Текст книги "Предел… или уже за?"

В те дни моя душа была как будто бы на качелях. Чередовались приступы эйфории с приступами отвращения ко всему и тоски. Причем последние становились все продолжительнее, а первые – эфемернее, и требовали для своего прихода увеличения доз наркотика. Употребление его было одной из новых привычек Сесси, которая передалась мне.

Да только не наркотический дурман определял собой это зыбкое, изматывающее течение жизни. Им правило кошмарное подозрение, все более – как будто скачками – укреплявшееся во мне.

Какое?

Вместо ответа я приведу еще одну из наших бесед.

– Сесси, ты теперь настаиваешь на таких ласках, о которых ты говорила мне раньше: это не мое. Ты все-таки очень изменилась, Сесси! Уверен, так не меняются люди даже и после совершения убийства. Это не твои ласки и не твой рост. И не твои глаза! Сесилия, я… мне кажется, что я уже и не люблю тебя больше.

– Ты говоришь „не мое“? А может быть, ты не прав? Может быть, как раз мое, Боб? Что же до того, что ты, кажется, уже не любишь больше Сесилию, то меня это даже радует. Это хорошо, что ты понял: мы просто вляпались с тобой в одно и тоже дерьмо. Ведь так, Боб?

Дальнейшее произошло все как будто само собою – я ничего не планировал. Это ведь вообще не моя сильная сторона: планировать. Жизнь течет, и, обыкновенно, я просто после задним числом смотрю, куда это на сей раз меня вынес ее поток.

Она (???) полулежала на кровати тогда, она потянулась – и одеяло складками соскользнуло на пол.

– Ну же! Иди ко мне снова, Боб.

– Я не хочу спать с убийцей.

– Вот это новости! Ты раньше относился к этому действию иначе, насколько помню, если оно необходимо ради самозащиты.

– Да. Только никакой ведь самозащиты не было. Я все понял. Здесь не было ничего, кроме элементарного убийства из ревности – реализации замысла, о котором я от тебя слышал. Могу поздравить, ты виртуозный организатор своего алиби. Ты просчитался в одном: ты слишком невысокого мнения о моих умственных способностях. Тебе что, и вовсе не приходило в голову, что я сумею когда-нибудь… догадаться?

Она… нет, видимо, все-таки лучше будет назвать это существо „оно“ – сбросило ноги на пол и выражение его лица резко переменилось.

– Я думал, что ты догадаешься еще полторы недели назад, мой Боб. Действительно, я несколько заблуждался относительно твоих умственных способностей. Но это и хорошо. Ведь в результате наш медовый месяц оказался длиннее… Да, это я, твой Гарри.

Я был готов к тому, что услышу это, и все же, когда услышал, мое сердце сделало перебой. Я до последнего сохранял надежду, что, может быть, все-таки происходящее может объясняться как-то иначе!

– Я застрелил эту суку, – продолжало меду тем существо, которое я только что называл „Сесилия“, – и бросил ее тело в водохранилище. Деньги из нашего семейного бюджета я использовал на операцию по изменению пола, а их остаток на косметическую операцию, чтобы придать моему лицу столь милые твоему сердцу черты Сесилии. Как видишь, я не остановился ни перед чем, чтобы завоевать твою любовь, Боб. Убийство. Изменение пола и внешности для того, чтобы соответствовать всем твоим предпочтениям. Едва ли на земле есть возлюбленный, который может похвастаться, что ради него приносились такие жертвы. Смотри только не зазнайся, Боб!

– Но ты забыл об одном, Гарри. Ты не спросил меня, хочу ли я этого всего. А значит, это вовсе не жертва мне. Я вообще не вижу в твоих поступках ничего, что сколько-нибудь бы напоминало жертву. Ты просто рвешься удовлетворить вожделенье любой ценой – и походя заплатил за это человеческой жизнью.

– А! Я только лишь восстановил справедливость. Подумай, Боб: какого хрена ей досталось от природы задарма все то, что нужно, чтобы заполучить тебя: смазливая женская мордашка и… эта дырка? Что же касается того, что я тебя не спросил… ну, это уж у меня такая особенность, Боб: меня с рождения волновали желания только одного человека… то есть мистера Гарри. Такой у меня характер. Я просто беру, что мне хочется, и лишь смерть меня остановит.

Я слушал это существо, и что-то медленно поднималось в моей душе. Доселе мне знакомое мало в ней и тяжелое, словно лава. И, словно лава же, – требующеевыхода.

Кажется, я тогда произнес сквозь зубы:

– Смерть? Что же, может быть это самое верное твое слово, Гарри.

Ей Богу, я и сейчас совершенно не в состоянии понять, каким образом у меня в руке тогда взялся револьвер. Его принесло в мой дом это существо. И он был тот самый, судя по всему, из которого Гарри убил Сесилию. Я просто услышал грохот и понял, что я стреляю. Я понял, что начал действовать, не осознавая это, и, по мере того, как осознание возвращалось, я приходил во все большее изумление от своих действий. Стреляющий револьвер медленно опускался под собственной тяжестью… а я мог лишь наблюдать, как пули пробивают этому существу: лоб; сердце; место, которое он изменил по своему произволу. Пальцы руки разжались, и револьвер стукнул в пол. Меня стошнило и начало трясти. Я заходился безумным хохотом. Я подобрал револьвер и снова стрелял: в потолок, в пол, в стены…

Когда я пришел в себя, несколько, – я перезарядил его. И с ним убежал в подвал. Забился в дальний угол подвальной комнаты и навел ствол на дверь.

Грохот моих выстрелов слышал, вероятно, весь мир – вот что неотступно тогда сияло в моем сознании – сейчас они сюда прибегут, вломятся и увидят: полиция… соседи… ФБР! национальная гвардия!! чертова морская пехота!!!

Но я решил им не даваться так просто.

И только лишь часа через два я понял, наконец, что там ведь, наверху, лежит труп. И мне потребовался еще час, чтобы я сумел заставить себя (я угрожал себе револьвером; хотите – смейтесь) подняться в изрешеченную и залитую кровью спальню, перетащить это тело, все еще теплое, в подвал, закопать.

И я уселся на это место. Не знаю, сколько я провел затем часов (или дней?), постоянно сжимая в руке рифленую рукоять. Не ведаю и того, случалось ли мне заснуть. Но я знаю точно: то, что произошло со мною в этом подвале – произошло не во сне.

Я вздрогнул от холодного дуновения, и поднял глаза. Револьвер выпал из моей руки и ткнулся, глухо, в земляной пол.

Передо мной стоял Гарри. Еще в первоначальном теле своем. Полностью обнаженный. И указательный палец его правой руки был наведен в точности в мою грудь, словно ствол.

В подвале были включены обе лампы. И Гарри должен был отбрасывать, соответственно, две скошенные четкие тени. Да только он не отбрасывал ни одной.

– Ты… ты тоже выстрелил в нее, Боб! – заговорил Гарри. – Да-да. В нее. Хотя ты может быть и думал в этот момент, что наказываешь меня. Но ведь у меня тогда были черты Сесилии. Ты выстрелил в ее образ! В ее живой образ, Боб, а ведь это уже почти… Словом, пока не прозвучали три эти дурацких выстрела, твоя любимая Сесси продолжала еще хоть как-то пребывать в этом мире.

– Ложь!

Я выкрикнул истерически, потому что я не сумел совсем не поверить казуистике этого чудовища.

– Правда, Боб. И правда состоит в том, что ты теперь, как и я, убийца. Так оно или иначе, а твоими руками довершено то, что начинал я. Мы суть с тобой со-убийцы. Наши души переплелись теснее, чем наши тела сплетались во время занятий сексом. Я утащу тебя с собой в ад, и уж там ты будешь принадлежать мне, мой Боб, только мне…

С этими словами Гарри раскинул руки, как для объятия, и вкрадчиво пошел на меня. Я вяло подобрал с полу револьвер и выстрелил (чем очень рассмешил Гарри). В следующий миг я почувствовал прикосновение его рук… и – слава милосердному Богу! – я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, Гарри не было. Подвал был безвоздушен и пуст, как моя душа. Я для чего-то сбросил флажок, и осмотрел откинутый в сторону барабан. Там оставался один патрон, остальные гнезда зияли чернотой опустевших гильз. Я понял, что это знак.

Пришла непоколебимая, как судьба, уверенность, что жизненный мой путь должен сейчас окончиться. Я вынес, выверил и подписал приговор. И остается только привести его в исполнение.

Но только я осудил – не себя.

И вот, чтобы не оставалось ни у кого никаких сомнений, я оглашаю текст этого приговора.

Я приговариваю сей мир! Я возвышаюсь до осуждения всего человечества – зашедшего в тупик, не способного дать в своей повседневности никаких твердых ориентиров! Ведь я же так верил в этот мир, я так полагался на него, доверчиво позволяя ему постоянно просто нести меня туда, куда он меня несет. Не знаю, веровал ли я в Бога, но я всегда верил в то, что хотя бы образы вот этой реальности, постоянно предстающие глазам – неизменны. Что они и завтра будут все также обозначать то самое, что они обозначали вчера. И что же оказалось на самом деле? Сесилия – это вдруг уже не Сесилия! Гарри – уже не Гарри!.. Да и… этот вот комок пустоты, душный, подобный зияющему отверстию гнезда со стреляной гильзой – да разве же это прежний простой, всегда понятный людям и себе старик Боб?!

Итак, я приговариваю тебя, сей мир! Тебя, разочаровавшее меня человечество. Ты, внешний мир, всегда воспринимался мною как мать – за которой надо просто идти, точно так же, как вылупившиеся цыплята идут за курицей. А ты оказался мачехой!! Я проклинаю тебя! Сейчас, вот сейчас я убью тебя! Я все от тебя терпел как ведомый, но не собираюсь терпеть того, что ты становишься зыбким…

Я где-то как-то прочел, что после смерти человеку открывается какой-то туннель. Черный, мерзко грохочущий… отвратительный и нежеланный. Но все-таки у него в конце – свет.

Сейчас я заглянул в этот ствол. Он темный и холодный, но он, при этом, хотя бы твердый и прямой. Как туннель.

Что же, помолитесь за меня те, кому я делал добро. Чтобы, все-таки, в конце этого туннеля для меня был свет.

2007