Текст книги "Черные врата"

7. НАЧАЛО БИТВЫ

Игумен опускается на колени. Из глаз его текут слезы, он говорит, прерывающимся и громким шепотом:

– Каюсь, Господи!..

Костлявый узловатый кулак ударяет в грудь.

– Гордыня. Мерзкая гордыня обуяла меня! Я принялся творить не волю Твою, мой Боже, – но собственное страстное похотение!.. Ну как я мог не заметить, что ведь это Враг обманывает меня, страстию ослепляемого?! Намерение было мое благое, так разве же не знаю я, иерей, что благими намерениями… Прости! Прости меня, Боже мой… если только, конечно, мне есть прощение! Твоею волею совершил весь путь сюда и… вот так в конце оступился, немощью осквернившись! Как стану противостоять Врагу, павшему чрез гордыню, коль сам – соблазнился ею же?!

Худые плечи старика содрогаются от рыданий. Не в силах совладать с отчаянием, он вскидывает вдруг руки над головой и падает лицом вниз.

Кудесник выбирается из ниши в стене расселины и подходит к старцу. Склоняется над ним, обнимает и осторожно его усаживает.

– Отец! Отец… Не надо бы сейчас таких настроений сердца! Нашествие обезумевшей тьмы на весь этот мир начнется вот-вот – я чувствую! Встань же, батюшка. Чего ж мы сумеем сделать, если овладеет нами расслабленность?

– Мы оба не смогли устоять пред мороком, что насылает завеса, – прибавляет еще Кудесник. – Стремления наведенные, образы, мысли, чувства, внушенные нам Врагом – восприняли за свои! Конечно же, это грех. Но ведь говорили святые учителя: не так тяжел грех упасть, как не встать… Ты самый сильный из нас, отец. Не дай же расточится силе в пустых слезах, не оставь нас наедине с тем, что будет!

Кудесник слышит за спиной легкие шаги. Майор проснулась и встала, и она подошла и слушает.

Не выдаст ли сейчас какую-нибудь насмешечку в своем стиле? – думается Кудеснику. – Ну только этого не хватает!

Но в этот раз опасенья его напрасны. Лицо красавицы печальное и спокойное.

Мы выросли за эти несколько дней, – внезапно осознает Кудесник. – Все трое, мы совершили путь много больший, чем было нами оставленное позади расстояние физическое… И что же здесь с нами делается? Столь быстро воспринимают и усваивают новое только дети, которых не отягощает усталость, бывающая от жизни.

Игумен не откликается никак на слова Кудесника; он ушел в себя.

Наверное, – думает Кудесник, – этот невольный грех представляется старику огромным, никем никогда невиданным. С большой ведь высоты больно падать!

– Вы знаете, а у нас как в точности по русским былинам, – начинает Кудесник повествование, как бы меняя тему. – Решили три богатыря нести дозор у Калинова моста чрез речку Смородину. И вот один пошел, да проспал. На следующую ночь заступил второй – и тоже проспал. Но на третью…

Внезапно он умолкает, вскидывая ладонь вверх (прислушайтесь!). Потому что осознает вдруг, что из каньона давно доносится какой-то глухой непрерывный рокот. Который поначалу был едва слышен и нарастает, однако, с каждой секундою – приземистый глухой гром. Как если бы в ущелие ворвалась вода и гремит каменьями. Как будто бы приближается, хотя и далекий еще пока, фронт паводка.

Трое друзей поворачиваются и медленно покидают расселину, выступая в каньон. Кудесник, после него Майор, и через какое-то время за ними вослед – Игумен. Они останавливаются на некотором расстоянии друг от друга и смотрят вверх по течению ледника.

Они пока не могут еще понять, что именно происходит. Но чувствуют каким-то инстинктом сердца, что это уже действительное начало – не наваждение! Какое неизвестное зло, какую напасть означает накатывающий сей грохот?

Каньон безжизнен и пуст, и он такой в точности, как и был, и точно также течет в отдалении, завораживая, стена тумана.

Майор привычно передергивает затвор «Кедра». Затем она проверяет, под рукою ли ПСМ. И далее белые тонкие пальцы перебегают, последовательно, по всем подсумкам.

Майор внимательно и быстро оглядывает пространство предстоящего боя. И вот, ей представляется выигрышной позиция меж камней одного из оползней. Но не там, где потерпели неудачу на страже ее соратники. Более привлекательны валуны у противоположного края каньона и ближе к медленной пелене тумана.

Приняв решение, Майор направляется туда, чтобы заранее изготовиться вести огонь.

Она проходит мимо Кудесника.

И неожиданно он кладет руку ей на плечо.

И сразу же Майор останавливается и оборачивается. (Какие у нее широкие зрачки в свете звезд!)

Кудесник хочет сказать ей… но понимает вдруг, что у него исчезли слова! Кудесник только смотрит на нее и Кудеснику в этот миг кажется, что перед ним лицо

(ангела)

не человека, а какого-то чудесного существа, на земле никогда не виданного!..

И наконец он может произнести, прерывающимся голосом:

– Если бы у нас… было время…

– Если бы у нас было время, – повторяет она его слова, почти что без выражения. Ее глаза проникают глубоко, очень глубоко в его глаза, растворяясь…

Они не поцеловались.

Она лишь утыкается вдруг, коротко, ему лицом в грудь.

И сразу же почти поворачивается и бежит, не поднимая головы, к своим камням.

Кудесник вновь ощущает, как невыносимую растущую тяжесть, гремящий рокот, что заполняет собой ущелье. И с удивлением понимает вдруг: несколько секунд, которые они смотрели в глаза друг другу, – грохота он не слышал…

Все восприятие Кудесника обострилось неимоверно. Он знает

(это подсказали добрые духи, предупреждая?)

что жить ему остается последние часы… нет – минуты. Но страха он совсем не испытывает. А он боялся, что не получится у него, может быть, взнуздать страх, когда начнется все это.

Кудесник ощущает себя уже совершенно другим, чем он был всегда, чем был только что. Все опасения и неуверенность растворяются словно бы в каком-то далеком, очень далеком прошлом. Как будто в отошедшей эпохе.

Да – теперь другая эпоха. Планета заступила за грань, и для нее открылась эра крайних минут. Особенная, у которой и каждый миг длится, как бездонная эра.

Кудесник ни о чем не жалеет и не переживает по поводу чего бы то ни было. Это значит, что для него теперь невозможно бояться в принципе. Потому что он просто есть. И он способен теперь ощутить вокруг… очень многое.

Он чувствует все сущее как единое слившееся течение. Вокруг него почти уже и не мир – поток… Но Кудесник чует – одновременно с чувствованием всего – и каждую его мелочь.

Он хорошо видит, как содрогает ритмичный рокот стены каньона. Он именно видит это. От нового уровня внимания Кудесника не ускользает и легкое шевеленье камня, что выступает высоко у самой кромки левой наклоненной круто стены. Кудесник понимает, что камень стронулся.

И он заранее знает, что эта угловатая глыба будет скользить, катиться – и породит падением своим оползень. Примерно такой по мощности, какой им случилось неосторожно вызвать, будучи еще наверху стены ниже по течению ледника. Кудесник наперед видит путь и развертывание этого не рожденного еще оползня.

Кудесник осознает, что он окажется на дороге вала этой лавины. И, если он побежит вперед, то едва ли успеет убраться с ее пути. Тогда Кудесник разворачивается и бежит назад. И краем глаза он видит, как ширится над ним фронт стронувшихся и подпрыгивающих, и все быстрее неудержимо стремящиеся вниз камней.

Майор хотела залечь и пристроить на рюкзаке свой «Кедр», чтобы из него удобней было стрелять, когда появится это нечто, производящее грохот, из текучей стены тумана. Но времени не хватило. Майор не успела добежать метров двадцать до намеченной точки.

Она остановилась и смотрит, как проявляется, наконец, это. Стремительно обозначиваясь, пронизывая и разрывая туманную пелену.

Конница!

Как это можно было б уже давно угадать по звуку, заполнившему ущелье. Ведь он же представляет собою не что иное, как многократно умноженный и усиливаемый эхом грохот копыт! Но почему-то наше сознание нередко сбрасывает, исключая из рассмотрения, очевидное, лежащее на поверхности. А все же у нее была какая-то мысль… все-таки, не признаваясь в этом самой себе – она знала.

Как будто черный огонь вырастает из-под земли и пляшет, растекаясь по каньону стремительно во всю его немалую ширь. Бесчисленные черные гривы и плюмажи взвиваются, разметывая белесое… Остановились и распались на части вертикальные реки. Разреживает и дробит пелену лес копий – колышущиеся параллельные древки, упертые основанием в стремена…

Какой-то дикий анахронизм?

Но ведь если действительно он – Безумец, то чего ждать, что будет он поступать логично? В мозгу сатаны сверкнули образы его старой гвардии, брони да аргамаки, черные, драконовыми крылами стелящиеся плащи, тяжелые копья… И он швырнул их вперед – как есть, какими он их себе представил вот только что, заходясь припадочным хохотом…

И… возможно, что в этот раз он даже и прав: разве было бы… достойно как-либо иначе начинать… Битву?

Подумать это занимает у Майора никак не долю секунды – меньше. Привычная жестокая улыбка потянула чуть в стороны уголки ее рта, глаза сузились.

Майор стреляет от пояса длинной очередью, не целясь. По мчащейся прямо на нее черной кавалерийской лаве промахнуться попросту невозможно. Трассирующие пули летят по ущелью широким веером и едва ли пропадет попусту хоть одна, усмехается про себя Майор.

И тем не менее никто из врагов не падает, выбитый на скаку. Не поднимаются на дыбы задеваемые случайно лошади, избивая ногами воздух. Кинжальный автоматный огонь, который должен бы был выкосить уже изрядную брешь, не причиняет врагам, по-видимому, вовсе никакого вреда… Неужели Кудесник был прав, когда он говорил ей, что против них эффективно, скорей всего, не такое оружие?

Но все же у нее впечатление, что слитный аллюр врага замедлился и чуть сбился. Или же это она обманывает себя, выдавая желаемое за действительное?

Попробуем по-другому! Майор бросает рукоять «Кедра», как только разряжается полностью магазин, который поменять уже не осталось времени. Граната «Ф-1» удобно ложится в ее ладонь.

Майор питает слабость к этой системе, что снята с производства, но не с вооружения. Новая наступательная граната, пришедшая на смену «лимонке», дает побольше осколков, но вряд ли про нее скажешь, что она по женской руке! А неудобный хват иногда влечет за собой неточный бросок.

Сейчас-то хоть какой бросок должен принести результаты! Если, конечно…

Граната разрывается в гуще всадников.

Ярчайшая вспышка пламени освещает стены ущелия, кавалерийскую лаву – летящие вперед кованые кирасы… глухие шлемы… Все это замирает на миг, как выхваченное из небытия чудовищным стробоскопом. Какие-то невиданные лицевые пластины с округлыми глазницами, напоминающие стальные гротескные черепа…

Похоже, что осколки имели успех не больший, чем пули. От светового удара шарахаются, впрочем, две лошади, оказавшиеся наиболее близко к месту, где произошел взрыв. При этом одна из них, дернувшаяся наиболее резко, опрокидывает черного всадника, что скакал с ней рядом.

Что ж, и на том спасибо, как говорится!.. В руке у Майора следующая уже граната, освобожденная от кольца.

Ее нет смысла бросать.

Храпящие оскаленные морды чудовищ, напоминающие лошадей лишь отчасти, летят на нее вперед со скоростью разогнавшегося хорошо поезда. Через секунду всадники будут вокруг нее.

Майор ограничивается тем, что вскидывает над собою высоко руку с железным яйцом с бегущей внутри искрою. Какой-то из врагов дернул повод, намереваясь опрокинуть ее своим конем, но…

Кудесник обернулся и стоит посреди каньона, переводя дыхание.

Он мог бы себя поздравить с тем, что тронулся с места вовремя, чтобы сменить позицию. Промедли он хоть мгновение – а именно так случилось бы, если бы Кудесник не угадал оползень – катящиеся камни сбили бы его с ног и прыгающие обломки скал молотами б накрыли тело. И, перемолотое, лежало бы оно сейчас там, где высунулся, покрывая шестую часть ширины каньона, овальный серый шевелящийся еще язык, спустившийся со стены.

Кудесник слышал автоматные очереди, пока бежал, а затем и разрыв гранаты. И видел блики на скалах, что дала вспышка.

Увидел он и вторую вспышку и сразу же он почувствовал, что граната не была брошена…

Но эта смерть не была напрасной, Кудесник знает. Конечно, ни разлетающиеся осколки, ни пули не причинили вреда врагам. Но нечисть инстинктивно боится СВЕТА. Ее хоть несколько задержал, ее хотя б на пару секунд оглушил огонь, трепещущий, который вспыхнул при автоматной очереди. И уж конечно заставил шарахнуться ее свет, вырвавшийся при разрывах гранат!

И этого хватило, чтобы Кудесник успел поменять позицию и перевести дух.

И вот он теперь готов применить оружие, которое представляет собой опасность для черной гвардии!

В руках Кудесника кольт. Семейная реликвия, что ему оставил в наследство дед – деникинский офицер. Участник Ледового похода, за который сохранил он памятную медаль: терновый венец и меч.

Свинцовые же пули в патронах, что в барабане кольта, заменены серебряными. Кудесник хорошо помнит, как тщательно он их отливал, сосредоточенно произнося мерные старинные заклинания по своей Книге. Над пожелтевшими пергаментными страницами всходил дым. Потрескивала и курилась чертогон-трава – аконит – положенная на край горна…

Кудесник чуть сгибает ноги в коленях, приподнимая перед собой оружие. Левая ладонь его поддерживает рукоять револьвера снизу. Кудесник целится в ближайшего всадника. Мушку и прорезь трудно различить в этом слабом, серебряном свете звезд.

Серебряный, – в сердце своем подбадривает себя Кудесник нехитрой шуткой. – То есть у этого света точно такое качество, как у пули. Но это не простая случайность… это – срабатывает белая магия подобия! Добрый знак…

Короткая и яркая вспышка высвечивает стальной нагрудник. Оскаленную морду коня. (Коня ли? С этакими зубами…) Но черный силуэт копьеносца лишь дергается в седле от выстрела. Сначала всадник натягивает уздечку, судорожно, а затем дает коню шпоры, направляя свое чудовище на Кудесника. Что же это… неужто Книга обманывает? Неужели заговоренные серебряные пули для них безвредны?!

В это мгновение Кудесник ясно вдруг слышит голос. Учителя. Как будто б он стоит сейчас рядом с ним, справа, чуть позади.

– Не так! Ведь я же говорил тебе: В СЕРДЦЕ.

Кудесник больше не целится.

По крайней мере, не целится его глаз. Все стало вокруг иным. Секунды остановились, почти что, и самая рука Кудесника, что с оружием… да, его рука видит сердце приближающегося всадника! И словно бы она сама собою выравнивает и направляет, как следует, револьвер.

И палец нажимает курок.

Холодная огневая вспышка застыла, словно бы. Так медленно она родилась и меркнет. По крайней мере, так именно воспринимает сейчас все это сознание Кудесника. Он чувствует полет пули. Серебряный продолговатый сгусток огня летит… перебивает кожаную уздечку… проходит красной искрою вскинутую шею коня насквозь и проламывает пластину лат… и вламывается в сердце.

В холодное и пустое. В остановившееся давно – очень, очень давно… И древняя стоячая пустота, дремучая, восприняв летящее серебро, – вдруг превращается в клубок пламени!

Белесо-синий огонь вырастает перед Кудесником. Гораздо более яркий, пронизывающий, чем свет от взрыва гранаты. Кудесника ударяют по куртке и по лицу какие-то летящие клочья. Левое его плечо взрезал, по-видимому, осколок лат. Ошметки плоти врага, истлевшие во мгновение, разлетаются, напоминая Кудеснику стаю вспугнутых летучих мышей.

– А… есть!! – вскрикивает Кудесник, бессмысленно потрясая револьвером и вскидывая лицо к небу. – ОНИ УЯЗВИМЫ! Вот!.. Ты видела? Ты ведь еще здесь… я отомстил за тебя!

Он слишком засмотрелся на небо, ясное и полное звезд. Хотя приходится на все это «слишком» едва секунда. Кудесник замечает краем глаза какую-то стремительно плывущую с неба тень. Тяжелый аргамак следующего всадника поднят перед ним на дыбы и храпит, лязгая своею бронею. И – рушится на него.

Кудесник начинает поворачиваться, чтоб выстрелить. Хотя и хорошо понимает, что едва ли успеет.

Одно из черных и взброшенных высоко над его головой копыт, падая, пробивает Кудеснику грудную клетку насквозь. Легко, как если бы оно было – снаряд, брошенный из орудия. Изломанное и отброшенное ударами тело катится, упав на бок. И в следующее мгновение распластывается плашмя и лежит, подергиваясь мертво, – под бесконечною чередой несущимися вперед всадниками.

«Они уязвимы!»

Игумен слышит этот возглас Кудесника, исполненный торжества.

И черный водоворот отчаяния, круживший непрестанно не отпуская душу, – вдруг останавливается. Как если бы во мгновенье спала какая-то пелена. Довольно!

Игумен медленно достает из под мантии напрестольный крест. И поднимает его высоко в руке. Выпрямившись, он делает шаг навстречу мчащейся на него конной лаве.

И его голос, сильный и молодой, окрепший при совершении бесчисленных служб и проповедей под сводами гулких нефов, перекрывает грохот, который стоит в каньоне:

– Именем Иисуса Христа! Зло – уйди в землю![20]20
  Строго говоря, старообрядческое заклятие должно был бы звучать так: «Именем Исуса Христа! Зло – уйди в землю!» Но я не решился дать начертание имени Сына Божия, непривычное современным читателям и даже, может быть, не известное большинству из них. К тому же, внутренний ритм речения обретает большую силу, если произносится «Иисус»… Но почему же старообрядцы столь непреклонно стоят за начертание Имени с одним, а не с двумя «и», – за такое, то есть, каким оно и было до переписывания церковнослужебных книг вследствие никонианской реформы? Ответ сражает воображение. Чтобы узнать его требуется погружение в прошлое – гораздо более глубокое, чем, к сожалению, предпринимают обыкновенно при изучении богатейшей истории русской исконной веры… Задолго до рождества Христа северный ведизм предрекал пришествие в этот мир Сына Вышнего Бога. Как, впрочем, эти предсказания содержала и друидическая религия кельтов и ведизм индусов. Север называл Вышнего не только Исварог (в индуизме сохранилось – Ишвара). Он именовал Его еще Есь: Сущий. Поэтому и Даждьбог назывался еще иначе Есус – руническая краткая запись имени Есю Сын. Именование Отца Есь сохранили на русском севере остяки. Именование же Есус (Исус) осталось не только у старообрядцев, но и в легендах-предсказаниях кельтов, родственного нам северного народа: «придет Есус и победит злое древо». (И сразу же вспоминаются, опять, строки святого поэта иеромонаха Романа, его слова о Христе: «всех простил, на древе умирая…») Так что, не позволяя забыть и старинное начертание имени Спасителя нашего, старообрядцы проявляют отнюдь не буквализм и «упертость»: это попечение их о памятовании древнейших корней веры в Сына Вышнего на Руси.


[Закрыть]

И в следующий миг словно молниевый поток падает с безоблачного звездного неба.

И обрывается вдруг рокот копыт. Не понятно, что именно произошло, а просто не остается вдруг ничего движущегося в каньоне. Ущелие зияет пред Игуменом, широкое и пустое, и высвеченное огнем небесным до последнего камушка… И даже белесая туманная пелена, скрывающая Врата, отступила, кажется, подвинулась куда-то вдаль и как будто сжалась.

Медленно померкает сияние, расточившее без следа всадников. И тьма перед глазами Игумена. И тишина гремит у него в ушах, и только через какое-то время начинает он снова различать в небе звезды.

Игумен опускает свой крест. Подносит его к устам задрожавшей сильно рукой. Целует. И опускается на колени.

– Слава Тебе, мой Бог, что сотворил Ты чудо сие!

Игумен чувствует себя в руке Божией, и ему спокойно. Точнее, старец ощущает себя мечом в руке Божией,[21]21
  «Приду и сражусь мечом…» Иоанн, Откровение, 2:16.


[Закрыть] опущенным сейчас после взмаха. И еще вот – он чувствует нерасторжимое единство со своими друзьями. Со старыми друзьями. Они все трое – это единый Дух. Несмотря на то, что пали вот Майор и Кудесник только что на глазах Игумена. Ибо нерасторжимы у меча гарда, рукоять и клинок.

Игумен понимает вдруг абсолютно ясно, почему они трое были посланы сюда Богом.

Он раньше не особенно задумывался об этом. Лишь ощущал Божью правду, и этого уже было ему довольно. А вскользь он рассуждал так: ведь если удастся хоть сколько-нибудь задержать пришествие в сей мир Зверя – больше людей успеет совершить покаяние, спасти душу.

Конечно, и это тоже, – ощущает теперь Игумен. – Да только и еще кое-что… Было до лжно, чтобы нанесен был удар немедленно по Врагу при самых Вратах его! Ведь поругаем Бог не бывает! И наш поход, и заступление пути силе, являющейся из Преисподней – это Его ответ. И в этом же состоит разумение, честь и правда стоящих в Боге.

Игумен слышит вновь рокот и стремительно вскакивает с колен.

Теперь это скорей уже не топот копыт, а как будто гром бешенного обвала, сопровождаемый ревом вихря.

В ущелие врывается новая волна всадников, и она накатывает как взрыв – с такою неимоверной скоростью, на которую не способны, кажется, ни живые существа, ни машины! Тяжелые их длинные копья теперь уж взяты наперевес…

Игумен поднимает вновь крест. И произносит в сердце молитву архангелу Михаилу. Точнее, это требование о подкреплении. Старец знает, что его молитва – услышана.

2005