Текст книги "Зеленые ворота"

Почти в тот же миг гущу белого тумана озарило двойной багровой вспышкой, долгий басовитый грохот сотряс воздух, целая стая картечи с дьявольским визгом пролетела за кормой корабля и рассыпалась где-то под самым берегом.

Через десять секунд Поцеха ответил с правого борта залпом в то место, с которого – как ему казалось – прилетел этот поток огня и свинца. Одновременно со стороны суши сорвался первый порыв долгожданного бриза и приоткрыл заслону тумана, смешанного с дымом. Большая четырехмачтовая каравелла с двумя орудийными палубами приближалась по ветру, пересекая курс «Зефира». В её кормовой надстройке видна была свежая пробоина, явно от удачно пущенного ядра.

ГЛАВА XIV

«Зефир» оборонялся. Его команда, изрядно поредевшая под убийственным огнем картечниц и мушкетов адмиральской каравеллы «Вестерос», героически противостояла непрестанно возобновляемым штурмам шведской морской пехоты, которую Столпе бросал в атаку через борта сцепившихся кораблей, и Мартен прекрасно отдавал себе отчет, чем это кончится, если корабли Бекеша максимум через полчаса не придут на помощь.

Он призывал свою команду к стойкости, поднимал их боевой дух, стоя под пулями и с рапирой в руке возглавляя отчаянные вылазки из-под прикрытия надстройки на открытую палубу, которую раз за разом заливали волны шведских солдат, но сам уже терял надежду: Бекеш не появлялся. Наверно осторожный Герд Хайен объяснил ему, что «Зефир» тоже не решится на слишком рискованное плавание в проливе, затянутом мглой, и что пока та не рассеется, нужно воздержаться с началом боевых действий.

Правда, туман изрядно поредел, но если даже конвой уже миновал Седра Удде, все равно его не стоило ждать ещё пару часов. Тем временем могучий гром орудийных залпов и густой оружейный огонь должен был насторожить шведские корабли, сторожащие вход в Кальмарский залив в неполных трех милях дальше к югу и привлечь сюда как минимум один из них. Это означало бы окончательный конец «Зефира», да быть может и крах всей экспедиции.

« – Нет, такого я никогда не допущу,» – подумал Мартен.

Он знал, что сумеет решиться на последний отчаянный поступок, который однако обеспечит Бекешу победу. У него хватало пороха, чтобы «Зефир» взлетел на воздух, уничтожив и корабль, сцепленный с ним борт к борту.

Казалось, миг принятия столь самоубийственного решения приближается: бросив взгляд на юг после отражения очередной атаки шведов, он вдали заметил едва видные в тумане силуэты двух кораблей. С первого же взгляда Ян распознал в них шведские линейные галеоны, и последняя надежда в его неустрашимом сердце угасла. Конец неумолимо приближался. Нужно было, однако, приготовить губительный сюрприз для адмирала Столпе.

Ян решил доверить эту задачу главному боцману. Оглянулся, где он, и заметив его укрывшимся за основание фокмачты, дал знак, что хочет с ним поговорить.

Томаш Поцеха, покинув разряженные и бесполезные в такой обстановке орудия, уже давно во главе своих канониров, вооруженных мушкетами, прикрывал их со стороны носовой надстройки. Теперь он и сам разглядел шведские галеоны, под всеми парусами летящие по ветру, и впервые всерьез обеспокоился. Такого оборота дела он не ожидал; по простоте душевной Поцеха до сих пор неколебимо верил в тактический гений Мартена, в его непогрешимость и воинское счастье, свидетелем которого был уже четверть века. Да, он рассчитывал увидеть в той стороне паруса и мачты, но никак не ожидал, что те окажутся шведскими. Однако так и вышло! У него не оставалось ни малейших сомнений…

Заметив, что его зовет Мартен, боцман отдал мушкет ближайшему матросу и, выждав подходящий момент, сразу после внезапного затишья в беспорядочной пальбе, бегом пустился в сторону кормы. Не раз то справа, то слева слышал он короткий и пронзительный свист пуль, едва его не задевавших, но невредимым добрался до трапа, взлетел по крутым ступеням наверх и уже почти успел укрыться за стеной рулевой рубки, когда ощутил один за другим словно два удара тяжелой железной палкой в бок и плечо. Правда, Поцеха не упал, но от пронзившей его грудь жестокой боли замер на мгновенье, и нащупав под рукой опору – полированную рукоятку штурвала, невольно оглянулся. Это его погубило. Следующая пуля пронзила ему горло и раздробила позвоночник. На краткий миг палуба, мачты, небо и море бешено завертелись в его меркнущих глазах. А потом он рухнул навзничь у ног своего онемевшего от жалости капитана.

Мартен второй раз в жизни оказался перед лицом смерти любимого и близкого человека во время битвы, которой поневоле должен был продолжать руководить. В семнадцать лет он потерял отца, который пал с разможженной головой, когда ядро сорвало рею в битве у юго-западного побережья Англии, поблизости от мыса Норт Фарленд.

И сегодня, как тогда, нечеловеческим усилием воли сумел он одолеть пронзительную боль утраты. Как тогда, так и теперь – в таких похожих обстоятельствах – не впал в отчаяние.

Но на этот раз задача перед ним была ещё труднее, и притом нужно было встряхнуть Грабинского, вырвать его из остолбенения и ужаса и вдохновить на роль, которую ему пришлось назначить, заглушив голос собственного сердца.

– Не время плакать, – сказал Ян, тряхнув парня за плечо. – Осталось слишком мало времени, так что слушай меня внимательно. У нас есть два выхода: либо сдаться, либо погибнуть. Пока я жив, белого флага не вывешу. Ни за что не отдам «Зефир» шведам. Даже ценой жизни. Если удастся отразить штурм, к которому они опять готовятся, хочу сразу после этого воспользоваться замешательством, обрубить лини и абордажные крючья, выпутать реи и ванты из их такелажа и разделить корабли так, чтобы можно было отойти вперед, развернуться и дать залп левым бортом. Если ничего не получится, прежде чем любой из подходящих галеонов разнесет нас своими ядрами или навалится на «Зефир», чтобы взять его на абордаж с другого борта, приказываю тебе заложить фитиль под бочки с порохом и поджечь его. Подходящий момент выберешь сам, чтобы взрыв мог уничтожить и каравеллу, и корабль, пришедший к ней на помощь. Не думаю, чтобы капитаны галеонов отважились стрелять по нам из пушек, пока мы сцеплены с «Вестерос», – пояснил он. – Их ядра могут поразить свой корабль и его команду. И потому мне кажется, что они скорее решатся на абордаж с двух бортов одновременно. Тогда ты ещё сможешь стрелять.

Стефан слушал его молча, до глубины души проникшись драматизмом ситуации, смысл которой лишь теперь дошел до его сознания. Вокруг свистели пули, осколки стекол рулевой рубки с дребезгом вылетали на палубу, крик и стоны возносились и опадали как волна, грохот мушкетов и аркебуз заглушал отдельные слова, дым плыл густыми клубами в воздухе, пропитанном серой и порохом.

– Могу дать тебе в помощь только двух пушкарей, – поспешно добавил Мартен. – Остальные мне нужны будут здесь. Если что-то получится, пришлю всех остальных, чтобы обслужить всю батарею.

Он взглянул Стефану прямо в глаза.

– Рассчитываю на тебя, как на себя самого. Помни: пока я жив, «Зефир» не сдастся; если я погибну, поступай как знаешь.

– Я – как ты, – ответил Стефан, и Мартен стиснул его в объятиях.

Леонардо Тессари, прозванный Цирюльником, напрасно силился выбраться из каюты, которую несколько дней делил с Грабинским, потому что Стефан, уходя, как обычно опустил железную щеколду, чтобы двери не распахивались и не хлопали при качке корабля. Он беспокоился о спокойствии больного и никому не доверял ухода за приятелем, делая исключение только для Томаша Поцехи, который каждый день утром и вечером заглядывал к Цирюльнику, чтобы растереть того скипидаром.

Этого незаменимого средства от всех проблем с легкими было в кабельгате «Зефира»в достатке, поскольку пользовались им для растирания и разведения масляных красок. В каюте шкипера стояла теперь большая банка, из которой доносился острый живичный, а по мнению главного боцмана – укрепляющий здоровье запах.

Двери не поддавались; Тессари был слишком ослаблен горячкой, чтобы их выломать. После нескольких бесплодных попыток он почувствовал ужасное головокружение и присел, проклиная свое бессилие. Начался приступ болезненного, разрывающего грудь кашля; давился им он долго, не в силах перевести дух, а тупая мучительная боль разрывала череп.

Когда наконец Цирюльник немного успокоился, на палубе опять поднялся шум и вспыхнула торопливая и беспорядочная мушкетная пальба, которая вместе с орудийным залпом пробудила его ото сна. И теперь он содрогался в горячечном ознобе и бессильном гневе, что его заперли здесь, когда снаружи шел бой.

Он догадывался, как складывается ситуация, хоть немногое мог видеть через окно каюты, которое распахнул, не обращая внимания на пронизывающий холод и сырость. Напротив его окна, всего в нескольких локтях, раз за разом сталкиваясь с кормой «Зефира», колыхалась корма шведской каравеллы с её названием – «Вестерос», составленным из бронзовых букв. Она нависала могучей надстройкой, в которой виднелась свежая пробоина от прицельного орудийного залпа. Ядро влетело туда в упор и наверняка произвело немалые опустошения, но к сожалению не вызвало пожара.

Пожара?

При этой мысли Тессари содрогнулся, словно впервые осознав её значение. Вспыхни на шведском корабле пожар, Мартен наверняка не преминул бы воспользоваться такой оказией. Видимо, сам он не мог добраться до пробоины, или не заметил такой возможности.

«Вестерос» был втрое больше «Зефира». На нем была многочисленная команда и мощное вооружение. Он обладал подавляющим преимуществом и несомненно атаковал неожиданно, раз Мартену пришлось принять неравный бой, лишившись свободы маневра и обреченный только на отчаянную оборону.

Тессари всегда действовал столь же быстро, как и думал. Но на этот раз он едва волочил ноги. Неверным шагом подойдя к окну, он выглянул наружу. Между ним и разбитой надстройкой «Вестерос» то расширялась, то сужалась пропасть ярдов в десять-двенадцать, на дне которой поблескивала взбаламученная вода. За кормой «Зефира» дрейфовала забытая шлюпка со сложенными веслами. Пеньковый буксирный канат, накрученный на крюк у её носа, слегка покачивался, дугой свисая с палубы корабля в нескольких футах ниже окна каюты.

Цирюльник высунулся, чтобы подхватить его, но не дотянулся. Снова безумно закружилась голова, но он не сдался – ждал момента, когда лодка ткнется носом в борт «Зефира», тяня за собой канат, и возобновил попытку. На этот раз удачно. Зажав его в руке, выбирал дюйм за дюймом, пока не почувствовал сопротивления. Потянулся за ножом, отрезал так низко, как только мог, и стал завязывать петлю на конце.

Он спешил, подгоняемый громом выстрелов, криками и воплями шведских пехотинцев, которые снова пошли на штурм. Руки его тряслись, но он сумел затянуть петлю и, высунувшись в окно, забросил её на конец перебитой балки, торчащей из пробоины в надстройке.

Главное было сделано: теперь он мог добраться туда по этому обезьяньему мосту, лишь бы хватило сил преодолеть расстояние, разделявшее корабли. Были все шансы, что никто не заметит его отчаянной затеи. Разбитая надстройка каравеллы казалась опустевшей. Схватка шла дальше, главной её ареной стали средняя и носовая палуба «Зефира», вплотную прилегавшие к пузатому корпусу «Вестерос».

Тессари уже перебросил ногу через оконную раму, когда ему пришло в голову, что оказавшись на борту неприятеля, он вряд ли быстро подожжет корабль одним кресалом. И вовремя припомнил, что под рукой есть банка скипидара. Попробовал её поднять, но та показалась ему слишком тяжелой. Она была почти полна. И с ней ему не справиться, не удержать на веревке, даже привязав к поясу. Немного подумав, Цирюльник принялся разыскивать какую-нибудь тряпку, чтобы подвесить банку на канат и подтянуть на ту сторону, когда переберется сам. Под руки ничего не попадалось, тогда в безумной спешке, помогая себе ножом и зубами, он распорол на полосы простыню из тонкого льняного полотна, связал их концами, потом подвесил жестянку на канат и через её ушко протянул импровизированный шнур.

Это стоило ему немалых усилий, и заняло уйму времени. Но отдых он себе позволить не мог. Инстинктивно чувствовал, что за стенами каюты разыгрывается едва ли не последний акт упорной обороны. Сердце колотилось у него как бешеное, струи пота заливали лицо и текли по груди, кровь стучала в висках, а сквозь болезненный шум в ушах до него долетали отзвуки схватки, крики, лязг оружия, грохот выстрелов, проклятия и стоны раненых.

Но на них Тессари уже не обращал внимания. Уцепившись за линь и перебросив на него ноги, он полз над пропастью между кормой «Зефира»и каравеллой, продвигаясь фут за футом, стиснув зубы, страшным усилием воли распрямляя онемелые плечи. Над собой он видел только однотонное серое небо, перечеркнутое колышущимся канатом, с которого он свисал спиной вниз, как несчастный жук в паутине.

Добравшись до середины каната, он задрал голову, чтобы взглянуть, сколько ещё осталось. Перебитая балка выступала на фоне темного провала высоко наверху, гораздо выше, чем он надеялся. Свободно висевший канат теперь провис под его тяжестью, образовав тупой угол, в вершине которого он находился. И в довершение неприятностей от натяжения каната корабли медленно стали сближаться, и угол становился все острее.

Цирюльник на миг усомнился, удастся ли ему когда-нибудь преодолеть такое препятствие. Вперед он мог продвигаться лишь очень медленно, и каждое очередное усилие вызывало судорогу в мышцах плеч и бедер. Он с трудом разгибал пальцы, немевшие от холода, а когда снова сжимал их на несколько дюймов дальше, порою терял надежду удержаться, ибо канат выскальзывал из израненных ладоней.

В конце концов, однако, он добрался до края пробоины в надстройке и, собрав остатки сил, сумел туда взобраться.

Кожа на его руках была содрана, ногти обломаны и окровавлены, он истекал потом и одновременно дрожал от холода. Но зато распирала гордость, что он нашел силы и одолел собственную слабость. Теперь оставшееся представлялось легким и простым.

Тессари заглянул во тьму. Как он и предвидел, там царил хаос и разрушение от двадцатичетырехфунтового ядра из полукартауна. Разбитые переборки зияли черными проемами среди свежих обломков и щепок, отщепленных от сосновых балок и досок, разбитая посуда завалила пол, какие-то окровавленные лохмотья свисали с разбитой койки.

« – Это прекрасно будет гореть,» – подумал Тессари.

Он вынул из-за пазухи конец полотняного шнура и перетянул к себе банку со скипидаром, после чего втащил её внутрь. И тут услышал чьи-то быстро приближавшиеся шаги. Присев за грудой досок у остатков переборки, Тессари затаил дыхание. Но в ту же самую минуту подступил приступ кашля. Сквозь навернувшиеся на глаза слезы он разглядел в темном проеме фигуру какого-то офицера с огромной рыжей бородой. Задыхаясь, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил тому прямо в грудь.

Результатов выстрела он не видел, ибо дым заполнил каюту, вызвав новый приступ удушья, но услышал грохот падающего тела. Полуослепленный, волоча за собой тяжелую банку, задыхаясь, кашляя и блюя, он подполз к койке, кое-как поднялся на колени и вылил живичный экстракт на разбросанную постель. Скипидар впитался в тряпки и подушки, струей потек по полу, заполняя щели и дыры, собираясь лужей между опрокинутыми табуретками.

Теперь высечь огонь – раз, другой, третий. Ободранные, изувеченные пальцы не слушались, кресало не давало искры. Снова чьи-то близкие шаги раздались за стеной или, может быть, в соседнем коридоре. Кто-то возбужденно перекликивался.

Тессари понял, что должен взять себя в руки. На счастье кашель перестал его терзать, и он смог наконец вздохнуть спокойно. Снова высек огонь, на этот раз сноп мелких искр посыпался из-под стального молоточка, полотно, пропитанное скипидаром, вспыхнуло, и пламя начало распространяться с невероятной скоростью.

Цирюльник вскочил и отступил назад. Огонь загудел прямо перед его лицом, опалил волосы на голове, скользнул вдоль переборки, жадно облизнул её, вознесся ввысь, затрещал, охватил сухие доски, на которых пузырилась краска, прорвался сквозь дыру в стене в соседнее помещение. Тем временем другой его язык полз по полу, выбрасывая тонкие дрожащие щупальцы по следу потеков, пока не добрался до лужи, разлитой под огромной грудой хлама. Ее поверхность словно взорвалась, дерево занялось немедленно, и горячий столб пламени пролетел сквозь пустые внутренности корабля, гоня перед собой клубы дыма, которые словно длинные черные хоругви тянулись сквозь пролом в боковой стене надстройки.

Вопль потрясения и ярости взметнулся над палубой каравеллы. Ветер раздувал пожар, который уже перебросился на другой борт и угрожал кормовой батарее. Над головами пушкарей дымило и трещало, и тут и там взметались языки огня. Людей охватила паника, начался переполох на главной орудийной палубе.

Тессари лишь короткий миг приглядывался к делу своих рук, испытывая при этом переполнявшее больную грудь чувство гордости и триумфа. Адский жар заставил его поспешно выбраться из пылавшей надстройки, а мысль об единственном пути спасения холодом обдала его мужественное сердце.

Со смешанным чувством отвращения и жалости взглянул он на свои искалеченные, окровавленные ладони. Да, те явно не годились для новых подвигов на жестком, слишком тонком канате… Но как иначе мог бы он убраться отсюда?

Ему пришло в голову, что можно бы снять петлю с балки, опоясаться ею и рискнуть прыгнуть вниз. Но если даже не переломать при этом кости, ударившись о борт «Зефира» над самой поверхностью воды, то все равно собственными силами ему ни за что не взобраться потом на палубу, а призывы на помощь сейчас никто не услышит. Подумал он и о шлюпке, но тут же убедился, что ту отнесло течением на несколько десятков ярдов и она все дальше дрейфовала по ветру. Вплавь её уже не догнать; к тому же в ледяной воде долго не продержишься.

Нет, иного выхода не было. Он мог лишь обмотать ладони обрывками разорванной простыни, которая уже послужила для буксировки жестянки со скипидаром, и как раз этим занялся, когда тройной могучий грохот потряс воздух.

– Полукартауны «Зефира»! – промелькнуло у него в голове.

Высунувшись, он взглянул поверх задранной кормы, заметив вдалеке верхние реи, паруса и верхушки мачт с развевающимися по ветру голубыми флагами. На каждом из них были изображены три золотые короны и лев, держащий топор святого Олафа.

« – Шведы! – подумал он. – Если Томаш не собьет им мачты, или не продырявит борта ниже ватерлинии, они нас раздавят, как пустой орех.»

Он поспешно добинтовал несчастные ладони и, уцепившись за свой «обезьяний мост», как прежде, полез обратно.

Дело шло легче, хотя силы давно были на исходе. Но теперь ему предстояло одолеть большую дорогу, до самого фальшборта «Зефира», где в нескольких ярдах над окном каюты был закреплен линь.

Он раз за разом оглядывался, откидывая назад голову и выкручивая шею. Оказавшись на половине пути, услышал ещё два орудийных выстрела и ощутил сотрясение, которое едва не сбросило его в море. Корма корабля подалась от отдачи орудий, канат провис ниже и дернулся, когда «Зефир» ткнулся в корпус «Вестероса».

Тессари выругался по-итальянски, перехватил руки и снова огляделся. На это раз он на миг узрел за низким фальшбортом чью-то фигуру с занесенными над головой топором.

– Перси! – завопил он что было сил.

Перси Барнс услышал окрик, но так и не понял, откуда, да и не мог уже сдержать размаха – острие топора с глухим стуком обрушилось на край борта, перерубая канат.

Цирюльник, все ещё судорожно хватавшийся за него, понял, что летит вниз, как камень. Перед его глазами ещё мелькнула выкрашенная белым лаком корма, изгиб руля «Зефира», после чего он врезался головой в борт каравеллы, отлетел и рухнул в воду, которая с плеском расступилась, чтобы принять его содрогавшееся в агонии тело.

Заверив Мартена, что поступит, как он, Стефан Грабинский именно так в тот момент и чувствовал. Он желал сохранить верность и капитану, и кораблю. Но даже представляя серьезность угрожавшей им ситуации, он не отдавал отчета в ответственности данного обещания.

Он был отважен; смело сражался и никому не позволял опередить себя в атаке. Готов был даже погибнуть, идя на штурм, хотя мысль о смерти и не посещала его в запале битвы.

Но теперь ему предстояло не принимать участия в бою, а только ждать его исхода, чтобы в случае неудачи корабль взлетел на воздух.

Он воображал себе этот миг, как осужденный – свою казнь. Ему самому предстояло привести приговор в исполнение. Себе, Мартену, всей команде и «Зефиру»… И вдобавок всего за несколько секунд решить, настал ли этот последний миг!

Ведь он мог ошибиться! Мог преждевременно привести в исполнение приговор им всем и самому себе! Мог, наконец, принять решение слишком поздно и пасть от пули или оказаться обезоруженным, не успев ничего сделать.

Стефан покосился на канонира и пушкаря, которых прислал ему Мартен. Он хорошо их знал – толковые, испытанные люди, но не с кем ему было разделить ответственность, командовать предстояло самому.

Велев им спуститься на орудийную палубу и с горящими фитилями ждать у орудий, он вздохнул:

– Был бы со мной Тессари!

Стефан подумал, нужно бы предупредить Цирюльника, что может произойти с минуты на минуту, но тут же передумал. Если Тессари суждено погибнуть, как всем прочим, лучше ему об этом не знать. Да к тому же было уже поздно пробираться – точнее, пробиваться – на корму, в каюту, где лежал больной.

Это была каюта, соседняя с занятой когда-то Марией Франческой. Каждый раз, минуя её дверь, он невольно ускорял шаги, а сердце стискивало, как при сеньорите де Визелла.

Мучительные воспоминания. Особенно последние, после ареста Мартена в Ла-Рошели.

Первая любовь часто бывает неудачной или несчастной. Но эта оказалась жестокой, и не только по вине особых обстоятельств. Грабинский был влюблен без всякой надежды. С самого начала он сражался с этим чувством, упрекая только себя и никому его не выдавая. Мария Франческа однако заметила, что с ним что-то происходит. Поначалу её это забавляло, потом, когда она убедилась в несокрушимой верности Стефана Мартену, – прискучило, а потом стало раздражать. Имея для того немало возможностей, она ему мстительно докучала, стараясь выставить на всеобщее посмешище его тайну. Тессари, который обо всем понемногу догадывался, неоднократно был свидетелем этой забавы, и хотя они об этом не заговаривали, Стефан знал, что в нем имеет молчаливого союзника, который ему сочувствует, хотя помочь не в силах.

Да, Тессари многое понимал и часто парой слов, одним многозначительным пожатием руки, усмешкой или просто взглядом умел ему помочь, как делал это с самого начала их дружбы, когда Грабинский ещё не стал кормчим и помощником Мартена.

Усилившийся огонь картечниц и мушкетов с палубы «Вестероса» дал знать о подготовке нового штурма. Грабинский, укрывшись за толстым парапетом из дубовых балок, видел шведских офицеров в кирасах и шлемах, ровнявших строй.

« – Сейчас начнется, – мелькнуло у него в глове. – А может быть, сейчас все кончится?..» Он глянул в сторону приближавшися галеонов. Те были пока слишком далеко, но ближний вскоре мог попасть в зону обстрела с правого борта «Зефира». Стефан надеялся, что так или иначе сумеет послать в него хотя бы несколько ядер. Надежда эта несколько скрашивала ему мучительное ожидание.

Теперь он подумал о матери и о том маленьком домишке с садиком, который присмотрел для неё в Гданьске за Каменной плотиной.

– Куплю его, как только все закончится и можно будет вернуться в Гданьск, – сказал он себе, упрямо пытаясь чем-то заполнить нескончаемые минуты ожидания. – Да, вот вернуться бы, сойти на берег, хотя бы на несколько дней.

Но Стефан знал, что сам себя обманывает. Ведь никогда уже ему не видеть матери, «Зефиру» не вернуться в Гданьск, – все ясно!

« – Ну нет, так невозможно! – сокрушался он в душе. – Это слабость. Держись, парень. Не плачься над собой. Бывало ведь и хуже и сходило с рук! Хуже? По правде говоря, хуже не было. Хуже быть просто не могло.»

« – Но все равно не в этом дело, – подумал он. – Нельзя подаваться сомнениям. Нельзя рассчитывать на возвращение; нельзя вспоминать маму, не стоит размышлять о крыше над её головой. Он должен быть решителен и хладнокровен. Ведь дело только в том, чтобы не струсить в последнее мгновенье.»

Нет, он не трусил. Знал, что пока не трусит, хоть был почти уверен, что не доживет до полудня.

« – Нужно быть начеку,» – подумал он.

Громкие команды и воинственные крики, донесшиеся с палубы шведской каравеллы, прервали его размышления. Густые шеренги солдат двумя волнами ринулись вперед к сцепившимся бортам кораблей, взобрались на них, полезли на надстройку и шкафут «Зефира».

« – Штурм!» – подумал Стефан.

Он услышал голос Мартена, перекрывший общий шум, а потом залп нескольких мушкетов. Заметил пролом, образованный картечью в наступавшем строю, который смешался и заклубился, как стремительный поток, налетевший на препятствие, пока его не зальют и не прикроют спокойные воды.

« – Нет, их ничем не удержать,» – подумал он.

Но в ту же самую минуту за его спиной раздался громкий топот и три десятка корсаров, вооруженных топорами, клином ворвались в этот прорыв, отбрасывая в стороны наступавших шведов, как острый лемех отворачивает ломти вспаханной земли.

Грабинский на мгновение заметил Мартена, который мчался во главе своих людей, и Клопса с Броером Ворстом по его бокам. Почти одновременно с носа началась контратака, возглавляемая Германом Штауфлем, и рассеченные пополам шведские силы дрогнули и подались обратно к борту «Вестероса».

Стефан затаив дыхание следил за кровавым зрелищем. Сердце стучало у него в груди как молот, подступало к горлу, на миг словно останавливалось и вновь безумно билось. Тут он почувствовал, как кто-то дергает его за рукав, и пришел в себя. Канонир его о чем-то спрашивал. Стефан разобрал только одно слово: галеон.

– Галеон! – промелькнуло словно молния.

Он оглянулся. В полумиле от них шведский корабль сбавлял ход, перебрасывая реи – наверняка чтобы развернуться и подойти к левому борту «Зефира».

Нельзя было терять ни минуты. Стефан скатился вниз по поручням узкого трапа, увлекая за собой канонира.

– Наводить низко, под ватерлинию, – велел он обоим артиллеристам. – Я буду целить в гротмачту.

Присев у пушки, стал рихтовать её короткое дуло, прислушиваясь к нараставшему крику на палубе.

« – Увидели корабль! – подумал он. – Теперь пойдут в последний штурм.»

Глядя вдоль дула полукартауна, сквозь орудийный порт в борту «Зефира», он видел маневрировавший галеон. Слабый ветер не способствовал повороту, паруса беспомощно полоскали, темный силуэт, казалось, неподвижно застыл прямо перед орудийными дулами, которые готовились к залпу.

– Огонь! – скомандовал Грабинский.

Сам отодвинулся, приложил дымящийся фитиль к запалу, и отскочил в сторону.

Могучий грохот ударил по ушам, орудие отлетело назад, и сразу прогремели два других.

Едкие клубы дыма поплыли по галерее и улетели сквозь открытый люк.

Стефан метнулся ближе к носу, желая видеть результаты залпа. Действительно, через тамошние порты он уже мог разглядеть шведский корабль. Дым относило к корме, и из-за черного расплывавшегося облака медленно выплывали высокий корпус, бизань, грот, и фокмачта – все неповрежденные!

– Промазали! – в отчаянии воскликнул он.

– Да где там! – раздался за спиной его голос канонира. – По крайней мере два попадания – смотрите!

И в тот же миг средняя пирамида парусов над шкафутом галеона медленно наклонилась, как крона срубленного тополя, и рухнула за борт.

– Ну наконец-то! – выкрикнул Грабинский.

Канонир что-то говорил, хотел о чем-то спросить, но дикий вопль над головами заглушил его слова.

– Штурмуют! – воскликнул Грабинский и бросился к люку, чтобы выглянуть на палубу.

Но это был не штурм. Клубы дыма вздымались над кормовой надстройкой «Вестероса». На каравелле царила паника, абордажный отряд поспешно отступал, растерянные офицеры отдавали противоречивые приказы, а разъяренные, истекающие кровью и потом люди Мартена рубили топорами канаты, крушили кованые багры и абордажные крючья, которые удерживали «Зефир»у борта шведского корабля.

Грабинский едва мог верить собственным глазам. Неизбежное поражение, весь последний час нависавшее над «Зефиром», вдруг совершенно неожиданно сменилось разгромом неприятеля, во всяком случае поражением адмиральской каравеллы, охваченной губительным пожаром. Это казалось почти чудом.

« – Но чудеса случаются лишь раз,» – мелькнула мысль.

Он подумал о двух галеонах – о том, который от его залпа лишился гротмачты, но мог ещё использовать свои орудия, и о другом, который в любой момент мог двинуться на перехват.

Стефан огляделся. И то, что увидел, чудом ему уже не показалось – быть может потому, что было делом рук его и двух его помощников – но все равно превосходило все мыслимые ожидания.

Галеон, видимо, получил ещё одно прицельное двадцатичетырехфунтовое ядро пониже ватерлинии, ибо заметно кренился на левый борт и медленно тонул.

Тонул!!! Его орудия молчали, глядя в воду, словно промеряли глубину, прежде чем в ней скрыться. Команда спускала плоты и шлюпки, а паруса на уцелевших мачтах беспомощно полоскали.

– Стоять к повороту! – раздался крик Мартена и Грабинский вновь очнулся от задумчивости и помчался на свое место, чтобы командовать маневром.

– Неплохо поработал! – крикнул ему Мартен. – Пусть Ворст немедленно займется заряжанием орудий!

Плотник «Зефира» поспешил выполнить это распоряжение, хотя едва держался на ногах. Он был дважды ранен, в голову и в левое плечо, кровь заливала единственный глаз. Но такие же или даже более тяжкие раны получили почти все члены команды, отражавшие последний штурм. Выглядели они как банда смертников, которым удалось вырваться из дьявольской камеры пыток, где их подвергали адским мукам. Но несмотря ни на что орудия срочно должны быть заряжены и подготовлены к бою. Мачты и реи второго галеона все отчетливее проступали сквозь туман. Корабль шел по ветру и приближался все быстрее. Не было времени перевести дух и перевязать раны: битва под Кальмаром ещё не кончилась.

Мартен безжалостно подгонял свою едва живую команду. Когда наконец ему удалось развернуться между пылающей каравеллой и лишившимся хода галеоном, который все более кренясь дрейфовал по течению среди плававших вокруг плотов и переполненных шлюпок, он привел «Зефир»к ветру и с непоколебимой верой в свою счастливую звезду помчался навстречу третьему противнику.