Текст книги "Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами"

9. Человек места

О приверженности к месту он будет размышлять многие годы. Почему так вышло, его ли это собственный выбор или Судьба так распорядилась? Впрочем, Новосибирск не выбирают. Он сам выбирает. Выбирает, кого оставить, а кого выдавить за ненадобностью, как пасту из тюбика, вне зависимости от таланта и прописки. Странный город: огромный, неуправляемый, коварный. Насколько театральный, настолько криминальный. Непробиваемый в своей закостенелости и устремленный в будущее.

Новосибирск пестрит лозунгами вроде «Хорош и летом и зимой Новосибирск родной!», претендует на статус третьей столицы России и считает себя столицей Сибири. Но, особенно по впечатлению приезжих, безлик и сер, летом – духота и пыль, зимой – заваленные снегом дороги, весной – стихийное бедствие, вселенская помойка. Раскинувшийся по обеим берегам Оби, заняв собою недавние степи и луга, Новосибирск все больше деформируется от точечной застройки, где в уродливом нагромождении перемешались сталинские дома и небоскребы, убогие хрущевки и витиеватый новодел. Торговые центры растут, как грибы, втискиваясь в щелочку между метро и театром, а театры превращаются в долгострой. Осыпающиеся халупы на крохотных пятачках земли зажаты громадами новостроек с забетонированными дворами, вплотную заставленными авто. Так и личность, требующая простора, задыхается в тисках социума с его условиями и стандартами.

Возможности и границы Новосибирска уже, чем пределы творческих амбиций. Актеры стремятся в Москву – вне зависимости от того, достигли они своего потолка здесь или только начинают путь. Нужду, бездомность, неизвестность, душевную ломку на чужбине нужно перетерпеть, и случится, как ты захочешь. Плеяда краснофакельцев разных поколений и разных возможностей оставила Новосибирск ради карьеры в Москве: Анатолий Солоницын, Евгений Матвеев, Андрей Болтнев, Вячеслав Росс, Лидия Байрашевская, Виталий Коваленко, Максим Битюков, Алексей Маклаков, Сергей Щипицын, Антон Коломеец, Сергей Пиоро, Елена Головизина, Евгения Туркова etc. Каждый с той или иной степенью сопротивления утвердился на новом месте, будь то большая сцена или сериальный конвейер. У кого-то жизнь удалась: снимаются во всём подряд, теряют штучность, идут в расход, впрягаются в ремесло, увеличивают стоимость съемочного дня, мало спят, имеют виллу в Испании… Диву даешься, как главные титаны н-ской сцены до сих пор еще здесь.

Краснофакелец Владлен Бирюков был первым маститым партнером первокурсника Лемешонка. Вот повезло же мне, думал Лем тогда, и как бы не опозориться. Хотя выход-то был всего на минуту. В спектакле «Венецианские близнецы» студент-первокурсник так переволновался, что себя не помнил, не то что реплику, был ослеплен светом рампы и потерял ориентацию в пространстве. Владлен Егорович подавал какие-то знаки, а потом подбадривал за кулисами. Он был самым знаменитым новосибирским актером 80-х – начала нулевых. Таким его сделало кино, в его фильмографии 14 картин, а самым главным в его биографии стал многосерийный фильм «Вечный зов», где он сыграл Алейникова.

Благодаря звездной роли на Владлена Егорыча глазели на улицах, норовили бесплатно отпустить продукты на рынке, на его спектакли ломилась разномастная публика, можно было уже не напрягаться, спокойно почивать на лаврах. Что он, в общем-то, и делал. Личность яркая, независимая, своевольная, он мог позволить себе то, о чем рядовые коллеги и помыслить не смели: отказаться от роли, озвучить свои претензии, потребовать повышения зарплаты, поскандалить с режиссером, поставить на место директора. Он ничего не боялся, ни от кого не зависел, никому не подчинялся. С трудом вспоминаются его работы на сцене, за исключением трех-четырех самых значительных. А кино – кино да. Вся страна знает его благодаря кино.

Журналисты спрашивали Бирюкова, был ли соблазн остаться в Москве. Он стабильно отвечал, что у него деревенские корни, его родное село Никоново, он сибиряк по натуре, его не прельщают всякие там столицы. А может, чувствовал, да сам себе не желал признаться, что Москва потребовала бы от него иных усилий, что там бы пришлось ежедневно самоутверждаться, каждый раз доказывать свою цену. Он, обвешанный премиями, орденами и медалями, там был бы один из тысячи, а здесь – единственный, первый среди первых. Медные трубы – опасная вещь…

Анатолий Узденский тоже не собирался никуда уезжать, но пришлось. Уроженец Павлодара, он обрел вторую родину в Новосибирске, где окончил театральное училище. Всю жизнь, точнее, 22 года, прослужил в театре «Старый дом», получил квартиру неподалеку от работы, а также звания заслуженного и народного артиста России. Завоевал признание и славу: публика ходила на Узденского, а поставленный им «Семейный портрет с посторонним» собирал аншлаги целое десятилетие. От поклонниц отбоя не было, он их ценил, но умел держать дистанцию, сохраняя иллюзию доверительных отношений.

На поприще режиссуры ступил уверенно, делал простые и внятные спектакли. Московский театральный критик Владимир Оренов увлекся этим же занятием. Свой первый спектакль он тоже поставил в этом театре. И началась взаимная любовь Оренова и «Старого дома», вплоть до приглашения возглавить труппу. Народный артист и художественный руководитель были невысокого мнения о спектаклях друг друга. Двум лидерам на одной площадке было тесно. И тогда кумир всея поколений не побоялся в 50 лет круто изменить жизнь. Он умел принимать решения. Накрыл поляну, душевно распрощался с коллегами: «Отдохнете тут без меня». Лем пожал ему руку: «Не сомневаюсь, у тебя получится».

Уехал в Питер. В Питере не получилось. Уехал в Москву. В Москве получилось. Но каждый раз, приезжая в Новосибирск, говорит, что хочет вернуться, потому что только здесь его дом.

У каждого свои мотивы и свой масштаб. В 1975-м, получив диплом, Лем слегка огорчился, что надежда на Москву мелькнула и тут же пропала, и он сам тому виной. Тот эпизод затерялся в глубокой юности. Новосибирск навсегда пригвоздил его к этой земле, и каким бы жестким и бездушным ни казался этот город, он у него будет один.

Все свои силы, кои отпущены природой, Владимир Лемешонок отдаст провинциальной сцене. Он будет ценить сложные роли выше успешных и затыкать уши при звуке медных труб. Никакие призы и звания не поколеблют его беспощадной самооценки, и трескучее слово «успех» будет казаться хотя и приятным, но пустым. Штучное качество. Практически невозможное.

В репетиционном зале театра «Красный факел», 2017 г. Фото автора.

10. Школа молодого бойца

После окончания НТУ Ольга Розенгольц выбрала в мужья завмуза «Красного факела» Лёву Богуславского и отправилась с ним на ПМЖ в Израиль. Людмила Лосякова распределилась в Абаканскую драму, где работает до сих пор. Анатолия Узденского отхватил Томский драматический театр, откуда он вскоре перебрался в новосибирский «Старый дом». Михаила Аблеева отправили в «Старый дом», а после армии взяли на работу в «Красный факел». Лем на целых восемь месяцев обосновался в новосибирском ТЮЗе.

Это был период расцвета Новосибирского театра юного зрителя. Главрежем в те годы был Лев Белов, который искренне любил искусство, театр, актеров, зрителей. В этих стенах жилось весело и легко. ТЮЗ, прежде чем стать «Глобусом», до своего переезда в огромное, специально для него построенное здание в виде парусника, располагался в самом центре города, в уютном и компактном Доме Ленина. Все были друг у друга на виду, и здесь было легче дружить, чем враждовать.

Давний инцидент с подметными письмами не вспоминали – ни тот, кто из него самоустранился, ни тот, кто его затеял. Они быстро стали добрыми приятелями и многократно чокались за искусство. Цвет труппы сбрасываться по рублю начинал с утра. Брали в основном портвейн плюс пиво, за алкоголь не считавшееся, ограниченность выбора и денег обостряла кураж. Набивались в гримерку человек по двадцать, развешивали топоры, к вечернему спектаклю успевали протрезветь, но не всегда. Зарок не пить перед выходом на сцену был впереди.

Лем был занят в двух спектаклях для школьников, и вот режиссер Виктор Орлов предложил ему главную роль в музыкальной сказке «Емелино счастье». Володь, сказал он, ты так здорово пел в «Живом портрете», давай-ка ты у нас исполнишь главную партию. Лем аж поперхнулся. Смеетесь, что ли: нет ни слуха, ни голоса. И главная роль досталась Игорю Белозёрову. У него есть слух и голос, и он этого не скрывает. А Лем играл его брата-дуралея. Слов не так много, зато было где подурачиться.

Едва Лем начал входить во вкус, только-только привык ходить каждый день на работу, как лафа закончилась. Пришла пора отдавать долг Родине. Повестка свалилась как снег на голову, и прямиком из сказки новобранца призвали в совершенно другой жанр. Он сгодился как чтец в литературно-драматических композициях ансамбля песни и пляски Сибирского краснознаменного округа.

Трудно жить в этой стране, если не умеешь приспосабливаться. По натуре своей не боец и не борец, он не планировал месить сапогами грязь. Но и откосить от армии было не в его характере. Надо так надо. Жаль, нет боксерской подготовки. Да и не могло быть: в своей жизни он ни разу никого не ударил, потому что тогда это был бы уже не он. Мать, провожая на вокзал, давала патриотические напутствия, он острил да посмеивался.

Сначала было самое пекло – учебка, затем пехота. Автоматический прием в комсомол, мол, перемол, валидол. Омерзительный период прозябания и выживания. Школа жизни, ну. Унизительная, постыдная, делающая из солдата ничтожество. Заставляющая раз за разом выполнять бессмысленные действия, назначение которых – вытравливать в человеке человеческое, увеличивать степень абсурда в природе. Самый лживый лозунг из всех советских: «Армия ‒школа мужества». У офицеров своя речевка: «Есть такая профессия – Родину защищать». Родину защищали непонятно от кого, а себя защитить от дедовщины не могли. После учебки его назначили командиром отделения, но командир из него никакой. Невозможно переступить через убеждение, что никем нельзя командовать, и никогда он этому не научится. Так же, как не научится угождать и подстраиваться. За это его били втроем, пинали по ребрам. Стоя на посту, он вставлял дуло Калашникова себе в горло, держал палец на спусковом крючке. Еще миг – и всё кончится.

Он не жаловался, писал домой нейтральные письма. Но родственники времени зря не теряли – хлопотали о спасении артиста. Кажется, единственный раз применили свои связи, авторитет, положение. И пехотинца перевели в Новосибирск, в военный городок на Воинской, в песенно-плясовой ансамбль. Там случилось чудо, которого не бывает.

У Аблеева закончились отсрочки, его больше не могли отмазывать от армии, но тоже выхлопотали синекуру. Два друга стали, так сказать, однополчанами. Встретившись в казарме («это был апофеоз», – определил Аблеев), проговорили всю ночь – о бабах, о маразмах-казармах, о планах, и снова о бабах. Разработали план увольнений и самоволок, чтобы бегать домой на обед (в прямом смысле – бегом, чтобы успеть вернуться к определенному часу), клеить девушек, а также посещать гостиницу «Обь» для выпивок с Уздой, который специально приезжал из Томска. Помнится, накатили у него в номере портвейна и сразу отрубились с устатку, даже поговорить толком не успели, очнулись – и бегом в казарму. Наутро на пост, но Лем уже научился спать стоя на посту. Удостоился и гаупвахты, чтобы жизнь медом не казалась. А вообще хорошо устроились: Аблей – секретарь комсомольской организации, Лем – его заместитель. В реальной жизни данные должности могли только присниться в страшном сне, но для армии самый подходящий формат выживания.

Армейский коллектив объездил с концертами полстраны. На сцене Лем с Аблеем выступали дуэтом: чтецы. Все честь по чести: трехэтажный хор, духовой оркестр, а они поочередно декламируют наипрекраснейшие вирши казенного патриота Ивана Краснова: «Партия – великий архитектор всех свершений наших и побед. Партия – немеркнущий прожектор…».

Серьезно читали, без дураков, даже где-то с пафосом, это вам не занятия по сценической речи. Иронию прятали глубоко внутрь, а в казарме ржали или матерились. Через много лет этот стих украсил спектакль «Довлатов. Анекдоты» – ту его часть, где заглавный герой вспоминает зону, родственную армии структуру.

11. Старт в профессию

После армии Евгений Семенович снова привел сына на работу – на этот раз затем, чтобы тот остался здесь навсегда. Навстречу вышел главреж «Красного факела» Семен Иоаниди и широким жестом пригласил за собой, где всё было и знакомо, и неожиданно, будто жизнь начиналась заново. Он сразу бросил новобранца в гущу самых важных событий, то есть в репетиционный процесс спектакля тоже с новым, каким-то тревожным названием – «Гнездо глухаря».

Это было настоящее, ради этого стоило потрошить душу и бросать на сцену всего себя, которого за пределами театра уже и не оставалось. Было море куража, океан сил! Было замысла в избытке! И из собственной судьбы он выдергивал по нитке…

Монолог главного героя. Про мудреца и несмышленыша

– Семен Иоаниди не был режиссером-авангардистом, но обладал сильным характером. Решительный, пробивной, влиятельный, он чувствовал дух времени, часто ездил в Москву, черпал новые тенденции, вращался в театральных кругах столицы. Сумел выхватить пьесу буквально из-под пера драматурга, Виктор Розов еще и опубликовать ее не успел. «Красный факел» стал вторым театром страны, поставившим «Гнездо глухаря». В театре Сатиры премьера состоялась раньше, чем у нас, всего на две недели.

Я благодарен режиссеру за то, что идеально подобрал команду, а мне, несмышленышу, дал главную роль. Вел я себя безобразно, беспрестанно дерзил, Семен Семенович темнел лицом, но сносил мое хамство. Он был мудр и уважал в актере умение самостоятельно мыслить, отстаивать свою точку зрения, чем, как оказалось впоследствии, обладает мало кто из постановщиков, в этом мне все время приходилось убеждаться на своей шкуре. Мой первый режиссер помог мне встать на ноги в профессии.

Май 2010 г.

Семен Иоаниди был горд тем, что открыл публике нового кумира. «Я сразу понял, что ты далеко пойдешь», – сдержанно похвалил Игорь Белозёров. В театре заговорили о том, что природа вовсе не отдыхает на детях талантливых родителей, и Евгений Семенович еле сдерживал довольную улыбку.

Оба Лемешонка играли в «Гнезде глухаря» тех, кем были на самом деле, – беспрестанно конфликтующих отца и сына, каждый из которых по-своему пытался разобраться с жизнью. Правда, до открытой вражды в жизни не доходило, здесь же они были непримиримы. Характеры были заострены до предела и выводили на уровень социального обобщения. То, что происходило со страной, сконцентрировалось в истории одной семьи, – внешне благополучной, а на самом деле состоящей из чужих и чуждых друг другу людей.

Судаков-старший жил по законам карьерной выгоды и принуждал своих близких ему соответствовать. Глухарь и знать не хотел, как от его двуличия страдают жена и дети. Свитое им советское гнездо внешне было благополучно, а внутри пропитано ложью. Судаков-младший рано почувствовал, что неблагополучно в этом доме, и в силу своих юношеских возможностей протестовал против его устоев. Недаром его звали Пров.

Смелость и решительность, качества, о которых Лем мечтал, но не признавал за собой, он взрастил в своем герое. Битком набитый противоречиями, он снабдил ими и Прова. Этот парень выделялся из компании сверстников взрослым оценивающим взглядом и подростковой угловатостью, злобной вспыльчивостью и беспомощной колючестью перед отцом. В этих противоречиях Владимир Лемешонок прорисовывал упорство героя в его борьбе против «оскотинивания», за жизнь по совести. Навязываемые ему идеологические штампы, как помесь показухи с абракадаброй, вызывали у него отторжение. Понимание Прова о нравственности произрастало не из воспитания, которое шло совсем в другом русле, а из подсознания, из интуитивных представлений о мире. Конфликтное состоянии души, усиленное юношеским максимализмом, приводило в итоге к спорным, но честным решениям. Если считать семью ячейкой общества, то спектакль вселял в зрителя уверенность, что общество небезнадежно, раз в нем формируется личность с твердым нравственным стержнем.

Спектакль «Гнездо глухаря» стал стартом актерской карьеры Владимира Лемешонка. Роль Прова можно зачислить в десяток лучших, точнее, самых значимых и знаковых его работ. После армии, как и полагается, пошел новый отсчет жизни, а начало отсчету дала первая серьезная актерская удача. Наверное, это и повлияло на его восприятие «Красного факела» как родного дома и единственного театра в Судьбе. Потом, и даже очень скоро, случатся проходные роли, непримиримые конфликты, горькое отчаяние, но всё решил первый аккорд.

«Гнездо глухаря» разбудило публику, как «Колокол» Герцена. Это был самый аншлаговый спектакль в репертуаре театрального Новосибирска конца 70-х—начала 80-х. За билетами в кассу «Красного факела» выстраивались очереди, и в них говорили о том, что надо успеть увидеть правду жизни, а то снимут с репертуара. И так целое десятилетие. Совдепия пала, а «Гнездо глухаря» продолжало волновать и будоражить. Лем посмеивался, что ему уже 30 лет, а он всё еще играет пятнадцатилетнего пацана. Да и не одного. На волне успеха очередной режиссер Юрий Спицын поставил «Кабанчика», но, считает Лем, это был перепев старой темы для всех участников процесса, включая драматурга. А играл так пронзительно, с такой внутренней мощью бросал с авансцены в зал свой ключевой монолог, что становилось реально страшно, как бы и у персонажа, и у артиста не лопнуло сердце.

Из архива. Про охоту и засаду

Август 1987 года был ознаменован гастролями в Томске. Среди вороха газетных публикаций, напичканных махровыми советскими штампами, выделялась рецензия профессора Валентины Головчинер о «Кабанчике»: «Артист В. Лемешонок вместе с режиссером Ю. Спицыным сумели сделать Алёшу центральной фигурой спектакля, точно представили только еще намечающийся момент перехода героя от одного состояния к другому: от эмоционального шока к размышлению и попыткам анализа, непрочность второго, постоянное возвращение под воздействием разных встреч в состояние, близкое к аффекту. Это определяет и течение (невероятно большого в драме и в силу этого трудного) монолога во втором акте. Алёша-Лемешонок начинает его внешне спокойно, даже иронично, но клокочущая внутри стихия прорывается в крик…».

А критик Рита Раскина в газете «Советская Сибирь» посвящает ему почти всю огромную рецензию на спектакль «Кабанчик»: «Ершистый, дерзкий, настороженный, как в засаде, подобравшийся, как для прыжка, – таков Алексей В. Лемешонка. Дерзость его – это мгновенная реакция, как вспышка красной лампочки индикатора, как резкий звук сторожевого сигнала. Алексей улавливает фальшь в любых ее обличьях, чувствует косность и рутину под вывеской высокого авторитета и различает двойную бухгалтерию нравственных критериев… Но рядом с Ольгой Алексей иной – почти мальчишка с чуть покровительственной добротой, со всплесками мальчишеской бравады. Мгновенно налаживается контакт двух сверстников, и реплики пасуются легко и точно, как мяч в руках умелых игроков…

С той же жесткостью нравственных мерок, с какой он судит других, Алексей подвергает суду и себя. Это акцентирует В. Лемешонок в страстной исповеди Алёши. Возвышенная скалистая площадка становится для Алексея площадью покаяния, залом суда, где он – и обвиняемый, и обвинитель. Здесь он вновь проходит все девять кругов нравственных мук, терзаний, которые подтачивают и физические его силы. Артист ведет монолог в стремительном и напряженном темпе. Слова рвутся наружу и не приносят облегчения… Монолог Алексея откровенно публицистичен. Это авторское кредо, авторское исследование того явления, которое получило название социальной коррозии. Зоркий взгляд Алексея видит ее признаки не только в обычном корыстолюбии, он различает многие её оттенки. И существование в обстановке полуправды, в тесном круге устроителей комфортабельной жизни, где вывернуты наизнанку понятия справедливости и чести, для него невыносимо… Алексей вспоминает охоту на кабанов. Это был комфортабельно обставленный расстрел диких животных, которые пришли к кормушке. И двадцатилетний мальчик (ему помогла рука взрослого) тоже пристрелил свою жертву. Алексей вспоминает сейчас эту смерть как свою вину и беду, и как вину и беду всего человечества перед миром природы, всем живущим на земле. Здесь философия драмы смыкается с современной литературой – с «Плахой» Ч. Айтматова, с произведениями В. Распутина…».

В компанию к «типичным розовским мальчикам» попал индивид иного склада. Он явился из загадочной пьесы Карло Гоцци «Ворон». Принца Дженнаро играл совершенно другой артист, не иначе как двойник Лемешонка. Тихий, мягкий, осторожный, интеллигентный вьюноша никакого подвига не жаждал, к героическим действиям склонен не был. Но фатум кидает тебя в пекло помимо твоей воли. Какое решение принять, если на карту поставлены и твоя жизнь, и счастье брата? Углубляясь в психологию персонажа, Лем искал в нем внутренние сомнения, предшествующие решительным действиям; его интересовало, как именно человек выходит на поступок. Они с режиссером Дмитрием Масленниковым придумали, что все действия Дженнаро продиктованы страхом. И тем душа его казалась чище, чем отчаяннее, шаг за шагом, юный принц этот страх преодолевал. На то она и сказка, на то и комедия дель арте, чтобы добро оказалось сильнее страха.

Работу именно в этом спектакле оценил отец. Если в «Гнезде глухаря» они играли вместе, то теперь он смог посмотреть на сына со стороны, как зритель, и сделать лестные для них обоих выводы. На премьере поклонницы дарили принцу Дженнаро цветы, а Евгений Семенович вручил ему блокнот. Да не простой блокнот, а сувенир в дорогой пластиковой обложке, где с помощью шила собственноручно выгравировал дарственную надпись «Поздравляю с рождением артиста Лемешонка». Это было самое ценное признание. Казалось, счастье было так возможно, так близко, но куда уж там. Судьба постаралась уравновесить его суровым психологическим испытанием.