Текст книги "В тени каштана. Миниатюры"

Скрип больного дерева

Гум наблюдал за Лилит: она листала модные журналы, шелестела глянцевой чепухой, выискивая вычурные фасоны и рассматривая их; её глаза бегали как воробьи в песочных баталиях; и это нескрываемое её удовольствие Гум впитывал корнями и фибрами своей потрескавшейся и полинялой души. Впрочем, он уже привык к таким сценам и обиходу, Лил могла делать несколько мысленных операций в секунду, пока глаза заняты фасонами, мозг прикидывал планы на неделю, а животик Лил прикидывал основное меню, Лил могла думать и животом подчас; ноги Лил также могли жить отдельно от разума и тела, выстраиваясь в загадочные змеиные переплетения, распрямляясь и вновь собираясь в клубки. Гум даже научился предугадывать её настроения и порывы, наблюдая за этими хитросплетениями и марш бросками, вот и теперь было ясно, что эти ноги улизнут в бутики, а потом рестораны и, возможно даже ночные пати, полные абсурда и алкоголя. Гум несколько встревоженно вздохнул, но совсем тихо, чтобы она не услышала, и исподволь начал разговор.

– Лил, знаешь, я начинаю новую книгу, мне бы хотелось услышать твое мнение как независимого эксперта, ммм, что скажешь?

«Ну, вот началось, только приляжешь отдохнуть», – с тоской подумалось Лилит. И все же она включила четвертую мысленную операцию в угоду этому мнемоническому событию.

– И? По-моему, ты уже целый год собираешься с мыслями, и вот, ты все хорошо обдумал, дорогой? – уже ехидничала она, настроение у неё было прекрасное и праздники на носу сулили веселье.

– Да, то есть я как раз размышляю над сюжетом, и остановился на одном названии, оно само пришло мне в голову, будто свыше кто-то настоятельно прошептал мне, «Скрип больного дерева»…

– Хмм, это удивительно, Гум! И о чем же скрипит дерево? Ах, да, дай я угадаю! О чувствах, да, одиночество, тоска… ммм любовь, наверное!

– Лил, может быть, ты читала Димфну Кьюсак, её «Полусожженное дерево», мне пришла на ум эта книга, в детстве я читал этот роман, и он меня тронул.

– Нет, Гум, ну, откуда я могла его читать, – это начинало её немного злить, – откуда ты выкапываешь эти названия, это совсем не из моей жизненной оперы, – отрезала она, и даже слегка пожалела о таком тоне уже, потому как ноги её скрутились в какой-то невообразимый узор.

– Лил, а ты не думала о йоге, мне кажется, твоему телу не помешали бы занятия йогой, – прокомментировал Гум, видя эти завораживающие петлеобразные пассажи.

– Нет, это утомительно для меня, я пробовала, но мастер был недоволен, потому как я порывалась сама преподать ему урок, и я решила, что мои бесценные ноги недостойны такого пиетета, – Лил облизнулась довольная и даже прищелкнула языком.

– Лил, ты неподражаема, однако беспорядок твоих мыслей и ног вселяют в меня беспокойство уже, – пронудил Гум.

– Не беспокойся! Мои ноги сами себя отпустят погулять и за покупками, а потом также вернуться и будут стоять у плиты, словно столпы храма в Иерусалиме, цементируя домашний уют!

Гум, уже совершенно обескураженный, «и где она нахваталась этих словечек, бестиарная шаловливая кошка», – подумал он про себя.

– Тааак, – протянул Гум, – и все же, мне нужны некоторые рекомендации относительно сюжета, Лил.

– О, боже! Я что похожа на критика? И с какой стати ты стал беспокоиться о сюжете. Ты всегда писал, как бог на душу положит, или кто там еще, у тебя такой обширный пантеон, и вдруг теперь у меня просишь помощи как у Альцгеймера!

– Да, и вот теперь я решил задуматься о сюжете, потому как хочу написать простую меланхоличную и добрую историю, Лил, у меня даже есть небольшое задание, все равно ты болтаешься по злачным местам без дела, а так принесешь пользу мне, – уже как по накатанным рельсам пёр Гумбольт.

– Что??? – чуть не заорала Лил, это было выше ровно на два тона, и Гум обрадовался в глубине души, потому как это говорило о том, что Лил вполне согласна, вот если бы было на три тона выше, – тогда дело застопорилось с большей вероятностью, однако Лил была все же любопытна больше, чем эгоистична.

– Лил, послушай, это будет вполне реалистичная история с преамбулой, развитием и взвешенным завершением; и мне нужна кое-какая информация от тебя, моя кизиловая косточка!

– Хих… хорошо, кто главная героиня романа? Что ты хочешь донести этой историей, помимо любовного скрипа, о боже! Я не соглашалась на это!!! Я потребую плату с твоего гонорара, потому как ты совсем обленился!

– Это Розамунда…

– Розамунда? Я где-то уже встречала этого персонажа в твоем пестром творчестве, по-моему.

– Разве? Хорошо, Розалин, пусть Розалин, тебе нравится?

– Кто она?

– Лесбиянка…

– И?… протянула Лил, – не подходит.

– Что не подходит?

– Имя Розалин не подходит, если она лесбиянка, это обычно андрогинные создания, с андрогинными именами, Кэролин, Лаура, Сьюзен, Максвел, Линда, что-нибудь в этом роде.

Гум задумался и видно, это немного его опечалило.

– Нет, это Розалин, по-детски инфантильная душа, попавшая в стечение жизненных обстоятельств, слегка астеничная, аутентичная и гипертрофировано циничная.

– Хорошо! Я что должна делать, во льдах Арктики словно «Потемкин», курсировать твой роман, есть какие-нибудь инструкции, маэстро?

– Да, примерно так, – заулыбался Гум, – ту же у меня умница, и у тебя много бесценных подруг, правда, мой корнишон сердобольный??? Мне нужна психология, сюжет выстраивается по аналогии высвобождения психической функции, и мне нужна инсинуация, чтобы вывернутую психику дешифровать, понимаешь меня, крошка?

– Нет, – Лил, уже начинала уставать, и ноги свисали теперь с кровати как две спагетти.

– Ну, тебя это не должно волновать так, успокойся, твоя задача копаться в мозгах лесбиянок, выискивая звенья и корни и мне описывать в сыром виде, хорошо?

– Гум, ты спятил, в конец? Ты думаешь, кто-то вот так даст копаться в своих мозгах? Знаешь, дорогой от твоего гонорара останутся рожки да ножки, если я под это подпишусь, – удовлетворительно вставила Лил.

– От него и так останутся рожки, да ножки, – вздохнул опечаленно Гум, – мне не нужны прямые откровения, это должны быть опосредованные замечания, одежда, телодвижения, манера говорить, украшения, Лил, вехи событий прошлого играющие выцветшими тонами, книги, любимые фильмы. Текст объёмного восприятия, рельеф, я выстрою, вылеплю сам, мне нужен колорит, предыстория, в общих чертах истории душевных комплексов и изъянов всем знакомы, но я хочу создать экзистенциальный шедевр, понимаешь. Действо внутри описательного шаржа, слой за слоем; робкий флирт и эссенцию. Напиток подобно эликсиру, разливающемуся по телу черной меланхолией и втягивающего в себя постороннего читателя как опиум наркомана.

– Гум, тебе придется весь гонорар свой пожертвовать мне! Ты понимаешь, о чем меня просишь, злодей???

– Определенно, – это очень просто для тебя, ты и по сложней задачи привыкла решать.

– Ага, подхалим! А дерево, кто претендует на роль больного дерева, аха-ха-ха, – засмеялась Лил, – даже не думай, пусть скрип его подобно ореховой дудочке ласкает мой меланхолично гниющий слух!

– Лил, ты невыносима! И злорадна словно фиолетовый марципан! Дерево, это и есть Розалин; её тень водрузившаяся сверху и оберегающая от знойного Солнца.

– Хорошо, ты меня тронул, я помогу тебе, развратник! У меня есть несколько персонажей на примете! Плакали твои денежки, – беспредельное самодовольство Лилит, она, казалось, готова была взмыть в воздух от внутреннего ликования, поскольку теперь это стечение обстоятельств наделяло её практически безграничной свободой, – да, мой дорогой, она подошла к нему, склонилась, и с томным кульком пальцев на его вороте, поцеловала нежно в губы.

– Я ухожу! – бойко прикрикнула она, удаляясь в уборную.

– Постой, ты не дослушала меня, это еще не всё!!!

– Пока хватит! Ты же не хочешь, чтобы я закипела, не ровен час!

– Конечно, я не желаю этого, мой злорадный корнишон, – уже про себя произнес Гумбольт.

16.02.2017

Лил, я люблю тебя

Вот она завернутая в плащ, словно лысая промокшая гусеница просочилась в дверь, сперва просочился ключ в замочную скважину, а затем бочком Лилит, она очень интересно закрадывается в квартиру, будто женщина из департамента СС, у неё черная папка, в которой какие-то вечные документы, очки в терракотовой оправе, строгий котелок, она теперь такая важная птица, статная и чопорная; хотя в доме это все стирается, особенно на кухне и в спальне. В спальне она теперь полюбляет проводить время и читать, сидя у торшера, раньше её было не заставить взять в руки книжку, а теперь какие-то замысловатые учения, история, философия; порой она формулирует далеко беспрецедентные вопросы, на которые даже Гумбольд затрудняется ответить, хотя вроде как ему все было по плечу в жаркую юность.

– Лил, я люблю тебя, я сегодня проснулся с этой четкой мыслью, – сказал Гуми.

– Ммм, это интересный вираж по наклонной, и сколько же ты спал?

– Не знаю, часов пятнадцать или шесть, собственно, какая разница, я люблю тебя и это осознание четко прорезало мой больной удрученный мозг.

– Чем же он удручен на сей раз? Ты стал подолгу спать, вот Рабле себе такого не позволял, и Дидро также, Гумичко.

– А Робинзон Крузо позволял с Олдосом Хаксли, знаешь по сколько они спали?

– Нет, что ты, откуда мне такие подробности знать, тщеславной конторской овечке.

– Я тебя так не называл, ты не овечка вовсе, ты клубничка, аха-ха-хах.. правда, все же он здорово выкручивается из положения?

– Да, уж, – она поправила очки, чтобы наверняка уже принять какой-нибудь подкидной трюк.

– Так вот они спали по нескольку дней, а порой и неделями, один жил на острове необитаемом, а там экология ого-го-го, а другой жил в прериях с коренными индейцами, и соответственно приобщался их культуре сезонной спячки!

– Как здорово, я и не знала, – уже больше язвительно отреагировала Лил.

– Лил, а как ты в меня влюбилась, ведь был какой-то толчок к этому?

– Ага, было очень много толчков, и взрывов, все взрывалось и ухало внутри, и я была маленькой глупенькой тщеславной овечкой, мне так нравился взрослый дядичка, и я его таким образом полюбила. Ах, да, затем его полюбили все мои подруги, которым он чесал без конца и краю про все на свете, и готовил к экзаменам, кормил их мороженным и отборными байками об устройстве вселенной и космоса.

– И всё? Я разочарован, ты не искренна, я ожидал большего откровения, если честно.

– Ах, ах, ах..

– А чувства, разве я не будил в тебе чувства?

– Ммм.. я помню, как меня будил по утрам, чтобы залезть языком под трусы, помню кофе и салаты, помню какие-то уикенды на природе, и бесконечные тёрки с Гарри и разными редакторами и книжными агентами; потом ты заставил меня учить французский, а потом я привыкла к тебе, и до сих пор терплю твои бесконечные ухаживания.

– Ты ехидна, ты знаешь об этом?

– ах-ха-хах.. ты уже так меня называл, 0:1 мимо!

– Ты жандарм тайной полиции СС!

– Ух, ты, с этим соглашусь, мне нравятся фрицы! – и вот она уже крадучись подошла к креслу, в котором сидел Гумбольд, одним коленом опустилась на подлокотник, и сощурила хитрые лисьи глазки, ожидая порции комплиментов.

– Лил, я серьезно настроен, мы отправимся в Европу и в Иерусалим затем, причастить тебя до зачатия ребенка. Я хочу ребенка, а твоя подпольная жизнь совершенно ни к черту!

– Ну, нет, – спохватилась Лил, – Иерусалим? Ты спятил?

– Нет, я не спятил, я люблю тебя и хочу ребенка, хочу девочку, хочу также её крестить затем в Иерусалиме.

– А я хочу мальчика! – поясничала Лилит.

– Но, я не готова, это так спонтанно!

– Я тебя подготовлю по своей системе подготовки для молодых мам.

– Ах, знаю я твою методику подготовки!

– Так уж и знаешь?

– Так уж и знаю!

– В общем-то, я хочу, чтобы ты была счастлива по-настоящему, и научилась ценить свою жизнь и чужую, ребёнок этому очень поспособствует, и я все уже решил, поэтому, скорей бери отпуск за свой счет и мы едем!

– А как же твои книги, проклятые поэты, лесбиянки, полусгнившие деревья, или что там, черт разберешь, что еще.

– Книги? Книги никуда не убегут, тем более, это не главное совершенно, я чувствую, что нужно для тебя прежде всего, поэтому и затеял этот разговор.

– А зачем ехать в Иерусалим?

– Это мой каприз.

– Ааа.. а мои капризы будут учитываться? А мои друзья? Нет, ты задумал меня посадить в карцер с ребенком, я разбухну как бочонок, мне будет страшно выходить на улицу.

– Ничего, есть тренажерные залы, есть гимнасты в трико, мануальная терапия и массажи; есть беговая дорожка, в конце концов, а друзьями твоими я займусь.

– Что значит займешься?

– Ну, выделим дни для посещений молодой мамы и думаю, их это не затруднит, они еще будут просить тебя разрешить сделать селфи с твоим круглым животиком, аха-ха-хах…

– Ты смутьян, для тебя все так просто, – диву даешься! – нахмурилась Лил.

– А что в этом сложного, я не вижу никаких сложностей, и наблюдаю за твоим развитием, не ровен час ты подашься в секту, где тебе промоют мозги; и это все мне не нравится, давно не нравится!

Лилит теперь ушла в себя, полоска прочертила ей лоб, и она задумалась, было видно, что это решение дается ей нелегко, теперь уже было понятно, что потребуется еще неделя ласковостей и уговоров, пастельных режимов, мороженного, жаренных гребешков молодых петушков, фазанов и перепелов, копченостей и голландского сыра тонкими ломтиками к кофе без тостеров, как она любит, французского шоколада, которым Гуми вполне запасся предварительно, а так же сказок и коротеньких театральных пассажей на ночь для разгрузки мозгов, декламаций Монтеня и Де Лакруа, собственно, с этим также проблем не намечалось.

– Знаешь, мне потребуется неделя, чтобы принять решение, – опомнилась Лил.

– Да, определенно не меньше, и я все уже подготовил, что ты любишь.

– Сказки и шоколад, и пьески с переодеванием?

– Да, и пьески с переодеванием.

– Здорово, здорово, – затарабанила в ладоши с Лил растопыренными пальцами.

– Ты правда так меня любишь?

– Конечно, люблю, ты такая странная, ей богу.

– Странная? Хочешь я не буду больше странной…

– Нет, мне нравятся твои странности, вот у меня и блокнотик также завелся, где я помечаю твои странности, сопоставив их с климатическими изменениями на планете, а так же сопоставив с движением планет за последние десять лет, я вывел, что нам необходим ребенок в срочном порядке!

– Ты опять шутишь, пройдоха!!!

– Нет, вот этот голубенький блокнотик!

– Где???

– Да вот же на столе возле тебя!

– Этот? Лгун, там лишь записываешь непонятные сумасшедшие стишки, а про меня там ни слова!

– Ну, что ты невнимательна!

И она стала листать блокнот и обнаружила карандашные рисунки, на одном был прорисован глаз полуприкрытый веком, зрачок продетый месяцем, на другом была дверца от автомобиля, на третьем ключи и диск Солнца, на четвертом был детский рисунок, папа, мама и «я», там были человечки на кривых ножках, у папы волос не было, у мамы было три волосины, а у ребенка круглая соска.

– Ты совершенный безумец, ты знаешь об этом?

– Нет, не знаю!

– Ты лжец, каких свет не видывал.

– Через неделю ты будешь думать по-другому, поэтому это совершенно неважно.

Её тронули рисунки, было видно, как слегка задрожали её руки, глаза сперва подернулись лихорадочным блеском, но затем увлажнились. Она будто впитывала змеиной кожей эти рисунки, его слова звучали привычно, но рисунки нет, и вот теперь было определенно видно, что механизм сработал наверняка, и процесс преодолел первую фазу. Лил сверкнула на него глазами, изучающе и неподвластно, а Гуми как угорь, уже будто вальяжный угорь, подетый жирком лишь слегка виновато улыбнулся и развел руками, будто это так обыденно, что и слов не подобрать. Она вдруг сделалась серьезной, и засобиралась куда-то.

– Ты куда?

– Никуда..

– А зачем тебе сумка?

– Я не знаю, – растерялась Лилит.

– Ну, иди сюда, – он подошел к ней и нежно притянул к себе, глаза её зияли невыразимым вопросом.

– Я знаю, знаю, – он обнял её, – не нужно ничего говорить.

– Я почитаю тебе Гоцци, хочешь? Хочешь горячего шоколада с тонкими ломтиками сыра?

– Да, да, – закивала Лилит, – я хочу горячего шоколада с сыром.

– Ну, вот видишь, все не так страшно, правда?

– Да, все не так страшно, – и она захотела поцеловать его, как раньше, как много лет назад.

– Гуми, я ЛЮБЛЮ тебя, я любила тебя…

– Я знаю, знаю, дуреха…

– Дурёха?.. аха-ха-хпх.. какая я тебе дурёха, – и она набросилась на него с поцелуями, стала судорожно расстегивать воротник, срывать с него рубашку и брюки.

– Да, подожди, подожди Лил, а горячий шоколад?

– К черту шоколад и сыр, я хочу тебя сейчас же, сию минуту!

И Гумбольт не без труда подхватил её, чтобы отнести на кровать, потому как справиться с ней не представлялось уже возможным. Для Лил секс был нормальной реакцией на стресс, она не задумывалась об этом, этим было сложно управлять, однако, если удавалось затронуть нужные внутренние рычаги, Лилит превращалась в дикую пантеру и её уже было не остановить, хотя это и редко случалось. В основном все было под вуалью игры и расчетливого флирта, в этот раз её прорвало не на шутку.

30.08.2017

Мистер Б., я не забыл о Вас

Здесь я открываю цикл миниатюр о Чарли, и посвящаю их всем, кто неравнодушен к хлопотам босяцкой жизни и скитаниям беспризорных душ… В честь доброй памяти о старине Чарли.

27.11.2009

Он ушел с работы… он ехал на красный свет… его остановили менты,

да, срал и ссал я на твою работу, мне завтра тащить

свою задницу неизвестно куда и зачем,

чертям на потребу в славный уикенд,

и тащить вместе с задницей пару роялей

уже после торгов на бирже в Шанхае…

Причем тут Китай – пашут и улыбаются,

и снова пашут, вот такие молодцы-стервецы…

вернемся к роялям… да, без отпусков пашут по пять-шесть лет, рисоеды,

а я задницу волочу к роялям, привязать бы к ним по б… ди…

да не позволят хорошие дяди.

Скукота и Тима уехал, надоело ему лосиное дерьмо жрать,

Так есть Фил – задолбали!

Меня эти рояли.

Все рифмы сочиняешь, все тебе нипочем, да? – хоть рояли, хоть по морде кирпичом? —

Нет, едва ли.

Отчеркнем.

Прости меня девочка-подросток, я так долго упивался своей задницей,

что чуть не забыл о тебе…

Вранье все кругом, остались живыми рояли…

у тещи играю пока нет никого – согревает,

смысл не в том,

я скучаю, скучаю, скучаю… ты все и так знаешь,

но об этом потом.

Да, че тут писать не пойму, все строчки, да точки, тире, запятые и новые кочки,

вон почитал старого пса – растревожил скотина, неймется ему – старая образина.

Тебе написать времени не найду, поэтому в манду это занятие, в манду,

вон рояли завтра ждут, а потом виагра с чаем – шутка,

пока молодой, бес в ребро не печалит, – Эх, скукота.

Дудку возьму завтра с собой – пусть все усрутся, а я поиграю для народа своего

любимого, душевного давно ли играл ему,

помню недавно – играл не говно, да ладно…

Чарли, я влюбился

– Чарли, я влюбился… – говорю я ему.

– Чего? Не веди себя, как недоделанный сосун.

– Чарли, ты не понимаешь, мать твою, я ЛЮБЛЮ ее, я ей сочиняю стихи по ночам.

– Какие стихи – насмешил! Стихи – это кашачия бутафория, сынок.

– Нет, ты не прав, Чарли, стихи это сила.

– Вот где сила, – говорит он мне и подносит к моему носу огромный волосатый кулак…

– Чарли, посмотри на меня, я другой, у умею любить по-настоящему…

– Да, что ты прицепился к этой телке, тебе других не хватает, вон, смотри, краля идет… не, эта с пластмассовыми ногами… вон, туда глянь, бой-баба – гром, будет тобой как скалкой орудовать, только захоти.

– Чарли, я устал от этого, я не хочу…

– Не кисни, сынок, совсем расклеился, я смотрю, не ровен час, захныкаешь как девка…

– Чарли, что мне делать, она не воспринимает меня?

– Да, что с тобой, охламон, – мне старику такие вопросы задаешь? Кто она?

– Чарли, она сказка, знаешь, какие бывают, из заморских стран черные королевы, прынцесса…

– Прынцесса? Фу, ты морда… ну, подари ей букет роз, не знаю, в кино позови, мать твою, тебе рассказывать дальше?..

– Чарли, она не такая, пойми… ей ничего не нужно.

– Тю, какие мы гордые… так не веди себя, как обделавшийся сосун, найди место и время и назначь свидание, и по-меньше канифоли сопливой – бодро, раз-два, представился, че-нибудь наплел про глаза; фигуру, там сиськи пока не трогай, глаза-то у нее есть? Красивые?

– Да, прекрасные глаза, вот такущие… – показываю.

– Ну, вот, лапух, и будет тебе удача, искренне тока, но без слюней, спокойно все обставляешь, так-сяк… да, лишнего не скажи.

– Прям, вот так просто и все?

– А ты как думал, пойми, сынок, если судьба Вам снюхаться, то так и будет, а если нет, то и не переживай почем зря, – улыбается он.

– Спасибо, Чарли…

– Ну, ну, не сцы так, все образуется, сама поймет, кого упускает…

– А если не поймет?

– Ну, тогда найдем другую кобылу тебе не хуже.

– Чарли!!! Ну, че ты несешь, образина старая, – бросаюсь на него с кулаками.

– Хлоп, – короткая оплеуха, и я лечу дальше, – Чарли, я тебя ненавижу!!!

– Правда, так любишь?

– Да, я жить без нее не могу!

– Ну, я тебе тут не помощник, сынок, я в твои годы прынцесс брал живьем…

– Да, врешь, ты все, старый пердун…

Чарли махает на меня рукой и уходит за сигарой.

12.12.2009