Текст книги "Гелий-3"

– Какого черта ты мне велел ходить в этой дряни?

– Чтобы ты не заразился лиссабонкой? – криво усмехнулся Механик. – Впрочем, если можно совершенно легально ходить в маске, надо этим пользоваться.

– Маски для того, чтобы ты никого не заражал, а не чтобы тебя защитить, – мрачно объяснил Норберт.

– Да, но люди не хотят этого знать. А благодаря им все выглядят одинаково. Чаю?

– Контрабандный?

– Само собой.

Механик завозился в кухне, звякнула какая-то металлическая посуда, загудел включенный пневмогенератор.

– История подслушивания тянется с начала века, – убедительно заявил он. – Мы не говорим о настоящей прослушке, когда у жертвы нет никаких шансов понять, что за ней следят, поскольку этим занимаются спецслужбы, полиция или разведка. Мы говорим о революции Новых Медиа. О временах, когда Сеть, называвшаяся тогда Интернетом, начинала уже понемногу напоминать МегаНет, и многие устройства получили возможность записывать данные, сохранять их и отправлять в Сеть на сайты, или далекие предки наших инфопорталов. Устройства, которые постепенно стал носить при себе каждый. Таким образом у каждого имелся шанс стать папарацци.

– То есть папой римским? – спросил Норберт.

– Не совсем. В те времена, когда существовала пресса, то есть отпечатанная на бумажном носителе информация и мнения, газеты и журналы различались по уровню содержательности. Некоторые, именовавшиеся бульварными, публиковали информацию точно так же, как наши инфопорталы. Важнее были эмоции, а не объективность. Папарацци называли журналистов, главным образом фотографов, которые следили за знаменитостями, вламывались в их дома и подглядывали, чтобы добыть какой-либо компромат. Другая разновидность прессы…

– Я знаю, что такое пресса – в каком-то смысле я сам журналист. Ты излагаешь историю моей профессии. Просто я не знал этого слова – папа-чего-то-там.

– Ладно, значит, не придется тебе всего объяснять с самого начала. Так или иначе, сперва прослушкой могли заниматься только специалисты с редким оборудованием. Потом вдруг у каждого появился при себе гаджет, с помощью которого можно было записать и легко опубликовать компрометирующий материал. В те времена серьезный компромат и скандал могли положить конец карьере политика. Он мог лишиться не только поста, но даже влияния и власти, по-настоящему выпав из обоймы. Не немилость на пару месяцев или год, не тихая синекура, но в самом деле конец, даже тюрьма. Тогда еще были живы остатки легенды о демократии и иллюзия, что все подчиняются одним и тем же законам, но уже зарождалась известная нам олигархия. Политики начинали пренебрегать окружением до такой степени, что порой забывали о включенных микрофонах, о микроразъеме в лацкане, о присутствии средств массовой информации, которые могли записать их высказывания на расстоянии, о том, что записывающее устройство может подбросить любой в любом общественном месте. До середины тридцатых годов случилось несколько десятков подобных афер. Олигархи наконец научились тому, где можно сбросить маску, а где нет. Сейчас это детский сад для политика, его базовые знания. Публичный скандал все еще способен повредить. Может, он и не вызовет реальных перемен, лишь временные помехи в игре между правительством и оппозицией, но эта игра – смысл их жизни, и ставка в ней весьма высока.

– Хорошо, но к чему ты клонишь? Какое это имеет отношение к нашей проблеме? Ведь я же вовсе не говорил, что это просто.

– Терпение, – Механик поставил перед гостем дымящуюся металлическую кружку. Обхватив ее ладонями, Норберт закрыл глаза и вдохнул аромат, в котором увидел китайских воздушных змеев в виде драконов и сочную зелень чайных полей Мадраса, ощутил запах восточных благовоний и услышал колокольчики на лодыжках танцовщиц. – Как я уже говорил, даже эти имбецилы научились осторожности. Точка. Особенно если учесть, что к их услугам любая технология, службы и фонды. Это не так уж сложно – по сути, все сводится к состязанию между броней и снарядом. Достаточно этим пользоваться. Если существует такое место, где они могут свободно себя вести и делать, что захотят, – значит, оно в самом деле такое.

– То есть?

– То есть – не существует устройства, которое позволило бы нам что-либо там записать. Я построил модель и десятки симуляций – разными способами, но с одним и тем же результатом. Полный провал. Если кто-то сумел подготовить полностью безопасное помещение – значит, оно именно таково. Не так сложно закрыть и экранировать что угодно. Не так сложно зарегистрировать работу какой угодно электроники и отследить источник передачи. Заметь, намного легче изобрести замок, чем отмычку. Легче разработать шифр, чем его взломать. Если кто-то рекламирует некое помещение как убежище для ВИПов, то не потому, что туда достаточно протащить контрабандой регистратор, спрятать микрофон в вишенке от мартини или сделать дрон, притворяющийся мухой. Безопасно – значит безопасно. Легко запереть комнату. Убить того, кто там сидит, не повредив двери и окна, – верх мастерства.

– То есть ничего не выйдет? – несмотря на разочарование, Норберт подумал, что Механику, пожалуй, редко выпадает возможность поболтать. Хватило бы «ничего не выйдет». Или «я пас».

– Я уже упоминал о состязании между броней и снарядом. Состязание это не имеет конца, поскольку пока что не появилось ни идеальной брони, ни всепробивающего снаряда. На каждую технологию одной стороны появляется ответ другой. Доспехи – арбалет. Стена – пушка. Стальная броня – кумулятивный снаряд. Реактивная броня – снаряд двойного действия. Активная защита – лазер. Так можно продолжать без конца, в любой области. Атака – оборона. Это состязание – суть моей жизни. Оно никогда не прекращается. Если я хочу сохранить человечность, остаться индивидуумом среди муравьев, спасти свободу – я постоянно должен находиться в первых рядах, опережая свору на один шаг. Наша ситуация включает два аспекта. Во-первых, не существует устройства, которое позволило бы взломать их защиту. Его просто нет, и они об этом знают. А тот, кто считает, что его защита полностью надежна, теряет бдительность. Во-вторых, я говорил, что не существует такого устройства, но не сказал, будто не существует способа.

Норберт поставил кружку, откинулся на спинку стула и поднял брови. Какое-то время оба сидели молча. На никаком лице Механика промелькнула удовлетворенная усмешка.

В конце концов Норберт поднял руки, задавая немой вопрос.

– Мы живем в слегка пугающие времена, – сказал Механик. – Я потянул за несколько ниточек, поболтал с парой человек. Я тебе уже говорил, что должен быть все время в первых рядах. Мое искусство выживания основывается на нескольких составляющих. Естественно, речь идет о бдительности, об ограниченном доверии, о продумывании на несколько ходов вперед, затирании следов и прочем, но также и об аппаратуре. О гаджетах. Вот только в нынешние времена гаджеты – не обязательно механические или электронные устройства. Модифицированная кукуруза или вирус – тоже гаджеты.

Норберт представил себе камеру из лаваша с фруктами.

– Есть способ, использующий экспериментальную технологию, – продолжал Механик. – Я знаю, что он работает. Пока все указывает на то, что работает он верно, но риск остается. Всегда. Тебе придется решать самому. Тщательно все взвесить. Подумать, стоит ли того твоя задача. Ты примешь участие в эксперименте. Дьявольски нелегальном.

– Ладно, но что я должен сделать? – осторожно спросил Норберт.

Механик расстегнул липучку наплечного кармана и достал флакон из прозрачного пластика, в котором загремели четыре оранжевые капсулы. Поставив флакон на стол, он отхлебнул чая.

– Ты должен принять это за час до задания, а потом просто внимательно смотреть и слушать.

– Да ты издеваешься.

– Ты станешь камерой и микрофоном. Регистратором. Твои центры кратковременной памяти сохранят полную картину. Каждое слово. Будет точно такая же запись, как в памяти твоего омника.

– А что мне потом делать? Нарисовать комикс? Рассказать кому-нибудь? Как мы все это достанем из моей головы?

– ПЭТ. Самый обычный позитронно-эмиссионный томограф, такой же, как для медицинской диагностики, только точнее. Устройство, которое показывает трехмерную картину возбужденных зон коры твоего мозга. Естественно, ключ ко всему – соответствующее программное обеспечение. Зачатки этого эффекта открыли в начале века, во время исследований людей в коме. Сперва просили добровольца, находящегося в полном сознании, чтобы, подключенный к датчикам, он представил себе, как, скажем, играет в теннис или выходит в сад и обходит вокруг своего дома. То было во времена, когда многие имели собственные дома или играли в разные игры в реале. В компьютере возникал образ возбуждения мозговой коры, вызванного этой мысленной картинкой. Затем ту же задачу ставили перед лежащими в коме, внешне без всякого контакта с окружающим миром, исследуя их тем же самым томографом. Картина оказывалась очень похожей – спящие представляли себе тот же образ, что и находящиеся в сознании. Тогда для исследователей важнее всего было то, что люди, которых считали овощами, осознают окружающее, реагируют на просьбы и в состоянии их исполнить. Для нас же важнее всего, чтобы томограф показал картину, которой соответствует данный мысленный образ. Можно создать библиотеку таких образов, нечто вроде Розеттского камня для зрительной коры. При соответствующей вычислительной мощности это уже не будет общая картина, как человек обходит дом, но конкретное здание в конкретной местности, с точностью до пикселя. А после дальнейшей обработки – фильм.

Норберту показалось, что у него сводит щеки.

– Не верю. Достаточно подключить кого угодно к томографу и прочитать, что у него в голове? И сделать из этого фильм?

– Пока, слава богу, нет. Это вовсе не значит, что мы можем считать все, что у тебя в башке. Для допроса этим не воспользуешься. Мы в состоянии расшифровать лишь то, что ты запомнил с наибольшей точностью, которой невозможно достичь без специальных средств. Потому тебе и придется принять эти капсулы. Благодаря им ты в буквальном смысле будешь поглощать изображение и звук. Они останутся у тебя в голове на шесть часов, а потом запись начнет блекнуть и распадаться, поскольку будет находиться в кратковременной памяти. Как ОЗУ. Ты воспроизведешь ее, потому что сам будешь этого хотеть, чисто и отчетливо. Никто не сможет тебя заставить воспроизвести то, что хочется именно ему. Никакое давление ничем не поможет, только повредит. Ни пытки, ни шантаж, ни наркотики, ни сыворотка правды. Твоя запись окажется затерта ощущением страданий, страхом, сопротивлением, воздействием наркотика. Впрочем, запись в долговременной памяти закодирована иначе – она полна сокращений, сжатий, ассоциаций, ссылок на твой предыдущий опыт, невербальных символов. Все это, переведенное на графический язык, генерирует ошибки, шум. Нет и записи звука, лишь осознание смысла того, что кто-то сказал, а из этого не сделаешь файл, который можно воспроизвести. Поэтому мы воспользуемся этими пилюлями и кратковременной памятью.

– Ладно, а в чем подвох? Какие-то побочные последствия? Чем я рискую?

– На данном этапе – похоже, ничем. В течение пары часов средство перестанет действовать, а ты перестанешь запоминать все, что видишь. Впрочем, ранее оно использовалось для исследований процесса обучения. Фармакологический способ выучить новый язык за пару дней. Исследования эти забросили, поскольку это оказались не правдивые знания, а нечто вроде святого Грааля для студентов – вызубрить, сдать, забыть. Ничего больше. Этот новый язык ты забыл бы через неделю. Примешь одну таблетку, запишешь материал, снимем запись и прогоним через программу, средство перестанет действовать, выведется из организма – и на этом все.

– Так в чем же риск?

Механик развел руками.

– Речь не о проверенном фармацевтическом средстве, разрешенном к использованию. Суть в том, что я сам не знаю. Теоретически все должно быть о’кей. Практически… пока что ни у кого не выросли плавники, никто не свихнулся и не помер, так что на самом деле ничего не известно. В любом случае, это нейроактивное вещество. С другой стороны, почти каждый в наше время хотя бы раз пробовал такие шедевры домашней фармакологии, что в сравнении со льдом, турботонином или метаэндорфином то, что я тебе даю, – пустяк. Не говоря уже о том, чем нас на самом деле пичкают продовольственные и фармацевтические корпорации.

Норберт взял флакон и взглянул на лежащие внутри капсулы.

– Ну хорошо, а если его обнаружат? Скажем, устроят нам какую-нибудь проверку на наркотики?

Механик покачал головой.

– Оно не соответствует обычным эталонам – в моче оно сразу не появится, и твоего поведения тоже не изменит. Они проверят, что у тебя накопилось в волосах, и будут искать известные представляющие угрозу вещества. Что-то найдется у каждого – из жратвы, из тех же знаменитых лекарств от воображаемых болезней, из пищевых добавок. Процедура, даже «эм-эс», не может длиться неделю. У тебя будут нормальные зрачки, нормальное поведение. Активацию записи ты ощутишь как внезапное обострение чувств, но не более того. Ты будешь сосредоточен, а вовсе не одурманен. Твоей работоспособности это нисколько не повредит – чтобы прислуживать за столом, уж точно.

– Жаль, что ты не слышал все эти основы пятизвездочного сервиса. Мне вбивали их в голову трое суток подряд. Зачем мне целых четыре пилюли, если принять нужно одну?

– Для страховки. Einmal ist keinmal.[8]8
  Один раз ничего не значит (нем.).


[Закрыть] Никогда не рассчитывай на единственный шанс. Всеобщий принцип.

Норберт встряхнул флакон, прислушиваясь к негромкому перестуку капсул, подпрыгивавших, словно кости в стакане, поставил его на стол и затянулся кибереткой.

– А денег мне хватит, раз уж это такое супер-дупер? В договоренный бюджет вписываемся?

Механик кивнул.

– Я тебе уже говорил, что мне приходится быть в курсе происходящего в некоторых областях. Для слежки и контроля это пока не годится, но движется в опасном направлении. Пока что это средство скорее можно использовать против «них», но, если они научатся использовать его в собственных целях, мне нужна возможность заранее подготовить защиту. Ты не только вписываешься в бюджет, но еще и оказываешь мне одну из услуг.

– Откуда это у тебя?

Механик фыркнул.

– Ты же не рассчитываешь, что я тебе отвечу?

– Мне придется это принять, – настаивал Норберт. – Довериться ему, позволив, чтобы оно растворилось в моем желудке и перестроило работу моего мозга. Если ты купил его у какого-нибудь русского или албанца в подземном переходе на вокзале…

Механик слегка возмутился, но тут же понимающе кивнул.

– Ты попросил меня о профессиональной помощи. У меня что, репутация мошенника или идиота? Но я ценю твое недоверие. Это означает, что ты умнеешь. Становишься взрослее. Поздравляю. Отвечу в общих чертах. Наша страна обрела статус резервации потребителей и дешевой рабочей силы. Мы должны покупать, производить, выполнять вспомогательную работу и продавать. Это касается всех областей, в том числе и науки. Нашим ученым приходится работать над тем, на что выделяются гранты, то есть, как правило, фабриковать доказательства, нужные лоббистам для впаривания одних вещей и запрета других, и дополнять более обширные исследования деталями, которые требуют утомительной неблагодарной работы. В их задачу не входит творить, совершать открытия или что-либо создавать. Они должны поддерживать признанное состояние науки и ему аплодировать, ни во что не вмешиваясь. Для идей есть другие. Надо полагать, ты понимаешь, что это устраивает не всех. Большинство составляют соглашатели, которые охотно идут проторенным путем и радуются безопасной карьере. Но есть и исключения – те, кто родился, чтобы стать ученым. Ими двигает жажда познания, попытка понять мир, в том числе вне навязываемой им картины. Особую злость у них вызывает ситуация, когда они совершают некий прорыв, но в итоге у них отбирают результаты их труда и отдают поиграться тем, кто умнее и важнее, а их самих вновь отправляют считать в столбик. Возникает почва для зарождающегося сопротивления.

Норберт затянулся кибереткой и посмотрел на короткоживущее облачко пара, слушая с некоторой скукой, ибо на его глазах пробуждался тот самый Механик, которого все знали и любили. Он как раз садился на любимого конька, чтобы в очередной раз устроить экскурсию по черно-белому миру, в котором правили простые, но загадочные правила. Миру, в котором давно раздали все карты, ничто не являлось тем, чем казалось, и не существовало никаких случайностей. Абсолютно все было предрешено, и даже погода зависела от воли всемогущих закулисных сил. Эта лекция могла продолжаться до бесконечности.

Похоже, выражение лица Норберта несколько изменилось, поскольку Механик внезапно замолчал, раздраженно выставив перед собой руки.

– Ладно. Ты спрашивал, откуда у меня препарат. Объясняю – есть обстоятельства, при которых кто-то мог мне его передать, чтобы принять во всем этом участие и проверить свою программу, которой официально уже не существует. Возможно, кто-то желает знать, что и как, хотя ему это запрещено, а ты смотришь на меня как на чокнутого. Мне лишь интересно, как ты объяснишь тот факт, что наши ученые уже много лет не объявляли миру ни о каких существенных открытиях. Чисто с вероятностной точки зрения, у кого-то должно хоть что-то получиться, пусть даже случайно.

Норберт пожал плечами.

– Ибо это хреновые ученые, закончившие хреновые институты, – продолжал Механик. – Такие же хреновые, как и всё у нас. К тому же тем немногим, кто чего-то стоит, постоянно не хватает средств, или их покупают международные фирмы. Экономия. Люди склонны идти по пути наименьшего сопротивления. В наше время никто уже не совершает изобретений в гараже. Таковы объективные обстоятельства, – Механик печально покачал головой. – Твой домашний компьютер имеет вдесятеро бо́льшую вычислительную мощность, чем так называемые суперкомпьютеры, которые стояли пятьдесят лет назад в нескольких ведущих мировых исследовательских центрах, выдававших сотни новых патентов в год. У тебя есть омнифон и программное обеспечение, которое позволило бы тебе создавать действующие виртуальные прототипы, просто чертя пальцем в воздухе. Если бы я настолько ошибался в отношении современного мира, мы были бы завалены изобретениями родом из гаража. Тем временем мы сидим с походными генераторами и ездим на пневмобилях размером с багажную тележку. Наше величайшее достижение – турбина, приводимая в действие энергией сжатого воздуха из заряжаемого вручную баллона. Вместо того чтобы решать проблемы, подобающие нашей цивилизации, мы задыхаемся под высосанной из пальца доктриной сбалансированного развития. Чучхе. Такие вот объективные обстоятельства.

Он взял флакон и поставил ближе к Норберту, словно передвигая шахматную фигуру.

– Вот о чем тебе следует думать, – заявил он. – Иди домой. Сделай свой выбор. Выспись. Если хочешь рискнуть – средство у тебя есть. Иди и решай. Я скинул тебе ссылку на страницу с какой-то дурацкой анкетой. Выбираешь вариант ДА или НЕТ. Страница будет активна до послезавтра, потом исчезнет, а если ты выберешь НЕТ или вообще ничего, я попрошу тебя вернуть капсулы.

Бросив флакон в карман плаща, Норберт кивнул и направился к выходу.

– Да, еще одно! – позвал Механик.

Норберт обернулся, подняв брови в немом вопросе.

– Приготовь себе сумку-БиС, – сообщил тот.

– Сумку… что?

– Комплект «Бери-и-Сваливай». Небольшую сумку, рюкзак или что-нибудь вроде того. Представь, будто тебе придется внезапно исчезнуть. Встать и уйти из дома, возможно навсегда. Складываешь туда основные вещи, необходимые для выживания. Не так, как для поездки в отпуск, но абсолютный минимум. Категория первая: личные вещи. Документы, карточки, деньги, омник. Личные данные на каком-нибудь носителе, может, какие-нибудь предметы, к которым испытываешь сентиментальные чувства, но не прабабушкины часы с кукушкой. Категория вторая: выживание. Средства гигиены, лекарства, смена белья, что-нибудь теплое. Нож, какую-нибудь флягу с водой, фонарик, запас еды на двое суток, как можно меньше и как можно легче. Энергетические батончики, настоящий шоколад, сухпайки. Если есть что-нибудь похожее на оружие – тоже возьми.

– И зачем мне все это?

– На случай удачного исхода. Если тебе удастся проделать то, что ты хочешь, скорее всего, тебе придется исчезнуть. Больших шансов я тебе не даю, поскольку прятаться ты не умеешь. К примеру, ты даже не знаешь, как жить без омнифона и под чужим именем. Так что время имеет критическое значение. Если возникнут хоть малейшие подозрения – хватаешь сумку-БиС и исчезаешь. Немедленно. Не раздумывая. Выключаешь аппаратуру и уезжаешь. Как можно дальше, и лучше всего не планируя заранее. Ты хочешь разворошить осиное гнездо, Фокус.

– Не в первый раз, – отважно заявил Норберт.

– Но не таких ос. Поверь мне. Пользуйся наличными, никому не звони, не проверяй почту, и лучше всего не активируй омник. Потеряй его в поезде или метро и сразу же выйди. Купи себе мини-омнифон и предоплаченную карту на черном рынке. Не оставляй никаких следов. Носи маску, пока продолжается паника, потом шапку с козырьком или капюшон. Одевайся не так, как обычно, – другой стиль, другие цвета, но ничего кричащего. И прежде всего – никому не доверяй. Никому.

– Я должен жить, как ты?

Механик медленно покачал головой.

– Не сумеешь. То, что я тебе рассказываю, – детский сад. Исчезни месяца на два – может, останешься жив.