Текст книги "«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…"

…Между прочим, о генерал-лейтенанте (30.8.1811) Николае Ивановиче Лаврове (1761—11.9.1813, с. Сабурово, Орловского уезда, той же губ.), побывавшим в ходе Отечественной войны 1812 г., и начальником штаба 1-й Западной армии Барклая, и командующим 5-м пехотным (гвардейским) корпусом, в армии постоянно «травили» анекдоты. Так, например, рассказывали, что как-то на марше был объявлен гвардии привал. Глуховатый после контузии Николай Иванович рявкнул: «Ложись!» Все легли. Тем временем, из авангарда быстро приближалась маркитантская повозка. Ее возница громко вопил: «Сторонись! Сторонись!!» Тугому на ухо Лаврову послышалось «Становись!». Он и скомандовал «Становись!» Весь гвардейский корпус по команде встал в ружье. Прошло немного времени и, видя, что причин для особой тревоги вроде бы нет, Лавров поинтересовался у адъютанта: «Кто кричал „становись!“» В ответ он услышал: «Маркитант кричал „Cтановись!“» – «Слышу, что адъютант, да чей адъютант?» Когда ему растолковали, что не адъютант, а всего лишь маркитант, то смутившийся генерал буркнул: «Так бы и говорили!» и снова громко рявкнул: «Ложись!» Весь корпус опять лежал, но уже от смеха…

Цесаревич сначала побледнел, затем покрылся красными пятнами, потом дико заорал, что если бы он не был наследником престола, то непременно вызвал бы негодяя Барклая на дуэль! В ответ он получил хладнокровное: «Если бы я не был главнокомандующим, я принял бы ваш вызов, но сие запрещено положением моим. И именно потому, что вы волею вашего августейшего брата состоите у меня по команде, извольте генерал (выделено мной – Я.Н.) делать то, что вам приказано». Константину Павловичу, который совсем недавно похвалялся перед своей свитой «как он ловко „немца“ отимел», (по рассказам очевидцев, было употреблено всем известное матерное слово – Я.Н.) пришлось отбыть на рандеву к Александру I с пакетом в котором лежал приказ об его отстранении от должности командира гвардейского корпуса и удаления от действующей армии. Впрочем, известны и несколько иные интерпретации диалога и его последствий между Барклаем-де-Толли и Великим князем Константином Павловичем, но суть везде одинакова: командующий в рамках своих полномочий поставил зарвавшуюся августейшую особу на место, правда, не без ведома, «главного кукловода» – государя-императора, очевидно, заранее давшего на то свой царский «карт-бланш» в отношении братца-«держи-морды».

А ведь в памяти у всего патриотически настроенного офицерства еще живы были трагические примеры «немцев» Буксгевдена под Аустерлицем и Беннигсена под Фридляндом. И хотя Барклай в отличие от этих «немцев» не был наемником, а родился в России и начал службу в ее армии с нижних чинов, но в его ближайшем окружении оказалось очень много иностранцев, что само по себе наводило многих на мысль об измене. Правда, Буксгевдена уже не было в живых, а Беннигсена Барклай, пытаясь хоть как-то оградить свое реноме, дистанцировал от своего штаба. Но «машина злословия и противодействий» уже запустили и остановить ее Михаилу Богдановичу было уже не под силу. Тем более, что и в простонародье уже вовсю ходило патриотическое умозаключение: «Ему, инородцу, Россия-матушка не дорога…»

…Между прочим, в ходе постоянного отступления в армии сначала шептались, а затем заговорили вслух о захваченном в экипаже кавалерийского генерала О. Себастьяни неком документе, из которого следовало, что в штабе 1-й армии есть шпион, работавший на французов. Речь шла о записке маршалу Мюрату, в которой предупреждали Себастиани о готовящемся наступлении русских войск под Рудней! Подозрение пало на адъютанта Барклая – майора барона Владимира Ивановича Левенштерна 1-го (Вольдемара Германа фон Лёвенштёрна) (1776—1858). Тем более, что именно он в первые дни войны ездил парламентером к Мюрату и провел сутки у Себастиани, и к тому же выезжал перед выступлением русских войск из Смоленска на русские аванпосты, но дело было не в нем. Барклай решил перестраховаться и отослал своего адъютанта по каким-то делам в Москву. На самом деле «виновен» был царский флигель-адъютант Константин Ксаверьевич Любомирский (1786—1870) который узнав о готовившемся наступлении русских под Рудней, оповестил об этом свою мать, жившую в имении под… Рудней. Весточка была перехвачена и легла на стол французского командования. Рассказывали, что пришлось удалить из армии, заподозренных в шпионаже в пользу французов не только флигель-адъютантов польских графов Владислава Ксаверьевича Браницкого (1782—1843), Станислава Станиславовича Потоцкого (1786/87 – 2.7.1831) и Михаил Федоровича Влодека (1780 – 26.5.1849), но и адъютанта самого Барклая В.И. Левенштерна – делопроизводителя секретной корреспонденции. Тем более, что в 1802 г. тот выходил в отставку и уезжал в Европу, а в 1809 г. к тому же служил во… французской армии (!) и был хорошо знаком со (!)… все тем же Себастьяни! Левенштерн еще вернется в русскую армию и успеет отличиться в Бородинском сражении и Заграничном походе русской армии в 1813—1814 гг. Похожая история случилась и с прусским бароном Ю. А. Вольцогеном, сподвижником «самого» Фуля и флигель-адъютантом самого …российского императора, отважно сражавшимся и под Витебском, и под Смоленском, и под Бородином, и под Тарутиным, и в ходе Заграничного похода русской армии. Но тогда пришлось бы «подозревать» всех «немцев» российской армии, а их было там более чем достаточно, причем, как обрусевших, так и новоявленных. Впрочем, такое всеобщее подозрение в измене случалось во всех армиях во все времена, особенно когда они терпели неудачи…

В то же время по-кавказски темпераментному князю Багратиону, пользовавшемуся в армии (извините за очередной повтор) громкой славой ученика (в советской историографии эта «светлая идея» усиленно пропагандировалась) самого Суворова и яростно настаивавшему на назначении нового командующего, немедленном решительном сражении с Наполеоном и даже грозившему подать в отставку, никто его кавказское происхождение в вину не ставил.

Не без фарта выскочив в самом начале войны из-под наполеоновского удара (вспомним, когда 750 км от Луцка к Смоленску он прошел марш-броском за 35 дней!), Багратион пришел к весьма опасному и ошибочному мнению, что «неприятель дрянь» и его «можно шапками закидать». Во многом это следует объяснять тем, что воспитанному в суворовском сугубо наступательном духе горячему и бескомпромиссному князю Петру Ивановичу в период отступления было морально очень тяжело. Уже на 19 день войны он настаивал в своем письме царю на необходимости немедленного генерального сражения.

Генерал от инфантерии Багратион, хотя и имел старшинство в чинах перед генералом от инфантерии Барклаем-де-Толли (полными генералами они стали в один день – 20.03.1809 г. -, но в приказе его фамилия стояла выше Барклая), и в наградах тоже его превосходил (редкий ор. Св. Георгия 2-го класса и высшая награда империи – ор. Св. Андрея Первозванного), тем не менее, скрипя зубы, в начале войны подчинялся ему, ради сохранения единоначалия в армии. Но в ходе отступления, когда общественное мнение стало против Барклая, Багратион начал резко выступать против проводимого им плана военных действий, открыто обвиняя того в неспособности руководить войсками. А после отступления от Cмоленска – «…теперь до самой Москвы (до нее оставалось порядка 200 верст или 350 км – Я.Н.) мы не будем иметь ни воды (т.е. реки Днепр, как крупной водной преграды – Я.Н.), ни позиции (они были, но отнюдь не идеальные – Я.Н.)» – и вовсе вызвало у него прилив неконтролируемого бешенства. 7 августа 1812 года в своем письме могущественному (на нем в силу ряда причин, в том числе, по особой царской воле замыкались все армейские вопросы) Аракчееву (зная, что содержание станет известно царю) откровенно писал: «…Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву… Ваш министр, может хороший по министерству; но генерал, не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя… министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругает его насмерть…» В своем письме московскому генерал-губернатору Ф. Растопчину/Ростопчину, с которым приятельствовал, (зная его «разговорчивость») Петр Иванович снова не пожалел «красного словца»: «Подлец, тварь… Генерал не то что плохой, но дрянной и ему отдали судьбу всего нашего отечества… нерешителен, трус, бестолков, медлителен и все имеет плохие качества».

…Кстати сказать, у горячего грузинского князя Петра Ивановича Багратиона настолько сдали нервы, что он позволил себе обвинить в безостановочной отступательной тактике русской армии даже самого Александра I (!): «… Барклай говорит, что государь ему запретил давать решительные сражения, и все убегает. По-моему, видно государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, русский и природный царь должен наступательный быть, а не оборонительный». Большой мастер авангардно-арьергардного боя сделал явную промашку: российский монарх никому и ничего не прощал – на то он царь Всея Руси! Более того, именно с этого момента резко обострились отношения между Петром Ивановичем и Михаилом Богдановичем…

Так бывает, а среди крупных полководцев (Барклай и Багратион ими, безусловно, были), тем более. Как позднее Барклай написал в журнале действий 1-й армии про свои отношения с Багратионом: «Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия».

Напомним один вышеописанный критический момент в ходе ретирады русских войск от Смоленска – вполне возможно, в какой-то мере, иллюстрирующий «взамоотношения» между Багратионом и Барклаем!?

Очень может быть, что « … понуждаемый именно своим начальником Багратионом Андр. И. Горчаков 2-й из Второй Западной армии, с которым они были на короткой ноге еще со времен легендарных Италийского и Швейцарского походов великого дяди последнего, бросил свою позицию на Московской дороге. Лишь предусмотрительные действия генерала П. А. Тучкова 3-го из 1-й Западной армии, без приказа занявшего позицию, оставленную Горчаковым, а также беспримерная стойкость его солдат и офицеров спасли русскую армию из почти безвыходной ситуации. По мнению проницательного и умевшего мыслить масштабно начальника штаба 1-й армии А. П. Ермолова это была очень серьезная ошибка русского командования в ходе всей Отечественной войны 1812 г…»

«Стыдно носить мундир, – писал Багратион А. П. Ермолову, с которым тоже был на короткой ноге – …Я не понимаю ваших мудрых маневров. Мой маневр – искать и бить!» В ответ тот всячески увещевал горячего грузина: «…Принесите Ваше самолюбие в жертву погибающему Отечеству нашему, уступите другому (имеется ввиду Барклай – Я.Н.) и ожидайте, пока не назначат человека, какого требуют обстоятельства».

…Кстати, царь Александр I в своём доверительном письме сестре Екатерине Павловне от 30 сентября 1812 года так объяснял свое решение поставить Барклая выше кавказского героя Итальянского и Швейцарского походов, многочисленных войн с Наполеоном и турками: «Что может делать человек больше, чем следовать своему лучшему убеждению?.. Оно заставило меня назначить Барклая командующим 1-й армией на основании репутации, которую он себе составил во время прошлых войн против французов и против шведов. Это убеждение заставило меня думать, что он по своим познаниям выше Багратиона. Когда это убеждение ещё более увеличилось вследствие капитальных ошибок, которые этот последний сделал во время нынешней кампании и которые отчасти повлекли за собой наши неудачи, то я счёл его менее чем когда-либо способным командовать обеими армиями, соединившимися под Смоленском. Хотя и мало довольный тем, что мне пришлось усмотреть в действиях Барклая, я считал его менее плохим, чем тот [Багратион], в деле стратегии, о которой тот не имеет никакого понятия». Нелестный отзыв царя о Багратионе, возможно, был вызван амурными шалостями последнего с его любимой сестричкой «Катиш» или, наоборот, «Катиш» с Багратионом!? Скорее именно так: всем известно, какой решительной была сколь невероятно сексуальная, столь и амбициозная «воструха-наездница» (кому – надо, тот – поймет, что означает это весьма двусмысленное определение) «Катиш-Като», «оседлавшая-таки» героического генерала!? Царь, говоря об отсутствии стратегического дара у Багратиона, ставит ему в вину невыполнение ранее намеченных планов по соединению армий, хотя манёвры Багратиона определялись действиями превосходящего противника. Однако из писем Багратиона известно его стремление к генеральному сражению с Наполеоном, даже на условии численного превосходства французов, из-за чего он рассорился с командующим 1-й армией Барклаем-де-Толли. Багратион не оценил необходимость стратегического отступления, благодаря которому, в конце концов, и была одержана победа над Наполеоном. Любопытно, что хорошо знавший Багратиона еще с 1790 г., генерал-майор барон В. И. Левенштерн, человек весьма саркастический, по-своему весьма едко охарактеризовал полководческий стиль «князя Петра»: «… В его лице… Россия имела лучшего начальника авангарда…, но он не так хорош во главе армии, и, кажется, про него можно сказать, что блестящий во втором ряду помрачается в первом». Пожалуй, еще дальше идет в оценке Багратиона-стратега его «брат по оружию», приятельствоваший с ним, прославленный генерал-артиллерист (в будущем, генерал как от артиллерии