Текст книги "Другая наука. Русские формалисты в поисках биографии"

Эйхенбаум поставил знак равенства между стилем и логикой, структурой. «Как перейти от одного места к другому, от одной параллели к другой – вот основная проблема монтажа при перемене места, требуемой сюжетным движением фильмы. Это – проблема стилистики (логики) и мотивировки» [Эйхенбаум, 2001 (b), с. 26]. Более того, рассуждая о возможных типах этого перехода, уже вполне отвлеченно типологизируя на достаточно случайных примерах, Эйхенбаум приходит к выводу, что даже сюжетная мотивировка не разрешает проблемы, поскольку имеет отношение к истории, а не к пространственно-временным отношениям и темпу монтажа [Там же, с. 33]. История пересказывается при помощи естественного языка – это все еще только литература. Эйхенбаум же вплотную подходит к тому, что не является ни «заумью», ни «языком» в смысле той оппозиции, что была сформулирована им в начале статьи. Это и есть собственный язык кино, понятый как таковой изнутри литературного сознания. Оно сознает свою ограниченность на этой новой территории и умолкает, не в силах дать этой новой практике адекватный метаязык. Тем не менее, и «ассоциирование частей периода» как основная стилистическая проблема монтажа, и попытки построения киносемантики на основе традиционных риторических фигур, переведенных в визуальный регистр (проще говоря, о реализации словесных метафор), не потеряли своей объяснительной силы до сих пор. Следовательно, и вопрос об актуальности снимается как нефункцональный.

Проект киностилистики и не предполагал дальнейшего развития. В том же году несколько фрагментов статьи были слегка переработаны для публикации в виде отдельной заметки в авторском сборнике Эйхенбаума. С учетом феноменальной работоспособности автора такая «экономия творческих сил» кажется симптоматичной. «Киностилистика» буквально экстраполировала опыт изучения языка и литературы на искусство, которое сам Эйхенбаум поместил «вне конкуренции, вне классификации, вне аналогий» [Эйхенбаум, 2001 (b), с. 14]. Введение в проблему было исчерпано статьей, подытожившей небольшую газетную дискуссию с участием коллег Эйхенбаума по институту: Борис Казанский как соратник и оппонент, Иван Соллертинский как автор нейтральных «неформалистских» комментариев. Проект киностилистики задавал направление анализа, дальше уже можно было применять узаконенную аналогию и толковать кино как вид традиционной наррации. Между прочим, именно в 1926 г. был издан сборник «Русская проза», объединивший статьи второго поколения формалистов, необходимо занимающих в период научного созревания позицию эпигонов по отношению к основателям ОПОЯЗа. Последних это раздражало – они придерживались другой логики наследования и без энтузиазма принимали свой «вынужденный» учительский статус. Отчасти сложность и противоречивость этой позиции поставила под вопрос преемственность формалистских идей за несколько лет до официального разгрома и карнавального покаяния Шкловского. Таким образом, 1926 год отмечен столкновением двух противоположных тенденций: необходимостью передачи опыта и нежеланием подчиняться этой необходимости, противоречащей теоретическим выкладкам формалистов.

Революционная теория литературы развивалась в ходе отталкивания от всех видов дореволюционной критики (как народнической, «социальной», так и декадентской, «эстетической»). При этом сам пафос наукостроения генетически восходил к тому самому жизнетворчеству, против которого с необходимостью выступали деятели ОПОЯЗа. Формалисты постулировали неизбежность интеллектуального сдвига, разлома, «остранения» на уровне языка-объекта и угодили в эволюционную ловушку на уровне метаязыка. Если допустить, что переворот в науке (по крайней мере, в России) все-таки произошел, формалисты должны были пойти на измену только что выработанным принципам. В противном случае их ожидала стагнация и скорая интеллектуальная смерть, к которой они были, разумеется, не готовы ни как (передовые) ученые, ни как (исторические) личности.

Обращение к кино было осознанным расширением объектного поля с целью обновить несколько «застоявшийся» язык описания. Справедливо и то, что формалисты «проверяли на феномене кино действие законов, обнаруженных ими на анализе литературных рядов» [Сэпман, 2007, с. 13]. Литература оказалась больше, чем объект. Формалисты не пошли дальше проекций литературных законов на материал кино, обнаружив мировоззренческую зависимость от слова, в отношении которого изображение всегда играло вспомогательную роль. Недаром Эйхенбаум буквально не верит собственным глазам, сводя визуальные впечатления зрителя в некую абстрактную внутреннюю речь, которая отличается от сходной конструкции Выготского тем, что сводит зрительные впечатления к языковой компетенции, а не выполняет посреднические функции в работе сознания.

Несмотря на ощущение тупика, который оставляет проект киностилистики, его дальнейшая актуализация достаточно очевидна. В 1960-е годы сначала Умберто Эко в Италии и чуть позже тартуско-московская семиотическая школа в СССР возродили идею буквального прочтения термина «язык кино». Нарратология фильма от Сеймура Четмена до Эмилио Гаррони эксплуатировала свойство кино разворачиваться во времени и еще долго сохраняла объяснительную силу, пока к концу минувшего столетия не стало ясно, что литература как основная фабрика по выработке культурных значений отступила под натиском сложных видов медиа с отчетливой визуальной доминантой. И как таковая потребность в метаязыке оказалась под вопросом.

Заключение. От науки к литературе?

Для современной русистики русский формализм имеет аналогичное значение, что и платоновская академия для последующих поколений платоников. Комплекс идей, оформившийся в работах формалистов, до сих пор служит ресурсом теоретической энергии, образцом риторического овладения объектом и создателем наиболее «сильной» версии литературоцентризма, определившей облик не только русской, но и всей европейской структуральной поэтики. Вторая половина XX в. в гуманитарной науке прошла в русле комментирования, развития и дезавуирования формалистских концепций. Они не сами выбрали эту дорогу. «Шкловский говорил когда-то, что формализм, идеализм и проч. – это вроде жестянки, которую привязали коту на хвост. Кот мечется, а жестянка громыхает по его следам. И так всю жизнь…» [Гинзбург, 1989, с. 35]. Они не выбирали, но оказались в этом виноваты. От них устали.

Формалисты выступали против академической науки своего времени, вменяя ей психологизм, социологизм, стихийный позитивизм. Они солидаризовались с немецкой феноменологией, почти ничего о ней не зная. Апеллировали к Ницше, ни разу его не процитировав, кроме небольших рецензий у дореволюционного Эйхенбаума. Шли вслед за Бергсоном, чье влияние, опять-таки, эксплицитно выявляется у одного Эйхенбаума в силу его «старорежимной» дисциплинированности[211]211
  Просто потому, что упоминается имя. Так принято в истории и литературы, и даже науки. Если не упоминается, то и говорить ничего нельзя, иначе – постмодернизм.


[Закрыть]. Они демонстрировали тесную связь с художественной практикой и эстетикой XIX в. и подрывали самые основы этой эстетики. В статье «Теория формального метода» все того же (но уже другого, переродившегося) автора был ретроспективно провозглашен «принцип спецификации и конкретизации литературной науки» [Эйхенбаум, 1987, с. 379], благодаря остроте которого «расстояние между частными проблемами литературной науки и общими проблемами искусствознания сократилось» [Там же, с. 377]. Сужение компетенции на деле легитимировало обращение к любой проблематике уже на том основании, что вся она имеет «внутритекстовое» происхождение. Реальность допускала наличие внетекстовых структур только в виде коррелята внутритекстовых отношений. Литература мыслилась как Lebenswelt, как первичная реальность существования, что сообщало позиции наблюдателя произвольность и необходимость рефлексии в ходе анализа. Формалисты были причастны «романтической» парадигме и видели себя авторами, подчиняющими свою литературную продукцию идее приема и тем самым совмещающими поэзию и филологию. Они считали себя вправе как интерпретировать других, так и самим порождать иллюстрации к своим теориям.

Формалисты, особенно леворадикальная петербургская ветвь с Виктором Шкловским во главе, были тесно связаны с историческим авангардом. Его русская версия может служить образцом нормативно-предписательной поэтики, излагавшей «последние» истины в лучших традициях классицизма. Этому не мешал даже пафос конструктивизма (в первую очередь, полемичного по отношению к символистам и в слабой степени связанного с философскими течениями своего времени). Здесь следует напомнить, что в немецком искусствознании рубежа XIX–XX вв. «“воля к системе” явно сменилась волей к овладению конкретным миром материально выраженных вещей и событий» [Медведев, 2000 (b), с. 349]. Так в Европе начало развиваться формалистское мировоззрение, быстро занявшее место интеллектуального мэйнстрима, по отношению к которому разные идео-, психо– и этологические соблазны выглядели как признаки авангарда, по определению выпадающего из круга идеальных «форм». В России же, напротив, ранние формалистские интуиции Веселовского и Потебни не получили развития. Здесь особенно значима фигура Потебни, с которым формалисты разыграли сюжет ученического отталкивания, успевая одновременно и откреститься, и продемонстрировать близость [Шкловский, 1921]. По части отсылок к работам Потебни у формалистов критика проявляла редкое единодушие независимо от времени и места выступления [Плотников, 1923; Laferriere, 1976]. В русском «бесформенном» историческом контексте идея содержания, т. е. совокупности идеологических и этических категорий, вычитываемых из текста в зависимости от установки аудитории, доминировала над формой. Вместе с тем отсутствие развитой школы философского идеализма, с одной стороны, и робкие поверхностные заимствования из вторичных источников позитивизма – с другой, сводили на нет возможность сильной альтернативы формальному подходу.

Всю вторую половину XIX в. лакуна на месте неудавшегося проекта эстетической критики копила в себе энергию, чье преобразование началось в кругу младосимволистов. Формалисты же научились использовать эту энергию систематически, профессионально[212]212
  Существовало впрочем, и такое мнение, что формализм – прямое продолжение эстетического метода, его апостериорное превращение в науку. В данном контексте «старое наименование – эстетический метод – тем более уместно, что при констатирующем изучении исследователь получает определенные основания для построения новой эстетики, эстетики апостериорного порядка, которая будет составляться из выводов, силлогистически следующих из анализа отдельных явлений художественного творчества, составляющих предмет описания» [Вознесенский, 1926, с. 49].


[Закрыть]. Первая профессиональная школа в русском литературоведении зрела в периферийной зоне культуры и противопоставляла себя российскому мэйнстриму, состоявшему из психологической, «общественно-значимой» эссеистики. Если в Европе формализм был и остается почтенной университетской дисциплиной, то в России с ним ассоциировалась угроза университетскому образу мышления. Именно зеркальная противоположность социокультурного статуса формализма в России и за ее пределами обусловила пристальный интерес к его русской ипостаси со стороны западных ученых после Второй мировой войны. Они справедливо увидели в нем своеобразную «остраняющую» конвергенцию, вариант «своего другого». В России же, будучи противопоставлен придворному советскому литературоведению и диссидентствующим структуралистам с их лингвистической или же тщательно скрытой историко-литературной генеалогией (в первую очередь, Юрий Лотман), формализм оказался в своеобразном теоретическом вакууме и превратился в равноправный объект историко-литературного комментария. Страницу истории культуры, концептуализация которой никому не нужна. Неслучайно все ключевые интерпретации формалистских текстов принадлежат перу европейских и американских ученых.

Европейский искусствоведческий формализм систематизировал романтическое представление о единстве искусства, науки и философии. Утверждалось, что наука об искусстве всегда подготовляется самим развитием искусства и определяет свои задачи исходя из задач, стоящих перед искусством в конкретном историческом контексте (Круг Ганса фон Maps не скрывал, что развивает идеи романтиков в приложении к динамике конкретных форм). Отсюда способность говорить об искусстве на его языке, исходя из его собственных конструктивных задач. Аналогичное гипостазирование общности объекта и способа его описания было сильно в раннем русском формализме, игравшем роль ретранслятора идей, возникающих в сознании исторического авангарда. Если западноевропейские формалисты спровоцировали «научную революцию», находясь внутри академической традиции, то русский формализм претендовал на создание знания как такового, отменяющего тотальное «незнание» академиков. Идея радикального пересмотра оснований литературной науки придавала формалистам в их собственных глазах если не демиургический, то уж точно законодательный статус[213]213
  Собственно, идея новой школы в том и состояла, чтобы изменить не «метод», но сами «принципы», по которым литература определяется как «предмет изучения» [Эйхенбаум, 1987, с. 375; курсив автора. – Я.Л.]. На первый взгляд может показаться, что это действительно умаление, однако дело идет не о замене очков, а о трансформации зрения. Методологические споры неуместны: метод будет следствием нового зрения.


[Закрыть]. Их наука была призвана не вытеснить старую (для них ее просто не существовало), но дать новую философию искусства, лишенную метафизических спекуляций.

Сциентизм в отношении гуманитарного знания достоин уважения, но вряд ли реализуем на собственно научном языке. Формалисты, пожалуй, и не стремились к декларированной точности – лишь к ассенизации дискурса, непротиворечивости и последовательности. Это последнее свойство часто становилось объектом рефлексии и тем самым отменялось логикой изложения. Литература все равно побеждала, обогащаясь глубоким знанием себя. Тенденции в гуманитарном знании совпали с глубоким пересмотром точности в значительно более почтенных науках, носителях безоговорочной истины в XIX в. От квантовой механики и теоремы Геделя о неполноте до теории катастроф и фрактальной геометрии наблюдается тренд все более сложной, ветвящейся и самосознающей картины мира. Гуманитарное знание дождалось того момента, когда точные науки начали сомневаться в единственной истине, чтобы самому начать с воображаемого нуля в конструировании собственной «научности». У гуманитариев не было иных ориентиров, кроме представлений о строгой объективности, логичности и эксплицитности, понимавшихся как основные причины устоявшейся, вошедшей в привычку успешности точных наук. Спасаясь от избытка здравого смысла, гуманитарное знание использовало распространенные в социуме представления о науке, чтобы доказать самому себе возможность и ценность неточного знания. Петербургский формализм, настойчиво превращавший науку в литературу, послужил полигоном этого доказательства.

Формалисты были значительно ближе художественной практике, нежели их строгие, специализированные последователи. Трансгрессия объекта и метаязыка становилась у Шкловского, Эйхенбаума и Тынянова условием теории. В полной мере это относится к концепции истории, несущей на себе отпечаток личного опыта, сквозь призму которого они создавали свои теоретические концепции. Тяжба с литературой, в которую они вступили по наивности первооткрывателей, возобновилась после «бури и натиска» структурализма. Статья Ролана Барта 1967 г., у которой для настоящего послесловия позаимствован заголовок, описывала процесс легитимации языка, преданного наукой несправедливому, «безосновательному» забвению. К настоящему времени эти призывы прочно забыты. Интерес к произведению целиком поглотился разоблачением контекстов – гендерных, социальных, политических, Вопрос о том, как сделана «Шинель», уже нельзя назвать очевидным. Это значит, что уже скоро он может стать актуальным. Забытое и ненужное знание интригует. Проверено формалистами.

Литература

Адорно Т, Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. М.; СПб.: Медиум, Ювента, 1997.

Аксенов И.А. Виктор Шкловский. «Революция и фронт» <Рец.> // Печать и революция. 1921. Кн. 7. С. 134.

Аксенов И.А. Виктор Шкловский. «Эпилог» <Рец.> // Печать и революция. 1922. Кн. 7. С. 48.

Анненков Ю.П. [Б. Темирязев] Повесть о пустяках. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001.

Арбатов С.А. В. Шкловский «Тристрам Шенди» Стерна и теория романа». Изд. ОПОЯЗ, 1921, с. 39. <Рец.> // Литературная газета (Казань). 15 октября 1921. № 4.

Аристотель. Риторика. Поэтика. М.: Лабиринт, 2000.

Балаш Б. Видимый человек [1925] // Киноведческие записки. 1995. № 25.

Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, Универе, 1994.

Бахрах А.В. (а) [Кир. Кириллов] Шах конем. В. Шкловский. Ход коня. Книга статей. Изд. Геликон. Берлин, 1923. <Рец.> // Дни. 4 февраля 1923. № 81. Берлин.

БахрахА.В. (b) Беседа. № 1 (Журнал литературы и науки, издаваемый при ближайшем участии проф. Б.Ф. Адлера, Андрея Белого, проф. Ф.А. Брауна, М. Горького и В.Ф. Ходасевича. Май-июнь 1923. Берлин. 400 стр.) <Рец.> // Дни. 13 мая 1923. № 161. Берлин.

Бахрах А.В. (с) [А.Б.] Виктор Шкловский. Литература и кинематограф (Всеобщая библиотека № 51) Рус. Универе. Изд-во. Берлин, 1923. 59 стр. <Рец.> // Новая Русская Книга. 1923. № 3/4. Берлин.

Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу. М.: Современник, 1983.

Белый А. Одна из обителей царства теней. Л.: ГИЗ, 1924.

Белый А. Ветер с Кавказа. М.: ГИХЛ, 1928.

Бем А.Л. Работы по теории литературы в России // Новости литературы (Берлин). 1922. № 1.

Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. СПб.: Азбука-Классика, 2001.

Бергсон А. (а) Материя и память // Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память. Минск: Харвест, 1999.

Бергсон А. (b) Смех // Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память. Минск: Харвест, 1999.

Бергсон А. (с) Творческая эволюция // Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память. Минск: Харвест, 1999.

Бергсон A. (d) Восприятие изменчивости // Бергсон А. Творческая эволюция. Материя и память. Минск: Харвест, 1999.

Блюмбаум А. Конструкция мнимости. К поэтике «Восковой персоны» Юрия Тынянова. СПб.: Гиперион, 2002.

Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет, 2000.

Бойм С. Общие места. Мифология повседневной жизни. М.: НЛО, 2002.

Брик О. Полпобеды // Кино. 1927. № 15 (187).

Булгаков М.А. Избранные произведения. М.: Худ. лит., 1966.

Булгакова О. Фабрика жестов. М.: НЛО, 2005.

Бурдье П. Рынок символической продукции // Вопросы социологии. 1993. № 1–2.

Бухштаб Б.Я. Филологические записи. 1927–1931 // Бухштаб Б.Я. Фет и другие. СПб.: Академический проект, 2000.

Быков Д. Орфография. Опера в трех действиях. М.: Вагриус, 2003.

Виноградов В. Этюды о стиле Гоголя. Л.: Academia, 1926.

Винокур Г.О. [Л. Кириллов] Виктор Шкловский. «Тристрам Шенди» Стерна и теория романа. Изд. ОПОЯЗ. Пг., 1921. <Рец.> // Новый Путь. 22 июля 1921. Рига.

Винокур Г.О. Очерки по поэтике Пушкина. Берлин, 1923 <Рец.> // Русский современник. 1924. № 1.

Винокур Г.О. Биография и культура [1927]. Русское сценическое произношение [1927]. М.: Русские словари, 1997.

Вишневский А. Как сделан «ZOO» Виктора Шкловского // Canad. Amer. Slavic studies = Rev. canad. detudes slaves. 1993. Vol. 27. No. 1/4.

Вишняков H. Виктор Шкловский. Революция и фронт. Пг., 1921. <Рец.> // Дела и дни. 1922. Кн. 3. С. 210–211.

Вольпе Ц. Теория литературного быта //За марксистское литературоведение / подред. Г.Е. Горбачева. Л.: Академия, 1930.

Вознесенский А. Поиски объекта (К вопросу об отношении метода социологического к «формальному») // Новый мир. 1926. Кн. 6.

Выготский Л.С. Мышление и речь. М.: Лабиринт, 1999.

Галушкин А.Ю. Четыре письма Виктора Шкловского // Странник. 1991. Вып. 2.

Галушкин А.Ю. «Наступает непрерывное искусство…»: В.Б. Шкловский о судьбе русского авангарда начала 1930-х гг. // De Visu. 1993. № 11.

Галушкин А.Ю. «И так, ставши на костях, будем трубить сбор…» К истории несостоявшегося возрождения ОПОЯЗа в 1928–1930 гг. // Новое литературное обозрение. 1998. № 44.

Галушкин А.Ю. Еще раз о причинах разрыва В.Б. Шкловского и Р.О. Якобсона // Роман Якобсон. Тексты. Документы. Исследования. М.: РГГУ 1999.

Гармс Р. Философия фильма. Л.: Теакинопечать, 1927.

Гаспаров Б.М. В поисках другого. Французская и восточноевропейская семиотика на рубеже 1970-х годов // Новое литературное обозрение. 1996. № 14.

Герман М.Ю. Модернизм. СПб.: Азбука-классика, 2005.

Гизетти А.Г. Дискуссии о современной литературе // Русский современник. 1924. № 2.

ГИИИ, 1927 – Государственный институт истории искусств. 1912–1927. Л.: [Б. м.]

Гинзбург Л.Я. Человек за письменным столом. Л.: Советский писатель, 1989.

Гинзбург Л.Я. Вспоминая Институт истории искусств // Тыняновский сборник: Четвертые тыняновские чтения. Рига: Зинатне, 1990.

Гинзбург Л.Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство-СП6., 2002.

Гинзбург К. Остранение. Предыстория одного литературного приема // Новое литературное обозрение. 2006. № 80.

Гоголь Н.В. Страшная месть // Гоголь Н.В. Поли. собр. соч. Т. 1. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940.

Голицына В.Г. Наш институт, наши учителя // Российский институт истории искусств в мемуарах / под ред. И.В. Сэпман. СПб.: РИИИ, 2003.

Голлербах Э. Розанов. Жизнь и творчество. Paris: Ymca-Press, 1976.

Горнфельд А. Формалисты и их противники // Литературные записки. 1922. № 3.

Гребер Э. Метафикция – «слепое пятно» формализма? Начала теории метафикции у формалистов (Эйхенбаум и О’Генри) // Русский Текст. 1996. № 4.

Грифцов Б. Сборники по теории поэтического языка. 1) В. Шкловский – Развертывание сюжета. Пб., 1921. 60 стр.; 2) В. Жирмунский – Композиция лирических стихотворений. Пб., 1921. 107 стр.; 3) Б. Эйхенбаум – Мелодика стиха. Пб., 1922. 199 стр. <Рец.> // Шиповник. Сб. 1. М.: [Б.и.], 1922.

Гриц Т. Творчество Виктора Шкловского. Баку: [Б.и.], 1927.

Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Гройс Б. Утопия и обмен. Стиль Сталин. О Новом. Статьи. М.: Знак, 1993.

Губер П. Виктор Шкловский. Революция и фронт. СПб., 1921. Стр. 134 <Рец.> // Летопись Дома литераторов. 1921. № 4.

Гуль Р. (а) Виктор Шкловский. Ход коня. Книга статей. Берлин: Геликон, 1923. (200 стр.) <Рец.> // Новая русская книга. 1923. № 1.

Гуль Р. (b) Виктор Шкловский. Сентиментальное путешествие. Воспоминания 1917–1922. Берлин: Изд-во «Геликон», 1923. (392 стр.) <Рец.> // Новая Русская Книга. 1923. № 3/4.

Гуревич С.Д. Ленинградское киноведение. Зубовский особняк. 1925–1936. Историко-критический очерк. СПб.: РИИИ, 1998.

Гуревич С.Д. Вокруг «Поэтики кино»: Зубовский особняк. 20-е годы // Поэтика кино. Перечитывая «Поэтику кино». СПб.: РИИИ, 2001.

Деготь Е. Русское искусство XX века. М.: Трилистник. 2000.

ДеллюкЛ. Фотогения кино. М.: «Новые вехи», 1924.

Де Ман П. Сопротивление теории // Современная литературная теория / сост. И. Кабанова. М.: Флинта, Наука, 2004.

Дмитриева Е. Генрих Вельфлин в России: открытие Италии, барокко или формального метода в гуманитарных науках // Европейский контекст русского формализма / под ред. Е. Дмитриевой. М.: ИМЛИ РАН, 2009.

Ефимов Н.И. Формализм в русском литературоведении // Науч. изв. Смоленск, ун-та. 1925. Т. V. Вып. 3.

Ефимова В.С. Начальный период деятельности А.Ф. Вельтмана // Русский романтизм. Л.: Academia, 1927.

Женетт Ж. Фигуры 1 // Женетт Ж. Работы по поэтике. Фигуры. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 1.

Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб.: Электропечатня, 1914.

Жирмунский В.М. Религиозное отречение в истории романтизма. Материалы для характеристики Клеменса Брентано и гейдельбергских романтиков. М.: Изд. С.И. Сахарова, 1919.

Жирмунский В.М. (а) О поэзии классической и романтической [1920] // Жирмунский В.М. Вопросы теории литературы. Л.: Academia, 1928.

Жирмунский В.М. (b) Вокруг поэтики ОПОЯЗа [1921] // Жирмунский В.М. Вопросы теории литературы. Л.: Academia, 1928.

Жиц Ф. Виктор Шкловский. Сентиментальное путешествие. Л.: Атенней, 1925 <Рец.> // Красная Новь. 1925. Кн. 2.

Загорский М. Книга. Среди книг и журналов. «Пересвет». Кн. 1. Книжный угол. Вып. 8. «Северные Дни». Кн. II <Рец.> // Вестник искусств. 1922. №2.

Зелинский К. Как сделан Виктор Шкловский // Жизнь искусства. 1924. № 14.

Зенкин С.Н. Открытие быта русскими формалистами // Лотмановский сборник. Вып. 3 / под ред. Е. Пермякова. М.: ОГИ, 2004.

Золотоносов М.В. Ответ на анкету к 100-летию со дня рождения Ю.Н. Тынянова // Седьмые Тыняновские чтения. Рига; М.: [Б.и.], 1995/1996.

Зоркая Н.М. Брак втроем – советская версия // Искусство кино. 1997. № 5.

Зоркая Н.М. Гендерные проблемы в советском кино 30-х годов. «Любовный треугольник» как культурологическая и социологическая проблема // Close-Up. Историко-теоретический семинар во ВГИКе. Лекции. 1996–1998 / под ред. А.С. Трошина. М: [Б.и.], 1999.

Зощенко М.М. Уважаемые граждане! Пародии. Рассказы. Фельетоны. М.: Книжная палата, 1991.

Иванов В.В. Бинарные структуры в семиотических системах // Системные исследования. Ежегодник. М.: Наука, 1972.

Иванов В.В. Очерки по предыстории и истории семиотики // Иванов В.В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 1. М.: Языки русской культуры, 1999.

Иванов В.В. Жанры исторического повествования и место романа с ключом в русской советской прозе 20-30-х годов //La geste russe. Comment les Russes ecrivent-ils l’historie au XXe siecle? Marseille: Univ. de Provence, 2002.

Иоффе Д. Жизнетворчество русского модернизма sub specie semioticae. Историографические заметки к вопросу о типологической реконструкции системы жизнь – текст // Критика и семиотика. 2005. № 8.

Каверин В.А. Собр. соч. Т. 1. М.: Худ. лит., 1977.

Каверин В.А. Вечерний день. Воспоминания. М.: Советский писатель, 1980.

Каверин В.А. Эпилог. М.: Аграф, 1997.

Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение. Книга о Юрии Тынянове. М.: Книга, 1988.

Калинин И. История литературы между пародией и драмой. К вопросу о метаистории русского формализма // Новое литературное обозрение. 2001. № 50.

Калинин И. История как искусство членораздельности (исторический опыт и металитературная практика русских формалистов) // Новое литературное обозрение. 2005. № 71.

Калинин И. История литературы как Familienroman (русский формализм между Эдипом и Гамлетом) // Новое литературное обозрение. 2006. № 80.

Калинин И. Прием остранения как опыт возвышенного (от поэтики памяти к поэтике литературы) // Новое литературное обозрение. 2009. № 95.

Карцевский С. По поводу двух книг // Воля России (Прага). 1923. № 4.

Кертис Дж. Борис Эйхенбаум. СПб.: Академический проект, 2004.

Кобрин К. Человек 20-х годов. Случай Лидии Гинзбург (К постановке проблемы) // Новое литературное обозрение. 2006. № 78.

Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2001.

Костанди О.Г. Стилистические принципы ранней прозы В. Каверина // Актуальные проблемы теории и истории русской литературы. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение / отв. ред. Ю.М. Лотман (= Учен, записки Тарт. гос. ун-та. Вып. 748). Тарту, 1987.

Котельникова О. Виктор Шкловский. Розанов. Сюжет как явление стиля. Изд-во ОПОЯЗ, ПГР, 1921. Стр. 35. <Рец.> // Мысль. 1921. № 2.

Курганов Е. ОПОЯЗ и Арзамас. СПб.: Пушкинский фонд, 1998.

Курс А. Виктор Шкловский. Сентиментальное путешествие. Воспоминания (1918–1923). Л.: Атеней, 1924. Стр. 194. <Рец.> // Книгоноша. 1924. № 31 (62).

Куюнджич Д. Воспаление языка. М.: Ad Marginem, 2003.

Левченко Я. История и фикция в текстах В. Шкловского и Б. Эйхенбаума в 1920-е гг. Tartu Ulikooli kirjastus, 2003 (Dissertationes Semioticae Univdersi-tatis Tartuensis, Vol. 5).

Лейтес А. Право на оптимизм // Литературная газета. 10 сентября 1931.

Лесскис Г.А. Триптих М. Булгакова о русской революции. «Белая гвардия». «Записки покойника». «Мастер и Маргарита». Комментарии. М.: ОГИ, 1999.

Лившиц Б.К Полутораглазый стрелец: Воспоминания. М.: Худ. лит., 1991.

Липовецкий М.Н. Смерть как семантика стиля (Русская метапроза 1920-х-1930-х годов) // Russian Literature. 2000. Vol. XLVIII. No. 2.

ЛоксК. Виктор Шкловский. Розанов. Из кн. «Сюжет как явление стиля». Пг.: Изд-во ОПОЯЗ, 1921 // Стр. 35. <Рец.> // Печать и революция. 1922. № 1.

Лотман Ю.М. Место киноискусства в механизме культуры // Труды по знаковым системам. Т. 8 / отв. ред. З.Г. Минц. Уч. зап. Тарт. ун-та. Вып. 411. Тарту, 1977.

Лотман Ю.М. О русской литературе классического периода. Вводные замечания //Труды по знаковым системам. Вып. 25: Семиотика и история / отв. ред. П.Х. Тороп. Уч. зап. Тарт. ун-та. Вып. 936. Тарту, 1992.

Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М.: Гнозис, 1994.

Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII в.) // Успенский Б.А. Семиотика истории. Семиотика культуры. М.: Гнозис, 1994. Т. 1.

Лотман М.Ю. Заметки о философском фоне тартуской семиотики // Slavica Tergestina. IV. Trieste. 1996.

Майланд-Хансен К. Кинотеория и кинопрактика русских формалистов // Киноведческие записки. 1993. № 17.

Марголит Е. Советское киноискусство. Основные этапы становления и развития // Киноведческие записки. 2004. № 66.

Масловский Г. История одной теории // Искусство кино. 1983. № 2.

Маяковский В.В. Поли. собр. соч. Т. 12. М.: Худ. лит., 1959.

Медарич М. Автобиография/автобиографизм // Автоинтерпретация. СПб.: Изд-во СПбГУ 1998.

Медведев П. Виктор Шкловский. Теория прозы. М., 1925. <Рец.> [1926] // Бахтин под маской. Вып. 5 (1). Статьи круга Бахтина. М.: Лабиринт, 1996.

Медведев П.Н. (а) Ученый сальеризм // М.М. Бахтин. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. М.: Лабиринт, 2000.

Медведев П.Н. (b) Формальный метод в литературоведении // М.М. Бахтин. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. М.: Лабиринт, 2000.

Милашевский В. Вчера, позавчера… Л.: Художник РСФСР, 1989.

Михайлик Е. Сентиментальное путешествие Белой гвардии // Тыняновский сборник. Вып. 11: Девятые тыняновские чтения. М.: ОГИ, 2002.

Михайлов М. «Сегодня» // Петербург. 1921. № 1. Пг.

Младоформалисты: Русская проза / сост. Я. Левченко. СПб.: Петрополис, 2007.

Муссинак Л. Рождение кино. Л.: Academia, 1926.

Немзер А. Ответ на анкету к 100-летию со дня рождения Ю. Тынянова // Седьмые Тыняновские чтения. Материалы для обсуждения. Вып. 9. Рига; М.: [Б.и.], 1995/1996.

Ницше Ф. Соч. в 2 т. М.: Мысль, 1990.

Нусинова Н. Когда мы в Россию вернемся… Русское кинематографическое зарубежье (1918–1939). М.: Эйзенштейн-центр, 2002.

Окутюръе М. «Смена вех» и русская литература 20-х годов // Одна или две русских литературы? / отв. ред. Ж. Нива. Lausanne: L'age d'homme, 1981.

Осоргин М. Падающие камни // Дни (Берлин). 1923. № 93.

Отчет о научной деятельности отдела словесных искусств ГИИИ // Поэтика. Временник словесного отдела ГИИИ. Вып. 1. Л.: Academia, 1926.

Панченко О.М. Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / публ., подг. текста и вступ. заметка О.М. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12.

Панченко О.М. Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с Виктором Шкловским / публ., подг. текста О.М. Панченко // Вопросы литературы. 1988. № 1.

Панченко О.М. О теории поэзии и поэзии прозы В.Б. Шкловского // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1990. Т. 49. № 1.