Текст книги "Рассвет 2.0"

Но я опозорюсь еще больше потом, перед командованием КБР, если все завалю…

Я подбежала к глыбе и вскарабкалась на нее. Включила звукоусилитель. Мой голос перекрыл шум толпы, и народ стал волей-неволей оборачиваться ко мне. На меня смотрела вся огромная площадь. Живот стянуло спазмами. Но я продолжала говорить.

– Товарищи! Мы не можем работать на предложенных нам условиях! Базовый заработок будет означать лишь то, что мы будем выполнять тот же труд за меньшие деньги, а остаток когда нам зарабатывать? Уже не 12, а 16 часов в день пахать? Это на нашей работе? Да такая работа через месяц в могилу вгонит! Если мы все вместе скажем «нет» – то они не решатся так поступить с нами! Надо только быть последовательными! Давайте объявим забастовку!..

Так все и завертелось. Я предложила выбрать забастовочный комитет, меня туда выбрали – единственную из женщин. Через три дня простоя менеджер согласился сесть за стол переговоров. Вообще мужики стали посматривать на меня с некоторым уважением, мол, не простая пигалица из ОТК. Конечно, пошли слухи о том, что я работала в Федерации, и от этого стала такой умной. Но лучше так, чем если бы во мне заподозрили агента Союза.

…Я даже работу не потеряла, потому что это – сохранение рабочих мест для организаторов забастовки – было одним из пунктов переговоров. Кроме того, новый топ-менеджер согласился пока отказаться от своих планов – владельцы завода, видимо, тоже не пришли в восторг от таких новаций, которые вызывают волнения. В общем, мы имели полный успех. Конечно, по ходу дела я рассказывала всем о нашем кружке. Через две недели после этих событий количество желающих заниматься в нем стало таким, что кружок пришлось разделить на четыре курса, в каждом человек по двадцать. И еще я завела пятый курс, для самых умных и грамотных, их я сразу готовила к роли преподавателей. Сташю уже перенимал некоторые занятия, вел их сам.

Больше двадцати человек было нереально собирать в кабаке, да и двадцать – чересчур, это мы поняли быстро. Владелец «Серого кабана» Янек не возражал – все заказывали пиво, некоторые даже что-то ели, он делал выручку. Но через две недели грянул гром. Янек подошел ко мне лично и сказал негромко.

– Пани, вы извините, но мне сказали, что нельзя вам больше собираться…

И он кивнул на стойку, где стояли, раздраженно поигрывая оружием, четверо нацгвардейцев.

Тут надо сказать несколько слов о нацгвардии. Полиции или иных сил охраны порядка в Кракове, как и во всей Зоне Развития, не существовало. Читатель может представить послевоенную обстановку в наших областях, до образования коммун. Власть была фактически у разных банд – и постепенно ее прибирали к рукам крупные частные собственники, но охраной порядка они мало интересовались, содержа собственные частные армии (зачастую набирая на службу тех же бандитов).

В Зоне Развития эта послевоенная ситуация так и не изменилась. Жители Кракова, рабочие и безработные, были почти никак не защищены от криминала, правда, не было запрещено и владение оружием – но у бандитов с оружием было получше. Каждый защищался как мог, часто жители одного дома или квартала устраивали себе охрану, покупали сторожевых собак, автоматы, дежурили по очереди.

Иная ситуация была только в центре – там жили туристы из Федерации, владельцы бизнесов и высокооплачиваемый высший персонал Новой Хуты. В центр Кракова можно было попасть только по пропуску, через турникет, а многих еще и обыскивали. Вот для охраны этого островка благополучия и была создана Национальная Гвардия, так обычно бывало в Зоне Развития. Эта же Нацгвардия дежурила и на самом заводе, предотвращая кражи и бунты. Охрана простых граждан нацгвардейцев не интересовала совершенно. Они даже не появлялись в жилых районах Новой Хуты. И вот теперь внезапно мы наблюдали в «Сером Кабане» целое столпотворение нацгвардейцев в новенькой бронеформе, хорошо вооруженных как нелетальными, так и вполне убийственными видами оружия. Четверо у стойки, человек шесть рассыпаны за столиками, двое у двери.

Мне было ясно, что противостоять им силовым путем нельзя. Но и уходить сразу же – как-то не очень.

– Позволите мне поговорить самой с этими господами? – Янек кивнул, и мы подошли к капитану нацгвардейцев у стойки.

– В чем дело, офицер? – спросила я, – мы что-нибудь нарушаем?

– Да, нарушаете, – раздраженно буркнул нацгвардеец, – незаконные собрания у нас запрещены.

– Первый раз слышу… а как договориться, чтобы все было по закону?

– А никак! – разозлился капитан, – все быстренько пиво оплатили и свалили отсюда. Распоряжение руководства завода. Больше никаких сборищ в «Кабане» не разрешается.

– У нас нет никаких сборищ. Мы пришли в выходной выпить пива и отдохнуть, и имеем на это право!

– Слушай, шлюха, – капитан угрожающе нагнулся ко мне, – даю вам пять минут, и чтобы никого из ваших здесь не было. Если через пять минут вы еще здесь будете сидеть… пеняйте на себя! – он демонстративно взглянул на свой комм, – время пошло.

Я подошла к своим. Страшно не было нисколько, но немного досадно, что ситуация развивается не по плану. Разумеется, мы изучали и подобные ситуации, и действовала я ровно так, как нас учили.

Я обратилась к своему кружку. Сегодня нас было восемнадцать человек, из них четырнадцать – довольно крепкие мужчины. Наверное, у кого-то из них были припрятаны ножи, кастеты или даже какой-то огнестрел. Но против Нацгвардии мы, понятно, не сила.

– Товарищи, что будем делать? – спросила я. – Предлагаю организованно выйти и решить, где мы будем собираться в следующий раз.

– Да пошли они на фиг! – закричал Бруно, и все зашумели; я заметила, что народ довольно-таки озлоблен, и на предложение организованно выйти не реагирует. Что ж, раз так, мы приобретем боевой опыт. Пусть даже неудачный.

– Они нас выкинут отсюда, – заметила я, – а может, и закроют.

– Да еще кто кого выкинет!

…Сташю молчал и посматривал на меня. Однажды – в месяцы наших бесплодных одиноких бдений над «Капиталом» – он провожал меня домой и имел возможность убедиться в моих способностях. Он всегда меня провожал: в нашем районе одинокой молодой женщине ходить небезопасно. И как-то мы действительно нарвались на гопников, их было шесть человек. Нож я с собой не носила, но были у меня за поясом самодельные нунчаки. Гопники сразу схватили Сташю, вытащили кошелек и попытались что-то сделать со мной. Конечно, без всякого успеха, все-таки меня обучали в профшколе КБР, да и военный опыт имеется. Через пять минут двое корчились, держась за пах, один – за глаз, еще один – за живот, я обезвредила их всех окончательно ударами по затылку и побежала догонять сволочей, которые прихватили кошелек Сташа. Кошелек мне удалось вернуть. С тех пор Сташю стал относиться ко мне с каким-то благоговением, и сейчас, похоже, ожидал, что я раскидаю всех нацгвардейцев.

Этого я, конечно, не могла. Рабочие начали угрожающе подниматься с мест, и нацгвардейцы пошли в атаку, не дожидаясь истечения пятиминутного срока. У них было два свч-излучателя, противная штука, я попала под луч несколько раз, ощущения – как в огонь прыгнуть, а на коже ничего не остается. Этими излучателями они нас буквально загнали в угол, помогая себе шокерами, и стали выхватывать из толпы одного за другим, сразу пакуя в наручники и выпинывая наружу. Я попыталась уйти от задержания, и наверное, смогла бы, но они уже поймали Сташю, швырнули на пол и начали месить ногами и дубинками. Я попыталась его вытащить, но тут попала под СВЧ и через несколько секунд потеряла сознание от дикой боли.

Очнулась я уже в машине нацгвардии на полу. Вокруг меня раздавались стоны и ругательства – многим хорошо досталось. Я сцепила зубы, села и огляделась вокруг. Сташю с окровавленным лицом сидел у стенки. Все были в наручниках.

– Эй, Леа, ты жива? Ползи сюда! – это был опять Бруно, которого я определила как несомненного лидера.

– Курва мать, Бруно! Я же говорила, надо организованно, мать твою, выходить! В следующий раз делай, как я говорю!

– Ладно тебе… че, помяли тебя?

– Да нормально все. А у тебя как?

Вскоре нас привезли на улицу Лемпицкого, там были казармы Нацгвардии, и еще собственная каталажка. Разделения на женские и мужские помещения там, видимо, не было, и меня толкнули в одну камеру со всеми. Народ был весь в разных чувствах – кто перепуганный, кто озлобленный, кого уже сильно избили. Я встала, подняла руку.

– Товарищи! Давайте тихо. Во-первых, не надо бояться. Нас отпустят. Во-вторых, в следующий раз не хрен связываться с нацгвардией без оружия.

– Откуда ты знаешь, что отпустят? – спросил вихрастый Анджей. Я пожала плечами. Вообще-то, конечно, я этого не знала, но предполагала – сажать в тюрьму за пребывание в кабаке немного странно, серьезного сопротивления мы не оказали; перебить нас всех – все-таки это был бы уже беспредел, не типичный для данного места и времени. Я предполагала, что нас отпустят, но конечно, проведут сначала основательную воспитательную работу.

Так и случилось. Минут через пятнадцать из камеры забрали Бруно и Стефана. Народ, похоже, совсем пал духом. Я чувствовала, что нужно что-то сделать – но так, чтобы не дразнить нацгадов. Я и так ощущала вину за то, что допустила эту ситуацию, – люди пострадают, и мне не хотелось, чтобы кто-то пострадал еще больше.

– А давайте все-таки занятие проведем, – предложила я. Анджей мигом навел порядок.

– А ну, тихо! Сели все!

И ребята уселись на пол, и я, скрестив ноги, выпрямилась в позе лотоса и начала.

– В общем, сегодня у нас должно было быть второе занятие. Как вы уже слышали на первом, Карл Маркс примерно 200 лет назад написал труд «Капитал», в этом труде объясняется, что существует два класса – буржуазия и пролетариат. У буржуазии есть средства производства – например, здания, станки, машины. У пролетариата ничего нет, кроме собственных рук, и эти рабочие руки мы вынуждены продавать, чтобы заработать на жизнь… Теперь о том, как происходит сам процесс обогащения капиталиста за счет рабочего. Я вам расскажу, что такое прибавочная стоимость.

…Это было самое безумное занятие, которое я провела в жизни. Минут через двадцать дверь открылась, и на пол швырнули Бруно и Стефана, оба стонали и страшно матерились. Взамен нацгады забрали еще двоих: Анджея и Сташю. Раненым оказали помощь, насколько это было можно – дали напиться воды, вода у нас была тепловатая, железистая, из крана на стене. Больше никаких возможностей у нас и не было. После этого от меня потребовали продолжения – всем было страшно просто так сидеть и ждать, пока их заберут. И вот я рассказывала о прибавочной стоимости, об эксплуатации, еще о чем-то там, кто-то даже задавал вопросы, и всем было ну очень интересно. Потому что иначе стало бы слишком страшно. И через некоторые промежутки времени нацгады открывали дверь и возвращали нам товарищей, в разной степени избитых. Я осматривала их – были в основном ссадины и синяки, но также переломы ребер, какие-то жуткие раны в области паха, у кого-то сломали челюсть… помочь я ничем не могла, даже перевязать было нечем. И мы продолжали это безумное занятие. Сташю вернулся довольно быстро, а вот Анджея совсем не вернули, так мы его больше и не увидели. Наконец занятие закончилось, да и большая часть слушателей была уже не в состоянии ничего воспринимать. Тогда нацгады вызвали меня.

Я думала об этом и мысленно морально готовилась. Ничего страшного, рабочая ситуация. Я была единственной женщиной здесь, и в таких ситуациях можно ожидать всякого. Но к счастью, самого страшного не произошло. Меня только побили, как и всех – дубинкой, кулаком в лицо, в живот, по чему попало, и потыкали шокером. Это было нестерпимо больно, омерзительно, я испытываю ужас перед такими ситуациями – когда ты ничего не можешь сделать. Но они не применяли ментоскопа (сомневаюсь, что у них вообще было такое оборудование), и это уже облегчало ситуацию. В конце меня кто-то слишком сильно стукнул по голове, и я потеряла сознание.

Так что в камеру они меня все-таки потащили волоком. Ссадины, синяки и красные пятна от шокера остались в изобилии, но в целом могло быть и намного хуже. И все равно мне было тошно, омерзительно. В побоях самое худшее ведь не боль, а то, как с тобой это делают. Что говорят тебе при этом. В какую слизь ты превращаешься. Нет, не могу до сих пор даже думать об этом в подробностях.

Никаких сил у меня не было. Я сказала, что у меня все болит, свернулась в клубок и забилась в угол. Так было противно – не хотелось жить. И я вспомнила Бинха, мне показалось, что он сидит рядом, держит меня за руку. И все-все понимает. И только тогда я стала потихоньку возвращаться к жизни. Вспомнила, что у меня есть ответственность. Что рядом со мной люди.

Наутро всех нас отпустили. Кроме Анджея – его так и не было. Мы пошли узнавать, что случилось – я держалась позади остальных, мне было омерзительно даже взглянуть на этих гвардейцев. И оказалось, что Анджей не выдержал побоев. То ли сердце слабое (он и работал не в горячем цеху), то ли его отчего-то били сильнее, чем других.

Ребята говорили с нацгадами, которые только что заступили на смену, те отнеслись к нам более человечно, и на просьбу «дайте хоть похоронить по-человечески» отозвались. Нам отдали изуродованное тело товарища.

Я, конечно, сказала, что надо похоронить его как следует. Слухи разнеслись по заводу, я занялась организацией, хотя по правде сказать, меня тошнило от самого процесса жизни, и все у меня болело. Но я все организовала, подсказала, устроила, распечатала листовки – и их распространили. И вот в воскресенье от заводских ворот двинулась огромная толпа – провожать Анджея в последний путь. Его жена и мать шли за гробом, все в черном. Колонна шла молча, и это было страшно – полное, гробовое молчание. Лишь у самого кладбища я включила свой волшебный усилитель и запела. И сразу множество голосов подхватили старинную польскую песню.

 
Śmiało podnieśmy sztandar nasz w góre,
Choć burza wrogich żywiołów wyje,
Choć nas dziś gnębią siły ponure,
Chociaż niepewne jutro niczyje
 

Конечно, и об этом я тоже позаботилась, распечатав текст старинной песни на обороте листовки. И вот сотни глоток гремели на весь Краков, и наверняка нас было слышно даже в Свошовице.

 
Naprzód Warszawo!
Na walkę krwawą
Świętą a prawą!
Marsz, marsz, Warszawo!
 

С этой «Варшавянки», наверное, и началось у нас все уже по-серьезному. Товарища похоронили, я произнесла речь, соответствующую случаю, и теперь наше дело стало пользоваться неслыханной популярностью. Об этом можно прочитать теперь даже в учебниках и различных исторических описаниях. Единственное, о чем там не говорится, – все это время я ощущала себя как последняя сволочь, раздавленная стыдом и от того, что со мной сделали, и от чувства вины. Не я спровоцировала ребят на столкновение с нацгадами. Я только не смогла их остановить. Я честно пыталась их вывести и не допускать всего, что произошло. Вот клянусь чем угодно – честно пыталась. Я не хотела, чтобы их били. Смерть Анджея меня просто убила – я смотрела на трех его детей, двух сынков и дочку, на его жену, и хотя меня никто ни в чем не мог обвинить, мне было нестерпимо стыдно. Как будто это я послала его на смерть.

А может, мне было стыдно оттого, что я его смерть использую, как говорят, в пропагандистских целях. Но разве это не было правильно? Ведь это и был шаг к тому, чтобы насилие на Земле прекратилось навсегда.

Нас, восемнадцать человек, очень сплотило все, что произошло с нами. Эта группа стала фактически основой будущего Совета. На тот момент мы все были искалечены физически и душевно. Сташю нацгады сломали нос, но самое худшее, он все равно должен был идти на работу. Двое, кстати, работу таким образом потеряли – не смогли после истязаний выйти на смену, а у нас рабочее место исчезало сразу же, как только занимающий его человек позволит себе заболеть. Это вам не тепличные условия Федерации.

Сташю проводил меня до дома. Поднялся ко мне, я пообещала накормить его кашей, сварила рис с сахаром. Силы ему были нужны.

Он поел, но уходить не торопился. Я была и не против, его общество радовало, а о своей травме можно и не говорить. Она уже так не мучила. Мы сидели друг против друга, лица в ссадинах, кое-где заклеенные, у Сташю голова и лицо перевязаны.

– Знаешь что, Леа? – сказал он, – я понял про тебя. Ты вовсе не из Львова. Ты с Севера.

Я вздрогнула. Север здесь означал одно – СТК. Северная Польша давно была коммунистической.

– Нет, – сказала я, – и никогда о таком не говори. И даже не думай.

На самом деле меня пробрал озноб, когда я подумала, что эта мысль у него, возможно, уже рождалась, и что той ночью нас могли бы допросить и с помощью ментоскопа. Конечно, он ничего не знает, это только его догадка – но если бы эта догадка была донесена до нацгадов…

– Я понял, – он кивнул покорно, – не буду думать.

Он придвинул табуретку ко мне. Положил свою лапищу на мое запястье.

– Леа, – сказал он, – я никогда таких, как ты, не встречал. Ты… – он замолчал. Положил руку мне на плечо. Это уже было достаточно однозначно. И мне, что ужасно, вовсе не хотелось его отталкивать.

Но я встала. Аккуратно положила его руку на стол.

– Сташю, – сказала я как можно ласковее, – ты очень, очень хороший… коханый мой. Прости меня… я замужем.

Он вздрогнул. Уставился на меня голубыми глазами.

– Где же он, муж-то твой?

– Не знаю, – ответила я, – но он меня не предавал. И он вернется.

И добавила искренне.

– Жаль, потому что ты очень хороший… я таких, как ты, тоже не встречала. Если мужа не считать.

Сташю не обиделся, он ушел, попрощавшись. Я долго смотрела в окно ему вслед. Может быть, нужно было переспать с ним дела ради, думала я. Но житейский опыт показывает, что подобные жертвы никому обычно не нужны. Если дело ему действительно важно – он ничего не бросит из-за личных неудач.

Практика показала, что я была права. Мы со Сташю остались теми же хорошими друзьями, и дело он, конечно, не бросил.

Станислав Чон, Кузин, год 032 КЭ.

Глава 5. Обычная жизнь. Знакомлюсь с Кэдзуко. Витька Ершов

С утра я решил снова взять себя в руки. Позанимался на тренажере, сходил вниз и проплыл в бассейне два круга. Вернулся в квартиру, постоял под душем, сушить волосы не стал, недавно стригся – три сантиметра и так высохнут. Велел Евлампию приготовить завтрак из линейки «протеин/сложные углеводы/витамины», сам пока оделся и сделал уборку – заправить кровать, вдуть ручным пылесосом несуществующую пыль, залить унитаз микрочисткой, включить робот-полотер. Вынул из окна коквинера завтрак – в качестве источника протеина коквинер удачно решил использовать лосося, рыбу я люблю. Хотя это мясо, конечно, никогда не плавало в океане и мозга не имело, а спокойненько выросло в чане на фабрике. Салат из лосося и ломтик зернового хлеба с авокадо я запивал чаем и опять – хотя ЗОЖ-салверы это не рекомендуют совмещать с едой – смотрел новости. Привычка современного человека, такая же обязательная, как чистка зубов. С детства тебя усаживают за новости, и это в общем, не противно, это интересно, и ты так привыкаешь к этому, что как-то уже трудно жить, не заглянув на портал новостей: чем там дышит планета, континент и твоя коммуна?

А не зная, что происходит вокруг, как участвовать в управлении нашим, черт возьми, светлым будущим? Само собой оно ведь никак не управится. Все зависит лично от тебя. Это тебе тоже объясняют с детства.

В мире все было нормально. Штатно шла подготовка к старту уже не разведывательных, а колонистских кораблей на Радугу, первой серии; в Мирсовете шли споры о порядке строительства и посылки кораблей на Сиань и Нью-Атлантис, о том, стоит ли сейчас концентрироваться на дальнейших экспедициях, или же сначала как следует обеспечить колонии на первых трех планетах (кое-кто и Радугу не хотел заселять). Тут проблема в том, что колонии начали делать не национальные, конечно, кто сейчас вспоминает о нациях, но все же каждая крупная область хотела создать свою колонию, и это логично, ведь языки и целый ряд обычаев в разных местностях все еще сильно различаются. Баталии по этому поводу шли несколько лет, я прекрасно их помню; были сторонники того, чтобы как раз колонии заселять из принципа чисто интернациональным составом, а язык внедрить искусственный – полузабытый эсперанто или разрабатываемый сейчас линкос. Ведь cмешение рас и народов – наше будущее. Но победили все же поборники умеренности, ни к чему заставлять людей из принципа менять привычки и язык. Таких было большинство. Поэтому Сиань была преимущественно китайской колонией, Нью-Атлантис – североамериканской, а вот Радуга – российской (лишь с небольшим преимуществом – набор шел всемирный, речь шла больше о языке общения). Между прочим, те же народы, что летали в Космос еще до Войны, несмотря на то, что NAC – Северо-Американские коммуны – в итоге оказались отсталыми из-за длительного пребывания в ФТА. Однако опыт не пропьешь, инфраструктура и кадры еще сохранились… Теперь свои колонии хотели создать и другие регионы, однако ресурсов на всех не хватает. Вечные проблемы Мирсовета! С замиранием сердца я прослушал новости Системы. Про Цереру сегодня ничего не было, а вот на Титане погиб геолог. Лунная Верфь перевыполнила план в два раза и построила за полгода четыре полноценных транспортника, за что ее труженикам честь, слава и повышение коэффициента Службы. В Системе все еще играют роль такие древние понятия, как «выполнение и перевыполнение плана»… На Земле тоже все было нормально; Кейптаунский институт разработал новый автоматизированный цех для производства аккумуляторов, который позволит сократить число человеческого персонала в данном производстве еще в два раза. В Берне физики снова запускали коллайдер; в Дели создали клеточную модель, позволяющую адекватно воспроизвести процессы старения; школы Южной Америки готовились к большому эксперименту по созданию зимних лагерей для подростков; продолжается рейтинг Евразии, в области литературы на этот раз было принято решение признать Службой работу в области искусства не для первой десятки, а для первых пятнадцати писателей, победивших в рейтинге. Я из любопытства тут же заглянул к пианистам – у музыкантов-исполнителей вообще всю первую сотню освобождают от любой другой Службы. Проголосовал за Пинеду, Ванду Кербс и Лю Яобан.

Конечно, рейтинг учитывает не только простое голосование зрителей-слушателей-читателей; есть и экспертная комиссия, и даже еще идеологическая комиссия есть, и наконец, сама комиссия Рейтинга. По совокупности решений этих комиссий и составляется конкурентная таблица – может, это не идеальный метод, но в любом случае рейтинг необходим, чтобы поддерживать четкие критерии искусства и самодеятельности и вообще сохранить мировую культуру как целое.

И тут же я просмотрел каталог и заказал пианино – конечно, электронное, из Италии. На фабрике в Вероне делают каким-то образом совершенно изумительные инструменты. Понятно, российский инструмент привезут уже сегодня, а из Вероны придется пару недель ждать, наверное, но торопиться мне некуда. Начну играть что-нибудь легкое, например, Чайковского. Маму порадую заодно.

Торопиться было некуда, и с утра я позанимался дома по программе академии. Затем поехал в музей. В моих планах значилось на сегодня собрать литературу, может быть, дневники или что-то в этом роде; сперва надо хотя бы ознакомиться с общей канвой событий в ГСО. Видимо, придется спросить Еву или кого-то из сотрудников, занятых именно этим вопросом, сам я пока еще не в состоянии отделить нужное и важное от пустышек.

Для начала я не мог удержаться от искушения, посидел в рабочем зале архива и полистал каталоги. Выписал рабочий журнал Иволги-Боровской, оригинал и копию. Просто очень хотелось подержать оригинал в руках. Хотя понятно, что вряд ли я там найду что-то кроме кратких подсчетов, цифр и заметок о продуктах и оружии. Все это я получил через пять минут, и долго дрожащими пальцами касался выцветших бумажных страниц Иволгиной тетради. Как я и ожидал, там были записи вроде: «17.12. 17 патр., 1 стыч., +5 АК, 1 ящ. Туш. Прод: см. Т. Учета. Мука или хлеб?»; «5.02. 22 патр, 0 ст. 2 ум: Кот, Грета (оба ран. Истощ. Снабжение лазарета неудовлетворительно)».

Все это наверняка пригодится. Я сдал оригинал обратно, сунул копию в карман и пошел искать кого-то из сотрудников. Мне повезло – у выхода из зала я наткнулся на Еву и Сато Кэдзуко, которые как раз увлеченно о чем-то беседовали, сидя в креслах переговорной.

– А, здравствуйте, Станислав! – Кэдзуко приветливо улыбнулся. Я присел рядом.

– Здравствуйте! Я не помешаю? Ева, мне нужна консультация, но это не срочно… я подожду.

– Нет-нет, вы совершенно не помешаете. Мы с Евой как раз говорили о вас! – ответил Кэдзуко. – Садитесь поудобнее.

Возраст на его лице читался куда сильнее, чем у мамы. Он явно не озабочивался никакой пластикой лица (впрочем, и мама тоже), и вокруг узких черных глаз разбегались морщинки, а вот седины не было, жесткие смоляные волосы лежали густой копной. Кстати, почему-то все считают, что новая родина японцев – Австралия, но ведь и на российском Дальнем Востоке их очень много, вот и пример, пожалуйста – Кэдзуко приехал сюда с Сахалина, впрочем, тоже порядочно пострадавшего от катастроф. Интересно все же, какими судьбами его занесло именно в Кузин.

– Я, собственно, пока не знаю, с чего начать. Я начал занятия в онлайн-академии, но хотелось бы уже знакомиться с предметом ближе. Какие взять книги, может быть, для начала, обзорные? Свидетельства участников событий? – я посмотрел на Еву. Тонкая безупречная кожа девушки слегка порозовела на скулах.

– Я составлю для тебя список, – пообещала Ева, – вообще, если хочешь… – она перевела взгляд на Кэдзуко.

– Ева предложила стать вашим ментором, – заметил директор, – это ее тема, она в ней разбирается. Если вы согласны, я лично буду только за.

– Очень рад, спасибо, – я был тронут. Не каждый руководитель выделит постоянного ментора для случайного в общем-то захожанина. Ведь менторство – это драгоценное время Службы.

– Не за что. Мы надеемся на длительную и плодотворную работу с вами. Тема ГСО в нашем городе, как и тема послереволюционной КБР – тяжелая и сложная. Я лично придерживаюсь мнения, что если бы не негативные явления, существовавшие тогда, мы могли бы сегодня жить в совершенно другом обществе. Прошлое необходимо изучать, и чтобы не повторить ошибок в настоящем и будущем, и чтобы принести, как минимум, извинения, своего рода покаяние перед потомками тех, кто пострадал без всякой вины.

Черный блестящий взгляд Кэдзуко был направлен словно куда-то к невидимой аудитории; похоже, он привык читать лекции. Но вот от слов его внутри у меня снова тоскливо заныло. Цзиньши?

– Разве наше общество не вполне… э-э… благополучно? – спросил я.

– Думаю, нет, – отрезал Кэдзуко, – и прежде всего именно потому, что многое замалчивается. Но теперешнее состояние общества – тема отдельного разговора. Мы же историки, нас интересует прошлое. Как и почему случилось, что именно палачи и убийцы, да, я не побоюсь этого слова, оказались у руля первой коммуны в Кузине? Были ли альтернативы этому? Возможно, развитие подлинной народной демократии, а не партийной диктатуры, было бы лучшим вариантом, удалось бы избежать гибели и страданий миллионов людей…

Ева смотрела на Кэдзуко расширенными глазами, в которых плескалась синь. Так смотрят на любимого учителя, на кумира.

– Честно говоря, – произнес я мрачно, – никогда не думал о прошлом в таком аспекте.

– У меня есть статья о ГСО, – Кэдзуко непроизвольно коснулся пальцем виска и чуть прикрыл глаза, – я пересылаю ее вам. Посмотрите. Собственно, там я изложил все факты.

Мы поговорили еще о том, о сем – этого требовала хотя бы простая вежливость, поднялись. На выходе Ева чуть задержалась и почти застряла в дверях, невольно задев меня бедром. Против воли во мне поднялась легкая волна возбуждения, которую было не так-то просто погасить. Ева обернулась, взглянула мне в глаза, обдав синим огнем, и легко побежала по лестнице, гимнастка. Черт бы побрал этих девиц! Я невольно взглянул в зеркало в холле.

Мне говорили не раз, что я симпатичный. По-моему, так самый обыкновенный, хотя внешность метисов разных рас нередко получается оригинальной. У меня вышли серые, лишь чуть зауженные глаза, видно, где-то у отца затерялся рецессивный ген светлоглазости. Волосы, конечно, черные, а лицо – как и у отца, узкое и скуластое. В общем, такой азиат со светлыми глазами и легким налетом европеоидности. К тому же и рост довольно высокий. Так что да, наверное, симпатичный, вот и Амала на меня запала, а теперь и Еве вроде бы что-то от меня надо. Да и меня она, если честно, привлекает – такая девушка может не привлекать только мертвого. И так-то, если вдуматься, что мешает мне завести хотя бы легкий романчик, я сейчас даже не служу, и почему бы не развлечься, вряд ли Ева из тех, кто ищет постоянных чувств и каких-нибудь брачных обетов… Вот только все еще перед глазами огрубевшая фигура Марселы, тень отчаяния в ее черных глазах, и как об этом подумаешь – все игривые настроения снимает как рукой. Черт, а я ведь практически начал ее забывать, ну зачем судьба принесла их снова в Кузин? Судьба, иначе не скажешь. В этих размышлениях я дошел до двери и почти столкнулся с Никитой.

– Здорово! – он обнял меня, – ничего себе! Я уже слышал от Евы, что ты здесь, и обалдел! Ты знаешь, что и Костя с Марси…

– Да, знаю, и мы уже встречались!

Конечно, не удалось отвертеться от совместного обеда, да я и не собирался. Мы взяли в буфете по порции мяса с картошкой, по пиву, и уселись за столик. Служба Ника на сегодня закончилась – он провел две экскурсии, поработал в архиве. Судьба его складывалась обыкновенно – работал на «Электроне», не инженером, а управленцем-экономистом, потом увлекся историей и вот теперь сменил место службы. Ник был женат, и у него росла дочь, сейчас ей четыре.

– А ты знаешь, что Динка-то Астахова теперь у нас в Горсовете? – спросил он. Я вытаращил глаза. Ну да, от Динки чего-то такого можно было ожидать. Она всегда была общественницей. Начинала тоже на «Электроне», техником, да и теперь еще вроде бы там служила.

– Да ты что? Когда выбрали?

– Недавно, вот в марте как раз. Ты с ней еще не виделся?

– Я только приехал, когда мне? Надо встретиться.

– Конечно, – Ник потянул пиво из горлышка, – в общем, организуем встречу! Надо с Коськой поговорить, с Диной… у Марси вроде время есть. Может, и в школу смотаемся? Там еще ведь некоторые наши учителя работают…