Текст книги "Ничья земля. Книга 1"

Конфедераты делали это тайком от западных союзников, а россияне и белорусы особо не стеснялись, с лихвой восполняя убыль среди жителей Зоны.

Все шло своим чередом, невероятное становилось привычным. Человек вообще удивительное существо, он привыкает ко всему.

Сергеев посмотрел на часы. Сумерки начали сгущаться, а до моста, по прибору, оставалось более часа ходу, если не менять размеренного темпа ходьбы. Задумавшись, он автоматически передал Молчуну функции ведущего и подстроился под его ритм шага. Мысли и воспоминания приглушили боль ушибов и заставили забыть об усталости, пусть на время.

Мягкий, подгнивший лист шуршал под ногами – других звуков не было слышно. Михаил принялся считать шаги, запоминая сотни. Когда он дошел до двух тысяч – стемнело окончательно. Влажный сумрак навалился на лес мгновенно, превратив испарения от пропитанной водой земли в фантасмагорические завитки жидковатого тумана.

Дальше идти без света было невозможно. Скрепя сердце Сергеев надел налобный фонарик о пяти голубых светодиодах – мечта одинокого снайпера, а не фонарь, – пошел первым, тщательно выбирая дорогу и поминутно сверяя с GPS направление. Заблудиться или дать кругаля на пару километров в условиях такой видимости было минутным делом.

К мосту они вышли на сорок минут позже расчетного времени, но ученый походной жизнью Сергеев ночью к переправе не пошел, а, выбрав место для ночевки у корней старого, шишковатого вяза, решил дождаться утра. Они перекусили на скорую руку – вяленым мясом, сухарями и запили ужин пахнущей дезинфикатом водой. Молчун жестом показал, что он дежурит первым, и Сергеев без лишних возражений лег, свернувшись клубком, как еж, в ложбинке у корней, и тут же провалился в глубокий, как обморок, сон. До рассвета они по разу сменили друг друга, а когда утренний ветерок развеял низкий туман, подползли поближе, чтобы рассмотреть мост и его окрестности в бинокль.

Мост действительно был, карта не врала. Когда-то через него проходило шоссе – обычная однорядка с твердым покрытием. Теперь, конечно, дороги не было. На ее месте просматривались остатки пережеванного временем и дождями асфальта, вдавленный в почву щебень. И сам мост обрывался на второй опоре и снова возникал на противоположном берегу. Вместо среднего пролета зияла пустота. Из темной, медленной воды поломанными зубами торчали полуразрушенные сваи.

Но переправа все-таки была. Справа от моста, прямо на воде примостился дощатый понтон, обвешанный ржавыми двухсотлитровыми бочками из-под горючки. Понтон, конечно, так себе – даже пару тонн не выдержит, но пешком перейти можно.

Сергеев повел биноклем еще правее и замер от неожиданности. На полянке, возле моста, рядом с непонятной покосившейся конструкцией из досок, веток и проржавевших кусков металла, стояли три армейские палатки. А рядом, почти касаясь заиндевевшей травы лопастями несущего винта, приник к земле пузатый и уродливый вертолет охотников.

Глава 3

Что может быть хуже, чем телефонный звонок в полтретьего ночи? Только телефонный звонок без четверти три. Трель мобильника вырвала Сергеева из сладкого предутреннего сна безжалостно, как рука хирурга-дантиста вырывает из десны больной зуб. И так же быстро.

Он оставил мобильный в кармане пиджака, в прихожей, но, хотя квартира была немаленькой, приглушенный тканью звонок, разорвавший ночную тишину Печерска, достиг его ушей мгновенно.

Вика, спавшая рядом, уткнувшись носом в его плечо, не проснулась, только застонала во сне, когда он осторожно отодвинулся, стараясь ее не побеспокоить.

Тревожная телефонная трель. Михаил терпеть не мог такие звонки. Они всегда предвещали плохие вести или, по крайней мере, головную боль и проблемы.

На прежней работе – это означало бы, что где-то там, за тридевять земель, или где-то тут, совсем рядом, срочно нужно вмешательство. И нет уже времени на сборы или сон, есть пять минут на умывание, одевание и на то, чтобы ухватить спортивную сумку, а внизу уже урчит мотором микроавтобус «каравелла» с тонированными стеклами. И из ангара выкатывается толстобрюхий, заправленный по самые «помидоры» транспортник, в который сонная и злая дежурная команда таскает тяжелые деревянные ящики темно-зеленого цвета.

Сегодня уже никто никого в дорогу не позовет, кончилось время, но ощущение того, что ничего хорошего это пробуждение не сулит, было прописано в памяти на уровне рефлекса.

Он осторожно встал, ощутив ступнями прохладу паркета, и прошел в прихожую в полной темноте, не зажигая света, двигаясь уверенно и бесшумно, как кот. Выходя из спальни, он плотно прикрыл за собой дверь – пусть спит.

Тот, кто звонил, трубку вешать не собирался, наверное, считал гудки и ждал, пока Сергеев ответит на вызов.

– Алло, – сказал он вполголоса, проскальзывая на кухню и закрывая еще одну дверь, для лучшей звукоизоляции. – Слушаю.

– Алло, Миша, это ты? – сказал Блинчик. – Прости, что поздно.

– Не поздно, – сказал Сергеев, – рано.

– Прости, что рано, – согласился Блинов. – Тут такое дело, брат, что поздно, что рано, все равно звонить надо. Ты с Викой?

– Да.

– Она спит?

– Нет, танцует.

– Я серьезно.

– Володя, – сказал Сергеев, – сейчас полтретьего ночи. Спит, конечно. И я спал.

– Прости, дружище, – сказал Блинов с извиняющейся интонацией, – прости. Просто тут один человек хотел бы тебя видеть. Хороший человек.

– А утром нельзя, Блинчик? – сказал Сергеев, заранее зная, что услышит в ответ.

– Не получится, Умка. Я машину послал. Пока ты спустишься – она уже будет у подъезда.

– Я и сам мог. Моя машина внизу.

– Просто времени мало, а с мигалками – домчишься за полчаса.

– Ты хоть скажи куда.

– В Борисполь, дружище, в аэропорт. Увидишь, будет сюрприз.

– Ох, Блинов, ты же знаешь, я не люблю сюрпризы.

– Такие – любишь. Только просьба – давай-ка без Вики, уж кто тут будет лишний, так это она!

– Хорошо, – согласился Михаил, – приеду один. Я и так не собирался ее будить. Ты бы хоть с вечера предупредил, что ли? Откуда у тебя такая страсть к ночным встречам?

– Се ля ви, – сказал Блинчик весело, с прононсом истинного парижанина, – я и сам люблю поспать, но увы, увы… Приезжай, Умка, не пожалеешь!

Сергеев подошел к окну. Во двор, не торопясь, въезжал «шестисотый» Блинова, черный, похожий на глубоководную рыбу, скользящую между припаркованными автомобилями, как между камнями.

– Машина уже внизу, – сказал Сергеев, – через минуты три – выхожу.

– Давай, давай, – одобрительно хохотнул Блинов. – Что – любопытно? То-то же!

Блинчик с детства был бесцеремонным и не признавал отказов. Об этом Сергеев вспомнил, спускаясь по лестнице.

Перед выходом он наскоро умылся, надел тонкую водолазку, джинсы и спортивный пиджак – ночи были все же прохладные, такой уж удался май. Потом, не обуваясь, ужом скользнул в спальню и поцеловал сладко спящую Плотникову – от нее пахло теплом тела, чуть духами и совсем чуть-чуть сексом. В прихожей он оставил записку, надел черные мокасины и вышел в подъезд, придержав осторожно язычок замка.

– Доброй ночи, Михаил Владимирович, – поздоровался с ним водитель, моложавый, коротко стриженный мужчина лет под сорок, с по-военному ровной спиной, и распахнул заднюю дверь «мерседеса».

– Доброй ночи, – отозвался Сергеев, опускаясь на заботливо подогретую кожу подушек.

Едва слышно урча двигателем, «шестисотый» вырулил с тесно заставленного машинами двора и набрал скорость почти мгновенно. Несколько минут – и за окнами замелькал бульвар Леси Украинки, потом – залитый ярким светом ртутных фонарей мост.

Машина вылетела на пустой в этот предрассветный час проспект Бажана и рванулась к Бориспольской трассе на скорости под двести. Один раз из темноты вынырнул гаишный патруль, но водитель протянул руку под приборную доску и «мерседес» замигал, как новогодняя елка, проблесковыми маяками. Фигура со светящимся жезлом в руках шарахнулась обратно, от проезжей части к припаркованной на тротуаре машине.

На круге развязки водитель притормозил, заранее включил мигалки перед будкой поста и полетел птицей по ухоженной трехрядке, вдавив педаль в пол до срабатывания ограничителя. Ночная дорога стелилась под капот, словно серое одеяло, простроченное белым пунктиром разметки. Водитель безжалостно сгонял дальним светом замешкавшиеся в третьем ряду одинокие машины.

Тяжелый, как старый утюг, «мерс» нырнул с шоссе в поворот на аэропорт, чуть приседая на нагруженной подвеске. Через несколько минут он плавно затормозил справа от международного терминала перед воротами, ведущими в закрытую VIP-зону. Шлагбаум тут же поднялся, и машина вкатилась вовнутрь. Водитель, не сгибая спины, видать прошлое не позволяло, открыл перед Сергеевым дверцу раньше, чем он успел сделать это сам.

– Прошу вас, Михаил Владимирович. Вам сюда.

В VIP-зале было накурено и душновато. После ночного воздуха, пахнущего весной и недавним дождем, это чувствовалось особенно остро.

Блинчик уже шел к нему, широко раскинув руки для объятий, словно парящий над вершинами Анд кондор.

Сам он, правда, несмотря на впечатляющий размах крыльев, кондора напоминал мало. Какой уж тут горный орел – полный, низкорослый и сильно пьяный мужчина средних лет. Но до пике Владимиру Анатольевичу было еще далеко, ох как далеко. Сказывались опыт организационной работы и комсомольское прошлое.

За время их возобновленного знакомства и общения, которое строилось на опрятных руинах детской дружбы, Сергеев видел Блинова выпившим столько раз, что начал считать это нормой. Блинчик никогда не напивался до положения риз, никогда не болтал лишнего «под мухой» – он пил весело и много, оставаясь в состоянии «смертельно пьян» как угодно долго и при этом не теряя человеческого лица. Выпивка была для него работой. Иногда – неприятной, чаще – просто привычной, но всегда неотъемлемой и необходимой частью жизни.

Они обнялись. От Блинчика вкусно пахло сигарным дымом (о сладкий аромат «кохитос»!), коньяком и копченостями. Верхняя пуговица на рубашке, под узлом приспущенного галстука, была расстегнута, влажные завитки волос, все еще прораставших за ушами, прилипли к розовой коже. Блинчик расслаблялся и работал одновременно.

– Умка! – почти проворковал он. – Слушай, брат, какой это будет для всех нас сюрприз. Давай к нам! Что тебе налить?

Пить в полчетвертого утра хотелось, как умереть.

– Коньяку, – сказал Сергеев громко, внутренне смирившись с тем, как начнет утро. – С лимоном. И большую чашку кофе.

Вьюнош с лицом услужливым до тошноты расслышал заказ и рванул от столика, к которому они только подходили, как спринтер.

За столом сидел мрачный усатый тип, показавшийся Сергееву очень высоким, – в сером, отливающем блеском костюме, ярком, совершенно неподходящем галстуке.

Мужчина был изрядно горбонос, но не по-еврейски и не по-грузински, совершенно иначе. На носу, цепляясь за излом переносицы, словно прилепившийся к скале альпинист, находились очки – узкие, в металлической оправе, совершенно чужеродные на этом смугло-оливковом лице бедуина. Перед ним на столике стоял стакан с водой, блюдечко с фисташками и недопитая чашка заварного кофе.

– Разреши представить, – английский у Блинова был совершенно школьный, – мой друг – Хасан. Хасан, это Майкл.

Рукопожатие у бедуина было твердым, несмотря на изящную кисть.

– Nice to meet you, – голос низкий, что-то среднее между басом и баритоном, с присвистом. Присвист был странный, немного неестественный, словно механический.

– Me too, – ответил Сергеев, изобразив радушную улыбку со всем возможным рвением.

Если это и был обещанный Блинчиком сюрприз, то Михаил чего-то недопонимал.

От араба, несмотря на цивильный костюм и манеры выпускника Университета Лиги плюща, исходило ощущение опасности. Или, может быть, недружелюбия и настороженности. На интуитивном уровне Сергеев улавливал такие подробности сразу же – было бы желание прислушиваться к внутреннему голосу.

– Мы Хасана провожаем, – пояснил Блинов, усаживаясь в широкое кресло с огромными подлокотниками и низкой спинкой. – Ага! А вот и сюрприз!

Сергеев оглянулся.

Со стороны туалетных комнат к ним шел, а скорее, катился низкорослый, похожий на колобок, мужчина, одетый в дорогой летний костюм из серого тончайшего кашемира, сидящий на нем туго, как презерватив на определенном месте.

Казалось, что весь он состоит из сопряженных овалов и окружностей, выпиравших из одежды наружу. А вот лицо, несмотря на тугие щеки, было неожиданно выразительным, не заплывшим. Особенно выразительно смотрелись на этом лице глаза – раскосые, большие таджикские глаза, по которым Сергеев и узнал вошедшего в первую же секунду.

– Рашид! – сказал он с неподдельной радостью, поднимаясь. – Вот это да! Рашид, чертяка!

Они обнялись. На самом деле Рашид оказался не так низкоросл, как виделось на первый взгляд. Просто был толст чрезмерно, из-за чего и казался приземистым.

В те годы, когда Сергеев видел его в последний раз, он был худ и изящен, как девочка, с шапкой жестких черных волос и белозубой улыбкой, похожей на оскал.

Рашид не умел улыбаться ртом – только обнажал зубы, обозначая веселье или гнев. Смешно ему или он злится – можно было разобрать только по глазам – они смеяться умели.

И сегодня Рашид показывал зубы, но к вискам бежали морщинки, и ко всему он квохтал, как курица, – это было нечто новое. Раздавшееся «кхе-кхе-кхе» должно было означать радушный смех.

– А ты все такой же, Умка, только возмужал чуть-чуть.

– Заматерел, – подсказал Блинчик.

– Зачем человека обижаешь? Разве мужчина может заматереть? Возмужал!

– Не придумывай, – возразил Сергеев. – Какое там – возмужал? Мы уже не в том возрасте, чтобы мужать!

– Кхе-кхе, – сказал Рашид, прищурясь. – Какой-такой возраст? Что ты такое говоришь? Мы молодые совсем. Можно сказать – мальчики!

Михаил невольно улыбнулся. В «мальчике» Рашиде было килограммов сто шестьдесят, а вдвоем с Блиновым они легко бы завесили три центнера. Упитанная такая молодежь получалась.

Бедуин смотрел на сцену встречи без эмоций, переводя взгляд своих черных, как смола, глаз с одного объекта на другой. Мысли у него были заняты совсем другим, и Сергеев почему-то подумал, что самым большим желанием Хасана сейчас было побыстрее оказаться в воздухе.

– Рашид, как узнал, что ты здесь, – сказал Блинов, ухватив с полупустой тарелки кусок бастурмы, – так сразу и попросил – звони, говорит, вызывай.

– Я, понимаешь, на пару часов, – Рашид устроился в кресле поудобнее, – можно сказать, в Киеве пролетом, но не увидеть тебя… Уж прости за ночные вызовы!

– Брось, Раш, – сказал Михаил, – я рад, что вы позвонили. Ночью, утром – какая разница? Ты сейчас где? Москва?

Рашид махнул рукой.

– Какая Москва? А национальное самосознание?

Блинов рассмеялся.

– У всех с девяносто первого национальное самосознание. Только Умка у нас космополит. Господин Рахметуллоев Рашид Мамедович у нас теперь коренной таджик, советник господина Рахмонова по проблемам Ближнего Востока.

– С ума сойти, – сказал Сергеев, – официальный советник Рахмонова?

– Ну, не совсем официальный, – скромно ответил Рашид, – для всех я просто сотрудник аппарата. А если неофициально – то Блинчик прав.

Хасан, сидевший молча и прямо, как статуя, услышал в незнакомой речи знакомые имена и спросил что-то на гортанном языке. Это был фарси – Сергеев сразу узнал фонетику. Говорить на нем свободно Михаил не мог и, если честно, понимал тоже не очень, особенно технические или научные термины, но на разговорно-бытовом уровне разобрать фразу, произнесенную на фарси, ему было вполне по силам.

– Этот неверный – твой друг?

– Не волнуйся, Хасан, – ответил Рахметуллоев, не стирая с лица радушной улыбки, – это мой друг. Мы не виделись много лет. Он может быть нам полезен. Не волнуйся – он ничего не знает.

– Пока не знает, – сказал бедуин с застывшим выражением лица. – Смотри, это твой друг. Я не люблю, когда рядом чужие.

Радость встречи, бурлившая в груди Михаила, разом рассыпалась и закружилась хлопьями теплого полупрозрачного пепла. И из этого пепла вдруг возникло лицо Мангуста, и его хрипловатый голос произнес: «Вера в случай, курсант, последнее прибежище идиота. Случайностей бывает только две: глупая и хорошо подготовленная».

Рашид, говорящий на фарси с этим арабом, выглядевшим, как ассасин. Слегка пьяный Блинов, зыркающий из-под бровей настороженно и опасливо. И в самом низу пищевой пирамиды – встречайте аплодисментами – наивный глупец с диссонирующей кличкой Умка, которого, похоже, привели, как барана на заклание. Или как лоха на развод. Всего лишь несколько фраз – и конец иллюзиям. Что не делается – то к лучшему.

– Какой странный язык? Это туркменский? – спросил Сергеев у Рашида.

– Почти, – сказал тот и, потирая руки, предложил: – Выпьем? За встречу?

– Ты ж мусульманин, – сказал Блинчик, морща нос, – это мы выпьем за встречу, а ты – так, вприглядку.

– Эх, – сказал Рахметуллоев, – не было бы здесь моего восточного партнера, я бы тебе показал, как пьют настоящие мусульмане. Под сальцо с горчичкой!

Выражение его пухлой физиономии стало настолько хитрым, что Сергеев, несмотря на далеко непраздничное настроение, с трудом удержался от смеха.

Хотелось бы не слышать предыдущей фразы про собственную полезность в каком-то неизвестном деле, а просто поверить в искреннюю случайность этой встречи. В то, что во всех этих улыбках и не обязывающем ни к чему трепе бывших соучеников не было второго дна. Но слово было сказано.

Неверный. Чужой. Полезный.

Коньяк, принесенный услужливым юношей тридцати с лишним лет, оказался на удивление неплох. Рашид отхлебнул из стакана глоток «Эвиан» и поморщился.

Хасан смотрел в глаза Сергеева без малейшего намека на дружелюбие и изображал улыбку одним углом рта. Присутствие Михаила его явно нервировало, и Сергееву до смерти захотелось узнать почему. Ни потом – через час, день или неделю, а прямо сейчас и узнать. Эта криворотая улыбка пробудила в нем забытый, а вернее, крепко уснувший охотничий инстинкт.

«Хорошая у Раша идея. Вот бы сейчас сала на стол, – подумал Сергеев с неожиданным для самого себя злорадством, – с прорезью и чесночком. Чтобы тебя, красавец, перекосило натурально. Что ж ты смотришь так недобро, я ж тебе ничего еще не сделал?»

Бедуин смотрел, не отрывая взгляда, чуть нагнув голову, так что его глаза находились над стеклами очков – черные, влажные, похожие на крупные маслины, которые только что достали из банки с рассолом.

– Чем ты занимаешься у Рахмонова? – спросил Михаил Рашида, закусывая ломтиком лимона. – Уж не сельским хозяйством, как я понимаю?

– Правильно, – ответил за него Блинов. И подмигнул.

– Вопросы интеграции и военного сотрудничества, – пояснил Рахметуллоев, – соседи у нас с вами с имперскими замашками. Надо думать о безопасности государства. О сильных союзниках.

– Большая политика, – сказал Сергеев. – Понимаю.

– Да уж и не сомневаюсь, – сказал Владимир Анатольевич, вытирая платком розовый потный затылок, – у самого место такое, что впору о политике думать.

– Мне Блинчик рассказывал, что ты в МЧС большая шишка? – поинтересовался Рашид.

– Не такая и большая.

– Ты, братец, не прибедняйся, – хохотнул Блинов, наливая еще по одной из хрустального графинчика, – в первую пятерку министерства ты входишь? Входишь! Вопросы решаешь? Решаешь!

– Какие вопросы? – сказал Сергеев грустно, понимая, что момент разговора, ради которого встреча и организовывалась, близится необратимо. Или – не близится.

Основная ошибка непрофессионалов, пришедших в этот бизнес после того, как школа исчезла в небытие, – спешка с вербовкой. Это просто недомыслие, дурной тон – брать быка за рога еще до того, как бык, пройдясь по тучному пастбищу, отведает сочной травки, успокоится и осоловеет до наступления полной доверчивости.

Если его будут брать за рога сейчас – это будет смешно. Детский сад на прогулке. А вот если выдержат паузу – это будет поступок не мальчика, но мужа. Он бы быка не трогал – ни за рога, ни за колокольчики. Пока.

А ведь оба они знают обо мне все, что смогли раскопать. Вернее, думают, что знают все. Официальную биографию, официальный послужной список – что там еще доступно? Сведения о родителях, файлы Министерства обороны?

Они знали меня двадцать лет назад и думают, что знают сейчас. Старая дружба – валюта бесценная. Неразменный пятак. Старых друзей не предают. Так? Но кто сказал, что старых друзей не используют? Что же объединяет вас, мальчики? Что роднит вас в ваших интересах? Что у вас общего с этим сыном пустыни, который одним взором может сглазить до полного бесплодия стадо верблюдов?

Интеграция? Темна вода в облацях. Военное сотрудничество? Более прозрачно, хотя и не очевидно. Оружие. Технологии. Оборудование. Ремонтная база. Запчасти.

Интеграцией можно назвать что угодно: наркотики, контрабандную нефть, коридоры для нелегальной переброски любых грузов, запрещенные технологии – ядерные, например.

Только на кой хрен, Сергеев, тебе это нужно? Ты же простой, хоть и высокопоставленный чиновник почти мирного министерства. Ты – герой-спасатель, слуга царю, тьфу ты, президенту, отец пожарным и прочим службам. Может, у тебя паранойя? Может, тебе, по привычке, везде чудятся коварные враги?

Ну, торгует твой старый друг Блинчик на пару с не менее старым другом Рашидом чем-то запрещенным? И что? Пусть себе торгуют, чем хотят! Спрячь ты свои инстинкты охотничьей собаки куда подальше! Давно нет страны, которой ты присягал, давно нет дела, ради которого ты рисковал. Ты на пенсии. В отставке – не на запасном пути – в отставке! А может быть, и не торгуют они ничем! Просто вызвали тебя, шизофреника, на рюмку чая, не корысти ради, а чтобы пообщаться. А ты развел теории заговора! Самому-то не противно?

Но противно не было. Было любопытно. Сергеев даже ощутил давно забытый холод в затылке – верный признак заработавшей на всю катушку интуиции, чего не случалось давно. Эта пара фраз на фарси запустила бездействовавший несколько лет механизм. Что поделаешь, ну нравился ему Фирдоуси.

– Прибедняется, – заметил Блинчик, – земельные вопросы его шеф решает так, что весь Киев тихо млеет!

– Шеф и я – не одно и то же! – возразил Сергеев. – И ты, Вова, об этом знаешь. Я землей не торгую.

– И генерал не торгует. Он ее отчуждает и выделяет.

– Ладно, – согласился Михаил, – согласен. Считай, что договорились. Для друга – все что угодно! Тебе земля нужна, Рашид?

– Мне? – удивился Рахметуллоев. – Земля? Где? В Киеве?

– Хочешь в Киеве?

– Слушай, Умка, на кой мне земля в Киеве? Мне и в Душанбе она ни к чему! Если тебе надо – хочешь, я тебе колхоз подарю? Или два? Вместе с дехканами? Будешь баем!

– Вот что мне нравится, – заявил Блинчик гордо, – это то, что если закрыть глаза, то будто бы нет этих двадцати лет. А сидим мы с вами на интернатской даче, под Москвой, пьем чай с плюшками и болтаем ни о чем. За что предлагаю по семь граммов и употребить! Слушай-ка, дружище, принеси-ка еще коньячку. Видишь – заканчивается.

Официант расплылся в улыбке и исчез.

– Интересы на Украине у меня есть, – сказал Рашид, пригубив воды, – я этого не скрываю. Мы с Володей плодотворно работаем. И еще люди есть.

Блинчик поднял брови вверх, изобразив полное непонимание по поводу сказанного.

– Есть, есть еще партнеры… Но это разговор не на пять минут, – продолжил Рахметуллоев. – Я так дела не делаю. С друзьями о бизнесе надо говорить неспешно, за хорошим столом. Слушай, Блинчик, давайте встретимся у меня, сядем, поговорим. С кем еще делать деньги, как не со старыми друзьями! Я накрою достархан! Ты просто не понимаешь, Умка, что такое настоящий туркменский плов!

– А что такое настоящие туркменские женщины! – вмешался Блинчик. – Тысяча и одна ночь! Шехерезады!

– Не слушай ты этого развратника! – отмахнулся Рашид, улыбаясь с некоторым оттенком смущения. – Нет, я серьезно, ребята! Давайте ко мне в гости, хоть на пару дней! Не пожалеете! Умка, ты как?

– Врасплох застал, – Сергеев развел руками. – А обязательно решать прямо сейчас?

– Давайте так, – предложил обильно потеющий Блинов, разливая по рюмкам принесенный официантом коньяк, – ты же все равно неделю будешь в разъездах? Так?

– Так, – подтвердил Рахметуллоев, – но это не вопрос!

– Через десять дней ты в Киев собирался прилететь?

– Собирался.

– Не вопрос. Прилетай. Посидим у меня, в Конче. Плов не обещаю, но если очень надо, будет такой, что все туркмены мира слюной захлебнутся. А вот хорошее застолье, водочку под шашлычок и вакханок в веночках под пиво, – тут Блинчик причмокнул полными губами, – за милую душу обеспечим.

Глаза его на доли секунды подернулись влажной поволокой, и Сергеев подумал, что если бы он взял Блинова в работу, то искать слабые места долго бы не пришлось. Женский вопрос у Владимира Анатольевича был одним большим слабым местом – на все тело. Или на всю голову, это как посмотреть.

– Там и о делах поговорим. Домовылысь? – закончил Блинчик.

Сергеев кивнул. Рашид тоже.

– Ну вот и отлично! – сказал Блинчик. – Ну что, еще по семь граммов, чтобы ребятам летелось хорошо?

– Лучше за посадку, – попросил Рахметуллоев жалобно, – я каждый раз, как лечу, прошу Аллаха о милости. Не люблю самолеты, а летаю по пять раз в неделю! Работа – ничего не поделаешь! Слушай, Блинов! Может, у тебя на примете какой-никакой приличный самолет есть? Что я летаю на разном дерьме? Упаду еще, не дай, Аллах, пропасть ни за что! Умка, погляди у себя, может, что в загашниках наскребешь? Пожалей друга!

В этот момент Хасан повернулся вполоборота, чтобы подняться, и Сергеев увидел наконец причину странного звучания его голоса. Когда-то, если судить по шраму, достаточно давно, бедуин получил пулю в шею. Причем небольшого калибра, скорее всего, пистолетную. Пуля прошла навылет – правее кадыка, зацепив по дороге трахею и голосовые связки, но, на счастье араба, миновав артерию. Хреновое было ранение, если говорить честно. Миллиметр вправо, миллиметр влево – и все, пишите письма. Но повезло, только осип, а от этого не умирают. Интересный ты, Хасан, парень, с историей. И не всем, видать, ты нравился в живом состоянии.

Пока Хасан ходил в туалет, успели выпить еще по одной, причем Рашид, пользуясь отсутствием своего восточного партнера, успел отметиться тоже и тут же заел коньяк бутербродом из лимона и бастурмы.

– Кто он такой? – спросил Сергеев. Не то чтобы он ожидал услышать правдивый ответ, но спросить, просто по логике событий, был обязан.

Рашид махнул рукой.

– Представитель фирмы из Ирана. Очень металлом интересуются. Покупают на Украине много. Большая торговая фирма. Он там шишка – то ли главный менеджер, то ли директор по закупкам. Володя нам помог с контрактом. С иранцами хорошо работать – много платят наличными. Мы в Днепропетровске были, в Кривом Роге были – очень хорошие контракты.

В кармане у Рахметуллоева зазвонил мобильный, он извинился и вытащил трубку.

– Да, – сказал он в микрофон. – Да. Очень хорошо. Оба? Часа три, три с половиной? Будут встречать, конечно! Нет, нет… Сразу же и обратно. Все договорено – встреча, выгрузка. Проблем не будет. Да. Как договаривались.

Сергеев невольно отметил, что в телефонном разговоре из речи Рашида исчез куда-то напевный восточный говорок, придававший ему этакий оттенок сказочной провинциальности. Вместо мягких фраз с «раскачкой» голоса – жесткие интонации делового человека. Ничего лишнего. Маска «человека востока» удобная, расслабляющая противника и максимально эффективная для нанесения coup de grace. Где вы, бесценный наш товарищ Сухов?

– Ну вот, – сказал Рашид, вешая трубку. – Нам пора. Все хорошее быстро кончается.

И обратился на фарси к подошедшему арабу:

– Груз вылетел. Дело сделано.

В руках у Хасана тут же возник мобильник – он нажал кнопку набора, приложил телефон к уху и через несколько секунд кивнул головой в подтверждение, не произнеся в телефон ни слова.

– Что ж, – сказал Блинчик, – давай прощаться.

Попытка обняться в исполнении Блинова и Рахметуллоева могла бы смотреться как отдельное шоу толстяков – Бенни Хилл просто отдыхал. Сергеев тоже был обласкан – теперь от Рашида пахло не только сладким одеколоном с ароматом кориандра и сандала, а еще и коньяком, но совсем слабенько.

– Ты не представляешь, как я рад видеть тебя, Умка, – выдохнул Рахметуллоев ему в ухо еле слышно. – Вставайте, граф, нас ждут великие дела!

«Кто знает, где кончается искренность и начинается игра? – подумал Михаил с неожиданной грустью. – Во всяком случае – не я».

– I’ll glad to see you again.

Хасан снова сжал ему ладонь, как тисками, но на этот раз Сергеев ответил. Хват у него был не такой, как лет пять назад, но в глазах бедуина мелькнуло удивление.

– Have a nice flight, Khasan! Be carefully!

– А вы друг другу понравились, – сказал Рашид, скаля белые, как сахар, зубы, и заквохтал, – ничего, если договоримся и начнем работать – будете видеться часто.

Мужчина в форме таможенника вывел их на летное поле. Возле терминала стояла видавшая виды «ауди» с надписью VIP. Хасан, изобразив улыбку, больше похожую на судорогу лицевых мышц, залез на переднее сиденье, Рашид, кряхтя и ругаясь вполголоса, на заднее. Дверной проем был ему явно тесноват.

Блинов наклонился к приоткрытому окну и сказал Рашиду:

– Паспорта проштампуют у самолета, не волнуйся, дружище!

– Спасибо, Володя!

– Не проблема. Ждем через десять дней.

– Пока, Умка, – Рашид подмигнул, и «ауди», оставив за собой облачко выхлопа, растворилась в мешанине огней аэропорта. Дорогу ей показывал желтый кар с надписью follow me и оранжевой мигалкой на крыше.

– Ну, с Богом, – выдохнул Блинчик, поеживаясь. После коньяка и душного бара утро казалось не на шутку свежим. – Летите, голуби, летите! Поехали, отвезу.

Сразу за шлагбаумом к широкой корме «мерседеса» пристроился джип сопровождения – массивная черная туша повисла прямо на бампере. Водитель форсил – такую дистанцию не держат даже в правительственных колоннах.

Они снова вылетели на пустую в этот предрассветный час Бориспольскую трассу. Небо только начало сереть, фонари на разделительной горели через один – в целях экономии, хотя энергетический кризис, бушевавший в стране всю зиму, уже закончился. По крайней мере, до следующей зимы, которая, как всегда, наступит совершенно внезапно.

Блинчик жаловался на жизнь, зевал непрестанно, ныл, что вымотался с этой проклятой политикой, тратит остатки нервов на неусыпную заботу о государстве и явно старался не ввязываться в разговор о своей совместной работе с Рашидом. Как догадывался Сергеев, разговор такой Блинов считал несвоевременным. Опасения Михаила не оправдались – брать быка за рога однокашники не спешили. Ну что ж, это и к лучшему. Они действовали как профессионалы, хотя, вполне возможно, ими и не были. Самое опасное – иметь дело с дилетантом. Непредсказуемость страшнее любого профессионализма.