Текст книги "Город Антонеску. Книга 1"

Ну, вот и закончился этот день – 23 октября 1941 года.

Улицы опустели.

Ушли на «заслуженный» отдых убийцы, а жители «Города Антонеску» схоронились в своих домах, задвинули запоры, задраили ставни.

Город стал обиталищем повешенных.

Живыми казались тела их, раскачивающиеся на ветру.

А может быть, и правда, в них все еще теплилась жизнь.

Ведь тут и там все еще раздавались стоны, все еще слышались хрипы.

Все еще капала алая кровь на синие базальтовые плитки тротуаров. Капала и собиралась в огромные лужи, над которыми все еще вился пар.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО

«23 октября 1941 г. В продолжение дня я пошел по Канатной до Троицкой, на углу лежал старый седой еврей с проломанным черепом, громадная лужа крови покрывала тротуар…»

Наступила ночь.

И теперь только гулкие шаги патрулей по брусчатке мостовых нарушали тишину мертвого города. Только тонкие лучики ручных фонариков на мгновение вырывали из темноты искаженные лица мертвецов.

Два первых действия трагедии евреев Одессы окончились.

Завтра утром начнется третье – бойня на Дальнике.

Действие третье: «AD LITTERAM!»

Из дома № 25 по Каретному переулку угнали на Дальник Олечку Полещук, 5 лет – одну, без родителей…

Акт Чрезвычайной государственной комиссии по установлению злодеяний. Архив Яд-Ва-Шем. Иерусалим

Одесса, 24 октября 1941 г. На рассвете

Генерал Трестиореану не спал вторые сутки и едва опустил голову на подушку и задремал, как его разбудили.

Возмущенный, он приоткрыл глаза и удивился: перед ним стоял полковник Попеску, которого он вчера вечером проводил на поезд, идущий в Бухарест.

Попеску козырнул и, не говоря ни слова, протянул генералу серый запечатанный сургучными печатями пакет.

Трестиореану сорвал печати, вскрыл пакет, взглянул на его содержимое и удивился еще больше: в пакете был новый приказ Антонеску – Ордонанс № 562.

Что за ерунда?

Как уехавший вечерним поездом в Бухарест полковник очутился на следующее утро в Одессе? И как к нему попал секретный приказ маршала?

О, это очень интересная история – мы узнали о ней совершенно случайно непосредственно от ее участников.

Вчера, во второй половине дня, прекратив наконец кровавую оргию повешения и решив вопрос продолжения уничтожения жидов на Дальнике, «каналья» Трестиореану, вместо того чтобы немедленно завалиться спать, вынужден был отправиться на железнодорожный вокзал.

В этот час на полуразрушенной платформе одесского вокзала проходила необычная церемония – небольшая группа высших румынских офицеров прощалась с погибшими при взрыве комендатуры товарищами. Здесь были все наши недавние знакомые: новый военный комендант города генерал Генерару, высокочтимый генерал Мачич, туповатый полковник Стэнкулеску, примарь Пыньтя и самый главный убийца и вешатель – военный претор, подполковник Никулеску-Кока.

Бывший военный комендант Ион Глогоджану, в виде обгорелых останков, в ящике из оцинкованного железа на специальном траурном поезде отправлялся в Бухарест, где его встретят как героя и похоронят со всеми положенными почестями. Вместе с Глогоджану в таких же ящиках ехали останки еще нескольких офицеров – их тоже похоронят в Бухаресте. Погибшие солдаты не удостоятся такой чести. Их зароют позднее – неподалеку от взорванного Дома на Маразлиевской – в парке имени украинского поэта Тараса Шевченко.

Траурный поезд генерала Глогоджану сопровождала свита во главе с тем самым полковником Попеску, который так неожиданно объявился в Одессе и так невежливо разбудил генерала Трестиореану.

Траурная церемония была короткой, но и она утомила участников: нужно принять во внимание, что все они, так же, как и Трестиореану, с момента взрыва комендатуры не сомкнули глаз и теперь с нетерпением ждали окончания этой томительной процедуры.

Но вот наконец отгремел салют, траурный поезд дал прощальный гудок и отправился в путь – через Тирасполь, Тигину и Кишинев в Бухарест.

Теперь и глава траурной свиты, полковник Попеску, утомленный хлопотами, мог отдохнуть – он удобно устроился в одноместном купе, сбросил китель, стер с лица подобающее случаю траурное выражение и принялся за принесенный денщиком обед. Поесть этот толстяк любил, и на его здоровый аппетит не могли повлиять ни ящики из оцинкованного железа, загруженные в соседний вагон, ни предстоящий долгий переезд в Бухарест.

По правде сказать, Попеску сам напросился на эту поездку – соскучился по любимой жене Мириям, да и Одесса с ее улицами, заваленными трупами, могла свести с ума кого угодно. Полковник был рад, что покинул «Город Антонеску», и уже предвкушал удовольствия, ожидавшие его в Бухаресте.

Но у судьбы были на его счет другие планы.

Вечером того же дня, когда траурный поезд остановился на несколько минут в Тигине, Попеску вызвали в штаб 4-й армии. Полковник вначале был удивлен, а в дальнейшем, видимо, и ошарашен, когда начальник штаба генерал Тэтэряну вручил ему серый запечатанный сургучными печатями пакет и приказал немедленно возвращаться в Одессу.

Пакет следовало передать в собственные руки генералу Трестиореану.

Ну вот, снова секретный пакет и снова генерал Трестиореану. И снова «немедленно», точно так же, как в случае с полковником Стэнкулеску.

Делать нечего. Разочарованный крушением мечты повидаться с женой, полковник Попеску на предоставленной ему штабной легковушке отправился обратно в Одессу. К утру 24 октября он был уже в штабе 10-й пехотной дивизии, разбудил генерала Трестиореану и вручил ему проклятый пакет.

Тот сорвал печати и вскрыл пакет.

В пакете, как вы уже знаете, был новый приказ Антонеску – Ордонанс № 562[15]15
   Ancel Jean. Transbistria. Bucaresti: ATLAS, 1987.


[Закрыть].

Мы, конечно, расскажем вам об этом странном приказе, но пока позвольте сказать несколько слов о судьбе полковника Попеску, к которому мы испытываем искреннюю симпатию.

Передав пакет генералу Трестиореану, Попеску вернулся к своим обычным, мучительным для него обязанностям.

Это может показаться странным, но полковник румынской армии Попеску испытывал глубокое отвращение к тому, что творила его родная армия в Одессе, и особое отвращение к актам варварского уничтожения евреев. Такое нетипичное поведение румынского офицера было связано с тем, что жена Попеску – та самая красавица Мириям, которую он так мечтал увидеть, была еврейкой. Этот прискорбный факт мешал карьере полковника и отравлял ему жизнь. Начальство смотрело на него косо и в конце концов поставило его перед выбором: армия или еврейка.

Попеску выбрал еврейку, и был уволен из армии.

Мириям не смогла простить себе несчастья, постигшего мужа по ее вине, и покончила жизнь самоубийством.

Вернувшись однажды домой, Попеску с ужасом увидел висящую на люстре жену. Окна комнаты были распахнуты, и труп Мириям легонько раскачивался на ветру.

Полковник был потрясен. Перед его глазами сразу возникла Одесса и тысячи повешенных евреев, раскачивающихся на ветру…

Как будто несчастная Мириям заплатила жизнью за его, Попеску, быть может, невольное участие в этом злодействе.

Война закончилась. В Румынии к власти пришли коммунисты, и Попеску, как офицер королевской румынской армии, был арестован. Единственным его преступлением… вот ирония судьбы!.. была доставка в Одессу Ордонанса № 562.

Ион Попеску был приговорен к пожизненному заключению.

И какой невероятный парадокс: в подземелье страшной тюрьмы «Жилава» баловница-судьба свела офицера румынской армии Попеску, арестованного за участие в уничтожении евреев, с еврейским юношей Шмайей Авни, арестованным за сионистскую деятельность[16]16
   Авни Шмайя. История сиониста в Румынии. Тель-Авив, 1995.


[Закрыть].

И чего только не бывает на свете – они подружились!

Сердобольный Шмайя опекал одинокого тучного и неопрятного старика, доживавшего свои дни на нарах третьего яруса, под потолком, куда он с трудом мог забраться, и даже помогал ему выносить переполненную нечистотами парашу.

В благодарность за это старик раскрывал ему свою душу: показывал пожелтевшую фотокарточку молодой красавицы-еврейки и рассказывал о далеком прекрасном городе Одесса, который в октябре 1941-го стал монстром по имени «Антонеску».

Шмайя Авни выбрался из тюрьмы «Жилава».

Ион Попеску умер в тюрьме.

Итак, Ордонанс № 562…

Необычный, можно сказать, даже странный, приказ.

Мы назвали его «Приказ-камуфляж».

И постараемся объяснить почему.

Прошли всего одни сутки с тех пор, как 22 октября, около полуночи, Антонеску отдал свой первый приказ – Ордонанс № 561.

И вот теперь он отдал второй – Ордонанс № 562, в котором, на удивление, речь снова идет о мерах, которые следует применить к виновникам взрыва на Маразлиевской.

Но ведь этот, второй приказ фактически дублирует первый?

Зачем это нужно?

Как вы, наверное, помните, Ордонанс № 561 требовал «повесить на площадях Одессы 18 тысяч жидов». Антонеску отдал приказ этот ночью, сгоряча, а утром, как видно, понял, что совершил ошибку. Сам ли он до этого додумался или же «милый друг» Михай напомнил ему о Гаагских конвенциях, запрещающих террор по отношению к гражданскому населению, – это уже не имеет значения.

Но при «свете дня» тот первый приказ выглядел как-то «не очень»…

И черт его знает, как это все дальше сложится, как карта ляжет…

И не придется ли понести ответственность?..

Просто отменить Ордонанс № 561 не представлялось возможным, тем более, что его уже начали выполнять. Оставалось только каким-то образом спрятать его – «закамуфлировать».

Так и было сделано.

Ордонанс № 561 подменили!

Ордонанс № 561 просто подменили Ордонансом № 562!

Теперь Ордонанса № 561 как бы и не существовало. Тем более, что написан он был от руки, в одном экземпляре и, как надеялся Антонеску, попав по назначению, был уничтожен.

Ордонанс № 562 стал, таким образом, единственным приказом и в нем уже нет речи о 18 тысячах жидов, которых следует повесить, – число намеченных жертв не названо прямо, а связано с числом погибших при взрыве. Виновников взрыва следует «не повесить», а «казнить». И, самое главное, будущие жертвы названы не «жидами», а «коммунистами», которые, видимо, действительно осуществили взрыв. Жидов же приказ обязывает не вешать и даже не казнить, а только задерживать в качестве заложников.

Так что все стало гораздо «красивее»: за каждого погибшего офицера казнить столько-то коммунистов, а за каждого солдата – столько-то.

И все… И никаких жидов. И никаких виселиц.

ОРДОНАНС № 562

Бухарест, 23 октября 1941 г., 12 часов 30 минут

Как следствие того, что произошло с военной комендатурой Одессы 22 окт. 41 г., Маршал Антонеску приказывает:

Так как мы почти уверены в том, что акция в Одессе была задумана коммунистами, и чтобы на будущее предотвратить такие акции, домнуле Маршал приказывает начать жестокие репрессии следующим образом:

За каждого погибшего немецкого или румынского офицера будет казнено 200 коммунистов. За каждого солдата по 100…

Все коммунисты Одессы будут взяты в заложники, а также по одному человеку из каждой еврейской семьи…

Глава Военного Кабинета, полковник Давидеску

Ордонанс № 562 не подлежал уничтожению, и даже наоборот – он должен был сохраниться и стать своего рода «алиби» для Антонеску. Настанет день и в 1946-м, на Процессе «Великого национальной предательства» в Бухаресте, «Красная Собака» не только не будет отпираться от Ордонанса № 562, но даже попытается использовать его для своей защиты. Когда ему задали вопрос, кто дал приказ о казни евреев, он с готовностью ответил: «Я дал этот приказ. Я отдавал много еще более репрессивных приказов, как это делали все государства в то время… Мы не казнили евреев. Мы не казнили детей. Я издавал приказы для репрессий, а не для убийств…»

Ордонанс № 562 настолько вошел в историю, что в любой энциклопедии, в любой монографии, в любых мемуарах вы обязательно найдете о нем упоминание. И сможете прочесть, что в октябре 1941-го в Одессе… какой кошмар!.. румынские оккупанты за каждого погибшего при взрыве комендатуры офицера казнили 200 коммунистов, а за каждого солдата – 100.

И это – ложь! Ордонанс № 562 никогда не выполнялся!

Да и не мог быть выполнен.

Ну, давайте посчитаем. При взрыве комендатуры погибли 66 человек: генерал Глогоджану, 4 немецких офицера, 15 румынских офицеров и еще 46 унтер-офицеров, солдат и гражданских лиц.

Простой расчет показывает, что казнить в таком случае нужно было 8600 коммунистов: за офицеров – 4000, а за унтер-офицеров, солдат и гражданских лиц еще 4600.

Но где, скажите на милость, румыны могли найти в Одессе столько коммунистов? У нас и до войны их было всего чуть более 12 тысяч – точнее, 12 192.

Верхушка эвакуировалась, а те, что рангом пониже, ушли на фронт. Речь могла идти о сотнях, а не о тысячах.

И еще. Полковник Попеску доставил Ордонанс № 562 в полдень 24 октября 1941-го. К этому времени уже были повешены более 5 тысяч евреев и шла ускоренная подготовка ко второму этапу уничтожения – на стенах домов, на воротах и на афишных тумбах уже был вывешен приказ «всем жидам города Одессы явиться на Дальник».

Так что не надо «охать и ахать» по поводу «страшного» Ордонанса № 562. В жизни и смерти евреев Одессы все было гораздо страшнее.

Одесса, 24 октября 1941 г. Около 8 часов утра

«Дал-ны-к»…

Это труднопроизносимое слово намертво врезалось в память румын.

Дальник – проклятый Дальник – последний рубеж обороны Одессы, который никак не могла одолеть доблестная румынская армия.

Дальник действительно взять было непросто. Ведь именно здесь, на Дальнике, впервые вступили в бой знаменитые ракетные установки, названные ласковым женским именем «Катюша».

Эффект был потрясающим! Вначале румыны замерли в оцепенении, а затем с истошными воплями пустились в бегство. За один только день, 2 октября 1941-го, на Дальнике было уничтожено более 1000 румынских солдат, и сотни две еще сдались в плен.

Дальник был проклятием для румын.

Теперь он станет проклятием для евреев Одессы.

Рваные клочья тумана, словно из милосердия, белым саваном окутали трупы повешенных. Мертвая тишина, как беззвучное эхо прошедшей ночи, накрыла улицы. Мертвая тишина, тем более странная, что город начал уже заполняться живыми людьми.

Это евреи…

Они выбираются из своих домов, и с каждой минутой их становится все больше и больше – сотни, нет, тысячи, тысячи…

В основном это женщины – старые и молодые.

Женщины с детьми.

Но как не похожи они на наших полногрудых громкоголосых еврейских женщин!

У этих женщин бледные лица, покрасневшие от слез глаза, узелки и корзинки в руках. Дети одеты тепло – в пальтишках и шапочках, на тоненьких шейках повязаны яркие шерстяные шарфики. Красные, зеленые, желтые…

Боже мой, почему их так много, этих веселых шарфиков?

Боже мой, почему их так много – детей?

Медленно идут евреи, неуверенно. Словно еще не решили – идти или не идти. Словно все еще ждут какого-то чуда, которое вот-вот случится, и тогда… и тогда не надо будет уже идти.

Но чуда нет. И они идут.

Пробираются меж повешенными. Обходят трупы замученных. Стараются не наступить на лужи уже запекшейся крови. Идут…

И вот их уже целые толпы, со всех концов города тянутся на Молдаванку – по Софиевской и Петра Великого, по Херсонской и Нежинской, по Преображенской, по Большой и Малой Арнаутской…

Тянутся к Прохоровской, которая выведет их на бесконечную Дальницкую, а оттуда уже прямая дорога на Дальник.

Но у самого устья Прохоровской, в треугольном скверике, на бывшем Толкучем рынке, где до революции торговали всяким старьем, они почему-то останавливаются.

Историки потом напишут, что это румынские власти приказали собраться в скверике. Но это, конечно, не так. В румынском приказе речь шла только о Дальнике, а люди стали собираться здесь сами, спонтанно. Вместе они, видимо, чувствовали себя более уверенно. Всех не повесят…

Долго топтались они в нерешительности здесь, на родном им «толчке». Собирались группками, по четыре-пять человек. Переходили из одной группки в другую. Прислушивались к разговорам и сами вступали в разговор.

Страшились и в то же время надеялись – не на смерть же – на регистрацию.

Туман постепенно рассеивался, и вот уже хмурое осеннее утро обернулось не менее хмурым осенним днем.

Время приближалось к полудню.

Нужно было идти.

И они пошли…

Но только ступили на Дальницкую, все стало вдруг до ужаса ясно: Дальницкая оцеплена и… обратной дороги нет. Теперь они фактически шли под конвоем, теперь их уже гнали прикладами, добивая, пристреливая отстающих.

А по обеим сторонам этой проклятой Дальницкой стояли неведомо как попавшие сюда жители… нет-нет, конечно, не жители нашей Одессы… а мародеры из «Города Антонеску». Им почему-то было очень весело – они что-то кричали бредущим евреям, вырывали у них узелки и корзинки, срывали с женщин платочки, сдергивали с детей их яркие – красные, зеленые, желтые – шарфики…

Между тем и положение в городе изменилось. Тех, кто не вышел с утра на Дальник добровольно, теперь выгоняли силой. Из Тюремного замка, где все еще в темном углу под лестницей дрожала Ролли, солдаты выдворили несколько сот евреев и тоже погнали на Дальник. В суматохе этой акции девочку и ее родителей, прикрытых распахнутой дверью, к счастью, не заметили.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО

«24 октября 1941 г. У нас во дворе с утра рев. Оказывается, расклеен приказ, чтобы все евреи пошли регистрироваться в Дальник, а это всего 19 км расстояние.

Я пошел по улицам до центра города. Всюду во всех дворах собираются евреи со своими пожитками и направляются в Дальник.

Описать всю эту картину невозможно. Старики и старухи, еле волочащие ноги, больные и калеки на костылях…

Я себе не могу представить, как они пройдут это расстояние… Уже два часа. В семь совершенно темно…»

Из дома № 21 по Каретному переулку ушли на Дальник муж и жена Тернопольские. С ними был 6-летний сынишка.

Из дома № 23 по тому же Каретному ушла на Дальник старушка Бродская, 65 лет, а из дома № 25 – Ева Господино, 30-ти лет, с 3-летним Шуриком.

Из того же дома № 25 по Каретному переулку угнали на Дальник Олечку Полищук, 5-ти лет – одну без родителей.

Акты… Акты…

Знакомые с детства одесские улицы, переулки…

Детские имена…

Все эти Шурики, Яники, Эрики, Олечки…

Олечка, Олечка Полищук…

Да неужели в доме № 25 по Каретному переулку не нашлось ни одной соседки, ни одной истинно русской женщины, которая взяла бы тебя к себе в дочки и спасла бы от смерти?

На Мясоедовской, во дворе городской больницы № 1, которая называлась Еврейской, поскольку была построена в 1800-м на деньги еврейской общины, собираются врачи, медсестры. Все они евреи, получившие распоряжение главного врача, профессора Кобозева, выйти на Дальник.

Распоряжение было неожиданным, и люди были удивлены.

Профессор Кобозев – видный окулист, ученик Филатова, – получив приказ оккупантов, тоже был удивлен. И даже более того – профессор был испуган. Вся эта история с Дальником ему не нравилась, особенно потому, что и в его семье все, кроме него самого, были евреи: жена его Марья, а значит, и дочери – Таня и Наташа, и внуки – Вовочка и Толик, отцы которых тоже…

Ах, да что говорить…

Нет, он, конечно, не мог предположить, что ждет врачей на Дальнике, но все равно не с легкой душой приказывал им идти. Жену свою, дочерей и внуков он, кстати, даже не думал туда отправлять.

Между тем евреи уже собрались и прикрепили на рукава белые повязки с Красным Крестом. Этот отличительный знак – Красный Крест на белом фоне – был учрежден еще в 1864-м на международной конференции в Женеве и с тех пор во всех войнах служил охранной грамотой для медицинского персонала.

Предполагая, что будет так и на этот раз, евреи построились и приготовились идти на Дальник.

В этой колонне должен был идти один ребенок и только по счастливой случайности не пошел. Этим ребенком был Янкале.

Янкале все последние месяцы жил вместе с мамой, бабушкой и тетей на территории больницы в бомбоубежище. Мама его, которую все ее знавшие называли Фаничка, работала здесь секретарем, и ей разрешили, как и многим другим сотрудникам, поместить семью в больничное бомбоубежище.

Сегодня утром, в общей спешке не вполне уразумев, о чем речь, Фаничка вместе с Янкале тоже вышла на больничный двор и даже приладила на рукав повязку с Красным Крестом. Но затем, обнаружив, что идти придется до Дальника, поняла, что это невозможно: ни мать ее, ни сестра, страдавшая с детства полиомиелитом, не смогут пройти пешком 15 километров, да и для Янкале это будет, наверное, тяжело.

Единственный выход идти на Дальник одной, а всю семью оставить на несколько дней здесь, в больнице. Правда, для этого следовало получить разрешение жены главврача – Марьи Михайловны, бывшей здесь «хозяйкой».

Строго-настрого наказав Янкале ждать ее во дворе и «не двигаться с места», Фаничка бросилась на поиски Марьи Михайловны.

Марья Михайловна Кобозева была, мягко говоря, своеобразным человеком. Грузная, неопрятная, с всклокоченными седеющими волосами, облаченная в какой-то нелепый салоп и фильдеперсовые чулки с живописными дырами, она представляла весьма неожиданный контраст мужу – профессору, красивому и элегантному мужчине.

Но профессор любил жену. Они прожили вместе более 40 лет, с тех самых пор, как во время Первой мировой познакомились в военном госпитале в Симеизе, где Маня, совсем еще юная медсестричка, ухаживала за ранеными. Ради нее будущий профессор Кобозев бросил жену и, забрав троих детей, начал новую жизнь с любимой, которая воспитала его детей и народила ему еще нескольких. И сегодня они, все вместе, живут здесь, в подвале одного из корпусов Еврейской больницы, которой она правит, как своим собственным домом.

Найти Марью Михайловну было нетрудно: по всем этажам раздавался ее зычный голос, которым она – дружелюбно, впрочем, – распекала кого-то за нерадивость.

Фаничка пошла на голос и, торопясь и смущаясь, высказала Кобозевой свою просьбу. Та как-то сразу согласилась, но только в отношении матери и сестры – присутствие старушки и инвалида в больничной палате не должно было вызвать вопросов. Но Янкале – это другое дело. Положить десятилетнего мальчика, да еще еврея, в мужскую палату невозможно.

«Ребенка вам придется взять с собой», – сказала Кобозева, не упомянув, конечно, о том, что в этой мужской палате, она укрывает раненых советских моряков.

Перевод матери и сестры в женскую палату занял достаточно много времени. Но в конце концов все устроилось.

Несколько прощальных слов: «Не беспокойтесь. Все будет хорошо. Мы вернемся завтра или, самое позднее, послезавтра утром», и она помчалась к воротам – туда, где собиралась колонна, идущая на Дальник.

Но… на пустом больничном дворе был один только Янкале, который послушно, «не двигаясь с места», ждал мать.

Колонна ушла.

Фаничка была в растерянности.

Какая беда! Как теперь они доберутся до Дальника!

Но как иногда шутит судьба – беда обернулось счастьем.

Все врачи и медсестры Еврейской больницы, ушедшие на Дальник, погибли, и если бы мать и сын были в этой колонне, то к вечеру этого дня их уже не было бы в живых.