Текст книги "Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами"

Из архива. Про трагифарс и сатиру

Ему были подвластны все жанры. Валерия Лендова в статье «На пути к Чехову и Островскому» подчеркивает трагифарсовое звучание роли Серебрякова в спектакле 1980-х «Дядя Ваня»: «Острота ситуации усугубляется тем, каков в спектакле Серебряков (Е. Лемешонок). Ему как раз не дано ничего, что могло бы вызвать у зрителей сострадание. Не принимается во внимание ни его болезнь, ни горечь по поводу безжалостной старости, отнявшей все, чем он жил прежде. В свое время Лобанов, репетируя „Дядю Ваню“ (1952), говорил актерам: „Серебряков должен быть в первых актах сыгран так, чтобы заслужить себе пулю“. Новосибирцы исходили примерно из того же посыла. Роль, задуманная режиссером и сыгранная исполнителем по театральному броско, балансирует на грани сатиры… Забыв о подагре и не замечая подавленного состояния домочадцев, он стоит у рояля в кокетливой позе любимца публики и приступает к своей торжественной речи, как к концертному соло, которому Мария Васильевна восторженно аккомпанирует. Но вот смысл речи дошел до Войницкого, и разразился скандал».

Евгений Лемешонок переиграл Шекспира, Шиллера, Голсуорси, Уильямса, Чехова, Островского, славную плеяду советских классиков. Протяженность артиста во времени доказывает не количество и даже не качество сыгранных им ролей, а какой след он оставил для нового поколения. Критик Ирина Ульянина описывает спектакль «Старомодная комедия»: «Я помню так ясно, словно это было вчера, как Лемешонок играл в дуэте с экстравагантной Аматой Смирновой любовную сцену. Она провоцировала, соблазняла, и с его лица постепенно сходила маска всегдашней угрюмости. Сильный, высокий, несгибаемый мужчина таял на глазах, натурально влюблялся на сцене, не будучи влюбчивым и легкомысленным в реальной жизни». Театровед Галина Журавлева отмечает, что Иван Крутов в спектакле «Долги наши» в детском возрасте был воспринят ею как реальный человек с подлинной судьбой и остался одним из самых сильных театральных впечатлений. В воспоминаниях о нем она пишет: «Умение создавать крупные характеры сильных людей в победах и поражениях – одна из самых привлекательных черт творческой индивидуальности Евгения Семеновича Лемешонка».

Сильной личностью даже в поражении был партократ Судаков в легендарном спектакле Семена Иоаниди «Гнездо глухаря» по пьесе Виктора Розова. Но прежде, чем проиграть, он сделал свой выбор, предпочтя всему прочему карьеру и ради нее задавив лучшее в себе. Евгений Лемешонок убеждал: ничто не сдвинет Судакова с его точки зрения. С мертвой точки, с въевшихся в плоть и кровь убеждений, с заледенелой жизненной позиции. Его герой считал себя правым во всем, он даже вроде бы добрые слова о своих детях произносил приказным тоном: «Они просто обязаны быть счастливыми!». И делал их несчастными.

Лемешонок Первый не был актером-мыслителем. В пьесе средней руки иной раз суетился, педалировал черты персонажа. Но если материал давал возможность, то возникал яркий, объемный характер, появлялся герой с сильным личностным началом. Так и его Судаков в «Гнезде глухаря» получился простым и значительным – крупная личность, взращенная и извращенная советской системой. Сила образа заключалась в том, что Судаков в своем прозрении поднимался до трагической высоты.

Из архива. Про жизнь, начатую сначала

«Тем страшнее расплата. Эти мгновения прозрения у Лемешонка почти трагичны. Вот когда мы понимаем, что у человека было своё хорошее прошлое, что оно не убито привычкой не тревожить себя так называемыми второстепенными делами. Вот где рождается оправдание финальному выходу Судакова-Лемешонка в парадном костюме при всех орденах, когда отправляется он повидать давнего фронтового друга. Нет у нас сомнения, что такой человек способен начать жизнь сначала», – описывал свои впечатления после премьеры театровед Лоллий Баландин в 1979 году в газете «Советская Сибирь».

«Гнездо глухаря» обычно открывало гастроли. В 1980 году «Ташкентская правда» под истинно советским заголовком «Мир нравственных исканий» очень хвалила и отца, и сына. Лемешонку-старшему достались, в частности, строки: «Актер несколько смягчает образ, обнажает корни того перерождения, которое произошло с ним, изменило его жизнь». Затем следует пассаж в сторону Лемешонка-младшего: «Зрительское внимание всё время приковано к Прову, образ которого, так удачно вылепленный молодым актером, стал одним из основных в спектакле».

Мужская часть семьи, 1990 г. Фото Геннадия Седова.

«Гнездо глухаря» стало первой совместной работой отца и сына и обозначило начало династии. В «Тринадцатом председателе» (1979) они играли судью и прокурора, в «Ревизоре» (1983) Городничего и Хлестакова, в «Кафедре» (1985 г.) профессора и аспиранта, в «Комиссии» (1985) кулака и белого офицера, в «Ромео и Джульетте» (1990 г.) Эскала и Бенволио, в «Восемнадцатом верблюде» (1983) профессора и геолога. Много лет спустя Лем перелопатит пьесу Самуила Алешина, осовременит ее и поставит в актерской антрепризе. В этой глубоко личной истории он сыграет роль, принадлежавшую отцу. Жюри фестиваля антрепризных спектаклей «Своя игра-2007» определит лауреатов: в номинациях «Лучший спектакль» и «Лучшая мужская роль» – Владимир Лемешонок («Восемнадцатый верблюд»); «Лучший дуэт» – Антонина Кузнецова и Константин Телегин («Восемнадцатый верблюд»).

Евгений Лемешонок в спектакле «Восемнадцатый верблюд», 1983 г. Фото Геннадия Седова.

Монолог главного героя. Про плохие пьесы и хороших актеров

– Ни я, ни отец не любили пьесу «Восемнадцатый верблюд». Пьеса, на мой взгляд, фальшивая и безвкусная, не о чем в её пространстве серьезно поразмышлять. Седой элегантный мэн – профессор-мудрец, философ, Эверест, Монблан… И юная девушка, которая не понимает масштабов его личности, и выбирает человека попроще – молодого геолога. Под Монбланом драматург вполне очевидно подразумевал себя. Дмитрий Масленников поставил в «Красном факеле» эту пьесу в расчете на успех у зрителя. Такие истории нравились публике. Когда еще не было «Санты-Барбары», они заполняли пустую нишу, а позже трансформировались в сериалы. А я поставил спектакль в память об отце. При этом изо всех сил старался снизить пафосность моего персонажа, сделать его проще и живее – таким, каким был мой отец в жизни.

Ноябрь 2009 г.

Лемешонка Первого было видно и слышно издалека. Он был могуч, высок, громогласен, с тяжелым носом, широким лбом, косматыми бровями. Взгляд из-под этих бровей был порой грозен, а то и насмешлив. С такой фактурой – только на экран! Пробы в картину «Горячий снег» он, в отличие от нескольких новосибирских актеров, не прошел, и в результате роль генерала Бессонова сыграл Георгий Жженов. И уже был утвержден на роль директора завода в фильме «Укрощение огня», но, опять же, не повезло, и вместо него сыграл ее Евгений Матвеев.

Зато на местной студии «Новосибирсктелефильм» был своим человеком. В пору ее расцвета режиссер Вадим Гнедков с 1966 по 1977 год снял Евгения Лемешонка во всех своих семи фильмах. Три из них сделаны в полном метре: «У нас есть дети…», «Не потеряйте знамя» и «Сердце».

Популярность Лемешонка-старшего росла, их семью часто приглашали на исторические юбилеи и творческие встречи. С добродушной охотой и легким артистизмом он рассказывал театральные байки, от полного серьеза непринужденно переходя к юмору, чем снижал пафос воспоминаний. Был словоохотлив и красноречив, блистал остроумием, сыпал шутками. «В нем, импозантном и важном, сидел клоун», – определил сын.

Семья Лемешонков в Доме актера, 2004 г. Фото из личного архива.

Евгений Семенович умел создать веселье без применения допингов. Питием он особо не увлекался, за исключением редких случаев, но каких! Они вошли в анналы, коллеги еще долго смаковали их. А вообще лишь изредка умудрялся втиснуть рюмку-другую в узкий просвет между двумя силами притяжения – театром и автотехникой. В то время не было сервисных служб и обхаживать автомобиль приходилось самому. Ему доставляло удовольствие не только сидеть за рулем, но и лежать под днищем своего «Москвича». После спектакля он до полуночи пропадал в гараже. Вымазанный машинным маслом, перебортовывал шины, заливал тосол, крутил гаечным ключом, приобщал к этому делу сына. Нимало не склонный к такого рода грязному труду, тот зарекся когда бы то ни было сесть за руль и зарок выполнил. Зато статус Евгения Семеновича возрастал: отремонтировав старую «Антилопу Гну», он поменял ее на подержанную «Волгу», а после на новые «Жигули», и семье всегда было на чем ездить на дачу.

Лемешонок Первый, выходец из простой рабочей семьи, был виртуозным водителем и за рулем смотрелся аристократом. А более всего аристократическому духу соответствовала коллекция редких вин от благодарных зрителей, привозимых ими из заморских стран. Покушения алчных гостей на богатство прекратились после того, как родители оставили Евгению Семеновичу в наследство самогонный аппарат. Не пропадать же добру, и появилось новое хобби – готовил разные сорта самогона, экспериментировал с ингредиентами и дозировкой. Друзья-актеры дали авторскому изобретению название: Лемовка, и предпочитали ее другим напиткам. Компания Лемешонка-младшего тоже пристрастилась к фамильному алкоголю, и сын, сильно погорячившись, вдруг решил, что, мол, взял от своих родителей весь негатив и приумножил его, градусы же необходимы, дабы компенсировать тяжкое наследство. Отцовская трепетная вера в профессию, считает он, ему не передалась.

Евгений Семенович всю жизнь гордился тем, что он артист. Его убежденность в благородстве своего призвания была непоколебима. Сын в своем знаменитом «Письме к актерам» писал: «Я всю сознательную жизнь провел под впечатлением творческой цельности старшего Лемешонка, его до сих пор молодого, никакими годами и обидами не сломленного стремления к высокой простоте».

А обид хватало. Слишком быстро пролетела молодость. Казалось бы, еще полон сил и энергии, в 1987 году присвоено звание народного, чему всем своим авторитетом способствует главреж «Красного факела» Михаил Резникович. Он очень заинтересован в корифее труппы, назначает на главные роли в «Виноватых» и «Зимнем хлебе», открыто восхищается профессором Гуриным в «Кафедре». Евгений Семенович называет его «мой режиссер», говорит, что благодаря Резниковичу открылось второе дыхание. Но как вдохновил ‒так и растоптал. Поссорились они во время репетиций «Дворянского гнезда». В какой-то момент организм корифея дает сбой, и Резникович резко меняет градус: в театре, оказывается, никто ничего никому не должен. Снимает его с роли, публично заявляет, что Лемешонок неубедителен и несостоятелен. Евгений Семенович сопротивляется, бунтует, требует заседания худсовета, показывает, как профессионально он владеет ролью, коллеги прячут глаза.

Монолог главного героя. Про предательство и протест

– Мне было любопытно репетировать в «Дворянском гнезде», это был новый для меня опыт, и тут случается неприятность: Евгения Семеновича снимают с роли. Для него, как и для меня, было невыносимым что-то доказывать, но он набрался мужества, чтобы выступить перед худсоветом, показывал какие-то куски… Он уже совсем плохо слышал, но не мог с этим смириться, не мог понять, что его время ушло. Может быть, я отчасти предал отца, продолжая репетировать как ни в чем ни бывало. Я был возмущен тем, как с ним поступили, но не до такой степени, до какой бы следовало. А что мне нужно было делать? В знак протеста уйти из театра? У Толстого: делай как должно, а там будь что будет, а я часто давал слабину и презираю себя за это.

Мы с отцом эту ситуацию не обсуждали. Если с матерью говорили черт знает о чем, то с отцом нет. По типу мышления я был ближе к матери; с отцом мы были в чем-то похожи, но, по сути, оставались очень разными людьми. Мы с ним находились в разных тональностях – интеллектуальных и профессиональных. И конечно, мы были людьми разных поколений: я любил всё новое, авангардное, неожиданный подход, режиссерские находки, он же ко всему новому относился очень осторожно.

Апрель 2016 г.

Вскоре директор театра Галина Булгакова дала указание больше не занимать Евгения Семеновича в спектаклях. Пусть доигрывает старые – и на заслуженный отдых. Надвинулись годы прозябанья, выхода из которого уже не было. Или был, но обманчивый, после чего становилось еще тяжелее. Народный артист РФ Анатолий Узденский поставил в театре «Старый дом» комедию «Лес» и пригласил 75-летнего Лемешонка на эпизодическую роль купца. Это был его последний выход на сцену. Евгений Семенович еще сражал царской осанкой, но поступь стала нетверда, и всё чаще стало раздражать, что окружающие, даже сын, «специально бубнят себе под нос, чтобы вывести его из себя».

Последней его ролью стал король Лир, изгнанный из собственных владений. Это был спектакль одного актера, и зрителей в нем было ровно столько же. Каждое утро Евгений Семенович, насупленный, косматый, с развевающимися полами халата, грозной поступью входил в комнату жены. Гремя всей мощью голосовых связок, которые, в отличие от слуха, нисколько не пострадали, произносил страстный, гневный, полный трагизма монолог о катастрофе мирового масштаба. Рефреном через его речи проходило: «Они меня вышвырнули!». Марина Ильинична, к тому времени уже парализованная, только вздыхала.

Когда ее не стало, закончился и спектакль. Евгений Семенович почти не разговаривал, только повторял, когда сын приходил его навещать: «Пора мне к мамочке. Зачем Господь держит меня здесь?». Господь держал его до 90 лет. Не может же Господь каждому актеру даровать смерть на сцене.

4.Золотое перо

Марина Ильинична Рубина росла в непростой еврейской семье. Москву, где она родилась, пришлось покинуть в детстве, спасаясь от сталинских репрессий, и в этом им крупно повезло. Если можно считать везением бегство от расстрела в нищету и неизвестность. У ее отца, генерала НКВД Ильи Зусьевича Рубина, был друг, который в нужный момент нашел в себе мужество тихо намекнуть: «Уезжай». Мать Вера Абрамовна была морально к этому готова. Семья собралась в одночасье, села в первый попавшийся поезд и рванула куда глаза глядят. Ближайшим городом к поселку, где они обитали в войну, был Свердловск. Там Марина Рубина выбрала Alma Mater – Уральский государственный университет имени Горького. С ее аттестатом можно было поступить на любой факультет, она с таким же успехом могла стать и биологом, и математиком, но тянуло на гуманитарную стезю. Подавая документы на журфак, она нисколько не колебалась.

В студенческие годы зародилась любовь к театру. Местом силы для нее стал Свердловский академический театр драмы. В голове не укладывалось, как в такой стылой жизни одержимые искусством люди находят в себе силы ставить спектакли. «Парень из нашего города», «Русские люди», «Жди меня» и особенно постановка Ефима Брилля «Дядя Ваня» формировали ее художественный вкус.

Театр давал впечатления, отвлекавшие от голода и холода, помогал поверить, что искусство сильнее промозглого быта. Спасал от невыносимого отчаяния, от дикой душевной боли, когда с фронта пришла похоронка: ее муж-летчик погиб в воздушном бою. Но она всё равно плакала по ночам.

В 1947 году Марина Рубина окончила факультет журналистики с красным дипломом. Приехав по распределению в Новосибирск, решила, что будет работать честно и по совести, во благо искусства, которое помогает принять действительность такой, какая она есть. И никто не собьет ее с этой траектории. И никогда она не посрамит память убитого мужа. Жанр театральной рецензии был для молодого журналиста наиболее близок к искусству. Она и сделала его искусством.

Сегодня преподаватели говорят студентам, что историю новосибирского театра нужно изучать по статьям Марины Рубиной. Ее «тексты можно назвать образцовыми с точки зрения следования канонам жанра, и одновременно – увлекательным чтением для всех, интересующихся театральным искусством», – сказано в аннотации сборника «Театральный роман», изданного в 2010 году посмертно под редакцией Ирины Яськевич – кандидата искусствоведения, проректора Новосибирского театрального института, супруги Владимира Лемешонка. «Мама была бы потрясена, если бы узнала, что из ее рецензий составлена книга. Она даже представить ничего подобного не могла», – заметил Лем.

Но не сразу Марине Рубиной удалось занять свою нишу. Прежде чем получить возможность делать то, что считает нужным, ей пришлось долго работать на имя и авторитет. Профессиональная оценка искусства с точки зрения именно искусства была практически невозможна в газете партийного диктата. Она писала проходные тексты и презирала себя за это, отчаивалась, приходила домой в слезах. Евгений Семенович в ответ возмущался, что ему не легче – какую пошлятину приходится играть. И вообще, негоже артисту сидеть на одном месте и ждать удачи, пора, подобно Несчастливцеву, осваивать маршрут из Вологды в Керчь, шутил он. В 1952 году супруги решились на перемену мест. Шесть лет колесили по стране: Иркутск-Ташкент-Чкаловск. Судьба занесла их в Ленинабад, где в театре музыкальной комедии Евгений Лемешонок успел исполнить роль Фомы в оперетте «Вольный ветер». В этом городе и застало их родительство.

Вова Лемешонок с мамой и папой, 1962 г. Фото из семейного архива.

После рождения единственного ребенка вернулись в Новосибирск. Евгений Семенович отправился в родной театр юного зрителя, Марина Ильинична – в родную газету «Советская Сибирь». Родители Лемешонка-старшего помогали поднимать малыша, но в их коммунальную комнатушку невозможно было втиснуться еще одной семье. В личном архиве сохранилась фотография: они втроем сняты на фоне дачи, где их временно приютил главный режиссер театра Облдрамы Анисим Рогачевский. Жили на съемных квартирах, обставляли их списанной со спектаклей бутафорской мебелью. Так в романе Людмилы Улицкой «Лестница Якова» колыбелью новорожденного Юрика, сына сценографа Норы, стала театральная кроватка из спектакля «Три сестры». Через много лет эта пьеса оставит значительный след в биографии артиста Владимира Лемешонка.

Иногда приходилось ночевать в редакции. Марина Ильинична, сидя под настольной лампой, исписывала кипы бумаги. Утром приходила машинистка, привычно разбирала дебри ее мелкого почерка с зачеркиваниями, вставками, пометками на полях. К полудню выдавала в набор готовую рецензию. В этом жанре, как и в очерках о ярких личностях, Марине Рубиной равных не было. Все это поняли и замолкли. В очередь на квартиру она «стояла» не так уж долго.

В 1964 году Марина Рубина получила от газеты «Советская Сибирь» двухкомнатные полногабаритные хоромы в сталинском доме на улице Свердлова. С тех пор у них стала собираться творческая интеллигенция, тяготеющая к культурным дискуссиям. Не пирогами привлекала Марина Ильинична в дом, она не любила готовить, ее фирменным блюдом было яйцо под майонезом. Гораздо важнее был дух свободы. Ирония Судьбы заключалась в том, что дом располагался напротив обкома партии (ныне картинная галерея), окна выходили аккурат на герб СССР – лепнину над парадным подъездом здания (сохранившуюся до сих пор). Но звукоизоляция была идеальная, а стукачей среди друзей не наблюдалось.

Творческие личности группировались вокруг нее, тянулись к ней, нуждались в ней, затевали обсуждения, доверяли замыслы, советовались о воплощениях, хотя заранее знали, что вежливых комплиментов не дождутся. Прошла половина века, а легендарный киновед Роза Литвиненко до сих пор вспоминает, кто помог ее становлению в профессии на заре знаменитой телепередачи «Кино и зритель».

Мысли вслух от Розы Литвиненко

– Я только начинала свою работу на ГТРК и жутко комплексовала, нервничала, сомневалась. Мнение маститой коллеги было очень важно. Марина Ильинична пригласила меня на чай, и мы долго общались у нее на кухне. Она говорила с таким почтением, с интересом и пониманием дела, что я поверить не могла – и не могла не поверить. Лил дождь, кипел чайник, за окном темнело, в своих рассуждениях об искусстве мы и не заметили, как детское время вышло. Часа в три ночи я спохватилась, ведь у меня маленькая Настя с бабушкой! Поэтому я не могла остаться до утра. В общем, я вскочила, напялила резиновые сапоги и умчалась. И была под таким впечатлением от встречи, что не заметила, как пронеслась в чужой обуви по лужам пять кварталов до дома. А утром раздался звонок: «Розочка, как вам удалось влезть в мои сапоги? Я надела ваши и утонула в них – они на три размера больше!»

Август 2016 г.

Марина Рубина. Фото из семейного архива.

Многие знаменитости знали крепкое рукопожатие Марины Рубиной. Андрей Вознесенский, в 1959 году приехав в Академгородок, лично вручил ей свою первую поэму «Мастера». Она, рискуя спокойствием, опубликовала опус, с которого началась слава молодого поэта. Для нее было важно оценить и поддержать талант, событие, явление. Отстаивала на редколлегии «Советской Сибири» напечатание, например, всего-навсего скромной заметки о выходе в Москве альбома опального н-ского художника Николая Грицюка. Другой художник, весьма почитаемый Василий Титков, наоборот, был на нее обозлен. Глава обкома Федор Горячев вызвал ее на ковер и устроил разнос: «На вас пожаловался мэтр живописи! Вы написали рецензию на его выставку с критическими замечаниями! Вы противопоставили его молодым художникам!». Автор вел себя вежливо, но независимо, на попятную не шел.

Эта независимость, рожденная убеждением жить по правде, не раз откликнулась ей большими неприятностями. Увольняли за своеволие, рассылали указания никуда не принимать. В конце 70-х удалось устроиться завлитом в оперный театр (НГАТОиБ), и в 1979 году (в соавторстве с коллегой Инной Вершининой) вышла книга «Новосибирский академический». Это было первое исследование крупнейшего музыкального театра Сибири. Но не всем сестрам досталось по серьгам, и добрые люди передали слова уважаемой балерины: «Если я увижу ее, то дам по морде». Но не увидела, так как их пути разошлись. В редакции замену ей так и не нашли, и позвали назад. К середине жизни Марина Ильинична нажила себе столько же врагов, сколько и друзей. В театрах на неё обижались за то, что мало хвалила, боялись, потому что неудачи подвергались пристальному разбору, но уважали и цитировали точное и емкое слово

Марина Рубина вовсе не была несгибаемым борцом за правое дело в советском смысле этого слова, диссидентом, идущим наперекор власти. В ее ранней юности случился роман с европейским дипломатом, который настойчиво звал замуж, но она и мысли не могла допустить, чтобы покинуть страну. Она была просто порядочным человеком, не способным врать и умеющим вести себя достойно. Производила впечатление сильной, решительной, волевой личности, и только близкие знали, насколько она ранима и беззащитна.

Она сомневалась и мучилась, обдумывала каждое свое слово, прежде чем высказаться о том, что старейший театр Сибири перестает быть «Сибирским МХАТом», теряет свой уровень. Что главреж «Красного факела» Константин Чернядев – человек творческий, но не лидер. Чернядев психанул, явился в обком и бросил заявление об уходе. Уговорили остаться, и в общей сложности он возглавлял «Красный факел» целое десятилетие, вплоть до 1971 года. В конце своей деятельности в Новосибирске Константин Савич сделал великое дело – стал главным Педагогом ее сына…

Педагогом, который развивал потребность в самостоятельном мышлении. А заложила эту черту в будущем артисте, передала ему по наследству мама.