Текст книги "Черные флаги"

ГЛАВА ХII

Дон Винсенте Херрера и Гамма, коррехидор провинции Вера Крус, кивком отпустил наконец капитана конвоя, с которым так долго беседовал. Он был разочарован и утомлен, а беседа, или точнее монолог, произнесенный им в наставление слишком самоуверенному офицеру, не оставил приятного ощущения превосходства, которое он обычно испытывал в отношении креолов. Поскольку такое ощущение потрафляло натуре губернатора, и удовлетворяло врожденную жажду власти, сейчас он был разочарован и едва ли не считал себя обманутым.

Вот именно: его обманули! И причем вдвойне!

Этот капитан, какой-то Район или Рубио, наверняка простой mozo или vaquero из сьерры, доставил последний транспорт серебра из рудников Орисабы, подчиненных алькальду тамошнего округа. Обычно с такой оказией алькальд присылал своему могущественному покровителю Херрере два-три слитка, “сэкономленных” в учетных книгах рудника. На этот раз столь приятная посылка не пришла…

Херрера подозревал капитана конвоя и его людей в краже, алькальда – в преступной скупости, чиновников Орисабы – в растрате, и всех вместе взятых – в заговоре против себя и власти.

Был он по натуре подозрителен, и если временами эта подозрительность усыплялась лестью и подношениями, то все равно держала ухо востро.

Кто знает, что за этим кроется? Неужели бунт?

Он даже вздрогнул при этой мысли, какой бы неуместной та ни казалась.

“ – Будь так, никто не сдал бы серебро на склады”, – подумал он уже спокойнее.

Храбростью коррехидор не отличался. Наверно потому и не осмелился арестовать и бросить в крепость этого Рубио-или Района; ограничился измышлениями и угрозами, которые лишь вызвали у того презрительное пожатие плечами.

Видно, не слишком высоко он их всех ставил; служил в войсках вицекороля и знал, конечно, что сам этот факт хранит его, по крайней мере пока, от произвола губернатора. Быть может, знал также, что почти весь гарнизон губернатора два дня назад отправился в карательную экспедицию против мятежного вождя какого-то племени, который спалил окрестные испанские гасиенды в ответ на непрестанные притеснения и угон индейских юношей на хлопковые плантации. У капитана было при себе около сотни солдат, индейцев и метисов, поэтому он чувствовал себя в безопасности в Вера-Крус, где Дон Винсенте временно не располагал большими силами.

– Ну, он меня ещё попомнит, – прошипел губернатор.

Чтоб досадить капитану, он не позволил конвою заночевать в городе. Не собирался иметь под боком этих бандитов вместе с их командиром. Пусть возвращаются туда, откуда прибыли. В конце концов, могут расположиться по дороге, в Тукстле или какой-нибудь рыбацкой деревушке на побережье.

Он потянул за шнур, конец которого свисал у окна над креслом. Где-то в дальних покоях раздалась серебристая трель звонка. И тут же в дверях показался секретарь, согнувшийся в поклоне.

“ – Подслушивал”, – подумал Херрера, подозрительно покосился на него и отвернулся. Этот человек был ему отвратителен своим фальшивым угодничеством и послушностью. Даже его, который привык требовать такого поведения! Но обойтись он без него не мог: Луис знал насквозь все секреты провинциальной жизни, знал обо всех сплетнях, ориентировался в настроениях богатых креолов, владельцев латифундий, доносил ему о самых доверительных беседах, которые вели между собой кабальерос в винных погребах и офицеры в пульхериях. Дон Винсенте настолько же не мог его терпеть, как и нуждался в его услугах.

– Узнай, как зовут капитана, который только что был здесь, – велел он. – Имя, фамилию, полк и так далее.

Луис склонился в поклоне, скрывая довольную ухмылку. Такого приказа он ждал. Знал уже, что простодушный офицер, не выказавший к нему никакого почтения, вызвал серьезный гнев губернатора. И готов был тут же взяться за поручение, чтобы как следует насладиться возможностью отомстить заносчивому капитану. Но нужно было выждать, поэтому, сдерживая радость, он спокойно подошел к столу, чтобы поправить фитили свеч, горевших в двух серебряных пятирожковых канделябрах.

– Что нового? – спросил губернатор.

– На закате в порт вошли два корабля, – начал Луис.

– Наши корабли?

– Не те, которых мы ждем, но во всяком случае под нашим флагом. О флотилии, которая должна прибыть за серебром, я к сожалению до сих пор не имею никаких известий.

– Тогда зачем завел об этом разговор? – взорвался дон Винсенте. – Какое дело мне до двух кораблей, вошедших в порт? Давно уже пора прибыть тем, нашим… – добавил он, нахмурившись.

Подумал, что излишне поспешил с отправкой войск в карательную экспедицию. Нужно было подождать прибытия Золотого флота с юга и освобождения складов, полных серебра и кошенили. Но Золотой флот запаздывал, а владельцы латифундий требовали защиты и мести.

– Эти корабли, – продолжал Луис, – дали сигнал, что их преследуют корсары, ваша светлость. Поэтому в порту зажгли все фонари, чтоб облегчить им вход в бухту.

Губернатор вздрогнул.

– Корсары? Здесь?

– Но не осмелились приблизиться, – успокоил его секретарь. – Эти два капитана наверняка преувеличивают. У страха глаза велики.

– Ничего нового не слышно о Мартене?

– Нет. Он не показывался уже пару месяцев. Разве что ушел отсюда. А может быть, его корабль разбился и Мартен уже кипит в смоле в аду?

– Если бы так! – вздохнул Херрера.

Услав секретаря и заперев двери на щеколду, извлек из тайника в стене тяжелую серебряную шкатулку с личными бумагами, письмами и счетами. Отыскав перечень неофициальных доходов от рудников в Орисаба, углубился в подсчеты.

Капитан Мануэль Рубио проклинал собачью службу в армии вицекороля, поминая при этом всех святых с Мадонной во главе и понося их честь совершенно неслыханным образом. Как каждый креол, он терпеть не мог гачупинов, а эти двое – дон Винсенте и его секретарь – особенно его достали. Правда, Луис хоть услышал все, что о нем Рубио думает, но ведь нельзя было сказать того же губернатору, либо дать ему порядочного пинка, чего тот явно заслуживал.

Рубио был в ярости. Люди его выбились из сил, а кони и мулы едва волокли ноги, когда во главе конвоя выезжал он из негостеприимного Вера Крус. Нужно было дать им отдохнуть, и не в Тукстле, куда они бы просто не дошли по трудной и опасной горной дороге, а в первой же деревне. А там он не рассчитывал найти пристанища даже для себя. Предчувствовал, что ночь придется провести у костра или на одной из повозок.

Погруженный в воспоминания о возмутительных подозрениях со стороны губернатора, он в полной темноте ехал во главе отряда через песчаную нетронутую сельву, что начиналась сразу за городской стеной. Тяжелые, хотя и опустевшие теперь повозки вязли в песке и нужно было их выталкивать под крик возниц и ржание измученных животных. После удушливого дня холод ночи пробирал до костей.

Обоз растягивался, извиваясь, как ленивая змея, огибая высокие приморские дюны, за которыми среди редких колючих зарослей стояли два ряда глинобитных рыбацких лачуг. Свернув в узкий проулок между ними, Рубио задержал коня и оглянулся, чтобы поторопить своих солдат, когда вдруг разглядел во тьме какую-то фигуру, которая перехватила поводья, и услышал тихий повелительный голос:

– Слезай, и тихо мне!

Пережитое потрясение не помешало ему мгновенно инстинктивно рвануть шпагу из ножен…и тут же ощутить, как вместе с седлом рушится на землю.

– Каррамба! – выругался он, успев ещё подумать:“– Подпруги перерезали, мерзавцы!”

Кто-то набросил мешок ему на голову, кто-то выкручивал руку, вырывая шпагу, какие-то люди вязали его и волокли по земле, а потом через порог. Услышал несколько выстрелов, короткую возню, крики. Но это продолжалось только несколько минут, потом все стихло.

Попробовал рвануться, растянуть путы.

– Лежи спокойно, hombre, – бросил чей-то голос с иностранным акцентом.

“ – Кто это, черт возьми? – думал Рубио. – И что с конвоем?”

Ему никак не удавалось сообразить, кто же на них напал. Или произошло какое-то недоразумение, или Херрера подослал наемных убийц, чтоб потихоньку от него избавиться? А может это войска, возвращающиеся из карательной экспедиции, приняли его отряд за банду сальтеадоров? Как бы там ни было, хорош же он: попался как молокосос, и даже если его не удавят прямо здесь в кустах, и он получит свободу, за его шкуру ломанного гроша никто не даст, когда придется отчитываться перед полковником в Орисабе.

“ – По счастью, хоть серебро в безопасности”, – подумал он.

Но эта мысль его не слишком утешала. Если попался он разбойникам или бунтовщикам, а не военному отряду, с карьерой его было покончено.

“ – Да, влип, – говорил он себе. – И все из-за проклятого гачупино, чтоб ему гореть в аду!”

Опять раздались голоса нескольких человек, входивших в хижину, где он валялся на жестком глинобитном полу. Те говорили на чужом, непонятном языке, но явно не индейском. Потом его посадили к стене и сняли с головы мешок.

Перед собою он увидел симпатичного молодого мужчину атлетического сложения, с маленькими черными усами и веселыми синими глазами. Того окружали несколько человек, вооруженных пистолетами и ножами. На головах повязаны были такие же яркие платки, как у главаря; в ушах – золотые или серебряные серьги. Выглядели они воинственно и грозно.

“ – Пираты, – понял Рубио. – Да, не видать мне ни полковника, ни Орисабы. Но может все же…”

Он не додумал, при виде того, как молодой гигант выхватил из-за пояса нож и молниеносным ударом раскроил ему живот. Едва не лишился чувств и даже закрыл глаза, чтобы не видеть своих вываливающихся внутренностей, но не почувствовав никакой боли, снова их открыл. И лишь тогда заметил, что нож всего лишь распорол веревки на его руках, даже не задев кожи.

Синеглазый здоровяк смеялся теперь в голос вместе с остальными. Придвинул себе колоду и присел напротив пристыженного офицера.

– Дурацкие шутки, – буркнул Мануэль, приходя в себя. Могли бы распороть рукав, а это мой единственный мундир.

Пираты грохнули ещё дружнее – шутка пленника пришлась по вкусу.

– Как твое имя, кабальеро? – спросил голубоглазый.

– Не представляюсь незнакомым, – отрезал тот, добавив: Особенно когда те надевают мешок на голову, вместо того, чтобы поздороваться по – человечески.

Эта реплика смеха уже не вызвала, и уголок рта молодого корсара дрогнул. Стоявший ближе к Мануэлю щуплый, смуглый пират с иронично прищуренными веками ткнул его носком сапога.

– Не знаешь, с кем ты говоришь, hombre, – порывисто воскликнул он. – Ты в руках прославленного капитана корсаров и я тебе советую…

– Хватит! – оборвал его тот, о ком шла речь.

Рубио присвистнул сквозь зубы.

– Не значит ли это, что я беседую с Мартеном, которого прозвали Золотой Куницей?

– Да, – подтвердил Мартен, польщенный собственной славой.

– Меня зовут Рубио, – поспешно сообщил пленник. – Капитан Мануэль Рубио. Я офицер на службе вицекороля и командую, точнее, ещё полчаса назад командовал конвоем, который доставил транспорт серебра в Вера Крус. Да, опоздали вы, сеньор, добавил он с ироничным сожалением, – напади вы на нас в этом же месте на рассвете, серебро было бы ваше.

– О, это ничего, – буркнул Мартен, – возьмем его со складов.

– Как это? – изумился офицер. – Вы собираетесь взять город?

– Много хочешь знать, кабальеро, – заметил корсар. – Уж лучше я тут буду задавать вопросы. И я тебе советую, как говорит наш Тессари, отвечать правду.

Тессари, прозванный Цирюльником, с серьезным видом кивнул, и Мануэль понял, что пора решать: жизнь или…

– Еще одно только, – торопливо начал он. – Могу ли я рассчитывать на ваше великодушие, если не только отвечу на вопросы, но и помогу взять заложника?

– Кого имеете в виду? – спросил Мартен.

– Его светлость Винсента Херрера и Гамма, губернатора Вера Крус, – ответил Рубио. – У меня с ним связаны самые худшие воспоминания, и до сих пор я не высказал все, что о нем думаю. Не хотелось бы упустить такой исключительный случай.

Использовать испанский флаг для входа в порт Вера Крус было идеей Генриха Шульца. Мартен сначала не хотел соглашаться на столь нерыцарский поступок, особенно поскольку это требовало удалить настоящие названия кораблей и заменить их другими. Такой маскарад был слишком унизителен для “Зефира”.

Уайт, услышав это, только пожал плечами и заявил, что в этом случае вся затея невыполнима и нужно от неё отказаться, но шевалье де Бельмон как обычно нашел компромиссный выход. По его совету решили, что в порт войдут только “Ибекс” и “Торо”, как менее известные, “Зефир” же станет ночью на якорь у берега в трех милях от города у маленькой рыбацкой деревушки и там высадит десант, который деревушку и захватит.

Так и произошло, и Мартен, оставив на “Зефире” Шульца с небольшой командой, ждал вестей от Уайта и Бельмона, чтобы окружить Вера Крус с запада и дать сигнал к началу атаки, когда дозорные заметили обоз, тянувшийся к деревне. Захват и обезвреживание отряда вместе с командиром прошли неожиданно легко и быстро: солдаты, видя, что окружены, тут же сдались, никто не пробовал бежать, а несколько пистолетных выстрелов корсары сделали больше для острастки.

Мартен, узнав от капитана Рубио о ситуации, решил действовать немедленно, не дожидаясь гонцов из города.

Рубио просил позволить ему принять участие в нападении во главе добровольцев из конвоя.

– Ни у меня, ни у моих людей нет причин возвращаться в Орисабу, – пояснил он, видя его сомнения. – В лучшем случае меня разжалуют, а каждый десятый из них получит пулю в лоб. Так что мне остается только сколотить команду из добровольцев, а остальных распустить по домам.

– Мне не кажется, что настроение у них слишком боевое, заметил Мартен, – судя по встрече с нами, они вовсе не желают сражаться.

– Ба! Их же не ждала никакая награда кроме ран или смерти. Но имея виды пограбить, они будут биться как…ну, может не как львы, но как стая голодных псов. Год уже не видали жалования…

Этот аргумент Мартена убедил. В конце концов, рисковал он немногим, но при этом отпадала нужда оставлять при пленниках стражу, раз те, – как уверял Рубио, все пойдут с ними.

На всякий случай были приняты некоторые меры предосторожности: солдат конвоя разделили на несколько групп и включили в отряды корсаров под командованием старших боцманов. Цирюльнику была поручена персональная опека над Мануэлем, который стал проводником главных сил. Перепуганных рыбаков и их семьи заперли в каком-то сарае под охраной пары матросов, которым заодно предстояло держать связь с кораблем.

Около одиннадцати небольшая армия отправилась на юг, к городу, окружая его с запада и севера.

Прибытия в порт Вера Крус двух кораблей, якобы преследуемых корсарами, не возбудило никаких подозрений, лишь обычное любопытство обывателей и портовых властей. Эти последние ожидали Золотой флот с мощным военным эскортом и никому не могло прийти в голову, чтобы именно в это время какой-то безумец добровольно совал голову в пасть льва. Если у коменданта порта и были какие сомнения, то касались они только груза обоих судов – это могла быть обычная контрабанда.

Сомнения эти были до известной степени оправданы, поскольку он получил щедрую мзду от капитанов, а после того ещё и приглашение на ужин в ближайшую пульхерию. Олла подрида, которую там готовили необычайно вкусно, была запита таким количеством вина, что комендант, едва держась на ногах, приказал своим подчиненным не доставлять прибывшим никаких проблем и разрешил матросам сойти на берег. Таможенный досмотр отложили на следующий день.

Когда шевалье де Бельмон, который составлял компанию коменданту порта, счел, что с того уже хватит, с “Торо” и “Ибекса” приплыли две шлюпки с заранее отобранными людьми, которые разошлись по городу, чтобы разведать обстановку и сориентироваться в положении. Происходило это в те минуты, когда расстроенный Мануэль Рубио покидал Вера Крус.

Двумя часами позже Бельмон провел короткое совещание с Уайтом и его лейтенантом Хагстоуном, после чего послал Перси Барнса, прозванного Славном, в деревушку, захваченную Мартеном.

Перси вовсе не рвался в эту миссию, считая, что уже обзавелся весьма многообещающими знакомствами с двумя местными обывателями, от которых доведался о прибытии транспорта серебра на городские склады и о карательной экспедиции, предпринятой большей частью гарнизона. При этом он умудрился съесть неслыханное изобилие всяческой жратвы за счет своих случайных знакомых, выпил с ними кварту вина, наговорив в ответ уйму баек о нападении пиратов и отчаянном бегстве корабля, на борту которого он находился.

И наконец, восхищенный их гостеприимством и интересом, расписал свои давнишние подвиги таким колоритным способом, что сам едва мог в них поверить.

После всего он чувствовал себя отяжелевшим и сонным, однако поспешил доложить Бельмону о полученных сведениях. Не полагал, что капитану “Торо” о них уже известно, и снова дал волю врожденной словоохотливости, облекая свой рапорт в наиболее драматичную форму. Умолкнув наконец, гордо огляделся, словно удивленный невероятностью собственных заслуг, – и тут же получил приказ отправиться ночью неизвестно куда разыскивать какую-то паршивую деревушку…

С тяжестью в сердце (и в животе) отправился в путь, но не пройдя и мили наткнулся на передовой дозор Мартена, причем его едва не пристрелили, поскольку он пустился наутек, полагая, что имеет дело с отрядом испанцев. Но тут же был схвачен, и Клопс, догнавший его, уверял, что узнал Перси только по его чудовищной вони.

– Смердишь, как скунс, – бросил он. – И ведешь себя, как скунс. Будь у тебя ещё шкура, можно было бы её содрать…

– Заботься о своей, пока тебе её не продырявили, – буркнул Славн.

Его проводили к Мартену, и после краткого доклада отряд вновь двинулся вперед.

Перси Славн в темноте добрался до окна, прикрытого снаружи жалюзи. Откинув кверху тонкие дощечки, нанизанные на три шнура, попробовал ножом приподнять раму, но окно было заперто. С минуту поразмыслив, как же попасть внутрь, не наделав шума, услышал вдруг дребезжание звонка и громкий окрик. Почти одновременно из-за угла дома донесся треск выламываемых дверей, лязг битого стекла, топот ног, затем один за другим два выстрела.

“ – Нужно было все сделать по-тихому, – со злостью подумал он. – Терпения не хватило, что ли…”

Рванув жалюзи, подхватил камень и швырнул его в окно, потом просунул руку и отодвинул щеколду. После каждого движения испуганно приседал, ожидая, не выскочит ли кто-то, чтобы открыть огонь в нападающих, но это было пустой потерей времени: некому там было защищаться.

Сообразив и успокоившись, торопливо перелез подоконник и оказался в обширном зале. Под ногами ощутил ковер, наткнулся на какую-то мебель, задержался, высек огонь и, углядев фонарь со свечей, довольно ухмыльнулся. Зажег свечу и огляделся кругом: показалось, что услышал чьи-то торопливые шаги. В комнате не было никого, но двери в глубине направо чуть вздрогнули, как будто только что там кто-то вышел.

Бросившись к ним, заметил какую-то фигуру в одном белье, мелькнувшую в соседней комнате.

– Стой! – рявкнул он и бросился за ней.

Выскочив в коридор, заметил белое пятно на фоне неясного прямоугольника ещё одних дверей – как ему показалось, ведущих прямо на двор за домом – и рухнул вдруг, растянувшись во весь рост, запнувшись о что-то тяжелое, что покатилось по полу, издавая глухой, но милый уху звон.

“ – Серебро!» – мелькнуло у него в голове.

Нащупавши руками большой тяжелый предмет, едва поднял его и вернулся в комнату, где оставил зажженную свечу. Убедившись, что держит в руках серебряную шкатулку, почувствовал, как сердце его бьется о всю ту массу доброй еды, которую он поглотил пару часов назад в Вера Крус. Он отыскал сокровище!

Решил его припрятать, поскольку шкатулку наспех открыть не удалось, а была она слишком велика и тяжела, чтобы таскать с собой. К тому же её пришлось бы отдать как долю на дележ.

Ну нет, делиться он ни с кем не собирался! То, что в ней, принадлежит ему одному!

Задув свечу, Перси выскользнул в коридор. Теперь слышен был гул голосов, приближавшийся из дальних комнат, но на дворе, как показалось ему, никого не было. Ринувшись в открытую дверь, на противоположной стороне двора он углядел длинный флигель с крутою крышею и узкими оконцами.

“ – Конюшня”, – решил Перси.

Войдя туда, почувствовал вонь конского навоза. Но лошадей не было. Наверно, они тоже отправились в поход.

“ – Тем лучше, – усмехнулся он. – Никто не будет искать сокровищ в пустой конюшне.”

В дальнем углу нащупал в темноте кормушку с остатками зерна. Поставил шкатулку на дно, надергал сена, торчавшего вверху с сеновала, и прикрыл им свою добычу. Довольно потер руки. Теперь можно вернуться сюда хотя бы завтра, когда все будет кончено.

Все это заняло у него не больше десяти минут. Перси благодарил судьбу, что оказался в отряде Мартена, который атаковал загородную резиденцию губернатора. Тут все прошло, как по маслу, без всякого сопротивления. Не отправь шевалье де Бельмон его в ту деревню, где ждали матросы с “Зефира”, пришлось бы драться в городе, и где там взять такую добычу…

Теперь он обошел дом кругом и наткнулся на Клопса, который выскочил через главный вход во главе группы матросов.

– Куда вы? – спросил Перси.

– Обыскать все постройки, – бросил Клопс. – Губернатора не нашли. Капитан обещал тысячу песо тому, кто его поймает.

Славн презрительно скривился. Тысяча песо? Что это для него теперь!

Не спеша вошел он в большой зал, освещенный всего несколькими свечами в противоположном углу.

Офицер в испанском мундире орал на какого-то перепуганного человека со связанными за спиной руками, прижавшегося к стене. Бил его по лицу, и явно не первый раз, ибо уже текла кровь. Мартен, недовольно приглядевшись к этой сцене, отвернулся и отошел к окну.

– Оставь это, кабальеро, – бросил он. – Ничего он не знает. Херрера наверняка найдется, стоит только засветить тут как следует.

– Я велю его повесить! – взревел офицер.

Мартен поднял бровь и взглянул на него через плечо.

– Если у тебя с ним личные счеты, развяжи его и дай в руки клинок, – посоветовал он. – Это будет по-честному. Ну, вот уже и светлее, – добавил, вновь отвернувшись к окну.

Посмотрев туда же, Перси разглядел зарево пожара, начавшегося на заднем дворе и стремительно нараставшего. Подумал, что сейчас бы стоило как следует пошарить по комнатам в поисках чего-нибудь ценного, что впотьмах могло остаться незамеченным.

Отступив назад, распахнул боковые двери. Но тут дом ещё тонул в темноте. И Перси решил перебраться туда, где уже побывал. Сумел найти коридор, выводивший во двор, и уже собрался свернуть туда, как ужасная мысль пронзила его: что можно поджечь легче, чем конюшни с запасами сена и соломы на сеновале?

В два прыжка оказался уже на дворе, глянул – и внутри все словно оборвалось. Крыша конюшни, крытая маисовой соломой, полыхала, рассыпая искры.

С диким криком он ринулся вперед, разметая крутившихся там и сям людей, и не раздумывая влетел внутрь. Дым душил, резал глаза. Но ему было не до того. Огня там ещё не было. Он должен успеть…

Наугад нащупывая путь, спотыкался о подвешенные на цепях жерди, падал, вставал и снова пер вперед. Слышал над собой треск и гул огня, и желудок поджимало под самое сердце.

Потом ему показалось, что в дыму он окончательно заблудился, и отчаяние охватило его. Но тут налетел на лестницу, ведшую на сеновал, и сориентировался, что двигается в верном направлении. Еще десяток шагов…

И тут что-то тяжело рухнуло ему на плечи, сбив с ног. Перси решил, что это обгоревшая балка с потолка, и что у него наверняка перебит хребет. Но предмет, который придавил его, был мягким. Вроде снопа соломы, только гораздо тяжелее. И к тому же двигался…

Кое-как продрав глаза, Перси чуть не вывернул шею, чтобы удостовериться, что там. В клубах дыма маячила какая-то белая закопченная фигура, по которой ползали тлеющие искорки. Он почувствовал, как чьи-то руки сжимают его горло и царапают щеки.

“ – Дьявол!» – решил он, и волосы встали дыбом.

Заорав нечеловеческим голосом, Перси рванулся, попытался встать. Но напрасно: сатана или может быть оборотень не разжал своих судорожных объятий.

Следующих пять минут были самыми ужасными в жизни Перси.

Над дальней частью конюшни рухнула крыша, и ясли, деревянные перегородки и кормушки с сеном моментально занялись от разлетевшихся углей. Огонь стеной шел на него, шипя и потрескивая, дым стал густым и обжигающим, а безжалостный злодей все сжимал горло.

Перси не мог даже глотнуть воздуха. Лежал в пылающей конюшне, в клубах дыма и огня, и задыхался. Задыхался от дыма и от рук оборотня! Ужас лишил его последних сил…

Но инстинкт заставил биться за жизнь до конца. Поджав ноги, он встал на четвереньки и пополз к выходу, с натугой волоча за собой тяжесть, повисшую на шее и плечах.

Это была схватка – бесконечная схватка – со смертью. В довершение всего – схватка с препятствиями, вначале в виде огромной лестницы, за которую он зацепился и которая тут же с грохотом рухнула на землю, перегородив дорогу, а потомиз-за захлопнутых тягой дверей.

Полуживой, он добрался до них, но никак не мог открыть. Лишь лупил в них кулаком, привалившись к высокому порогу, который казался ему непреодолимым препятствием. Наконец, исчерпав все силы, сдался. Но как раз тогда двери вдруг распахнулись сами – внутрь, а не наружу, как пытался открыть их он. Успев ещё перевалиться через порог, он почувствовал, как множество рук хватают его и вытаскивают из огня вместе с ношей.

Славн не потерял сознания и во всяком случае сохранил ясность мыслей, чтобы уловить смысл восторженных криков, которыми приветствовали возвращение его из геенны огненной: он совершил подвиг, вынеся из пламени пожара на собственных плечах губернатора, который прятался на сеновале.

Выяснив, что он не ранен и даже не обгорел, Перси быстро освоился с этой неожиданной новостью. Приняв надлежащий вид, ухватил Херреру за обрывки обгоревшей ночной сорочки и в сопровождении свидетелей своей небывалой отваги доставил его к Мартену.

Конюшню в гасиенде Винцента Херреры подожгли не только для того, чтобы осветить окрестности; вместе с тем это был условленный сигнал к атаке для Уайта и Бельмона, ожидавших в районе порта на другом конце города.

Уайт во главе своих англичан без особого труда захватил порт, ратушу и городские склады, но Бельмон, атаковавший казармы и арсенал, встретил сильный отпор. Гарнизон, хотя и сократившийся до трех рот и лишенный артиллерии, тем не менее толково защищался, осыпая из-за высоких стен наступавших корсаров градом пуль из мушкетов. Томаш Поцеха, который стал теперь главным боцманом “Торо”, дважды прорывался к воротам во главе индейцев-пушкарей, и дважды вынужден был отступить, не успев заложить взрывчатку. Только на третий раз, ценой немалых потерь, удалось ему закрепить на петлях кованых ворот два бочонка пороха и поджечь фитили.

Но когда шевалье де Бельмон с обнаженной шпагой ринулся в пролом, увлекая за собой весь отряд, испанцы отступили в казармы и продолжали обороняться, стреляя из окон.

Бельмон убедился, что не располагает силами, чтобы здесь справиться. Большую часть людей ему пришлось оставить в ранее захваченном арсенале, да ещё в порту – на охране корабельных шлюпок, а позиция у осажденных была куда лучше, чем у него. Самолюбие ему не позволяло обращаться за помощью к Уайту, хотя ясно было, что рано или поздно так придется сделать, если тем временем не подтянется Мартен.

Чтобы даром не терять людей, он решил вернуться под защиту стен. Знал, что этот отход может спровоцировать испанских пехотинцев на контратаку, но как бы там ни было, выиграл немного времени, мог дать людям передохнуть и перегруппировать силы.

Погнал Поцеху в арсенал, приказав забрать оттуда половину оставленных людей и доставить два легких фальконета. Еще ему пришло в голову, что в арсенале наверняка есть и мортиры, из которых можно бы обстреливать казармы, стреляя навесом через крыши, но некому было доверить столь сложное задание; не слишком опытные артиллеристы не сумели бы наладить прицельный огонь.

Наконец, воспользовавшись тем, что осажденные никаких попыток вылазки не предпринимали, шевалье велел поджечь несколько домов, чтобы показать Мартену, где они.

Это помогло. Мартен, захватив губернатора, с легкостью добился от него капитуляции города и гарнизона, а поскольку Мануэль Рубио не успел-таки повесить Луиса, то несчастному секретарю предстояло теперь сыграть роль парламентера.

Его развязали, позволили умыться и переодеться, после чего Мартен велел усадить его в повозку рядом со стонущим Херрерой и двинулся во главе небольшого обоза через город.

Начавшийся пожар тут же привлек его внимание и весь отряд направился туда.

Прибыв на место и выслушав доклад Бельмона, Мартен похвалил его за рассудительность. Луису сунули в одну руку фонарь, в другую – письмо коррехидора Вера Крус коменданту гарнизона и белый флаг, и протолкнули его через разрушенные ворота внутрь.

Майор, командовавший тремя осажденными ротами, оказался достаточно хладнокровен, чтобы не пристрелить умиравшего от страха посланца, и весьма недоверчив что до подписи Херреры, нацарапанной дрожащей рукой на документе. Потребовал полчаса на обдумывание условий капитуляции, но потом заявил, что окончательный ответ сможет дать только после личной беседы с губернатором.

С Мартена было довольно. Он велел установить доставленные тем временем из арсенала фальконеты на прямую наводку и открыть огонь по стене, окружавшей казармы и плац.

Стена оказалась ветхой, ядра, выпущенные в упор, выбили в ней изрядную дыру. Теперь орудия наведены были прямо на незащищенные окна. И когда вновь запалили фитили, из окон показались белые флаги. Гарнизон сдавался.

Наутро жителей Вера Крус согнали в соборы и заперли там под стражей, отобрав только молодых и сильных мужчин для погрузки серебра и кошенили с городских складов на корабли. Заодно забрали лучшие орудия, порох и ядра из арсенала. Потом начался грабеж лавок, частных домов и пьяные оргии, продолжавшиеся без перерыва два дня и две ночи.

Обезумевшие от насилия корсары вытаскивали из соборов женщин, оставляя мужчин, запертых там, без еды и питья. Они были во власти упоения дикой забавой, жалость, как и все людские чувства, окончательно покинули их сердца. Не щадили ничего и никого. Ни Уайт, ни Мартен не пытались их удерживать. Вера Крус походил на сплошной гигантский лупанарий, разрушаемый ордой безумных пьянчуг.

Чтобы положить конец этому безумию, по совету Шульца город подожгли со всех сторон одновременно. Пожар отрезвил победителей и привел их в чувство. Когда пришлось отступать перед огнем, Мартену удалось навести хоть какой-то порядок и освободить полуживых людей из соборов.