Текст книги "Дорога без возврата"

Утро баронесса де Муффи встретила в отвратительном настроении. Как всё замечательно было всего несколько дней назад! Схоронив мужа, молодая ещё женщина быстро почувствовала вкус единоличной власти над богатым феодом, и идти в семейную кабалу второй раз не собиралась. Вот только детей от первого брака не было. Следовательно, умри баронесса или забеременей от кого-то из любовников, фьеф тут же отойдёт королю. Поэтому родня всё настойчивей требовала повторного брака… Сбежавший вчера шевалье де Мазаме мог бы стать удачной партией. Младший сын барона из Нормандии, поэтому никакой влиятельной родни поблизости. Слабый характером, вмешиваться в управление замком бы не посмел. Да и в постели весьма неплох. И чего его потянуло на дочку шорника? Девка, которую молодой рыцарь силой завалил в лесочке, тут же побежала жаловаться хозяйке. Оскорблённая изменой женщина приказала сунуть де Мазаме в особую комнату, запрятанную в подвале донжона между кладовыми для припасов. Пусть посидит, подумает – ведь по закону насилие над свободной женщиной каралось довольно сурово, а уж за свидетелями дело не станет, баронесса позаботится. Через недельку, как сломается, можно было бы намекнуть насчёт замужества. Новоиспечённый барон против жены тогда и пикнуть не посмеет. Но проклятый негодяй успел сбежать!

С мыслей о побеге гнев переключился на эконома: как тот посмел упустить де Мазаме? Впрочем, ярость остыла довольно быстро. Старый шевалье де Жюсси служить начал ещё при её отце, после замужества стал экономом замка. Никогда не будет претендовать на то, чтобы заточить хозяйку в монастырь и посадить бароном де Муффи наследника: и оммаж блюдёт, да из детей в живых осталась только дочь. А девица – не мужчина, на чужой домен претендовать не имеет права. Да и даром что лицом хороша – в остальном тощая, смуглая, черноволосая. Кто на такую посмотрит? Значит, вариант, что старый эконом с кем-то сговорится насчёт замужества и маленького переворота не пройдёт. К тому же без суровой мужской руки эконома управлять замком, наверное, было бы намного сложнее. Вот только обратная сторона такой помощи – необходимость делиться властью, а это вызывало постоянное раздражение. Вот если бы удалось заменить старика послушным мужем…

Впрочем, за завтраком неприятные мысли быстро исчезли: повар хорошо знал свою госпожу, поэтому сегодня расстарался особенно. Покончив с едой и делами по хозяйству замка, баронесса вспомнила про вчерашнюю добычу эконома. Школяра звать она не захотела, много чести. Зато Манюэль был обласкан, а эконому дан приказ «снабдить необходимым для огненного праздника» и отдан под лабораторию один из домов в замковой слободе. Про Жиля забыли. Потянулись однообразные дни, ведь приказа отпустить домой тоже не последовало. Надежду вселяло только обещание Манюэля: мол, он помнит, что парень идёт учиться в Лютецию. Специально не стал говорить про приятеля. Скоро про школяра забудут совсем – и алхимик постарается Жиля вывести под видом одного из помощников. А дальше в лесу парень ходит лучше любого егеря и сумеет выйти на тракт уже за пределами фьефа де Муффи.

Жиль считал дни, когда, наконец, он сумеет бежать – но внезапно зарядили дожди, фейерверк отложили. И, значит, нужда в помощнике для сбора ингредиентов в лесу отпала. Вот только и баронесса, вынуждено запертая непогодой в четырёх стенах, впала в хандру. Всё раздражало, позванная читать хозяйке дочь эконома – роман читала не так… Тут-то и вспомнилось, что вместе с алхимиком был ещё какой-то школяр.

Парня вызвали утром следующего же дня. Зал к этому времени был уже почти пуст, только сновали несколько слуг, убирали столы и меняли на полу вчерашний камыш и сено на свежие. Баронесса сидела с хозяйской стороны вместе с какой-то девушкой и играла в шахматы. Жиль несколько раз моргнул, привыкая к смене освещения, потом подошёл поближе, ещё раз внимательно взглянул на игроков… И понял, что тонет в округлом лице, полных губах, милом курносом носике и ямочках на щеках. Сколько ей? Не меньше, чем четырнадцать, но судя по длинным до пояса девичьим косам ещё не замужем. Хотя… отец Аббон говорил, что в дворянских семьях венчаются очень поздно, и в шестнадцать-семнадцать свадьба никого не удивит. Девушка заметила, что рядом кто-то есть, подняла взгляд, и Жиль снова утонул в бездонных карих глазах.

Баронесса заминку поняла по своему. Решила, что парень засмотрелся на шахматы.

– Знаешь что это?

– Да, госпожа. Я немного играю.

Жиль заставил себя перенести внимание на доску. Шахматы были не как у отца Аббона – в виде резных фигур, а совсем простые. Только белый и красный короли были вырезаны в виде человека с короной, остальные выгладили как простые цилиндры с выточенными наверху символами.

– Играй. За благородный красный будет, конечно же, Николетт. А ты… Как твоё имя?

– Жиль, госпожа.

– Жиль, значит, – усмехнулась женщина. – Ты – за белый.

Первую партию Жиль естественно проиграл, слишком уж его отвлекали мысли про Николетт. Ко второй собрался и сумел свести вничью, а третью выиграл: пусть девушка оказалась сильным игроком, до отца Аббона ей было далеко. Баронесса довольно улыбнулась. Она не любила, если ей поддаются, и от Николетт требовала играть в шахматы всегда в полную силу. Поэтому видеть, как девчонка недовольно хмурится от проигрыша, было очень приятно. Потом шахматы надоели, баронесса потребовала ей читать. На следующий день школяра снова позвали читать, потом ещё раз. Поэтому, хотя дожди закончились, выйти вместе с Манюэлем и бежать – не получалось. Да Жиль и не стремился, ведь каждый зов от баронессы означал новую встречу с Николетт. А когда хозяйка замка неожиданно ввела парня в свою свиту и на воскресной мессе он стоял рядом с девушкой, Жиль был вне себя от счастья. Даже подаренный баронессой кошель, где помимо медных нашлись несколько серебряных монет, радовал не так сильно.

Когда заканчивалась уже четвёртая неделя жизни в замке, Жиля неожиданно разбудили посреди ночи. На пороге стоял Мануэль… и рядом с хижиной, куда поселили школяра ждала Николетт.

– Жиль, – торопливо начал алхимик, – тебе нужно бежать. Немедленно.

– Но…

– Я случайно узнала, – зашептала девушка, – завтра тебя переселят в донжон. Хозяйка решила сделать тебя любовником. Так было уже. А как надоешь, чтобы не пошли слухи, тебя убьют. Я… я не хочу.

– Быстрее. Николетт попросила меня, я дал ей смесь, от которой у ворот и калитки часовые ненадолго уснут, а потом ничего не вспомнят. Но времени мало, травы действуют недолго.

– Спасибо, – Жиль подхватил мешок с вещами, сделал несколько шагов, потом остановился. – Но как же вы? Мануэль, тебя могут заподозрить.

– Только чистому душой и твёрдому в вере Христос может вернуть истину, потерянную в первородном грехе. И коли вступил я на путь свободного философа, алчущего тайны мира, не должно мне поступать иначе, потакая греху земному.

– А я не хочу, чтобы тебя сначала использовала, а потом убила эта жадная… – девушка запнулась, стесняясь произнести ругательство.

– Спасибо.

Жиль поклонился алхимику, потом, повинуясь какому-то странному порыву, крепко обнял Николетт и скрылся в темноте.

Глава 3

Муж, в науках преуспевший,

безраздельно овладевший

высшей мудростью веков,

силой знания волшебный, —

восприми сей гимн хвалебный

от своих учеников!

Всех искусней в красноречье,

обрати свою к нам речь и

наш рассудок просвети!

Лютеция! Город чьему знаменитому университету покровительствовали сами патриархи. Столица Франции – государства, последний век начавшего понемногу соперничать даже с могущественным северным Древляньем и златоглавой Византией. Город дал о себе знать задолго до того, как показались стены. Сначала на широком тракте стало не протолкнуться от пешеходов, телег и всадников. Затем утрамбованную глину под ногами сменил камень. В одном месте даже пришлось долго обходить огромный затор – рабочие заново укладывали булыжник, перегородив из-за этого добрую половину тракта. Дальше пошли многочисленные слободы Сен-Мартен-де-Шан, откуда до самой Лютеции было уже рукой подать. Жиль постарался пройти их как можно быстрее, не глазея по сторонам. Опоздать он не боялся – до закрытия ворот ещё полдня. Но вот выглядеть деревенщиной не хотелось, к таким, по рассказам Мануэля и Пьера, и относятся свысока, и содрать норовят втридорога. Не зря же на деньги баронессы Жиль купил башмаки и новую котту, разрешённую горожанам – приталенную, хоть и простой ткани. Будет очень обидно, если все эти траты окажутся ненужными.

Вот дорога сделала очередной поворот, и, наконец, вывела к городским укреплениям. Тут Жиль не смог удержаться, чтобы не постоять, открыв рот. В обе стороны от дороги шла высоченная каменная стена, которая каждый десяток першей упиралась в каменную же башню. Причём стена была такой толстой и широкой, что по ней без труда могли разойтись два человека. Жиль заметил, как один стражник встал, выглядывая что-то внизу, а за его спиной прошёл другой – даже не пришлось подвинуться.

Долго удивляться не получилось. Толпа спешила поскорее попасть в город, тянула и давила. Пришлось подчиниться и занять очередь у ворот, где несколько вооружённых окованными железом дубинами стражников собирали входную пошлину и городские сборы. Здесь людская масса замедлялась, из человеческого кома выделялись реки телег и ручейки пешеходов, и все неторопливо текли к воротам, чтобы отдать несколько монет и расплескаться по улицам и переулкам с другой стороны городских стен.

Идти было скучно, к тому же начало припекать. Два мужика, собиравших деньги, заметно устали, им-то и с солнцепёка не уйти, и даже дубины с пояса не снять, стали раздражительными. Принялись цепляться то к одному, то к другому путнику: с какой надобностью те входят в город? И тут Жилю повезло. Когда он уже стоял недалеко от ворот, очередь дошла до бродячего артиста, и тот предложил расплатиться «обезьяньей монетой». За право прохода сидящая на плече обезьяна сделает несколько трюков. Стражники оживились, одобрительно заголосили – зрелище редкое, будет о чём вечером рассказать домашним. Поэтому к молодому парню, явно приехавшему в столицу из какого-то мелкого городишки, умудрённые жизнью дядьки отнеслись снисходительно. Неприятности чуть было не возникли, когда выяснилось, что идёт Жиль в Сорбонну – буйных школяров в городе не любили. Но Жиль удачно выкрутился: не студент, а с посланием и по поручению настоятеля своей церкви к уважаемому профессору канонику Гильому де Шампо. Имя знаменитого на всю Лютецию богослова и преподавателя сразу подействовало как масло на бурные волны88
  Одним из способов борьбы со штормами в средневековье были бочки с маслом: масло выливали на воду, и образовавшаяся плёнка на какое-то время успокаивала волны


[Закрыть], подозрения тут же утихли. Один стражник даже расчувствовался, оказалось у него какой-то свояк отцу Гильому дом ремонтировал, и заплатил профессор щедро. Поэтому дорогу до моста через Сену мужик объяснил подробную, а дальше, мол, парень разберётся. Жиль в ответ поблагодарил и с замиранием сердца шагнул на мостовую Лютеции – города, чей Университет последние десятилетия затмил даже константинопольский Пандидактерион.

Город молодого парня заворожил. По совету дядьки-стражника Жиль выбрал до моста через реку пусть более дальний путь, зато всё время по одной и той же центральной улице-тракту. Естественно, одна из главных дорог Лютеции была замощена булыжником – так в последние годы стали делать не только в столице, но и городах поменьше. Но если в Нанте, куда Жиль ездил с отцом на ярмарку, булыжник был крупным, дорога щербатая, а жёлоб для отходов в центре улицы открытый – то здесь стройкой явно заправляли мастера из Константинополя. Именно у византийцев-ромеев, по рассказам отца Аббона, принято было булыжник дробить мелко или использовать каменные плиты, а жёлоба обязательно прикрывать крышками, чтобы не выходили вредные запахи.

Дома тоже заставляли замирать от восторга. Сплошь из камня, на фундаментах, нет привычных полуземлянок и срубов. К тому же, если около стены ещё встречались дома одноэтажные, то дальше они поднимались в два, а иногда и в три этажа! И ведь не дворцы какого вельможи. Если судить по лавкам внизу да вывескам, жили здесь обычные люди. Юноша позволил себе замечтаться – у него когда-нибудь будет не хуже… очередной поворот улицы вывел парня на площадь, где горделиво красовался уже настоящий дворец. Судя по гербу на воротах – герцога де Бурбона.

Жиль при виде нового чуда застыл, словно вкопанный. Дворец был огромен, на его месте можно бы, наверное, построить три десятка домов. К тому же герцог явно решил показать всему городу, что богат не меньше короля: стены украшала лепнина и византийские изразцы, в окнах второго этажа солнце играло витражами, а вместо простого кирпичного забора стояла высокая ограда из железных прутьев. Но хозяину и такого излишества показалось мало – сколько стоила кованная решётка ворот, где были изображены сцены из Евангелия, Жиль не мог себе даже вообразить. Его деревня и за год столько не заработает.

Неподалёку вдруг раздался осипший голос, громко попытавшийся с середины продолжить проповедь. Жиль повернулся и прислушался: какой-то клирик обличал герцога. Мол, тот настолько погряз в роскоши, что не только дворцовую часовню, но и новое крыло дома решил строить из дорогого рифейского кедра. А для этого выписал из Древлянья мастеров и зодчих, да платит им несусветные деньги – вместо того чтобы нанять честных плотников аббатства Святой Женевьевы. Судя по севшему голосу, вещал клирик уже долго, но благодарных слушателей почти не отыскал. Да, берут северные мастера за свою работу немало. Зато хорошо известно, что древляне хоть и прижимисты, но не скупы как ромеи. Лютеция не зря слывёт торговым перекрёстком половины Европы, обратно гости повезут не золото, а венецианское стекло, сарацинские сладости, египетскую папирусную бумагу. Всё, что дома можно продать за тройную цену. А значит на деньги герцога набьют себе брюхо не один десяток лавочников и таких, как школяров, как Жиль: ведь древляне любят свою половину купчей писать на втором языке всех образованных людей – греческом. А знающих оба наречия в Лютеции не так уж и много… Додумать мысль не получилось, проповедник заметил нового слушателя и направился к нему. Пришлось спешно идти дальше.

Профессор Гильом человеком оказался не просто известным. Стоило добраться до кварталов Сорбонны, как почти каждый на вопрос, где сейчас уважаемый каноник, отвечал, что видел его вот там-то или слышал, что он отправился туда-то… Но рассказы были противоречивы, и искать пришлось долго. Наконец, какой-то из преподавателей подсказал: уважаемого Гильома недавно выбрали новым помощником канцлера университета и сейчас почтенный каноник сидит в одной из комнат канцелярии, разбирает доставшиеся от предшественника свитки.

Увидев дородного мужчину в мантии, Жиль оробел. Каждая чёрточка лица одного из знаменитейших богословов Сорбонны – и круглые полные щёки, и нос горбинкой, и благородная седина аккуратно подстриженной бороды и густых бровей, и тяжёлый подбородок, и пронзительный взгляд карих глаз – всё выражало невероятную учёность. И власть, которую даёт знание явное и знание тайное. Поэтому когда Гильом грозно спросил, почему какой-то студиоз его отвлекает от работы, Жиль ответил не сразу. Да и потом всё время запинался, объясняя, что он привёз письмо от отца Аббона и книги. Взгляд каноника после имени наставника Жиля сразу же потеплел, и, получив пергаментный свиток, профессор погрузился в чтение. А потом внезапно обратился к парню на латыни:

– Вот значит как… Ты его последний ученик. Расскажи, как и что усвоил?

Латынь сразу же напомнила уроки наставника, он вот также внезапно любил переходить на один из языков просвещённого мира. Экзамен шёл долго, но когда закончился, Гилберт де Шампо довольно почесал подбородок и произнёс:

– Неплохо, неплохо. Я всегда восхищался отцом Аббоном, как у него получалось сначала находить таланты, а потом их огранить. Итак, чего бы ты хотел добиться в Лютеции?

– Господин, я бы хотел получить степень магистра свободных искусств. А затем посвятить себя богословию или юриспруденции.

– Достойное желание, молодой человек. В знак признательности к старому другу я не стану брать с тебя плату. Жду через три дня на лекции. А пока – свободен, – профессор махнул рукой в знак того, что встреча завершена.

По лестнице во двор Жиль бежал так, словно за спиной у него выросли крылья. К весне, может, к лету он получит степень магистра! А дальше – в словах почтенного Гильома явственно прозвучал намёк на помощь в поступлении на один из Старших факультетов. Выпускников же Сорбонны привечали и в Риме, и в Константинополе, и среди восточных славян.

Выбежав во двор, Жиль чуть не столкнулся с кучкой парней. Студенты считались вне сословий, поэтому ни по гербу, ни по «благородным» цветам в одежде нельзя было определить, из зажиточных буржуа или из дворян предводители. Но деньги у них явно водились. Словно подтверждая мысли, самый старший заговорил: мол, уже известно, что у профессора Гильома новый ученик. И не зря от небес заповедано устройство мира, где сеньор предоставляет защиту слабейшему за плату. Так пусть и новичок получит помощь… На несколько мгновений Жиль задумался. Всё-таки помощь и заступничество в огромном чужом городе лишней не будет. Но почти сразу гордость взяла верх. Их деревня всегда была вольным аллодом, даже сумела купить Хартию. И переходить, пусть неофициально, в статус крепостного Жиль не собирался.

Сомнения истолковали по-своему. Рядом тут же встал ещё один десяток парней, одетых попроще и победнее – примерно как Жиль. И второй предводитель громко сказал:

– Верно! Пансионариям только позволь, сразу весь университет в кабалу затащат. Нечего трогать «стрижей». А ты парень, давай с нами! И как положено, новый товарищ устраивает пирушку для остальных «стрижей», отметить вступление в цех студентов!

Предводитель «пансионариев» с неприязнью посмотрел на конкурента, тот ответил ему тем же, завязалась перепалка. А Жиль на несколько мгновений потерял дар речи. Ну и порядки! Не один, так другой так и норовит обчистить чужой кошель, едва успеешь ступить на порог Университета. В душе тут же закипело желание дать хлёсткий отпор. И припомнив рассказы Пьера, Жиль спокойно и с ноткой превосходства ответил:

– С каких это пор ваганты кому-то служат или платят за вступление?

Спорщики тут же умолкли, среди них пробежал холодный ветерок. Несколько мгновений спустя обе группы отступили, а к Жилю подошли двое. Один – широкоплечий светловолосый крепыш, явно земляк Пьера, с севера. Другой, кажется, из Иберии – смуглый, худой и костистый – чем-то напоминал Манюэля. Но на ногах чулки, а не штаны, так предпочитали одеваться именно иберанцы.

– По какому праву ты называешь себя вагантом? – тут же спросил крепыш.

– Посвящение мне дал вагант Пьер, – и, подчиняясь какому-то наитию, Жиль сделал шажок вперёд негромко, чтобы его могли слышать только двое вагантов, сказал: – Мы расстались, когда я не смог избежать приглашения, – парень усмехнулся, – баронессы де Муффи. Но Пьер тогда сумел убежать, и если он до сих пор не в Лютеции… У него была какая-то трудность с печатью на одной грамотке. И хотел Пьер обновлять её именно здесь.

– Понял, – также негромко шепнул вагант. – Сделаем, – и уже в полный голос добавил: – Я Батист, а это Эстанислао. Пойдём, поможем тебе устроиться. На улице Англичан последнее время плохо мусор вывозят, даже смотритель дорог обещает подать жалобу. Зато, если тебя не смущает запах, комнату там можно снять вдвое дешевле.

– Переживу, – улыбнулся Жиль. – Но перед этим…

На память удачно пришло одно из стихотворений, которые любил декламировать Пьер:

Щедрому хозяину

щедро подражая,

Я делюсь с издольщиком

долей урожая:

Каждый знает по себе,

в ком душа большая, —

Чем крупней кусок отдам,

тем вкусней вкушаю.

Не могу один в углу

наслаждаться пищей —

Половину уделю

доброй братье нищей.

А при княжеских дворах

пусть другие рыщут,

Коим высшее из благ —

толстый животище.

– Прежде чем идти смотреть комнату, приглашаю в трактир пообедать. Когда я убегал от де Муффи, мне удалось захватить с собой немного щедрости баронессы. Так пусть же эти деньги не будут пылиться в кошеле, а помогут братьям-вагантам. Тогда и мне в час нужды кто-нибудь да придёт на помощь.

– Узнаю привычки Пьера, – усмехнулся иберанец. – Пойдём. А после этого я покажу чудный трактир с недорогой комнатой, и живущей неподалёку симпатичной вдовой.

О цене на комнату сговорились быстро. Трактирщик, было, попытался задрать плату – пока приезжий не разобрался что в городе к чему. Но в дело вмешался Батист, и хозяин быстро сдался. С мусором на улице обстояло и в самом деле не очень хорошо, а тратиться на благовония, чтобы сделать воздух невредным для здоровья хозяин не хотел. И найти другого постояльца удалось бы нескоро, а пустая комната – это ежедневный убыток. Удачно сложилось и с заработком: через неделю помог ещё один из вагантов. Узнав, что Жиль хорошо владеет греческим и даже немного письмом сарацин, представил его библиотекарю того самого герцога де Бурбона, чьим дворцом парень любовался в первый день. Оказалось Его Светлость захотел расширить свою библиотеку, а для этого решил скопировать ряд книг из хранилищ аббатства Святой Женевьевы и Университета. И если со знатоками латыни трудностей не возникло, то писцов с хорошим почерком на греческом нашлось не так уж и много. Увидев, как быстро и аккуратно пишет Жиль, библиотекарь даже предложил парню постоянное место при герцоге – но Жиль отказался. Мол, сначала получу хотя бы степень магистра свободных искусств.

А через две недели приехал Пьер. Жиль как раз собирался спуститься в обеденную залу трактира позавтракать и бежать в скрипторий герцога, когда дверь в комнатку с шумом распахнулась.

– Жиль, дружище! Рад тебя видеть! И я твой должник. Не знаю уж, как ты догадался, но у меня и в самом деле были кое-какие трудности. И если бы Батист по твоему слову не договорился заранее с обителью Святого Доминика, у меня случились серьёзные неприятности.

Жиль смущённо пробормотал, что мол, ничего такого, Пьер тоже помог ему вступить в братство вагантов. Но друг даже не слушал, как не стал слушать и про то, что Жилю надо идти в скрипторий. Вместо этого Пьер потащил парня праздновать свой приезд… и ни в скрипторий, ни на лекцию в этот день Жиль уже не попал. Впрочем, дальше пирушки прекратились. Со следующего дня оба снова стали добропорядочными студентами, грызущими камень знаний в поисках истины. Хотя различия и были: Жиль старался особо не высовываться, пусть и получал регулярно похвалы от профессора Гильома – почтенный каноник даже ставил парня в пример остальным своим ученикам. Пьер же, наоборот, блистал. Не пропускал ни одного диспута, часто выступа сам. Остро, резко и едко. Тем более что Священное Писание и многие трактаты Пьер знал наизусть и мог привести по памяти не только саму цитату, но даже назвать номер стиха в нужной книге.

Незаметно прошла зима, следом зазеленела весна. Сначала робко травой и раскрывающимися почками, но уже к концу апреля стало жарко совсем по-летнему. В один из таких дней Пьер и навестил друга.

– Вставай, лежебока! – толкнул он Жиля.

– А? Что? Кто? А… это ты, Пьер. Ты чего так рано? Сегодня же…

– Да помню я, что тебе ни в скрипторий, ни на лекцию. Но ведь сегодня же первый день турнира!

Жиль захлопал глазами, прогоняя остатки сна. Ну да – сегодня начинается турнир между рыцарями из Тулузы с одной стороны и Нанта и Бургундии с другой. Об этом говорили уже несколько недель. Но в первый день обещали, что будут биться один-на-один, а Жилю больше нравились схватки-«свалки», стенка-на стенку. Он видел такое ещё когда с отцом ездил в Нант на ярмарку и с тех пор стал горячим поклонником именно таких турниров. Сегодня же можно и поспать…. Но Пьер был неумолим и всё-таки потащил друга смотреть на одиночные схватки.

Та часть города, возле которой проводился турнир, преобразилась. Стены многих домов были завешаны пёстрыми тканями, хозяева лавок поспешили вынести товар на улицу, разложив его на кусках холста – и громко старались перекричать конкурентов, нахваливая именно свою работу. По дороге постоянно попадались спешившие по своим делам слуги с незнакомыми гербами на одежде, а возле многих трактиров развевались флажки и знамёна, чтобы каждый мог сразу понять кто из благородных шевалье здесь остановился. К большому ровному полю неподалёку от города люди собирались загодя, сразу после заутрени. Так что сейчас не только стояли вдоль ограды в несколько рядов, но и переполнили ветви всех окрестных деревьев, выгнав недовольно кружащих теперь над полем птиц. Но Пьер проталкиваться не стеснялся. А вспыхивающее недовольство умел погасить вовремя брошенной шуткой. Так что вскоре оба друга оказались возле ограды ристалища – ряда вкопанных по грудь столбов, на которые натянули верёвки.

Место оказалось вдвойне удачным: именно здесь, посередине вытянутого турнирного поля, сойдутся разогнавшиеся со своих концов поединщики. Пьер вдруг ткнул рукой в устроенные с противоположной стороны ристалища деревянные ложи для благородных господ и судей турнира. Ложи были украшены дорогими тканями и коврами, пурпуаны мужчин и платья дам играли дорогим шитьём и украшениями.

– Не хотел бы сидеть среди них?

– Вот ещё, – фыркнул Жиль… а в памяти вдруг почему-то всплыло лицо Николетт.

Но дать приятелю подходящий ехидный ответ не получилось: соседи зашикали, на поле вышел герольд – пришлось замолчать. Самое начало, когда участники с обеих сторон проезжали через ристалище при полном параде, друзья пропустили. Сейчас вышедший на середину поля герольд громко возвещал о первой схватке турнира и желал всем участникам строго придерживаться правил состязаний, изложенных в трактате «Status Armarium».

Имена первых поединщиков Жилю были незнакомы, да и прошло всё быстро и неинтересно. От удара тулузца его противник сразу же вылетел из седла, и герольд назвал имя победителя. Вторая пара обещала быть интереснее, хотя названия фьефов были тоже незнакомы. В этот раз ловчее оказался бургундец, но и его противник удержался в седле, хотя удар был точен и силён. Всадники разошлись на свои концы ристалища, снова разогнались. Столкнулись рыцари как раз рядом с Жилем и было хорошо видно, как северянин «преломил» своё копье о щит соперника. От удара по морёному дереву, окованному железом, древко копья раскололось – но воин хоть и покачнулся, сумел удержаться в седле. Толпа взревела, приветствуя умелого всадника, затем умолкла – его противник тоже остался на коне, но, проскакав половину ристалища вдруг упал. К рыцарю тут же подбежали слуги и оруженосцы, затем герольд. Шевалье унесли, а судья вдруг объявил: поединок считается ничьёй, так как у рыцаря из лагеря Тулузы лопнула подпруга. И хотя дальше поединок из-за травмы плеча он продолжать не может, нельзя заявить, что сильнее оказался бургундский шевалье де Траме. Толпа зрителей заволновалась, тут же начали вспыхивать споры: кто-то считал всё вмешательством Небес или Лукавого, другие настаивали, что подпруга не выдержала удара де Траме, и победил бургундец. Но вот герольд начал объявлять следующую, пару и пересуды тут де смолкли. Никто не хотел пропустить хоть слово.

Имя никому не известного шевалье де Бастане ничего кроме обычных для каждого участника возгласов приветствия из толпы не выжало, а вот его противник графа де Крона вызвал целый ураган радостных криков и воплей. Граф приезжал на турнир в Лютецию не первый раз и был всем известен как сильный боец, выбивший из седла немало соперников. Кричал вместе со всеми и Жиль: пусть у его деревни и были с де Крона нелады – тот всё же оставался его графом. А слава и победа сюзерена это и слава всех графских подданных.

Де Бастане сумел всех удивить ещё до начала поединка: тулузец выбрал своей дамой женщину с севера, даже повязал её барбет99
  Барбет – часть женского головного убора; широкая полотняная лента, проходящая под подбородком, концы которой завязывались на темени


[Закрыть] себе на копьё… У Жиля, когда герольд назвал даму сердца, которой будет посвящена победа, душа ушла в пятки: баронесса де Муффи. Соседи начали бурно обсуждать, что означает столь странный выбор, не насмехается ли южанин над рыцарями из Бургундии, мол, вы настолько ничтожны, что даже ваши женщины предпочитают нас? Жиль слышал только как гулко бухает в ушах кровь. Баронесса там, на трибуне. И если она его увидит на турнире… Очнулся он от того, что знавший о приключениях друга Пьер двинул его кулаком по спине и сказал:

– Нужен ты ей искать. Она, поди, давно уже тебе замену нашла.

Жиль кивнул, но руки ещё дрожали, пришлось даже ухватиться за верёвку ограды. Чтобы отвлечься, парень стал внимательно следить за поединком. Сегодня графу попался соперник под стать. В первой же сшибке сумел отвести вражеское копьё и задеть своим щит графа. Де Крона еле успел сместиться так, чтобы удар пришёлся вскользь, но видно было, как граф заметно покачнулся в седле. Вторая сшибка прошла в пользу графа, он сумел преломить копьё – но оба всё же удержались в седле. Пришлось некоторое время подождать, пока графу принесут новое. Третья схватка прошла опять в пользу южанина, преломил копьё теперь он, но снова оба всадника остались в седле. Четвёртая сшибка опять не выявила победителя… толпа заволновалась. Никто не сомневался, что и последняя дозволенная пятая схватка на копьях тоже окончится ничьёй. И рыцари сойдутся на другом оружии. Тут же начались споры и даже ставки, что именно выберут благородные шевалье – меч, булаву, топор? И как пойдёт схватка: пешими или опять в седле? Но вот всё затихли, и герольд прокричал о начале последней копейной сшибки.

Соперники успели оценить умение друг друга. Поэтому скорость набирали не торопясь. Чтобы в последний момент бросить лошадь вперёд, неожиданно опередить врага и нанести удар. Первым успел граф де Крона. Разогнавшись, он направил копьё в центр вражеского щита, сместившись так, чтобы у противника не осталось шансов сохранить равновесие. Но и шевалье де Бастане оценить угрозу сумел. Понимая, что сам ударить не успевает, он бросил копьё болтаться лишь на ремнях, ухватился правой рукой за седло, напряг руку державшую щит, и направил коня чуть в сторону. Рыцари столкнулись словно два неистовых вепря-секача, треск сломавшегося копья был слышен даже среди зрителей. Мгновение – граф летит дальше, а его соперник валяется в пыли. Толпа взревела, заорала, засвистела. И вдруг затихла. К неподвижно лежавшему рыцарю подбежали помощники герольда, после чего распорядитель турнира прокричал: шевалье де Бастане мёртв. Кто-то из слуг плохо закрепил защищавшую лицо кольчужную сетку, и одна из щеп от расколовшегося копья насквозь пробила голову.