Текст книги "Водолаз Его Величества"

– Как же мне быть?

– Немедленно разорви связь.

– Нет никакой связи, мы никогда не говорили ни о чем, кроме дел. Да и о делах всего несколько слов.

– Тем более. Запомни, ты благословлена, а он проклят. На нем и его соплеменниках вечная каинова печать. Вот здесь, прямо на лбу. Есть люди, которым дано ее видеть.

Он положил руку на огромный золотой крест, висевший на груди, давая понять, что тоже входит в число таких людей.

– Но почему, святой отец? Он же потомок угодников Авраама, Иакова, Исаака… Разве их семя проклято?

– Эта связь разорвана после преступления, совершенного нелюдями. Теперь мы, православные, подлинные потомки Авраама. Православие – это право и слава. Так вот, слава этих святых угодников теперь принадлежит нам по праву.

– Но со времени преступления прошло почти две тысячи лет. Неужели грех еще не смыт?

– Это вечное позорное пятно, сравнимое с грехопадением Адама и Евы. Сколько тысячелетий минуло с тех пор, а любому из нас до сих пор приходится преодолевать последствия того поступка.

– Батюшка, ведь наши предки тоже грешили, поклонялись Перуну, приносили человеческие жертвы. И нам все простилось.

– Нам – да, им – нет. И никогда не простится, потому что они прокляты.

– Отец Алексий, вы сами постоянно повторяете, что Бог – это любовь, что нужно прощать, как прощает Он. Как же можно две тысячи лет проклинать один народ без возможности спасения? Где же любовь, отец, где же она?

– Я вижу, жидовский яд уже успел проникнуть в твою душу. Немалая, ох, немалая работа предстоит, чтобы избавится от этой нечисти! Знай, все народы мира имеют право на прощение и любовь. Все, кроме евреев. Евреи за свое лукавство и бесчисленные злодеяния, в коих не покаялись, погибнут.

Отец Алексий перевел глаза на икону и несколько минут сосредоточенно ее рассматривал. Варвара Петровна едва дышала от испуга и разочарования.

– Вот что еще хочу тебе сказать, дочь моя Варвара, – наконец вымолвил отец Алексий. – Бывают грехи явные и случайные. Явный преступник грешит сознательно, понимая, что делает. Если он раскается, то перестанет грешить. Случайный грех куда опаснее. Ведь порок так глубоко проник в душу преступника, что он уже не видит своего греха и совершает его бездумно, походя. Случайный грех показывает, что нутро прогнило, и тут нужно долго и тяжело выжигать из себя скверну. Любовь – это процесс неосознанный. Нам нравится кто-то потому, что общая составляющая духовных сил направляется к тому, кто близок. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Варвара Петровна кивнула.

– Представь человека, которому нравятся гнилые овощи. Мы сразу понимаем, что он болен, болен душевно, и что болезнь толкает его на поступки, причиняющие вред его телу. Любовь к еврею много хуже любви к гнилым овощам! Вот об этом ты должна хорошенько подумать наедине с собой и решить, как быть дальше. Никто, кроме тебя, этого не решит.

Варвара Петровна опустила голову и залилась слезами.

– Плачь, Варварушка, плачь. Хоть говорят в нашем народе – слезами делу не поможешь, а я говорю – поможешь. Слезы омывают не только глаза, но и сердце. А сердце, слезами омытое, способно на многое. Вот погорюешь, поплачешь, покаешься – и отпустит тебя страсть проклятая. Хоть с трудом, нехотя, но отпускает дьявол добычу свою, выпускает из когтей. Согласна поступить, как я тебе говорю?

Варвара Петровна проглотила слезы и едва слышно вымолвила:

– Согласна.

Отец Алексий приподнял массивный золотой крест, висящий на длинной золотой же цепи, и протянул Варваре Петровне:

– Поцелуй.

Та перекрестилась и послушно приложила губы к холодному металлу.

Батюшка удовлетворенно откинулся на спинку стула.

– Не ты одна страдаешь, голубушка, не ты одна. Болезнь сия в последнее время бичует народ русский, – продолжил отец Алексий. – Немало, ох немало православных людей хорошего племени угодило в когти. Да так глубоко, что нет им спасения. И все от неверия, немочи духа. Вот погляди.

Батюшка положил на стол толстую тетрадь в сафьяновом переплете.

– Это мой дневник. Я веду его много лет и в этих тетрадях подробно изо дня в день описываю свои промахи, греховные мысли и поступки. Годами сражаюсь с недостойными помыслами и чувствами. И записываю то, что мне с Небес посылают. Вот, почитай последнее.

Он раскрыл тетрадь и пододвинул ее по столу к Варваре Петровне. Та начала читать и невольно ахнула.

«6 сентября. Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли – этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь.

Смерть грешника люта. И смерть его – Толстого – будет страхом для всего мира. Конечно, родные это скроют».

– Видишь, ты не одна, – повторил ласково отец Алексий. – Не одна ты страдаешь, дочь моя. Выкинь дьявола из головы. Обратись к добрым женщинам из моего прихода, среди них есть такие, которые помогают добрым христианам найти достойную пару. Выбери себе хорошего русского парня, православного, верного царю и Отечеству, создай с ним крепкую семью. И деток нарожай, пусть твой род величает и крепнет.

Он подтянул к себе тетрадь, закрыл и вернул в ящик стола.

– А теперь иди, – устало произнес батюшка. – И пусть Бог помогает тебе во всяком твоем деле.

* * *

Погружения в бак оказались вовсе не забавой. Разумеется, надеть скафандр и спуститься в нем под воду несложно. Но неутомимый Бочкаренко придумал для каждого водолаза хлопотливое задание. На дне бака оказывался сваленным в кучу всякий железный хлам. Надо было, осторожно разгребая завал, вытаскивать наружу самые замысловатые предметы. Кому-то доставалось извлечь связку утюгов, кому-то тяжелый сундучок, окованный позеленевшей медью, внутри которого оказались кирпичи. Кому-то – поломанную швейную машинку. Каждую вещь надо было застропить и, передавая сигналы с помощью линя, извлечь на поверхность.

Самым ловким оказался Дмитрий Базыка. Руки у него действительно были золотыми – с запутанными клубками из проволоки, спинок от кроватей и дырявых кастрюль он расправлялся за считаные минуты.

Бочкаренко только диву давался, ведь это он по ночам самолично затягивал в тугой узел железный хлам и топил в баке.

– Если б к рукам Базыки приставить голову Шапиро, – повторял он, – цены бы такому водолазу не было.

Артем вполне сносно справлялся с заданиями, не хуже и не лучше других матросов, но до Базыки ему было далеко. После недели погружений Бочкаренко осенило.

– Ты и ты, – ткнул он пальцем в грудь Митяя и Артема, – с сегодняшнего дня работаете в паре. Койки поставить рядом, за обедом сидеть вместе, я хочу, чтобы вы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Свои личные разногласия отставить в сторону, будете их выяснять после завершения срока службы. А сейчас вы – напарники, и это приказ. Понятно?

– Так точно! – рявкнули Артем и Митяй.

– Исполнять!

Вечером, устроившись на койке возле Артема, Базыка долго почесывал грудь, заросшую черной шерстью, и наконец буркнул:

– В жизни бы я тебя в напарники не выбрал. Ну коль уж так сложилось…

– Да уж, – улыбнулся Артем, – учудил Бочкаренко, еврейская голова с русскими руками.

Базыка тоже улыбнулся.

– Поладим мы с тобой, – сказал он, укладываясь.

– Поладим, – согласился Артем.

Через две недели игр с баком перешли к более серьезным упражнениям. Погружались в доковый канал – огромный бассейн неподалеку от здания школы, предназначенный для спуска воды из доков для ремонта кораблей. Никакого ржавого железа в нем не было и в помине, Бочкаренко хотел приучить водолазов, привыкших к скромным размерам бака, передвигаться под водой на сравнительно большие расстояния.

После прогулок по дну докового бассейна начались портовые работы. Осматривали подводную часть военных кораблей, для чего водолаза спускали по обносному концу, пропущенному под киль, или по веревочному трапу, подтянутому по обводам судна. Искали трещины, повреждения, которые могут открыться во время похода, отвинчивали решетки от кингстонов, проверяли и ставили их на место, осматривали и очищали все отверстия подводной части. Обследовали руль и гребные винты, срезали намотавшиеся на них перлини. Работа требовала сосредоточенности и полного взаимодействия между водолазом и его ведущим на поверхности.

Бочкаренко кругом был прав: Базыка и Шапиро оказались идеальными напарниками. Даже вернувшиеся из Крыма водолазы второго года обучения, принимавшие участие в портовых работах, диву давались скорости, с какой эта пара выполняла поставленные задачи.

Медосмотр из формального превратился в настоящий и куда более тщательный. Одна беда, Варвара Петровна перестала принимать в нем участие. Она практически не появлялась в приемной, почти все время проводя в лаборатории. Артему лишь изредка удавалось увидеть ее проходящей по коридору санчасти, и каждый раз его спину обсыпали колючие мураши, а сердце томительно сжималось.

Наступила зима. Финский залив замерз, и поэтому занятия в школе сосредоточились на подготовительно-теоретической части, с разборкой, изучением и сборкой водолазных аппаратов. Ежедневно с утра разбивали ломами лед в баке и для практики управления аппаратом производили спуски под воду. Ох, как было холодно!

– Ничего, соколики! – подбадривал Бочкаренко. – Летом поедем на учения в Севастополь. Нажаритесь там до красноты, будете с тоской вспоминать прохладную кронштадтскую водичку.

От его подбадриваний легче не становилось, но закалка, приобретенная той зимой, сопровождала Артема многие годы. Он навсегда распрощался с простудой и насморком, а кашлял, только поперхнувшись водкой, которую потихоньку начал пить.

– Не дури, Тема, – сказал ему Базыка, заметив, что тот никак не может согреться после погружения. – Сейчас пойдем на обед, прими положенную чарку, враз починишься.

Артем попробовал, согрелся и с благодарностью сообщил об этом сидевшему рядом Базыке.

– Человеком становишься, – довольно хмыкнул тот.

В одно из морозных утр, когда вместо воздуха во дворе стоял белый, щиплющий щеки туман, Бочкаренко торжественно завел весь отряд в мастерскую на первом этаже. На столах живописными грудами были навалены остатки водолазных костюмов, обрывки резины, мятые, с дырами шлемы, порванные шланги.

– Откуда насобирали эту рухлядь? – удивился Прилепа.

– Это не рухлядь, – строго поправил его Бочкаренко, – а водолазное снаряжение, которое вам предстоит отремонтировать и привести в порядок.

– Да разве ж такое можно чинить? – поразился Прилепа.

– Конечно, и еще как! Запомните, новое снаряжение существует только в Кронштадтской школе, а на флоте водолазы многие годы пользуются одними и теми же скафандрами. Первейшая обязанность ваша – научиться превращать такую рухлядь в пригодное для эксплуатации снаряжение. Иначе будете уходить под воду в неисправных скафандрах и гибнуть ни за что ни про что. Все, инструктаж закончен, приступаем к работе.

В мастерской они провели всю зиму. Резали, шили, клеили, клепали, ровняли, лудили. Ладони покрылись мозолями, волосы пропахли клеем, пальцы научились быстро прощупывать швы, ловко орудовать толстой иголкой, точно водить паяльником.

– Были водолазы, стали мастеровые, – ворчал Базыка, при всем при этом орудуя инструментами лучше других.

– Руки у тебя от Бога, – повторял Бочкаренко, рассматривая сделанную Базыкой работу. – Талант, да и только, по-другому не скажешь!

К весне гора хлама в мастерской превратилась в пять комплектов очень прилично выглядевшего водолазного снаряжения.

– Молодцы, ребята! Передам вашу работу управлению Балтийской флотилии, – подвел итог многомесячным трудам фон Шульц, тщательно проверив снаряжение. – Кому-то она доставит немало радости. А вам полученные навыки пригодятся во время прохождения службы.

В начале мая, когда вода немного прогрелась, начали выходить в залив. Отрабатывали постепенные спуски на разные глубины, до двадцати двух саженей[2]2
  47,5 метра.


[Закрыть], продолжили работы в порту. Пребывание в школе подходило к концу: его должны были завершить двухмесячные учения в Севастополе. Водолазы предыдущего выпуска, а в их числе «буксир» Костя, уже разъехались по частям назначения, новички должны были поступить в конце лета, и матросы группы Артема, оставшись одни, почувствовали себя хозяевами школы.

Ночью шестого июня всех подняли по тревоге.

– Вот что, ребята, – объявил фон Шульц еще сонным водолазам. – Затонуло судно, на борту которого находился шифровальщик Генерального штаба. Почти вся команда погибла, в сейфе капитанской каюты остался пенал с шифрами. Нам предписывается немедленно отыскать затонувшее судно и поднять пенал. Приказ подписал командующий Петербургским военным округом великий князь Николай Николаевич Романов. Сейчас собираем оборудование, грузимся на канонерку «Храбрый» и отбываем в район поисков.

Хотя на месте затопления поставили буй, искать пришлось почти сутки. Глубина была на грани предельной, двадцать пять саженей. Командовал поисками лично фон Шульц, а под воду уходил Бочкаренко. На связь он поставил Артема, и начальник школы не отходил от него ни на шаг.

– Как же так, Макс Константинович, – решился спросить Артем. – Почему так долго ищем? Ведь место обозначено!

– Буй могло снести, – ответил фон Шульц. – Но скорее всего в суматохе и спешке ошиблись. Поставили в правильном районе, но в стороне. На глубину двадцать пять саженей солнце почти не проникает, пока не уткнешься носом, не разглядишь. Бочкаренко ходит кругами, увеличивая радиус. Надеюсь, скоро отыщет.

Но прошло еще почти три часа, солнце уже начало клониться к закуту, когда линь сообщил: нашел, поднимайте.

Артем помогал Бочкаренко снимать скафандр и поэтому услышал, как тот встревожено сообщил фон Шульцу:

– Макс Константинович, это яхта, а не военный корабль.

– В приказе сказано судно, – ответил, немного подумав фон Шульц. – Не сказано военное. Для нас это ничего не меняет.

– Я отдохну пару часов и спущусь, – ответил Бочкаренко.

– Ни в коем случае. Ты сегодня весь день под водой, да еще на такой глубине.

– Подождем до утра?

– Нет, отправим Базыку. Это задача как раз по его способностям.

Митяй быстро нашел яхту, долго пыхтел, примериваясь, пока пролез в рубку. Обшарил ее и стал осторожно спускаться к каютам. Прошло около получаса, пока он передал: нашел, иду наверх.

Фон Шульц распорядился подтягивать шланги и готовиться к подъему, как вдруг линь бешено задергался, Базыка взывал об экстренной помощи.

– Дежурный водолаз, немедленное погружение, – скомандовал фон Шульц.

Салатовая поверхность вечернего моря колыхнулась, цепочка воздушных пузырей с минуту показывала, что под поверхностью кто-то есть, но вскоре пузыри пропали, и вода полностью разгладилась. Бочкаренко взял в свои руки линь второго водолаза, и на борту «Храброго» воцарилось напряженное молчание.

Стояли те чудесные предзакатные минуты, когда солнце, почти касаясь линии горизонта, утрачивает дневной накал, а белую и ярко-желтую краски сменяют сиреневая и лиловая. Все дышит покоем, даже волнение стихает, превращая поверхность моря в гладкое зеркало.

– Что там могло произойти? – негромко спросил фон Шульц у Бочкаренко. – Сюрпризов ведь не предвиделось…

Тот в ответ лишь пожал плечами.

Спустя десять минут томительного ожидания линь в его руке задергался.

– Начинайте подъем, – скомандовал Бочкаренко. – Его и Базыки.

И, повернув голову к фон Шульцу, негромко, но так, что Артем смог расслышать, добавил:

– Вроде все в порядке. Нервы расшалились.

Два шлема одновременно пробили поверхность воды, матросы подтянули водолазов к борту канонерки и помогли взобраться на палубу. Когда с Базыки сняли шлем, он синими трясущимися губами еле выговорил:

– Чертовы покойники не отпускали. Хотели меня к себе утянуть!

– Что случилось? – спросил фон Шульц. – Какие еще покойники, отчего ты слова вымолвить не можешь?

– С-со страху, – заикаясь, пробормотал Базыка. – Я первую каюту отдраил, а от-т-туда покойник за покойником стали выплывать. Белые, разбухшие… И давай к-к-ко мне в иллюминатор заглядывать. Я чуть фонарик из рук не выронил, но с-стерпел – перестал обращать на них внимание. В каюту капитана пролез, он там плавал прямо в мундире, с-с-стал пенал с шифрами искать. С-с-сейф был закрыт, я потянул за ручку, она повернулась. Значится, капитан в последние минуты открыл, с-с-спасти шифры хотел.

– Где же пенал? – перебил его Бочкаренко.

– В сейфе и лежал, – понурился Базыка. – Я его в-в-взял и обратно пошел. А у трапа топляки скопились, на волю хотят всплыть, вверх тянутся. В-видно, когда я рубку открыл, течение получилось и потянуло их. Раздвинул их, и – скорей на трап. Но не тут-то было! Чую, держат: за шланги цепляются, на плечи давят. От этого в глазах искры и ноги ослабли. В-видно, с перепугу забыл воздух стравить: костюм раздуло. Ну ни туда ни сюда! П-пропал, думаю, и вот здесь линь задергал.

– Пенал где? – повторил Бочкаренко.

– Уронил я его.

– Разрешите мне спуститься, – вдруг произнес Артем.

– Ты же весь день на ногах, – сказал фон Шульц. – Сил не хватит.

– Мы с Базыкой напарники, – ответил Артем, – я должен завершить общую работу. А сил хватит, не беспокойтесь.

Фон Шульц внимательно оглядел Артема и перевел взгляд на Бочкаренко. Тот еле заметно кивнул.

– Разрешаю. И поторопись, ночь, даже белая, все-таки ночь.

Для встречи с утопленниками Артем собрал все свое мужество. И напрасно – яхта была пуста, течение вытащило трупы из рубки и понесло в пучины морские, кормить подводных гадов. Отыскать металлический пенал оказалось нетрудным делом, он лежал прямо под трапом, там, где его выронил Базыка. После упражнений в баке с железками задача выглядела по-детски простой.

Перед тем как выбираться наружу, Артем задержался на несколько секунд. Освещенный скудным светом фонаря, коридор яхты казался картинкой из другого мира. Глядя прямо на распахнутую дверь капитанской каюты, он начал по памяти читать псалмы.

«Никто из моих предков, – думал Артем, – никогда не оказывался на морском дне. Были такие, что уносились в духовные миры, зная каждую дверь в Небесных Чертогах, были такие, что падали до самых глубин пропасти греха, но читать псалмы на глубине двадцать пять саженей… Нет, я первый…»

Он вспомнил Чернобыль, суетливые заботы его жителей, унылый, неизменный ход жизни, нарушаемый лишь праздниками. Опустившись глубоко под воду, он словно вознесся высоко над миром повседневной суеты. Его охватило странное состояние духовной приподнятости и даже восторга. Время проходило незаметно, он понимал, что пора возвращаться, но губы сами выговаривали псалмы, один, второй, третий, четвертый, и его тело, все органы, сухожилия, артерии и вены вторили древним словам. Прервать этот сладостный миг единения он не хотел.

Подергивания сигнального линя вернули его к реальности.

– Все в порядке? – спрашивали с поверхности.

– Все в порядке. Возвращаюсь, – просигналил в ответ Артем и начал подъем.

Над морем уже царил сумрак белой ночи. Артем передал пенал фон Шульцу и принялся с помощью матросов снимать скафандр. Он едва успел переодеться, как на палубе появился Бочкаренко и поманил его пальцем.

– Пойдем, Макс Константинович хочет тебя кое о чем расспросить.

Фон Шульц сидел за столом, поглаживая пальцами корпус просушенного пенала.

– Матрос Шапиро по вашему приказанию прибыл! – доложил Артем.

– Утопленников видел? – спросил фон Шульц.

– Никак нет. Ни одного.

– Понятно. А рядом с пеналом на полу ничего не было?

– Не было. Вернее… не заметил, не обратил внимания. Но вроде не было.

– Базыка утверждает, – вмешался Бочкаренко, – что тоже подумал о ключе и тщательно осмотрел сейф. Кроме размокших карт и каких-то документов, ничего не обнаружил.

– Он после этого так испугался, что мог и позабыть, – возразил фон Шульц. – Хотя по правилам ключ должен был остаться у шифровальщика. Скорее всего, именно так и произошло.

– Где его сейчас искать? – развел руками Бочкаренко. – Немыслимой сложности задача.

– Я не хочу посылать рапорт, прежде чем получу подтверждение, что это тот самый пенал.

– Выглядит согласно описанию, – заметил Бочкаренко.

– Это самый обычный пенал, такими пользуются сотни людей. Странно, что именно в нем перевозили секретные коды, – недоуменно произнес фон Шульц.

– А может, наоборот, – сказал Бочкаренко. – Не привлекает внимания, выглядит как штатская вещь.

– Не хочу выглядеть дураком: я доложу о выполнении задачи, а внутри окажутся бритвенные принадлежности или курительные трубки с ершиками. Вскрываем пенал, – решил фон Шульц.

Бочкаренко, словно дожидавшийся команды, вытащил из карманов отвертку, молоточек, плоскогубцы и взялся за дело. Спустя несколько минут крышка отворилась. Внутри лежал синий бархатный футляр.

– Что за ерунда, – вскричал Бочкаренко. – Похоже, вы правы Макс Константинович! Так драгоценности переносят, а не секретные шифры.

Фон Шульц протянул руку и раскрыл футляр. На синем бархате в тусклом свете корабельной лампочки сияло и переливалось колье из крупных бриллиантов.

– Сволочи! – с горечью произнес фон Шульц. – Из-за побрякушки рисковать жизнью водолазов. Сволочи!

Он перевел взгляд на Артема.

– Если проговоришься, это будет твой последний день в Кронштадтской школе.

– Ну что вы, Макс Константинович!

– Об этом, – фон Шульц кивнул на искрящееся колье, – знаем только ты, я и Бочкаренко. Если пойдет слух, значит, ты проболтался. Уж тогда не обессудь…

* * *

Спустя неделю отряд получил приказ готовиться к передислокации в Севастополь. На упаковку снаряжения и общие сборы отвели два дня. Собирались радостно, в Крыму никому из водолазов еще не доводилось бывать. Вспоминали рассказы ребят из предыдущего выпуска о лазоревом море, об огромных цветных медузах, о здоровенных рыбах, носящихся в прозрачной, насквозь пробитой солнцем теплой воде.

Базыка полностью пришел в себя и уже рассказывал о подводной встрече не с гримасой ужаса, а с ухарской усмешкой. За день до назначенного срока передислокации он негромко сказал Артему:

– Слышь, Темка, Бочкаренко мне шепнул, что нас с тобой уже запросило управление Севастопольского порта. Так что в Кронштадт мы не вернемся. Будем служить, где теплее и веселее!

Тонкая игла вошла в сердце Артема и пребольно уколола. Он, конечно, понимал, что рано или поздно с Кронштадтом придется расставаться, вернее не с Кронштадтом, чего уж таить от самого себя, а с нежной и недоступной Варварой Петровной. Артем не разговаривал с ней почти год, а видел мельком, случайно сталкиваясь в санчасти.

Он не мог не замечать, как вспыхивал румянец на ее щеках, как сверкали глаза и как она, шурша платьем, немедленно пускалась в бегство. Это не был румянец раздражения или гнева, а глаза сверкали не от обиды; взоры Варвары Петровны говорили ему лучше всяких слов: он ей люб, он близок ее сердцу.

Но поговорить никак не получалось. Артем все надеялся, что в один из дней ему удастся ее остановить и тогда… И что тогда? Рассказать о своих чувствах он никогда не решится. Если и удастся затеять разговор, он почти наверняка промямлит несколько обыкновенных фраз.

«Но вдруг!», «А если?» – эти обороты речи питали его сердце, подогревая надежду и взращивая иллюзии. И вот теперь все прекращалось окончательно и бесповоротно. Вернуться в Кронштадт по своей воле он не мог, да и кто пустит его в закрытую крепость без специального предписания? А служба, которой он теперь был подчинен от подошв ботинок до ленточек бескозырки, вела его к другому морю, за тысячи километров от Варвары Петровны. И ничем и никак невозможно было преодолеть бездонную пропасть этой разлуки.

Утром он улучил момент и отправился в санчасть. Сестра Маша при виде Артема нахмурилась.

– Что тебе нужно, матрос Шапиро?

– Маша, – хриплым от волнения голосом произнес Артем. – Пожалуйста, мне нужно повидать Варвару Петровну.

– Ты плохо себя чувствуешь? Тебя послали на медосмотр?

– Нет, чувствую себя хорошо.

– Ну и слава Богу! – воскликнула Маша. – Не хватало только заболеть перед дорогой.

– Машенька, я по личному делу. Помоги.

– Вот что, матрос Аарон Шапиро, – сменила тон Маша. – Нет у тебя никаких личных дел с Варварой Петровной. Нет и быть не может. Возвращайся в казарму и продолжай сборы.

– Машенька, помоги! Не могу уехать, не поговорив.

В его голосе звучала столь неподдельная мука, что Маша мгновенно переменилась.

– Знаю, что ты ей хочешь сказать, Тема. И она знает. Только ни к чему это все. Не пара вы. Никаким боком не пара. Для твоей же пользы совет хочу дать.

Маша подошла совсем близко к Артему и заглянула в глаза.

– К своим иди. Отыщи хорошую девушку, еврейку. Ты славный парень, действительно славный, найдешь свое счастье. А Варвару Петровну забудь, ты и сам настрадался, и ее измучил. Иди, Тема, иди с Богом.

Она повернула его и легонько толкнула в спину. Артем, совершенно одуревший от услышанного, молча повиновался.

До Севастополя добирались почти неделю. Два вагона школы водолазов, третьего класса для личного состава и товарный со снаряжением, прицепляли к разным составам, везли несколько часов до очередной станции и снова отцепляли, оставляя подолгу ожидать на запасных путях. И все эти бесконечные часы вынужденного безделья Артем перебирал в памяти разговор с Машей.

Значит, он не ошибался! Варвара Петровна, Варенька, к нему неравнодушна. И самое главное, поняла, какие чувства он питает к ней. Видимо, она это не раз обсуждала со своей подружкой. Неважно, что она решила сторониться его, сегодня надумала одно, завтра повернет по-иному.

Маша, конечно же, немедленно ей рассказала о его визите в санчасть. Она, несомненно, поняла, с чем он приходил, а это значит, что теперь и Вареньке обо всем известно. То есть – тут он закрывал глаза и сжимал зубы от восторга, любви и горечи – объяснение состоялось: не обменявшись ни словом, они признались друг другу в любви!

А теперь поезд с каждой минутой уносит его все дальше и дальше, и кто знает, удастся ли ему вернуться в Кронштадт? А если удастся, будет ли Варенька относиться к нему по-прежнему? Скорее всего нет, ведь женское сердце переменчиво… Не зря сказали еврейские мудрецы: женщины легко меняют свое мнение.

За окнами вагона бесконечно тянулась Россия. Моросил дождик, ветер гнал облака, они висели так низко, что смешивались с паровозным дымом. Мокрые луга сменялись растрепанными пшеничными полями, чередуемыми мрачными от ненастья рощами. Иногда пробегали нахохлившиеся деревеньки с почерневшими от времени и сырости деревянными церквушками. Оловянный воздух грусти удивительно совпадал с настроением Артема, и оттого, что сама природа отвечала ему взаимностью, уныние овладевало им все больше и больше.

Из тоскливых дум его вырвал голос Митяя.

– Эй, Темка, кончай по докторше сохнуть, мы тут стол втихаря накрыли, присоединяйся.

Артем вздрогнул. Тайное, скрываемое ото всех и даже от самого себя, вдруг стало явным, да еще в таком грубом виде!

– Какая еще докторша, с чего ты взял?! – напустился он на Базыку.

– С чего? – усмехнулся тот. – Ты себя не видел, когда Варвара Петровна в санчасть входила. Сначала краснел, потом бледнел, потом сиял, как начищенная пряжка от ремня.

– Я?! – задохнулся от удивления Артем.

– Нет, я! – засмеялся Митяй. – Весь отряд об этом знает. Что мы тут – дети малые? Присаживайся к нам, давай отметим поездку в южные моря.

На лавке уже сидели Прилепа и Шоронов. Шоронов, воровато оглянувшись, достал из-под лавки штоф, быстро разлил по стаканам и спрятал обратно.

– Поехали, хлопцы!

Закусывали вареной картошкой, оставшейся от обеда, хлебом с солью и крупно нарезанным луком.

– Бабу двумя вещами держать надо, – произнес, отхрустев луковицей, Базыка. – Вот этим, – он сжал свой увесистый кулак и покрутил над лавкой, – и вот этим, – разжав кулак, он указал пальцем на свою промежность. – Вот язык, который они понимают.

– Что, бить? – удивился Артем.

В еврейской общине Чернобыля случались супружеские потасовки, редко, но случались. И, как правило, жена била мужа.

– Конечно! – подтвердил Базыка. – Ну, не по всамделишному, в малую силу, чтобы знала, кто в доме хозяин.

Пока Артем изумленно крутил головой, Андрей Прилепа спросил:

– А что, Митяй, дядька Василь мамку твою тоже охаживал?

– Редко, но случалось, – степенно ответил Митяй. – Думаю, слегка поколачивал, ради острастки, и то несильно. Во всяком случае, самые сладкие стоны по ночам из их комнаты доносились именно после этого.

– А я так думаю, – встрял Шоронов, – мужик, он создан, чтобы брать, а баба, чтобы давать. Если баба будет давать с удовольствием, то и брать ее будут с таким же удовольствием. Хочешь жить счастливо, дура, раздвигай ноги с радостью. Вот вам и весь секрет успешной семейной жизни!

Он расхохотался, обнажив крупные, лошадиные зубы.

– Я думаю, Тема, ничего у тебя с докторшей не получится, – сказал Базыка. – Она из благородных, для нее все мы черная кость, хоть и православные, русские. А ты к тому еще еврей, значит, совсем оторви да брось.

– Она просто мыслями думает, – добавил Андрей.

– А разве можно по-другому думать? – удивился Артем.

– Чужими мыслями, – уточнил Андрей. – Дамочка она образованная, нахваталась в университетах слов и мыслей. Вот как что-то ей понять надо, так попервой на ум заемные мысли и приходят. В общем, не видит она ни людей живых, ни случаи жизненные, а только мысли свои и больше ничего… Да ладно с ней, с докторшей, – решительно сменил он тему, – Темка все равно с нею больше не свидится, чевой зазря голову морочить? Вас в Севастополе оставляют, я слышал?

– Да, – важно подтвердил Базыка.

– За такое стоит выпить, – вмешался Шоронов. – Ну-ка, хлопцы, подставляйте стаканы.

– Хорошо вам, – мечтательно произнес он, одним глотком влив в себя водку. – Тёплое море, южное солнце…. А нам что светит? Обратно на Балтику, мерзнуть в ледяной водичке, а то к черту на рога во Владивосток или в Петропавловск. Туда, говорят, две недели на поезде добираться.

– Ну, Митяю, поди, бабка Мария с небес ворожит, – усмехнулся Андрей. – Она ведь из Крыма, вот внучку и выкраивает местечко потеплее.

– Митяй, а где твоя бабушка жила? – спросил Артем.

– Не знаю, – отозвался Базыка. – Она не любила про Крым рассказывать. Для нее жизнь началась после замужества. Новая жизнь. Старую не хотела вспоминать.

– Наверное, сильно обиделась на свою семью, – заметил Андрей. – Еще бы, когда любимые братики по наущению отца и матери нож на тебя точат! Трудно не обидеться!

– Не желаю говорить об этом, – мотнул головой Митяй. – Не желаю! Мы едем в красивый южный город, давайте думать о хорошем и радоваться жизни!