Текст книги "Рассвет 2.0"

Все мои изыскания полетели в тартарары на сегодня. Конечно, я встретился с Кэдзуко, дальневосточным японцем, невысоким, немолодым и вежливым; конечно, он дал мне универсальный пропуск для городских архивов и порекомендовал литературу для введения. «Вы же не можете работать в архивах без элементарной подготовки». Но ни в какой архив я уже не пошел, а отправился домой, потому что сосредоточиться все равно было невозможно.

Дома я пообедал под бормотание портала аналитиков, потом разыскал в субмире подходящую онлайн-академию и записался на первый курс для историков-архивистов. Темп учебы, разумеется, можно выбирать самостоятельно, и я бегло просмотрел первый урок источниковедения. Закрыл окно, и комп – мой новый «домашний дух» носил странное имя Евлампий – вежливо поинтересовался:

– Внести твое занятие на личный счет Службы?

Я пару секунд соображал, почему так, а потом понял: кажется, система решила, что я просто меняю профессию, ну а студенчество, конечно, засчитывается в счет Службы. Хотя там коэффициент 0,4, то есть заниматься нужно гораздо больше, чем 15 часов в неделю – или добирать часы, трудясь где-то на практике.

– Нет, это просто моя работа. Не надо вносить.

Собственно, почему не надо, подумал я, не помешает же. Но это не вполне честно, на самом деле я не собираюсь служить историком. Черт, до вечера еще часа три, чем бы заняться… кино, что ли, посмотреть. Возбуждение от всего происшедшего было слишком велико, и логично в такой ситуации сбросить пар – заняться спортом. Тем более что мне это показано, а я пока даже не спланировал занятия, не записался в реа-центр. Я принялся переодеваться – схожу в домашний бассейн, бегать мне пока нельзя, а плавать – самое милое дело. Внезапно вмешался голос Евлампия.

– Внешний вызов. Анонимный. Принять?

– Принимай! – я быстро натянул турнирку. А что, кто скажет, что у меня неприличный вид – спортивные плавки и турнирка…

В полушарии стенного монитора возникла мешковатая фигура. Я вытаращился и через несколько секунд узнал лицо однокашника.

Нет, точно, сегодня меня уже ничто не может удивить.

– Привет, Витька!

– Здорово, Чон! Ну как ты? Я слышал, на Церере травму получил…

– Да, было дело, но сейчас я уже как огурчик. Вот домой приехал, в Кузин.

– К матери?

– Типа того.

– А-а… ну рад за тебя. И живешь с ней?

Чего это он меня расспрашивает?

– Нет, почему, отдельную снял. А ты-то как, Витек? Про тебя вообще ничего не слышал…

– Да так, кантуюсь. То там, то сям. Слушай, у меня к тебе дело есть. Я сейчас далеко, но хочу в Кузин прокатиться, пожить там немного. Можно, я у тебя поживу?

– У меня… ну почему же нет. В чем вопрос? Тебе снять что-то?

– Да нет, не надо снимать. Я просто поживу несколько дней у тебя. В твоей квартире, если не возражаешь.

Просьба была немного странная. Если ты ненадолго, то есть же прекрасные гостиницы, хотелось мне сказать. Но получилось бы, что я не хочу с ним встречаться, отказываю в элементарной просьбе… мы так привыкли к этому комфорту – есть гостиницы, есть службы – что совсем перестали нуждаться в друзьях.

– Я тебя не стесню.

– Конечно, приезжай! – ответил я. Любой иной ответ казался сейчас невозможным. Я же хочу встретиться с Витькой Ершом! Не то, что мы в школе были друзьями, скорее, наоборот. Пару раз он устраивал мне милые шуточки, а точнее, подлянки… И попытки по-человечески общаться отвергал, задирая нос. Но какая теперь разница, мы из одной ШК, из одного отряда, а значит, почти братья. Родственники. А я даже представления не имею о том, чем жил все эти годы Ерш. Он один из немногих наших отрядников, кто просто исчез куда-то – и ничего мы о нем не знаем.

Впрочем… это как раз не проблема. Я прямо в плавках сел в рабочее кресло и через пятнадцать минут выяснил все – и про Костю, и про Марселу, и про Ерша.

С Костей все оказалось предсказуемо. Он пер вперед, как танк. Получил мастера по специальности инженер-эколог, работал в Хабаровском крае, затем в Китае прошел курс восстановления почв, защитился по этой специальности – доктор наук, участвовал в восстановлении полей под Шанхаем. В то время и Марсела работала там же, ведь там и расположен знаменитый ЦСИ Тея. Потом поехал в Танзанию, там тоже работал по почве (странно, я думал, Африку вообще не бомбили ядерными). Между делом даже получил бронзу на первенстве Китая по многоборью – высокий уровень! А я ни разу его не поздравил… жевал сопли из-за Марселы, хотя она выбрала его совершенно заслуженно. Я вел себя как мерзкая инда.

А вот данные о Марси были не такими утешительными. Она тоже серьезно занималась спортом в школе, но потом, похоже, бросила – никаких данных о соревнованиях в ее персонале не было, не было фоток и видео, ничего. Только детские записи, я с щемящим сердцем пересмотрел их еще раз – тоненькая девочка в красном на белых коньках, крутит немыслимые фигуры, танцует огненную самбу на серебряном льду. В фигуристок влюбляются все. У Марси, кроме нас с Костей, поклонников был вагон и маленькая тележка, то, что она все же на какие-то пару лет выбрала меня – просто удивительно. Я, наверное, самый незначительный из ее воздыхателей. И что теперь – она совсем не встает на коньки? Вообще никаким спортом не занимается для здоровья?

Еще страннее все обстояло с профессией. И у Марси все было предсказуемо вначале: она закончила институт кибернетики (еще в то время мы с ней расстались), год поработала на орбите (коэффициент учета Cлужбы двойной), попала по конкурсу в ЦСИ к Тею, участвовала в разработке какой-то «третичной сети» (надо будет разобраться, я совершенно ни бум-бум в искинах). В общем, кажется, все у нее шло хорошо. И вдруг она все бросает. Едет с Костей в Африку. Там работает опять в институте искина, но об этой работе уже никаких данных нет. Потом служит почему-то в киберцентре. То ли с искинами не сошлось, то ли что-то не так с коллективом. Киберцентр – это просто больница для киберов, там их чинят, настраивают, еще разрабатывают новые модели, но Марси трудилась в отделе техобслуживания. Далее почему-то вообще не служила, и данных о каких-то ее занятиях нет. Ни о службе, ни о работе. Ну да, за год работы на орбите она накопила 2—3 года свободных часов, да и у Тея вряд ли ограничивалась стандартными 15-ю часами в неделю. Но ведь что-то же она должна была делать… хоть кулинарией или аквариумом бы увлеклась. Абсолютно чистый персонал, как будто человек проспал эти годы.

Если бы речь шла о ком-то другом, я бы не удивился, вполне нормальная биография. Мало ли чем она занималась, не отражая это в персонале.

Но только не Марси… Марси ведь не просто активный, трудолюбивый человек, она, если честно, очень чем-то напоминает мою мать. Она – человек Службы. Увлеченная, целеустремленная. Да еще и способности блестящие. А тут… Неужели я настолько плохо ее понимал?

Детей они с Костей тоже так пока и не завели.

Но больше всего меня поразил Витька Ерш.

Счетчик Службы из его персонала был убран. Ну бывает.

Было сообщение о том, что Ершов Виктор Павлович закончил два с половиной курса Московской гуманитарной академии по специальности «искусствоведение». Продолжать образование он, видимо, не стал.

Далее было сообщение об участии Ершова в арт-группе «Бомба», фотки с какими-то экзотически разодетыми парнями и девицами. И все, никаких биеннале, выставок, фестивалей (впрочем, чем занималась эта группа? Не знаю). И брак Виктора Ершова с некоей Камилой Сысоевой («Стрекоза»), также участницей этой группы. Упс! Двое детей – сейчас им должно быть восемь и шесть лет. Были указаны также имена детей, вогнавшие меня в полный ступор. Старшего мальчика звали Гильгамеш Ершов-Сысоев, девочку – Богородица Ершова-Сысоева.

Талантливый папаша, ничего не скажешь.

Я поискал арт-группу «Бомба». А вот группа оказалась довольно известной. Занималась она перформансами. Разумеется, не в порядке Службы, но почему нет, если людям интересно. Правда, известность группы была скорее скандальной. Некоторые перформансы мне даже понравились: например, ребята переоделись в ангелов с нимбами и спускались с парашютами на площадь в Мекке. Устроили неожиданный фейерверк во время Дня Евразии.

Но другие их действия скорее напоминали хулиганство: например, они выложили на Дворцовой площади в Ленинграде гигантский квадрат из живой трепещущей рыбы (бр-р); а уж массовая оргия голышом – двадцать пар одновременно – перед восстановленным Нотр-Дам-де-Пари – вообще вызвала срочное заседание Парижского Совета, который постановил запретить арт-группе, вместе и по отдельности, въезд на территорию города. По этому поводу проводили даже референдум, были большие дискуссии (я почему-то ничего об этом не слышал), но большинство парижан сочли отвратительным такую демонстрацию, опошление интимности и сексуальности, да еще на глазах в том числе и детей – что уже граничило с педофилией, так что были требования вообще направить артистов на принудительное лечение.

В меньшем объеме и уже тщательно избегая присутствия детей, арт-группа повторяла подобные выходки и в других местах – музеях, исторических местах, учреждениях. Судя по всему, это должно было символизировать свободу сексуальности – как будто в наше время кто-то ее ограничивает. Кроме того, «Бомба» регулярно обливала краской памятники различным героям революции и Освобождения, в этом отношении Витька просто вернулся к своим детским развлечениям.

Если это можно назвать работой, то все эти годы Ерш, конечно же, работал. Но вот о его Службе никаких данных не было. Впрочем, нетрудно же где-то числиться, быть вечным студентом, найти синекуру – так делают некоторые. Видимо, так сделал и он.

Чтобы как-то уложить весь этот вал информации в голове и проветриться перед встречей с Костей и Марселой, я отправился все же в бассейн в цоколе жилого комплекса, проплыл около километра и долго, старательно занимался на реа-тренажере.

Эндорфины, как положено, выплеснулись в кровь, и на встречу я отправился радостный, тщательно вымытый, спокойный и счастливый.

Костя поселился у озера Анжелы – уже не в Кузине, а дальше по Дуге, но до места его работы, собственно, здесь было лишь десять минут по магнитке. Новые микрорайоны встали над чистой прозрачной водой – всегда это озеро было мутным от ила, но теперь его очистили. Я шел от магнитки, наслаждаясь поздней весной, люблю это время, когда листва недавно распустилась и выглядит свежей, новенькой, а в ветвях оглушительно щебечут птицы. Народу было немного – пробежала стайка ребятишек, прошла девушка, за которой деловито трусили два огромных дога.

Местность у озера относительно плоская, разве что холмы видны на другом берегу. Урал – край не только гор, но и умопомрачительных озер, когда-то почти диких, а теперь они используются народом на полную катушку – даже сейчас, в вечерний час и при прохладе, от воды доносились радостные крики, и виднелись головы купальщиков. Комплекс, где жил Костя, состоял из разноцветных кубов с длинными узкими окнами, разбросанными, казалось, беспорядочно. Я поднялся в цоколь оранжевого куба, проехал немного на лифте – в лестницах и коридорах еще запутаюсь, отдал сигнал комму, чтобы тот связался с домашним компом Кости…

Дверь оказалась открыта, и на пороге стояла Марсела.

В отличие от Кости, она изменилась. Я узнал ее сразу, но она стала заметно старше. Перестала быть девчонкой, какой я запомнил ее. Может быть, виной тому длинные волосы, раньше она коротко стриглась. Теперь темные волосы были небрежно разбросаны по плечам. Лицо словно огрубело, выделились скулы; казалось даже, что глаза стали меньше и потухли – горящие угольки истлели и превратились в черные провалы под дугами бровей.

Наверное, освещение такое. Марсела радостно улыбнулась, и на миг ее лицо стало почти прежним. Надо было нам обняться, мы же тоже почти брат и сестра, но первый миг был пройден, наступила неловкость. Марсела протянула мне руку, уже не такую тоненькую, я пожал ее.

Костя выскочил навстречу и для приветствия двинул кулаком мне в грудь.

– Ну давай, давай! Заходи!

В комнате был накрыт журнальный столик. Мебель, как я успел заметить, эклектичная – по большей части стандартная, но тут же стоял выпендрежный комод темного дерева, винтажный древний диван в цветочек, макраме на стене. В целом неуютное ощущение проходного двора.

Зато на столике – тарелки под крахмальными салфетками, салатики, фрукты и бутылка «Сангрии» с тремя разноцветными бокалами. Марси уселась на старинный диван, и на колени ей вспрыгнул белый ангорский котик с голубыми глазами.

– Это наш Пепе, – представила она. Я протянул коту палец, тот недоверчиво принюхался. Потом решил, что я свой человек и начал приласкиваться к руке.

– За встречу! – Костя разлил испанское вино по бокалам. Я усердно гладил кота.

– Рад вас видеть ребята. Жаль, что мы так много лет не встречались… это безобразие, я считаю.

– Конечно, безобразие! – подтвердил Костя. – Ну и как ты нас находишь? Изменились?

– Ты вообще никак, – усмехнулся я, – как был хвастун, так и остался.

– А я? – тихо спросила Марсела. Я взглянул на нее, и у меня вдруг защемило сердце. Отчего? Она же счастлива. У нее все хорошо. Ответить что-то дежурно-стандартное – у нас никогда не было таких отношений. Мы даже ближе, чем родственники…

– Честно? – спросил я.

– Ну да, – рассмеялся Костя, – латиноамериканская красота… Бурно цветет, рано увядает! – он отечески похлопал Марси по спине. Девушка даже ухом не повела. В школе бы обязательно попробовала дать Косте пинок под зад, попробуй он хоть как-то выразиться непочтительно в ее адрес.

– Да, ты знаешь… это гены, – глухо произнесла Марси, – мне приходится принимать таблетки регулярно, чтобы не располнеть. Действительно, наши женщины в молодости часто тоненькие, а потом расплываются – ну конечно, так было до современной медицины.

– Как салвер, я бы, конечно, посоветовал тебе больше налегать на спорт, а не на биокоррекцию. Любое вмешательство в организм связано с рисками.

– Ну я занимаюсь. Конечно, так, физкультура для себя. Когда нет стимулов, соревнований, и ты знаешь, что все равно ничего уже не добьешься, то как-то и не хочется перенапрягаться.

Я уже собрался дать очередной совет, но прикусил язык. Стоп. Что мы делаем? Мы уже две минуты обсуждаем недостатки Марселы и поучаем ее, как жить…

– Ты и так красивая, – сказал я, – только повзрослела. А так как была красотка, так и осталась.

На лице Марселы появилась тень улыбки, но Костя уже поднял свой бокал.

– Да уж, красоточка моя неописуемая, – саркастически произнес он, – ну давайте хоть выпьем за встречу! И чтобы больше наши пути не расходились так далеко!

– Давайте! – наши бокалы встретились с легким звоном. Я выпил. Кот спрыгнул с дивана и отправился точить когти к своему дереву в углу.

Дальше все было ожидаемо. Салаты оказались вкусными, мы ужинали, потом перешли на балкон, пили вино и смотрели на закат над озером. Небо устроило нам грандиозный спектакль, с алыми, сиреневыми, огненными, розовыми парусами, закат отражался в водном зеркале, в темнеющем синем небе спокойно светила Венера. Очень медленно ползли через небо спутники – часть орбитального кольца. Я спросил Марси, чем она занималась на орбите.

– Ну конечно, киберами. Наладка, настройка. А попутно я обучала нейронную сеть. Однажды пришла мне в голову одна идея… Я сидела всю ночь, а поутру сеть ответила мне с таким быстродействием, что я испугалась. Вообще работа с искином – это сплошной испуг. Когда он вдруг начинает вести себя – понимаешь? Давным-давно люди думают, что вот-вот – и создадут сильный искин, иной разум… Но он все ускользал, да до квантовых компьютеров был и невозможен по большому счету. А сейчас… мы действительно были на пути.

– Но что-то к сожалению, не дошли, – заметил Костя, – да и зачем он нужен, искин? Людей не хватает?

– Ну… да, для космоса людей не хватает, да и есть области применения, это же известно, – Марсела пожала плечами.

– Ну пока это любопытство не увенчивается успехом. Да и ты же сама решила, что не стоит этим заниматься.

– Это у меня не получается. Видимо, все-таки не дотягиваю… но другие-то создадут настоящий искусственный разум!

– Может, и создадут! Вот у нас интересная ситуация была в Танзании, – и Костя начал рассказывать, как им привезли очередную партию киберов для очистки, и как все они наотрез отказывались брать нестандартную почву, а Костя предложил везти оборудование оттуда, где почвы аналогичные, это проще всего, и кибернетикам мучиться не надо. Пока это все доставили, пришлось лопатами поработать! Так как химию уже запустили, и ждать оборудования нельзя, пройдут необратимые процессы. Позвали школьников из ближайшей ШК, они лучше киберов все перелопатили. И сам Костя аж мозоли набил.

Говорил он, как всегда, интересно, и вскоре мы с Марселой хохотали, когда Костя стал изображать толстого почвоведа Мгамбу, неуклюже ворочающего древним орудием труда.

Так, весело и зажигательно, прошел вечер. Я немного рассказал о Церере, Костя слушал не очень внимательно – как всегда, его жизнь куда насыщенней и ярче, ему было что поведать. И делал он это с большим артистизмом. А вот Марсела больше помалкивала – похоже, ей было нечем похвастаться, жизнь текла ровно и без происшествий. Костя же, по-видимому, жил на полную катушку – и на работе был незаменимым, просто если бы не он, то все везде сыпалось бы; и в Совет его пытались выдвигать, но Костя твердо сказал «нет» («Зачем мне это нужно, подумай сам? Нет, к власти я не стремлюсь»). И спортсмен он незаурядный, да вот из-за работы тренироваться некогда, ведь Служба для него – не просто так, отбывание повинности. И в фестивалях со своей гитарой участвовал и даже почти призы выигрывал, во всяком случае, все зрительские симпатии были его…

Тут настал момент просить его сыграть. Еще и поэтому Костя всегда был душой компании. Он немного поломался, но Марси принесла гитару и всучила ему почти насильно.

И мы, конечно, грянули.

 
Настанет вечер, вечер без печали,
Заглянут звезды к нам на огонек..
 

Потом пели «Не ты нас ведешь, дорога, а мы тебя вдаль ведем», и еще всякие песни магнитчиков. Наверное, чуть ли не каждый хоть раз в жизни поработал на строительстве магнитных дорог, мы, например, в школе трехмесячную практику проходили. Так что фольклор дорожников близок буквально каждому. Я подумал, что мог бы спеть пару наших церерских песенок, но так давно не пробовал брать в руки гитару, Костя почти профессионал, а я-то ведь клавишник, гитара для меня это так, ну аккорды могу взять. Вообще надо взять нормальное пианино и возобновить занятия, время-то теперь есть. Так я для себя и решил.

– А вот я такую древнюю песню нашел, – Костя снова заиграл. Они запели дуэтом, звонкий, чистый голосок Марси звучал как раньше и пробирал меня до самых печенок. Я даже глаза закрыл, и мне показалось, что она опять девчонка с короткой черной стрижкой, легкая, как пружинка, сидит рядом и поет.

 
Ребята, надо верить в чудеса!1212
  Песня В. Ланцберга


[Закрыть]
Когда-нибудь весенним утром ранним
Над океаном алые взметнутся паруса,
И скрипка пропоет над океаном…
 

Песня была хорошая, хотя и глубоко довоенная еще, да ведь и книга про алые паруса очень старая. Классика. Мне почудилось, что это Марси – Ассоль, тоненькая девочка в пестром платье, стоит на берегу и ждет… Глупости какие, подумал я, открывая глаза. Пение закончилось, Марси – обычная в общем женщина, сидела рядом с Костей, почти прижавшись к нему, он перебирал струны.

Вечер удался. Я выпил бокала три и слегка захмелел. Пару раз я уже порывался встать и пойти домой, но ребята удерживали меня. И в самом деле, было слишком хорошо, чтобы вот так оборвать встречу, пусть Косте завтра на службу, но ведь он может пойти и на час позже, это же не дежурство, как в медицине. В конце концов Косте кто-то позвонил по работе, он вскочил, взял гитару и побежал в комнату, чтобы не грузить нас рабочими переговорами.

– А тебе не надо с утра на службу? – спросил я Марси, просто чтобы что-нибудь спросить. Она покачала головой.

– Я в четвертую смену. С трех до шести.

– Простым инженером?

– Ну да. Я и есть простой инженер-программист, что тут особенного.

Наверное, нужно было сказать несколько дежурных фраз, и собственно, простая вежливость требовала так и поступить. Я повернулся к Марси.

– Ты в самом деле очень изменилась. Малыш… у тебя все в порядке? Правда – все?

И она дрогнула. Может быть, выпитое вино было тому причиной, но нам обоим не хотелось быть корректными.

– У меня… все хорошо, Стаська. Ты… не волнуйся, – она достала платок и стала зачем-то вытирать глаза, – просто период, наверное, такой. Знаешь… я лечилась от депрессии. Вроде бы прошло, но… Я ужасно люблю Костю, ты уж прости. Он замечательный. Ты же видишь, какой он. А я, похоже, просто не дотягиваю. Я слишком обыкновенная для него. И я… ну иногда у нас бывают размолвки какие-то. Он даже предлагал мне расстаться, но дело в том, что я без него вообще не могу. Мне без него так плохо!

Я молчал. Марсела никогда не казалась «обыкновенной». В школе она была мини-звездочкой – красавица, фигуристка, ярко выраженный талант к технике, общественница, даже лидер. Звонкая девочка, яркая, легкая. Что же с ней произошло за эти годы? Что могло превратить эту девчонку в такую вот – потускневшую, обыденную, потерявшую веру в себя?

Профессиональные неудачи?

– Марси, с тобой что-то не то происходит, – сказал я, – ты же всегда была сильной. Если тебе что-то не удавалось… тем хуже было для этого «чего-то» потом! Ты же сильнее меня, сильнее Кости. Если у тебя что-то пошло не так… это ведь не значит, что жизнь кончена, или я не прав?

Марсела нервно стиснула пальцы. Посмотрела на меня, в сумеречном свете балконной лампы ее глаза казались черными провалами. Страдание было в них, в этих глазах, прорвалось наконец, сквозь песенки, сквозь милое щебетание. Она вздернула подбородок – Костя подходил к балкону.

– Не бери в голову, Стаська. Все нормально. Наверное, что-то не то с биохимией. А так у нас все хорошо, ты же видишь.

Все опять вошло в привычное русло. Я попрощался уже окончательно, Костя проводил меня к выходу. Я шел до магнитки под ярким, ровным светом фонарей, под золотыми огоньками звезд и спутников наверху и разноцветными – из окружающих зданий. И с каждым шагом нарастала внутренняя дрожь. Я вспоминал глаза Марселы, ее нервно стиснутые пальцы, и мне становилось все яснее, что от подлости меня отделяет лишь очень небольшой шаг.

Я люблю ее. Я думал, что все это – лишь воспоминание, которое никак не желает гаснуть – но нет. Я люблю жену своего лучшего друга и ничего не могу с этим сделать. Да, она влюблена в Костю по-прежнему, так что подлость, конечно, невозможна, даже если бы я этого и хотел. Но черт возьми, если бы в самом деле все было так хорошо, если бы она была благополучной, такой же счастливой, какой я знал ее, такой же сильной, красивой – эта встреча наверное излечила бы меня от остатков детской влюбленности.

Но ей плохо. И я люблю ее такую, не очень уже красивую, сломленную чем-то, мне неясным – в тысячу раз сильнее. Знаю, что я ненормальный, ведь любовь, как мы там говорили с Сай – по-прежнему эгоистическое биологическое чувство, и по идее мы должны любить только благополучных, красивых и сильных. Но я должен понять, в чем дело. Что с ней произошло. Может быть… как-то помочь? Но как я могу помочь ей, да еще деликатно, чтобы не создалось впечатления, что я лезу в чужую жизнь? Психотерапию она уже проходила… это не помогло. То есть, возможно, было еще хуже, и терапия помогла – но ведь и сейчас не фонтан.

Я понятия не имел, что и как буду делать. Или не буду делать ничего – наверное, и нужно, как говорят, отпустить ситуацию. Если получится отпустить – ведь сейчас от одной мысли о Марселе болит сердце. Очередная проблема, загадка, что-то в последнее время слишком много в моей жизни печальных и несчастливых тайн.

Смешно сказать, но ведь это и есть то светлое будущее, за которое боролись и погибли Ворон, Маус и мой отец! Мы в этом безумно счастливом мире, черт возьми, живем.

Да пропади все оно пропадом!

Ли Морозова, «Последний, решительный бой».

Из главы 4-й «Краков, первые шаги». Год 16 до н.э.

…все это время я медленно погружалась в полудепрессивное состояние: у меня ничего не получалось. На наш кружок приходили три человека – Станислав и две моих соседки – Эдита и Ядвига, причем Эдита работала на заводском складе, а Ядвига, как большинство, постоянной работы не имела. Чаще приходила только Эдита, и тогда нас было трое, иногда Сташю удавалось привести кого-то из приятелей, но все они являлись по одному разу и исчезали, рассеивая слабый флер надежды («о, нас уже пятеро!»).

Я ощущала себя неудачницей. Нас учили внедряться в уже существующие структуры самоорганизации, влиять на них, вычленять лидеров… Но здесь не было никакой самоорганизации вообще. Профсоюзы, советы предприятий – все это кануло в довоенное прошлое; рабочие были полностью разобщены, каждый сам за себя. Сташю, к сожалению, не был лидером, и это я поняла быстро. Несмотря на свой немалый рост и широкие плечи, он не пользовался особым авторитетом среди коллег. Умел и любил читать, голос у него был негромкий, да и сам он застенчив. Наивно и думать, что на объявления вроде моего клюнет уверенный в себе альфа-самец. Но я была рада Станиславу – он проявлял удивительное постоянство и настойчивость, его действительно заинтересовала идея марксистского кружка. Он начал с рвением читать литературу, которая у меня, конечно, была сохранена на многочисленных носителях – прочел «Манифест», части «Немецкой идеологии» и даже начал осваивать «Капитал». Женщины, по правде сказать, интересовались теорией намного меньше, а маленькая, тихонькая Эдита ходила на кружок, похоже, лишь потому, что была одинока и привязалась ко мне – может, я ей дочку напоминала, пропавшую в Федерации.

Сташю жил в одном из древних домов, которые после войны обрели каких-то владельцев, и за койку там нужно было платить треть зарплаты. Обитал он в двухкомнатной квартире с пятью другими металлургами, как-то я туда зашла – холостяцкий быт, голые окна, но правда хотя бы вставлены стекла, обшарпанный пол, железные койки, все пропахло куревом и неуловимым духом алкоголя. Под койкой Станислава были сложены стопки старых бумажных книг, ценности они никакой уже не имели, он их откуда-то натаскал и читал. Его мать умерла от обычного воспаления легких пять лет назад – медицина в Зоне Развития вещь малодоступная. В Мексике есть хотя бы миссии католической церкви, на самом деле, как известно, финансируемые СТК. Они реально лечат людей, кормят, помогают. Ну и нам, то есть СТК, помогают тоже. В Польше же католическая церковь ватиканская – известно, что после войны существовал этот раскол, причем ватиканская часть играла весьма негативную роль. В Кракове костелов хватало, а вот помощи людям – никакой.

Раньше у Сташа была девушка, но вот уже три года, как она уехала в Федерацию, и как я поняла из мрачных намеков, не на самую высокоморальную работу. Из Кракова часто набирали совсем юных девушек в «массажные салоны» и «залы отдыха» в Федерацию, иногда на фабрики суррогатных матерей. Мне неловко было спрашивать, знает ли он что-то о ней – но видимо, если и знал, то такие вещи, что надежды на ее возвращение не оставляли.

Иногда мне казалось, что интерес Сташю к марксизму имеет совсем другую подоплеку, чем представляется. Конечно, сам интерес тоже был – он же согласился со мной встретиться, не зная, кто я… Но порой я ловила такие его взгляды, или он так бережно брал меня под ручку, что я невольно задумывалась, что же все это значит. Но пока он молчал, я тоже предпочитала не развивать тему.

Словом, четыре месяца мы собирались в пивной «Серый кабан» как маленькая секта фриков-маргиналов, острая на язык Ядвига назвала это «библейским кружком». И я уже не видела никаких путей и возможности изменить это положение. Но мы упорно продолжали собираться. Долбить камень.

Я иногда думаю, не так ли работали наши товарищи в период довоенной контрреволюции? Когда рухнул Первый Союз и почти вся мировая система социализма, когда коммунизм стал маргинальным, расплодились ревизионистские партии, называющие себя коммунистическими, коммунисты имели ровно ноль связей с массами, и надежды изменить это положение не было? Те, кто тогда занимался политической работой, тоже должны были чувствовать себя маргинальными фриками, политической сектой, никому не нужной и не интересной. Но если бы не было их – возможно, не было бы и нас.

Другое дело, что они не несли ответственность перед командованием, а я несла, и мне была крайне неприятна мысль о том, как я вернусь, завалив работу в Кракове.

Но все изменила сама жизнь. Мне ничего не пришлось специально делать – как это бывало всегда в истории, классовый враг все сделал за нас.

Товарищи уже рассказывали, что на Новой Хуте и раньше случались серьезные стычки рабочих с начальством и владельцами завода, что были очаги самоорганизации, и их каждый раз жестоко разбивали, увольняя и бросая зачинщиков в тюрьму. А то и вовсе расстреливая – мы же находились в Зоне Развития, где никаких прав человека не было и быть не могло. Я это знала и раньше, до СТК иногда доходила информация от наших агентов.

И вот произошло то, что я описала выше: на заводе сменился главный менеджер, и он попытался ввести новейший метод «прогрессивной оплаты», когда всем выплачивался только «базовый заработок» (его в Кракове хватило бы строго на аренду койки), а чтобы получить больше, нужно было либо оставаться после работы (после 10-часового рабочего дня), либо вкалывать еще интенсивнее. Все это, разумеется, подавалось как либеральная «возможность заработать тем, кто хочет, отход от уравниловки в оплате труда». Но даже самые несознательные рабочие мгновенно просекли фишку, и по всему предприятию во время перерывов забурлили разговоры.

Когда я вышла с работы, то увидела на площади у проходной целую толпу. Стихийный митинг. Было лето, темнеть только начинало. Организованно выступающих на этом митинге не было, в разных частях толпы орали свое. Я огляделась и увидела знакомых – приятеля Сташю Олека и каких-то его друзей из конвертерного. Подошла к ним.

– Что случилось, о чем базар?

– Да достали! – крикнул Олек, – я на этой базовой оплате работать не буду! Лучше через границу побегу. Лучше пусть пристрелят, чем такое!

Я задумалась. Ситуацию нужно использовать. И я была к этому готова – на моем комме имелся хороший звукоусилитель. А во дворе у нас валялась огромная бетонная глыба, если на нее вскарабкаться, меня увидят все. В этот миг меня охватил жуткий, нечеловеческий страх. Ну какой из меня в самом деле лидер рабочего движения? Да еще с этими мужиками, каждый крупнее меня раза в два… Мне было совершенно очевидно в тот миг, что я опозорюсь.