судьба подарила ему шанс в качестве главнокомандующего выиграть войну у турок в 1809—1810 гг. Но тогда он, по ряду субъективных и объективных причин не справился с поставленной задачей, а лишь прогневал Александра I своей строптивостью в решении стратегических задач. Теперь, государь, будучи человеком весьма злопамятным, ни при каких условиях не стал бы рассматривать его фигуру. Петр Иванович знал это и не пошел на то, что по слухам якобы предлагали ему некоторые генералы (Беннигсен? Ермолов? Дохтуров? Платов? Иллар. Вас. Васильчиков 1-й?): силой отстранить Барклая от командования и возглавить обе армии, установив единоначалие. По сути дела это был бы переворот! Да еще в ходе отступления перед Великой армией Наполеона – все еще грозной и стремящейся к победе! «Отнять же команду я не могу у Барклая, ибо нет на то воли государя, а ему известно, что у нас делается» – пишет он Ф. Растопчину. «Я хотя и старее министра и по настоящей службе должен командовать, о сем просила и вся армия, но на сие нет воли государя (выделение и курсив мои – Я.Н.), и я не могу без особенного повеления на то приступить» – пишет он в другом письме.

…Кстати, интересно, как бы Петр Иванович повел войну, окажись он во главе обеих армий на посту главнокомандующего!? Ведь он так стремился к этому! Правда, если бы это случилось уже на подступах к Москве, как это произошло с Кутузовым? Наверно, он тоже бы продолжил отступать, пока не нашел бы максимально устраивающую его позицию и дал бы генеральное сражение? Не дать его он не мог по тем же причинам, что не смог и Михаил Илларионович! Как бы оно сложилось – вот в чем «вопрос вопросов»!? Блестящий мастер арьергардно-авангардного боя, смог ли бы он выжать из этого сражения тот же «максимум» возможного, что и «старый лис севера» хитроумнейший Михаил Илларионович, премудро ограничившийся всего лишь одной, но зато стратегически беспроигрышной установкой-приказом – «Всем стоять на смерть!»!? Не «заигрался» ли бы он «на шахматном поле» Бородина с самим «Последним Демоном Войны»!? Кто знает!? А что было бы дальше… История не знает сослагательного наклонения. Не будем фантазировать и мы. Пытливый читатель имеет полное право думать по-своему…

«Князь Петр» не был тем, кто мог бы реально устроить всех на столь ответственном посту главнокомандующего в столь грозный час. Здесь нужен был человек не только уважаемый, но и крайне расчетливый с точки зрения избегания опрометчивых «телодвижений» – неприятелем был все еще грозный Последний Демон Войны, тягаться с которым в открытом поле было крайне рискованно, как это признавал, например, такой очень крепкий профессионал без заметно слабых мест, как генерал И. Ф. Паскевич, кстати, будущий николаевский фельдмаршал, причем – по делу.

Не остался в стороне от генеральских склок и начальник штаба 1-й Западной армии сколь молодой, энергичный и даровитый, столь уже популярный среди среднего и низшего офицерства генерал-майор (получивший чин генерал-лейтенанта со старшинством от 5.8.1812) А. П. Ермолов – артиллерист Милостью Божьей. Фигурой он был видной уже в ту пору, со связями при дворе, ему покровительствовал сам Цесаревич Константин Павлович, правда, признававший за ним склонность поступать с «обманцем». Одного из главных героев двух предыдущих кампаний с французами (1805 и 1806—07 гг.) Алексея Петровича, очень умело державшего нити многих интриг в своих руках, тонкий психоаналитик Александр I, и вовсе считал человеком с «черной душой». Близкий друг Багратиона Ермолов имел весьма холодные отношения со своим начальником Барклаем и его принято считать закулисным вдохновителем «русской» партии. Имея тайное поручение от царя – «…грека времен поздней Римской империи – тонкого, фальшивого и ловкого» – уведомлять его о всех разногласиях между Барклаем и Багратионом, он приложит немало усилий для назначения единого главнокомандующего вместо Барклая-де-Толли. Еще в июле он, пользуясь этим негласным указанием Александра «держать руку на пульсе событий», неоднократно указывал тому в своих письмах на необходимость общего главнокомандующего: «Государь! Необходим начальник обоих армий»; «Государь! Нужно единоначалие».

Впрочем, Алексей Петрович – «человек больших знаний, больших возможностей и больших умений» – знал о чем «звонил в колокол».

Скорее всего, оказалось втянутым в дрязги между генералами и самое большое дарование русской артиллерии – юный «вундеркинд» генерал-майор А. И. Кутайсов Его по слухам вроде бы направляла еще до сдачи Смоленска к Барклаю группа патриотически настроенных генералов (Ермолов? Дохтуров? Платов? И. В. Васильчиков 1-й? и некоторых др. вплоть до Беннигсена?) с целью переубедить («просить»? ) того не отдавать этот древнерусский символ противнику и прекратить отступление. К Кутайсову военный министр явно благоволил, в армии это прекрасно знали и именно поэтому старшие «братья по оружию» поручили одному из самых юных генералов (стал им в 22 года!) на очень высокой должности (начальник артиллерии 1-й Западной армии!) «вручить черную метку» «белой вороне»! Барклай хладнокровно парировал дерзость низшего по чину и должности: «Пусть всякий делает свое дело, а я сделаю свое!».

В общем, среди офицерства и особенно генералитета [все вышеперечисленные, а также Л.Л.Беннигсен, Ф. Ф. Паулуччи, Г. Армфельд (все с нерусскими фамилиями!), печально-знаменитый А.М.Римский-Корсаков, «без лести преданный царю», всесильный Аракчеев] все громче звучали голоса, требующие немедленной смены командующего.

Александр I медлил с назначением главнокомандующего, делая, в конечном счете, Барклая и Багратиона, двух, безусловно, выдающихся полководцев, роковыми жертвами столь присущих ему полумер. Ответственность (а для большинства и вина!) за отступление полностью ложилась на Барклая. Сложность ситуации обусловливалась и самой личностью Барклая, и его взаимоотношениями с другими боевыми (а не «паркетными шаркунами) русским по крови генералами (Раевским, Платовым, Дохтуровым, Остерманом-Толстым, братьями Тучковыми и Голициными, и др.) и влиятельным петербургским высшим светом.

…Между прочим, все попытки Барклая-де-Толли сохранить армию любой ценой привели к вынужденному отступлению вглубь страны, что, естественно, вызвало недовольство, возмущение и упреки в его адрес, не только в армии, но и в стране. Подобно военным, россияне ставили ему в вину его нерусское происхождение и обвиняли в трусости и даже предательстве. Так одна влиятельная петербургская светская дама, никогда не знавшая Барклая лично, оставила о нем свое чисто «женское разумение»: «О разуме его, о свойствах, о благородных чувствах, о возвышении духа никто не слыхивал, а ему вверен жребий России (курсив мой – Я.Н.)» Ей бойко вторили провинциалки. Женская логика не знает границ емкости и доходчивости. Другим характерным примером отношения в российском обществе к Барклаю являются слова в частном письме от 3 (15) сентября 1812 года: «Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам всё, что мог, и если бы имел время, то привёл бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены (выделение и курсив мои – Я.Н.)». Сила инерционного мышления в обществе во все времена играла очень большую, порой решающую, роль в истории – Большой и Малой…

Наиболее активными противниками его были такие влиятельные генералы, как Багратион и Ермолов (фигуры в истории русской армии той поры сколь выдающиеся, столь и неоднозначные), пользовавшиеся в обществе большой популярностью и имевшие крепкие связи при дворе. Всем вышеперечисленным русским по крови генералам, Багратион – хоть и грузин, но как никак россиянин – в качестве единого главнокомандующего был естественно ближе, чем «немец» Барклай.

К тому же, скажем сразу, что у Барклая, при всех его несомненных достоинствах (глубоких профессиональных знаниях, непреклонной воле, исключительной храбрости в критические моменты боя, дару стратега и т.п.), все же, был один весьма серьезный «недостаток» (если его, конечно, можно считать недостатком!?). Он, по складу своего характера никогда не был своим именно среди солдат, подобно тем же Багратиону или Кутузову. Он не был «военным вождем» или, если хотите, Отцом Солдат. Впрочем, во всей истории человечества их – так называемых Отцов Солдат – по большому счету было всего лишь несколько: Александр Македонский, Ганнибал, Цезарь, Густав II Адольф, Евгений Савойский, Суворов и Бонапарт. Вот, пожалуй, и все действительно крутые мужики со своей неповторимой харизмой, за которыми по одному лишь взмаху руки солдаты шли в огонь и в воду, не думая о смерти. Барклая могли уважать (что позднее и случилось), но его не любили и, тем более, не обожали. Ему, человеку педантично-сухому и сугубо официальному, не хватало искренности и сердечности в общении с подчиненными, которых он периодически отправлял на смерть. Он не был «первым солдатом среди солдат». К тому же, он не умел, да и не хотел нравиться солдатам, быть, не смотря на свое высокое положение, «своим в доску», как это блестяще умели делать Суворов или Кутузов. Мало спросить, глядя на солдат сверху вниз из седла «Хороша ли каша?», надо уметь сойти с лошади и, по-свойски присев к костерку, вместе ее попробовать, присовокупив при этом, что ничего лучше в жизни своей не едал, да еще ввернуть какой-нибудь соленый армейский анекдот или, потрепав кого-то из «стариков», напомнить ему, как они когда-то вместе «откатали» (с непременным употреблением нецензурной лексики) басурманов, когда казалось им всем вот-вот наступят «кранты» (опять-таки ненормативно, но ёмко и доходчиво выражаясь) и т. п. и т. д. В этом немаловажном аспекте полководческого искусства Барклай, несомненно, уступал многим своим современникам, как в русской армии, так и в наполеоновской и, тем более, Багратиону, которого не только грубая солдатня и офицеры низшего звена, но и многие генералы боготворили. Князь Петр – позиционировавший себя в армии «генералом по подобию и образу легендарного Лександра Васильча Суворова» – умел быть дружелюбен и приветлив несмотря ни на что, несмотря на свой отнюдь непростой характер. В условиях постоянного отступления холодный, молчаливый и сухой Барклай, не имевший доверия в войсках, был… обречен. Все его приказы о маневрах и переходах были непонятные армии. Они казались бессмысленными, а после малопонятного со стороны «топтания» под Рудней/Поречьем и вовсе стали казаться изменническими.

Положение усугублялось тем, что как уже говорилось выше, Багратион, как и некоторые другие генералы, оказавшиеся под началом Барклая, был старше его службой, то есть служил в армии дольше, и, следовательно, по нормам того времени имел больше прав на занятие командной должности. К тому же, он получил генеральский чин раньше, что опять-таки считалось очень важным при определении старшинства. Кроме того, многие, в том числе, и сам Багратион полагали, что для слывшего первым учеником легендарного Александра Васильевича Суворова, никто из современников не был конкурентом за звание первого генерала русской армии той поры. (Пожалуй, исключение составлял лишь отчаянный храбрец, большой удачник и непревзойденный повеса Михаил Андреевич Милорадович; оба явились из Италии и Швейцарского походов 1799 г. в сиянии славы и блеске почестей; будучи умным человеком, Петр Иванович, отчасти, считался с авторитетом Милорадовича и предпочитал с ним умеренно пикироваться.)

Все это, помимо разных взглядов на ведение войны, привело к вышеизложенным трениям между Багратионом и Барклаем. Генералы категорически настаивали на генеральном сражении, отказываясь понимать стратегическую правильность «скифского плана» Чуйкевича-Барклая (заманить утомленного врага, если потребуется и за Москву и устроить ему там Новую Полтаву!): противник еще очень силен и в открытом бою с ним бороться, все еще, очень опасно.

…Кстати, на плечах Барклая (как потом и сменившего его Кутузова) лежала колоссальная ответственность. Оба сомневались и мучились, прекрасно понимая, что они противостоят военному гению, не потерпевшему еще ни одного очень серьезного поражения (его неудачи под Апсерном и Эсслингом не переломили хода австро-французской войны 1809 г.) и он способен к самым невероятным тактическим решениям, как на поле боя, так и в стратегическом маневрировании. Барклай прекрасно помнил, что пока он «топтался» под Рудней и Поречьем, прикидывая, что же ему предпринять (наступать или обороняться на хорошей позиции?) Бонапарт молниеносным фланговым марш-броском возник перед Смоленском и «расставил все точки над i». Пришлось снова отступать, снова оставляя на заклание арьергард – «Всем лечь, но врага остановить!!!». Парадоксально, но никто не оценил, что Барклаю удалось в полном порядке отойти от Немана на сотни километров и не дать серьезно численно превосходящему врагу себя разбить и наоборот самому потрепать его в тяжелых арьергардных боях. Зато сам Наполеон, безусловно, лучший полководец своей эпохи, дал достойную оценку искусству своих оппонентов по их смертельному ремеслу: русские сумели отойти, не только сохранив свои силы и еще чуть-чуть, начнется непоправимое… соотношение сил начнет меняться в пользу России. «Аксиома» Ф. Ф. Ростопчина (?) «Император России будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске» начинала действовать…