Текст книги "Господин Чичиков"

– Вот и поглядим, как они этих «моряков» три-два дёрнут. Интересно, кто откроет счёт? – завхоз хитро прищурился.

Паляница исподлобья посмотрел на Свистка. «Знает, что ли, про Фёдора? Ну и хрен с ним!» – и скомканно распрощался. Здесь нужно было думать – каково его, Паляницы, место в заваривающейся в городе Н. каше.

За Чичиковым Паляница чувствовал страшную силу. Становиться поперёк такой силы было чистым безумием. Но Чичиков – человек в городе Н. пришлый. Сегодня он здесь, а завтра ищи его. Городские же обстоятельства останутся как были. Вот если бы впутать Чичикова в эти обстоятельства и задержать в городе. Вот если бы по-настоящему натравить Чичикова на Перетятьковскую банду. Чтобы стал, наконец, Паляница нормальным куратором нормального института, чтобы играл по нормальным, общепринятым правилам, без всей этой мистики и чертовщины. Вот только зачем Чичикову мёртвые души? Вот где собака порылась. На что готов он ради них пойти? Сколько мёртвых душ ему надо? И можно ли помочь ему в его поисках? Скажем, дать ему понюхать досье – Палянице запало в память, как Чичиков обонял директорскую визитку, – на известных людей города, может что вынюхает. А ему, Палянице, с этого может что и обломится. Теперь следовало подумать, каким боком подать директорской шайке проблему завхоза. Каким боком обернётся всем им несговорчивость или же сговорчивость завхоза. Здесь важно понять, что сам директор видит в Чичикове. Эх, вот бы напугать Перетятьку Чичиковым…

Нестор Анатольевич обитал в уютной трёхкомнатной квартирке. С мягкой мебелью, пушистыми коврами, обоями бледных тонов и рассаженными повсюду – на креслах, кушетках, сервантах, кухонных шкапчиках – мягкими игрушками: зверятами, покемончиками, куколками. Проходя мимо большого плюшевого медведя, Нестор Анатольевич кивал – как поживаешь, приятель? И называл мысленно «приятеля» Нестором Анатольевичем. Розового зайца называл в мыслях Тамарой Лазаревной, то есть именем супруги. Когда она устраивала ему выволочку, или закатывала истерику, Перетятько заходил в спальню и грубо дёргал сидевшего на прикроватной тумбочке зайца за длинное ухо, приговаривая: «Ну, каково тебе, Тамарочка?» Страуса он вопрошал, бывало: «Ну что, доченька, не сладко тебе замужем за этим крокодилом?» Резиновый крокодил сидел напротив и грустно щурил жёлтые стеклянные глаза. С ним Нестор Анатольевич не разговаривал никогда, так же, как и никогда не общался со своим зятем. Был среди этого зоопарка и Паляница, в образе ушастого покемона. С ним сейчас сентиментальный Нестор Анатольевич и общался, ожидая приезда Паляницы.

– Эх, Покемон Покемоныч, мутант ушастый. Знаю, о чём думаешь. Одна мыслишка у тебя в голове – как тех, кто тебя кормит, обжулить. Научили тебя использовать человеческие слабости, – директор легонько щёлкнул покемона по уху, – вот ты всё на них и построил. А у самого слабостей полные штаны. И самая главная – любопытство. Лучше бы ты следовал совету Петровича: много будешь знать, мало не покажется. – Завхозом был старый, советских времён бегемот, прослуживший долго подушкой и оттого с протёртой до блеска матерчатой спиной. – Гиппопотамыч, чем же ты мог заинтересовать ловца душ Чичикова?

Директор обвёл взглядом кабинет, всех игрушечных персонажей, прикидывая, кем бы мог быть Чичиков. Почему-то захотелось, чтобы Чичиков был писающим мальчиком. Писающих мальчиков у директора в коллекции не было: их не делали в мягком исполнении. По крайней мере, таковые на глаза не попадались. Перетятько представил, как бы он водрузил мальчика на стол и подставил под воображаемую струю игрушечный унитаз. И каждый раз, произнося: «А ну, отвечай, Чичиков!» – нажимал бы рычаг смыва.

Мелодично пропел звонок. Перетятько поставил покемона на полку, погрозил ему пальцем и крикнул:

– Тамарочка, открой, пожалуйста! Это, должно быть, Вячеслав Тихонович.

Паляница вошёл в кабинет.

– Тамарочка! Чайку нам! – распорядился Перетятько. – Садись, Вячеслав Тихонович.

Тот сел и Перетятько принялся разглядывать какую-то точку на его рубашке. Паляница знал эту его манеру и привык не обращать внимания на мелкую странность.

Директор же рассматривал тонкоэфирного паразита. Тот у Паляницы и вправду был похож на покемона – ушастый и неуклюжий, с выражением одновременно любопытства и хамского высокомерия на пухлой рожице. Сейчас «покемончик» сидел, расставив ноги, и недоумённо переводил взгляд с одной на другую, поворачивая головку, словно китайский болванчик. Перетятько мысленно дёрнул его за ухо. Покемончик вздрогнул и глянул на Перетятько более-менее осмысленным взглядом, исполненным едкого презрения. Паляница шумно вздохнул и сказал:

– Что-то душно у тебя, Нестор Платоныч. Ты бы кондиционер включил.

– Тамарочка! Включи кондишн.

Тамарочка, высокая сухопарая жердь, с подчёркнуто серьёзным выражением лица внесла в кабинет поднос с дымящимися чашками, конфетницей, заполненной леденцами пополам с печеньем и сахарницей. Директор любил сладенькое.

– Спасибо, Тамарочка, – проворковал Перетятько, – иди голубушка.

Тамарочка кивнула и молча вышла.

– И как это у тебя, Нестор Анатольевич, получилось так жену воспитать?

– Ах, – махнул рукой тот, – пустяки. Давай о главном.

Паляница с отвращением смотрел, как директор берёт с подноса чай, позвякивая ложечкой, размешивает сахарок, отпивает, аккуратно кладёт за щеку леденец – всё это неторопливыми, точными, аккуратными движениями. И рассказывать начал только когда директор задумчиво уставился на его переносицу. Паляница пригладил волосы, взялся за чашку, но тут же отставил.

– Петрович души Чичикову не продал.

– Что за души?

– Как обычно – мёртвые.

– Я спрашиваю – чьи? Фамилии.

– Это надо уточнять.

– Плохо работаешь, Лаврентий, – поморщился директор.

– Да уж как умею, – огрызнулся Паляница. – Ты что, Петровича не знаешь? Такой расскажет. Я целый час его пытал – что да как.

– Врёшь, – невозмутимо сказал Перетятько, увидев, что человечек Паляницы отвернулся. – Пытать ты его не пытал.

С другим Паляница стал бы спорить, божиться, повышать голос, даже угрожать, стараясь убедить в своей искренности. Но доказывать Перетятьке, что не врёшь, дело бесполезное. Перетятько видел собеседника насквозь.

Человечек повернул лицо и зло посмотрел на директора. Сильный был взгляд, из тех, что если материализуются, то испепелят.

– Чичиков умеет убеждать, – с нажимом произнёс Паляница. – И напугать умеет не хуже нашего Жеки.

Директор улыбнулся.

– Это всё?

Человечек показал кукиш и перекочевал к уху Паляницы.

– Значит, думаешь остаться в деле Чичикова в стороне?

– Да кто я такой, Нестор Анатольевич, чтобы думать о таких вещах? Просто не хочу оказаться между двух огней.

Директор пристально всмотрелся в мимику паразита. Тот изобразил самую что ни на есть серьёзную мину. «Врёт или не врёт?» – подумал Перетятько.

Отчего-то директору никогда не приходило в голову, что человечек, на которого он смотрит, в свою очередь видит его, директорского человечка, и ведёт свою игру. Между тем, человечек Паляницы внимательно следил за своим визави, и как только тот стал излишне угрожающе засматриваться, напустил на себя непроницаемую маску, хоть, наверное, очень ему хотелось показать противнику язык или послать через отделяющее их пространство крепкую заушину.

– Понимаю, голубчик, очень хорошо понимаю, – ответил Перетятько. – Так говоришь, крепкий орешек наш Петрович? Интересно… Как думаешь, вернётся Чичиков, чтобы взять своё?

Паляница понял, что сейчас врать никак нельзя, надо отвечать, что думаешь.

– Думаю, поборется.

Глаза у директора блеснули.

– Значит, думаешь, очень ему эти души нужны? Без них никак, а?

– Да вроде ничего, кроме них, ему на фиг не нужно.

– Не ругайся, голубчик, не люблю. Так-так. И много Чичиков платит?

– Шкуре заплатил по четыре бумаги за единицу товара.

Директор ехидно улыбнулся.

– М-да, Петровичу такая цена неприемлема.

Паляница тоже улыбнулся.

– Так я, значит, пойду, Нестор Анатольевич.

– Как хочешь. У тебя ведь сегодня мальчишник.

– Именно.

Директор допил чаёк, аккуратно поставил чашку на поднос и сказал:

– Что же ты, голубчик, ни печенька не скушал, ни конфетки?

Паляница только рукой махнул.

– Тамарочка, наш гость уходит, – пропел Нестор Анатольевич.

Тамара Лазаревна вышла в коридор закрыть за гостем. Паляница так спешил покинуть директорскую квартиру, что забыл попрощаться. А когда дверь за ним закрылась, он шумно выдохнул и перекрестился. «Пронесло!» – с облегчением подумал он.

Теперь Паляница мог посмотреть на Чичикова с вполне коммерческой стороны. Даже Нестор Анатольевич, человек в коммерции никакой, понимает, что раз за этот товар Чичиков бьётся, то можно плавно поднимать цены. Или не плавно. Чичиков, разумеется, ведет себя правильно: ценность товара всячески принижает, нормальных денег платить не хочет. Оно и понятно: денег лишних ни у кого не бывает. Этого Паляница ещё в бытность свою главным борцом с экономическими преступлениями города Н. насмотрелся. А раз дело коммерческое, надо Чичикову выкручивать руки, пока не выяснится, какая же цена настоящая.

Тут Паляницу словно по темечку шибануло. Он даже проскочил на красный свет. «У мёртвых душ есть настоящая цена!» Эта мысль поразила Паляницу своей чеканной простотой. У каждой души должна быть своя цена. И Чичиков эту цену знает. А он, Паляница, – нет, и поэтому стои́т ступенькой ниже. Но зато выше всех остальных, потому что те о существовании настоящей цены не догадываются. Паляница испытал порядком уже подзабытое ощущение следака, начинающего понимать логику поступков преступника. Размышляя о Чичикове в криминально-экономическом ключе, Паляница в глубине души помнил, и что Чичиков всё-таки не совсем коммерсант, и что товар странного свойства, и что, положа руку на сердце, надо от этого Чичикова держаться подальше.

Паляница жил в собственном доме, хотя назвать этот трёхэтажный особняк домом было бы унижением и для дома, и для его хозяина. Это были хоромы богатого, не привыкшего ни в чём себе отказывать человека, окружённые тщательно ухоженными лужайками, клумбами редких цветов и растений, с непременным летним бассейном. До чего удивительно, как умудряются у нас оборачиваться государевы люди. Получая сущие гроши, когда тот же министр сидит на окладе в двести долларов, ведут дела таким образом, что и особнячки у них растут тот там, то здесь, как грибы, и машины у них в гаражах обнаруживаются самых престижных марок, и жёны у них одеты не по самой последней моде. И в казино ставят охотно, так что коммерсанты средней руки слезами обливаются, видимо, от умиления и даже гордости за уровень и мощь государственной власти.

Жил Паляница с молодой женой: со старой развёлся, потому что сыновья уже повзрослели. И, направляемые твёрдой рукой отца, прокладывали свой путь в бизнесе.

Первым, как обычно, приехал прокурор Мотузко. Была у него одна нехорошая привычка. Войдя в дом Паляницы, он оглядывал стены и укоризненно заключал: «Хорошая у тебя хата, Лаврентий. Одно плохо – икон нет». И на это раз Мотузко после необходимых приветствий, объятий с поцелуями, войдя в залу и устроившись на диване, важно оглядел стены и изрёк:

– Эх, Славик, что за хата без икон? Тюряга, да и только.

Паляница хотел было ответить со всем возможным ехидством, но поймал себя на мысли, что в свете разворачивающихся событий иметь иконы в доме будет совсем не лишним. Поэтому сказал:

– Чёрт его знает, может и правда одна-другая не помешает.

– Когда есть иконы, чакры не засоряются! – веско заметил Мотузко. – Сделаем тебе пару икон. Мы православные, у нас карма такая, что без икон нам нельзя. Вот и готовь штуку зелени, жаба.

– Не много?

– В самый раз. Не дрова же на стену вешать. Задёшево только новодел купишь. А икона должна быть намоленная.

– И что, помогает?

– Помогает, помогает. Бог не фраер, он всё видит! – хохотнул Мотузко. – Может, по пивасику? Я пльзеньского привёз.

– Неси, закинем в холодильник. Пить будем, когда все сползутся.

– Да что там, – снова рассмеялся Мотузко. – Шкура точно нарытый придёт. Он уже два дня не просыхает.

Тут прокурор бросил быстрый взгляд на Паляницу, что, мол, скажешь, но тот предпочёл сделать вид, что не понял.

Когда компания была в сборе – кроме Паляницы и Мотузко приехали Шкурченко с Кирияджи – наступило время игры. Заседали, как всегда, в особой комнате на третьем этаже. Здесь имелся стол с зелёным сукном, бар с напитками и льдом, окна забраны жалюзи, неяркая люстра создавала необходимый настрой. Напиваться за игрой было не принято, поэтому обычно потребляли малыми дозами. Но сегодня все словно сговорились: Кирияджи упорно налегал на красное вино, Шкурченко глушил водку. Паляница и Мотузко одну за другой опорожняли банки с пивом.

Григорий Харлампивевич Кирияджи не слишком-то любил эти посиделки. Считая себя человеком образованным, трыньке предпочитал преферанс. Но в преферанс здесь никто не играл. На преферанс ходили к тому же Мотузко, но ходили, за исключением Паляницы, совсем другие люди. В тот круг начальник тюрьмы принят не был. Приходилось играть в трыньку – не ради удовольствия: слушать пьяный трёп, пытаясь выудить из него новые городские расклады. Тем более, сейчас, когда на голову свалилась нежданная неприятность в образе Чичикова.

Валентин Павлович Шкурченко тоже терпеть не мог эти посиделки, но уже по другой причине. Он всё время проигрывал, причём много. И кому – Палянице, «этой чекистской морде». Как всякий уважающий себя коммерсант, Шкурченко ненавидел надзирающие и карательные органы. Но после визита Чичикова, вдруг ощутил настоятельную потребность в общении именно с представителем закона, хоть и представителем косвенным. Да и Мотузко сюда тоже годился. Хотя его Шкурченко ни в грош не ставил, не то, что всезнающего Лаврентия.

Да, в общем-то, и Мотузко, и Паляница тоже не любили эти сборища. Но так уж было принято, что трынька – у Паляницы, преферанс – у Мотузко или генерала Трубостроева, а шахматы, это уж у заместителя мэра, господина Чеснокова, потому что господин Чесноков имел первый разряд по шахматам. И порою выходило дешевле и надёжнее пару раз ему проиграть, чем применять иные способы для выправления нужной бумаги.

Сделали ставки, раздали. Кирияджи «упал» сразу: Харлампиевич умел бережно относиться к деньгам. Паляница ставку удвоил, Шкурченко скривился, но удвоил. Мотузко с каменным лицом опять же удвоил. Паляница поддержал. Валик засопел, занервничал, попытался заглянуть в карты Паляницы.

– Посмотримся? – спросил он Мотузко.

– Давай. – Тот взял карты Шкурченко. – Падай, Валик, у меня больше.

– Вот непруха, блин, – застонал Валик. – Собаки вы, а не партнёры!

– У картишек нет братишек, – резонно заметил Мотузко.

– Любимая поговорка Хозяина, – добавил довольный Паляница. – Ты как, удвоишь?

Мотузко подумал и положил четверную ставку:

– Вскрышка.

Паляница ухмыльнулся и выложил карты. У него были туз, десять, король против двух десяток Мотузко. Шкурченко с завистью сказал:

– Вот везёт некоторым.

– Надо было не дешевить в другом месте, – откликнулся Паляница.

– Это где это? – злобно вскинулся Валик.

– Продешевил ты, Валик.

– В чём это я продешевил? что ты меня за лоха держишь?

Валентин Павлович никогда не сомневался в своих деловых качествах, и не терпел таковых сомнений от других.

– Ты Чичикову мёртвые души, считай, задаром отдал, по четыре какие-то бумажки. А он, может, тебе чемодан зелени готов был сгрузить.

У Шкурченко расширились глаза, а Кирияджи внезапно поперхнулся своим вином.

– Та ну! Ты грузишь, Лаврентий! – выдохнул Валик.

– Когда это я кого грузил? Ты настоящую цену мёртвой душе знаешь?

Валик задумался.

– Ну а раз не знаешь, какого хрена было продавать?

– Так я ж так и хотел. Мне что души, что металл – глубоко по барабану. Ты ж меня знаешь.

– Так в чём дело? – вошёл в беседу Мотузко. – Чего тогда протупил?

– Так ведь это… невозможно… Короче, там тема про мою бабу-дуру пошла… Ну, типа, обещал купить. Так ведь кинул, урод. Я ж тебе говорил, Лаврентий, он кидала.

– Не горячись. Что значит – невозможно?

– Невозможно на потолке спать, одеяло спадает, – ввернул Мотузко.

Шкурченко засопел.

– Он не Чичиков, он, типа, этот… Лукьян. Это очень сильный колдун. Не в обиду, Лаврентий, ты б ему тоже что угодно продал.

– Не знаю как я, но сегодня Чичиков посетил нашего завхоза, Петра Петровича Свистка. Торговал, сами знаете что. Так вот, граждане подследственные, Петрович души ему не продал. Такая вот собака уделалась.

– Как не продал?! – крикнули в один голос Шкурченко и Кирияджи.

– Григорий Харлампиевич, никак Чичиков и тебя осчастливил? – живо повернулся к нему Паляница.

– Ха! То-то я смотрю, наш Гриша горшком сидит, – обрадовался Мотузко. – Давай, колись, начальник, когда, сколько и почём? Здесь дело серьёзное, ты не коммерсант какой, а государственный человек.

– Слушайте, – вдруг осенило Паляницу. – Так он ему зеков продал.

– Если зеков, то зря, – серьёзно сказал Мотузко. – За зеков страна в ответе. Нужно было контролёров или «красначей». За этих какой спрос?

Кирияджи, склонный к сильным поступкам, внезапно хватил фужером о пол. И заорал:

– Дайте мне этого Чичикова! Я его своими руками застрелю! Своими руками…

– Эк тебя, Гриша, пробрало, – покачал головой Паляница. – Ты кого ему продал? Ты давай лучше сейчас не ври. Может, поможем чем?

Кирияджи замолк и мутно уставился на Лаврентия. На миг ему подумалось, что Паляница в самом деле может чем-то помочь. Он помотал головой, отгоняя эту опасную мысль. Этому только скажи. Завтра же начальство будет знать, что у него бесследно исчезли четверо заключённых, и не просто исчезли, а были проданы им заезжему коммерсанту Чичикову. Начальство не станет вникать, сами зеки были проданы, или только их души, и какие это были души – живые или мёртвые.

Мотузко, похоже, понял и оценил непростую внутреннюю борьбу Кирияджи, поэтому поинтересовался:

– Ну хоть почём – можно узнать?

– Да нипочём! – Кирияджи решил отпираться до последнего.

– Ты на дурака-то не падай, – посуровел Паляница. – А то сейчас я на дурака упаду, мало не покажется. Начал колоться, так колись.

– Давай уже, сдавай свою шайку, – в тон Палянице поддакнул Мотузко.

Но Харлампиевич решил стоять насмерть.

– Не было Чичикова. С таким не знаком.

То, что минутой раньше он собирался застрелить Чичикова своими руками, относилось, видимо, к благородному желанию отомстить за Шкуру, бессовестно обманутого заезжим отморозком.

– Всё с тобой понятно, дорогая, – сказал Паляница. – Следы, само собой, ликвидированы, подчинённые проинструктированы. Я тебя чисто по-человечески, как человек государственный, понимаю. Но всё-таки, собака ты, Гриша.

– Нет, Кирияджи не собака, – упрямо мотнул головой Кирияджи.

– Братишка, конечно, нет! – расплылся в улыбке Мотузко и попытался хлопнуть Гришу по плечу.

Но тот отстранился и пробормотал:

– И не братишка я…

Валик Шкура, который доселе сидел, переводя взгляд с одного собеседника на другого, пытаясь уразуметь, о чём базар, вдруг выпалил:

– Ты что же, сука, круче, чем я стоишь?!

Тут Кирияджи не выдержал и что есть мочи заехал кулаком прямо в лоб Валентину. Тот опрокинулся вместе со стулом и затих.

– Чистый нокаут, – уважительно заметил Мотузко. – Да, ещё тот гусь этот Чичиков. А с виду нормальный пацан, и выпить любит, и пожрать. Только от девчонок почему-то отказался. Я ему хороших девчонок предлагал, чистых. И иконами брезгует. Нехорошо. А так – нормальный пацан. Всё путём – машина, цепура. Какая у тебя думка, Лаврентий, по этому поводу?

– Так тебе и скажи. Видишь, к чему гнилые базары приводят. – Паляница кивнул на Шкурченко.

Тот зашевелился, с трудом сел и спросил, обращаясь куда-то в потолок:

– А чего это со мной тут было?

Мерседес Чичикова уже оставил за собой «спальный» район и выезжал на трассу, полукольцом охватывающую старый, изрядно размытый дождями террикон. Сергей Павлович успел несколько остыть и в привычной для себя манере разглядывал окрестные виды. Впрочем, рекламные щиты, придорожные кафешки и типовые строения мало занимали его внимание, за исключением одного интересного в своём роде объявления: «Секонд-хенд из первых рук!» Чичиков даже улыбнулся человеческой глупости. Может, в другое время, он лишь взглядом скользнул бы и тут же забыл, но нынче, после неудачного визита, род человеческий представлялся ему скопищем бессмысленных скотов. И плод деятельности пиар-специалистов города Н. словно бы подтверждал это наблюдение.

– Куда прёшь, дура! – отвлёк Чичикова от философских наблюдений возглас Бычка.

Завизжали тормоза, Чичикова качнуло вперёд так, что даже оторвало от сидения. Девица неопределённо-юного возраста ударилась о капот в общем-то уже остановившегося мерседеса и, отскочив, словно мячик, оказалась на асфальте.

– Курва! – выругался Степан.

– Что там? – поинтересовался Чичиков, будто и не на глазах у него всё произошло.

Бычок вылез из машины и принялся орать на пострадавшую. Та лежала в картинной позе, раскинув руки, со страдальческой гримасой на хорошо накрашенном лице. Юбка задралась на живот, открыв красные кружевные трусики. Бычка эти подробности нимало не заинтересовали. Он помянул отца, мать и прочих родственников девицы, энергично к ней шагнул и, ухватив за ворот блузки, попытался поставить на ноги.

– Та шо вы делаете! – заверещала девица. – Ты мне щас всю блузку порвёшь! Скотина!

После чего резво вскочила на ноги и подошла к машине, вглядываясь в лицо Чичикова. Чичиков в свой черёд рассматривал пострадавшую. «Бойкая, однако, шалава», – не без удовольствия подумал он.

– Это как называется? – с угрозой, через открытое боковое стекло обратилась она к Чичикову.

Девица мгновенно оценила и вес золотой цепи, и качество ткани и кроя делового костюма, и даже перстень Чичикова на игриво постукивающем по коленке пальце.

– Садись, – коротко бросил Чичиков. – Подвезу.

– Ой, куда вы меня хочете подвозить? – не заботясь о правдоподобии спектакля, девица сменила тон на игривый и живо уселась рядом с Чичиковым на заднем сидении.

Чичиков не ответил. Девица вытащила из сумочки пудреницу и стала поправлять на лице то, что по её мнению нуждалось в поправке. Бычок почесал в затылке, смерил потерпевшую укоризненным взглядом и сел за руль.

– Ой, ну что, так и будем молчать? – закончив макияж, капризно сказала девица. – Меня Светой зовут.

– Пускай Светой, – откликнулся Чичиков.

– Фу, какой надутый папик, – фыркнула Светлана. – Как девушек давить, они первые, а чтобы познакомиться…

– Давай, что ли, познакомимся. Папу твоего как звали?

– Зачем?

– Может, мы с ним в одной школе учились.

Девушка внимательно, не без настороженности, посмотрела на профиль Чичикова и спросила:

– А ты что, в ментовке работаешь?

Чичиков пожал плечами, зато бурно отреагировал Бычок. Он пару раз хмыкнул, потом не удержался и издал всхлипывающий смешок.

– Чё ржёшь, конь педальный? – моментально набросилась на него Светлана. – Чуть не убил девушку, ещё такой ржёт!

– Если бы я, лапушка, хотел тебя убить, я бы это сделал, – не без удовольствия разъяснил Бычок. – Куда едем, а, Сергей Павлович? В гостиницу?

– Ой, ну шо сразу в гостиницу? Сергей Павлович, а поедем в «Пирамиду Хеопса»? Там зашибись.

Чичиков приятно улыбнулся. В самом деле, почему бы не развеяться в пирамиде Хеопса? Накормить несчастную, напоить шампанским, вспомнить последнее путешествие в Каир. Удачная была поездка, хороши были времена Фатимидов. Теперь столько мертвяков в одном месте у мусульман не бывает.

– Тебе сколько лет? – спросил Чичиков, просто так, чтобы что-то спросить.

– Ой, да не боись, я взрослая, – Светлана состроила серьёзную мину. – Может, тебе ксиву показать?

– Так уж и взрослая. Так уж бы я остановился, будь ты взрослая, – продолжал развлекаться Чичиков.

– А шо? – не поняла Светлана.

– А ничего! Лучше беспечная юность, чем расчётливая опытность.

– Не поняла юмора. Ты что, типа по малолеткам прёшься? Так у меня подружка, Надька, ей двенадцать лет, такая девка заводная. Могу уступить.

– Меня? Хе-хе. И за сколько уступишь?

– Ну… – важно задумалась Светлана. – А мы в «Пирамиду» ещё едем?

– Едем, едем, – успокоил её Чичиков.

Светлана надолго замолкла, прикидывая в уме барыш от возможной сделки. Надька девка дурная, глупая, всё бабки папика будет ей сгружать, а сама пусть за хавчик и бухло работает.

Машина выехала на главную городскую улицу, свернула возле театра, выкатилась на бульвар и припарковалась в тени каштанов, возле ресторана, действительно выстроенного в виде египетской пирамиды, но облицованной зеркальными тонированными стёклами. Белая «копейка» остановилась в некотором отдалении.

Гудящие вентиляторы выносили из подвала, где размещалась кухня, сытный запах жареного мяса. Народ сидел всё больше на летней площадке с непременным журчанием фонтанчиков и лениво потягивал пиво. Чичиков скептически втянул носом ароматы кухни и мотнул головой, приглашая спутницу внутрь.

– Тю, – возмутилась Светлана, – не хочу туда. Лучше на свежем воздухе.

– Нет, пирамида это пирамида.

Чичиков, не слушая дальнейших возражений, зашёл в тесноватое фойе, огляделся и хотел было ступить на лестницу, как подлетел молодой метрдотель в белой рубашечка с чёрным галстуком-бабочкой.

– Есть столики на нижнем ярусе, есть отдельные кабинеты на верхнем. В погребальной камере, к сожалению, всё заказано.

Согласно новому поветрию в каждом уважающем себя ресторане города Н. имелась своя фишка. Скажем, «У «Титаника» это была настоящая гермодверь с иллюминатором, и в нём, на уровне глаз, плескалась зелёная мутная вода Атлантики. За дверью располагалась капитанская каюта для особо эсклюзивных посетителей. В ресторане мексиканской кухни имелась фишка попроще: в виде чучел, изображающих вповалку пьяных мексиканцев. А в «Пирамиде Хеопса» была устроена погребальная камера с имитацией саркофага Тутанхамона и лежащей в нём имитацией же мумии в позолоченной маске.

Чичиков согласился на кабинет, где и отобедал обильно и разнообразно. Как и собирался, угостил и напоил Светлану. А потом, расплатившись, оставил её допивать шампанское. Она попыталась было увязаться следом, но Чичиков зло отрезал:

– Отстань.

К столику подошёл официант.

– Что, Светик, – с деланным сочувствием спросил он, – сдрыснул папик?

– Козлючина! – пьяно воскликнула та и, прибавив пару матюгов, врезала ладошкой по столу.

– Ты мне посуду здесь не бей, – предупредил официант.

– А пошёл ты!.. – Светлана встала из-за стола, пнула ногой стул и, качнувшись, вышла.

Чичиков, усевшись, как обычно на заднее сидение, даже скорее развалившись, как на диване, почувствовал, что не мешало бы полежать часок, подремать, подумать. Велел везти себя в гостиницу. Машина отъехала от «Пирамиды Хеопса». Давешняя «копейка» последовала за ней, а из оказавшейся рядом «Оки» вышел молодой человек и встал возле дверей ресторана. Как только оттуда показалась нетвёрдо ступавшая Светлана, молодой человек ловко ухватил её за локоть и мгновенно препроводил в тут же подъехавшую «Оку».

– Вы чё, козлы? – опомнилась Светлана, оказавшись зажатой на заднем сидении между другими двумя молодыми людьми.

Тот, что усадил её в машину, занял переднее сидение и стал звонить по телефону:

– Алло, Евгений Петрович? Толстяк отвалил, ребята за ним присматривают. А шлюшку мы сейчас подвезём.

– Это кто здесь шлюшка? – подалась вперёд Светлана.

– Заткнись дура, – отвлёкся от разговора молодой человек и, слегка повернувшись, почти не глядя, двинул растопыренной пятернёй ей в лицо, так что её отбросило на спинку сидения.

А Чичиков, проведя в полной безмятежности пару часов в постели, решил, что завтра он точно, наверняка уломает вредного завхоза. А раз уж торчать в этом городишке до завтра, можно нанести визит «порченному». То есть, Артёму, последнему оставшемуся у Шкурченко сотруднику головного офиса фирмы «Эъ».