Текст книги "Жажда"

Глава 12
Суббота, вечер

Штанга опустилась на подставку над узкой скамейкой, и раздался грохот от соприкосновения двух металлических поверхностей. Для некоторых просто шум, а Моне До этот звук казался таким же прекрасным, как перезвон колоколов. К тому же в спортклубе «Гейн» она никого не беспокоила. Клуб начал работать круглосуточно полгода назад, возможно вдохновляясь примером спортклубов Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, но Моне еще не приходилось видеть, чтобы кто-то занимался здесь после полуночи. Дело в том, что норвежцы работают не настолько долго, чтобы не выкроить время на тренировку в дневное время. Она была исключением. Она хотела быть исключением. Мутантом. Все как в эволюции: именно исключения двигают мир вперед. Совершенствуют его.

Зазвонил телефон, и она поднялась со скамейки.

Это была Нора. Мона вставила в ухо наушник и сняла трубку.

– Тренируешься, гадина, – простонала ее подруга.

– Чуть-чуть.

– Врешь, я вижу, что ты находишься там уже два часа.

Мона, Нора и еще несколько их подруг по студенчеству могли отслеживать друг друга по GPS в мобильных телефонах, активировав услугу по добровольному отслеживанию телефонов других абонентов. Это способствовало общению и давало ощущение безопасности. Но Мона считала, что иногда это немного напрягает. Профессиональное братство – это хорошо и прекрасно, но им было не обязательно следовать по пятам друг за другом, как четырнадцатилетние подростки, которые даже в туалет ходят вместе. Пора уже признать, что карьерные двери широко распахнуты перед молодыми способными женщинами, и единственное, что останавливало их от того, чтобы отважно войти в эти двери, было их собственное мужество и настоящие амбиции – желание сделать что-то иное, а не просто добиться признания другими своих способностей.

– Я тебя немножко ненавижу, когда думаю о всех тех калориях, которые сейчас с тебя стекают, – сказала Нора. – А я сижу здесь на своей жирной заднице и утешаюсь очередной пинаколадой. Слушай…

Мона уже собиралась выдернуть наушники из ушей, когда ее барабанные перепонки прорезал звук втягиваемой через трубочку жидкости. Нора утверждала, что пинаколада – единственное противоядие от ранней осенней депрессии.

– А нам есть о чем поговорить, Нора? Я сейчас занимаюсь…

– Ага, – сказала Нора. – О работе.

Нора и Мона вместе учились в Высшей школе журналистики. Несколько лет назад правила приема в эту школу были самыми строгими в стране, поскольку казалось, что мечтой каждой второй способной норвежской девочки или мальчика было получить собственную колонку в какой-нибудь газете или показать себя на телевидении. Во всяком случае, такие цели ставили перед собой Мона и Нора. Исследованиями рака и управлением страной пусть занимаются другие, не такие способные люди. Но Мона стала обращать внимание на то, что конкуренцию Высшей школе журналистики начали составлять все региональные вузы, получающие государственное финансирование. Они предлагали норвежской молодежи обучение по популярным специальностям: журналистика, кинематография, музыка и индустрия красоты, не учитывая при этом, в каких специалистах общество испытывает потребность. В результате такого подхода самая богатая страна в мире импортировала продукцию из более трудолюбивых стран, в то время как безработные и беззаботные сыны и дочери отчизны, получившие высшее образование в области кинематографии, сидели по домам, запустив трубочку в государственный молочный коктейль, и просматривали, а если осмеливались, то и критиковали зарубежные фильмы. Другой причиной снижения требований к поступающим стало, конечно, то, что мальчики и девочки открыли для себя рынок блогов, и им не было необходимости трудиться и зарабатывать хорошие оценки, чтобы получить такое же внимание, какое могут предложить телевидение и газеты. Мона написала статью о том, что СМИ больше не предъявляют профессиональных требований к своим журналистам и им это не нужно, потому что новое медиаобщество со своим постоянно растущим вниманием к знаменитостям свело роль журналистов к роли деревенской сплетницы. Мона приводила в пример свою собственную, самую крупную в Норвегии газету. Статью так и не напечатали. «Потому что она слишком длинная», – сказал редактор и отправил ее к редактору воскресного приложения. «Потому что так называемые критические издания не выносят критики в свой адрес», – объяснил дружелюбно настроенный коллега. Но Мона подозревала, что редактор воскресного приложения попала в точку, сказав: «Но, Мона, в твоей статье не цитируется ни одной знаменитости».

Мона подошла к окну и посмотрела на Фрогнер-парк. Небо затянуло тучами, и, за исключением освещенных пешеходных дорожек, парк окутывала тяжелая, почти осязаемая темнота. Осенью всегда бывало так, до того как с деревьев опадет листва, и через их ветви будет далеко видно, и город снова станет жестким и холодным. Но с конца августа до конца сентября Осло был мягким и теплым медвежонком, которого ей постоянно хотелось тискать.

– Я вся внимание, Нора.

– Речь о вампиристе.

– Тебе поручили пригласить его в качестве гостя? Думаешь, он участвует в ток-шоу?

– Последний раз повторяю: «Воскресный журнал» – это дискуссионная программа, Мона. Я звонила Харри Холе, но он вежливо отказался и сказал, что расследованием руководит эта дамочка, Катрина Братт.

– А чем она плоха? Ты постоянно жалуешься на то, как трудно найти интересных гостей женского пола.

– Да, но Харри Холе вроде как наш самый известный следователь. Помнишь ту передачу, на которую он пришел пьяным? Скандал, конечно, но людям это нравится!

– Ты ему об этом сказала?

– Нет, но я намекнула, что телевидению нужны знаменитости и что знакомое лицо привлечет больше внимания к работе, которую ведет полиция в этом городе.

– Ловко. Но он не купился?

– Он сказал, что, если я приглашу его в качестве представителя полиции на шоу «Танцы со звездами», он в то же утро начнет репетировать фокстрот. Но в нашем случае речь идет о серьезном убийстве, у Катрины Братт больше информации и больше полномочий давать комментарии.

Мона рассмеялась.

– Что?

– Нет, ничего, просто представила себе Харри Холе в «Танцах со звездами».

– Что? Ты думаешь, он говорил серьезно?

Мона захохотала еще громче.

– Я звоню, потому что ты все время варишься в этом котле и я хочу узнать твое мнение о Катрине Братт.

Мона взяла с подставки пару легких гантелей и сделала несколько упражнений на бицепсы, чтобы не останавливать циркуляцию крови и вывести шлаки из мускулатуры.

– Братт умная. И хорошо говорит. Может, немного строгая.

– Как ты думаешь, она сможет говорить с экрана? На записях с пресс-конференций она кажется немного…

– Серой? Да, но она может быть красавицей, если захочет. Некоторые парни из криминальной редакции считают ее самой сексуальной в Полицейском управлении. Но она из тех, кто приглушает это, чтобы выглядеть профессионалом.

– Я чувствую, что уже слегка ненавижу ее. А как насчет Халлстейна Смита?

– Вот он – потенциальный ключевой гость. В меру эксцентричный, в меру разговорчивый, но умный. Действуй.

– Хорошо, спасибо. Sisters are doing it for themselves[18]18
  Сестры делают это для себя (англ.). Фраза из одноименного сингла Энни Леннокс и Ареты Франклин.


[Закрыть], верно?

– Разве мы не договаривались больше не произносить эту фразу?

– Да, но теперь я говорю это с иронией.

– Ах вот как, ха-ха.

– Сама ты «ха-ха». Слушай-ка…

– Да?

– Он все еще на свободе.

– Я знаю.

– Я имею в виду, буквально. От Ховсетера до Фрогнер-парка не так уж далеко.

– О чем это ты?

– Ой, ты еще не слышала? Он снова нанес удар.

– Проклятье! – закричала Мона и краем глаза заметила, как парень за стойкой поднял взгляд. – Эта чертова дежурная обещала позвонить мне. Она отдала историю кому-то другому. Пока, Нора.

Мона прошла в гардероб, запихала верхнюю одежду в сумку и сбежала по лестнице на улицу. Она зашагала по направлению к зданию «ВГ», высматривая по дороге свободное такси. Ей повезло, и она поймала машину на красном сигнале светофора. Мона плюхнулась на заднее сиденье, достала мобильный телефон и набрала номер Трульса Бернтсена. После двух звонков она услышала странный хрюкающий смех.

– Что? – спросила она.

– Мне просто было интересно, сколько времени тебе потребуется, – ответил Трульс Бернтсен.

Глава 13
Суббота, поздний вечер

– Она потеряла больше полутора литров крови, прежде чем ее доставили сюда, – сообщил врач, который вел Харри и Катрину по коридору больницы «Уллевол». – Если бы он прокусил артерию на бедре чуть повыше, где она толще, вопроса о спасении жизни не стояло бы. Обычно мы не позволяем полиции опрашивать пациентов в ее состоянии, но если жизни других людей грозит опасность…

– Спасибо, – сказала Катрина. – Мы не будем спрашивать ни о чем, кроме самого необходимого.

Врач открыл дверь, и они с Харри остановились на пороге, а Катрина подошла к кровати и сидящей около нее сиделке.

– Это впечатляет, – сказал врач. – Вы так не думаете, Харри?

Харри повернулся к нему, приподняв бровь.

– Вы ведь не возражаете, что я обращаюсь к вам по имени? – произнес врач. – Осло – маленький город, а я лечу вашу жену, видите ли.

– Правда? Я не знал, что тот прием у врача был в больнице «Уллевол».

– Я понял это, когда она заполняла один из наших бланков и указала вас в качестве ближайшего родственника. А ваше имя я помню из газет.

– Значит, у вас хорошая память… – Харри посмотрел на именной бедж на белом халате, – главный врач Джон Д. Стеффенс, потому что мое имя упоминалось в них довольно давно. Что вас так впечатлило?

– То, что человек способен прокусить бедро вот таким образом. Многие считают, что у современного человека слабая сила укуса, но по сравнению с большинством млекопитающих у нас довольно сильный укус, вы знали?

– Нет.

– Как вы думаете, с какой силой мы кусаем, Харри?

Через несколько секунд Харри сообразил, что Стеффенс действительно ожидает ответа.

– Ну, криминалист сказал, семьдесят килограммов.

– В таком случае, Харри, вам известно, что у нас большая сила укуса.

Харри пожал плечами:

– Эта цифра ни о чем мне не говорит. Если бы мне сказали, что эта сила составляет сто пятьдесят килограммов, я бы удивился не больше. Кстати, о цифрах: откуда вам известно, что Пенелопа Раш потеряла именно полтора литра крови? Я думал, что пульс и кровяное давление не слишком точные показатели.

– Я получил фотографии с места преступления, – объяснил Стеффенс. – Я покупаю и продаю кровь, у меня необычайно хороший глазомер.

Харри хотел поинтересоваться, что он имеет в виду, но в этот момент Катрина махнула ему рукой.

Харри вошел в палату и встал рядом с Катриной.

Лицо Пенелопы Раш было таким же белым, как наволочка на подушке. Глаза были открыты, но взгляд затуманен.

– Мы не будем вас долго мучить, Пенелопа, – сказала Катрина. – Мы поговорили с полицейским, который беседовал с вами на месте преступления, и мы знаем, что вы встречались с преступником ранее тем же вечером в городе, что он напал на вас в подъезде и что он пользовался железными челюстями, когда кусал вас. Но можете ли вы рассказать нам подробнее о том, кто он? Он называл какое-нибудь имя, кроме Видара? Он говорил, где живет, где работает?

– Видар Хансен. Я не спрашивала, где он живет, – ответила Пенелопа. Ее голос навел Харри на мысли о тонком фарфоре. – Он говорил, что он художник, но работает охранником.

– Вы верите ему?

– Не знаю. Он вполне мог бы быть охранником. Во всяком случае, тем, кому дают ключи, потому что он бывал в моей квартире.

– Что?

С невероятным усилием она вынула левую руку из-под одеяла и подняла вверх:

– Помолвочное кольцо, которое мне подарил Руар. Преступник взял его из моего комода.

Катрина недоверчиво посмотрела на матовое золотое кольцо:

– Вы хотите сказать… он надел его на вас в подъезде?

Пенелопа кивнула и снова плотно зажмурила глаза:

– Последнее, что он сказал…

– Да?

– Он не такой, как другие мужчины, он вернется, чтобы жениться на мне. – Она всхлипнула.

Харри заметил, что Катрину это потрясло, но она оставалась сосредоточенной.

– Как он выглядит, Пенелопа?

Пенелопа открыла рот и снова закрыла. Она с отчаянием смотрела на них.

– Я не помню. Я… я, наверное, забыла. Как… – Она закусила нижнюю губу, и глаза ее налились слезами.

– Все в порядке, – сказала Катрина. – В вашем положении это вполне нормально, вы вспомните позже. Помните, во что он был одет?

– В костюм. И рубашку. Он расстегнул ее. У него… – Она замолчала.

– Да?

– Татуировка на груди.

Харри увидел, как Катрина хватает ртом воздух.

– Что за татуировка, Пенелопа?

– Лицо.

– Как будто демон пытается вырваться наружу?

Пенелопа кивнула. Одинокая слеза сбежала по ее щеке. Как будто на две слезы не хватило жидкости, подумал Харри.

– И казалось, что он… – Пенелопа всхлипнула. – Что он хочет ему меня показать.

Харри закрыл глаза.

– Теперь ей нужно отдохнуть, – сказала сиделка.

Катрина кивнула и положила ладонь на белую как молоко руку Пенелопы:

– Спасибо, Пенелопа, вы нам очень помогли.

Харри с Катриной были уже у выхода из палаты, как вдруг их окликнула сиделка. Они вернулись к кровати.

– Я помню еще одну вещь, – прошептала Пенелопа. – Казалось, что у него прооперировано лицо. И меня кое-что заинтересовало…

– Да? – сказала Катрина и наклонилась, чтобы разобрать почти неслышный голос.

– Почему он меня не убил?

Катрина взглянула на Харри в поисках поддержки. Он сделал вдох, кивнул ей и склонился к Пенелопе.

– Потому что не смог, – ответил он. – Потому что вы ему не позволили.

– Теперь мы полностью уверены, что это он, – сказала Катрина, когда они шли по коридору к выходу.

– Мм… Но он изменил свой метод. И предпочтения.

– И что ты чувствуешь в этой связи?

– В какой? В той, что это он? – Харри пожал плечами. – Нет никаких чувств. Это убийца, которого необходимо поймать, и точка.

– Не ври, Харри, только не мне. Ты здесь из-за него.

– Потому что он может забрать другие жизни. Важно поймать его, но в этом нет ничего личного, понятно?

– Я слышу тебя.

– Прекрасно, – сказал Харри.

– Раз он говорит, что вернется и женится на ней, ты думаешь…

– Что это метафора? Да. Он будет являться ей в снах.

– Но это означает, что он…

– Сознательно не забрал ее жизнь.

– Ты соврал ей.

– Я соврал.

Харри открыл дверцу, и они уселись в машину, ожидавшую их прямо у входа: Катрина спереди, Харри сзади.

– В управление? – спросил Андерс Виллер с водительского сиденья.

– Да, – ответила Катрина и взяла мобильный телефон, стоявший на зарядке. – Бьёрн прислал сообщение, что следы крови на лестнице являются отпечатками ковбойских сапог.

– Ковбойские сапоги, – повторил Харри с заднего сиденья.

– Такие с узкими высокими каблуками и…

– Я знаю, как выглядят ковбойские сапоги. Они упоминались в показаниях одного из свидетелей.

– Кого же? – спросила Катрина, пролистывая другие сообщения, поступившие ей, пока она находилась в больнице.

– Бармена из бара «Ревность». Мехмета как-то-там.

– Память у тебя не ухудшилась, этого у тебя не отнимешь. Здесь пишут, что меня хотят пригласить на программу «Воскресный журнал», чтобы поговорить о вампиристе.

Она стала набирать сообщение.

– Что ты отвечаешь?

– «Нет», конечно. Бельман четко заявил, что хочет привлекать к этому делу как можно меньше внимания.

– Даже если оно будет раскрыто?

Катрина повернулась к Харри:

– Что ты имеешь в виду?

Харри пожал плечами:

– Во-первых, начальник полиции по телевидению может на всю страну похвастаться тем, что прояснил дело за три дня. Во-вторых, чтобы поймать преступника, нам может потребоваться внимание публики.

– Мы раскрыли дело? – Виллер поймал взгляд Харри в зеркале заднего вида.

– Прояснили, – уточнил Харри. – Не раскрыли.

Виллер повернулся к Катрине:

– Что он хочет сказать?

– Что мы знаем, кто убийца, но задание не будет выполнено, пока длинная рука закона не схватит его. А в нашем случае оказалось, что у закона недостаточно длинная рука. Этого человека разыскивают три года по всему миру.

– Кто он?

Катрина тяжело вздохнула:

– Я даже не в состоянии произнести его имя. Скажи ты, Харри.

Харри смотрел в окно. Конечно, Катрина права. Он мог отказаться, но он был здесь по одной эгоистичной причине. Не из-за жертв, не из-за благополучия города, не из-за престижа полиции. Даже не из-за собственного престижа. Не из-за чего другого, только по одной причине: тому человеку удалось улизнуть. Да, Харри испытывал чувство вины за то, что не остановил его раньше, за всех этих жертв, за каждый проведенный преступником на свободе день. И теперь он мог думать только об одном: он должен схватить его. Он, Харри, должен схватить его. Он не знал почему. Неужели для того, чтобы наполнить свою жизнь смыслом и придать ей направление, ему был необходим самый жуткий серийный убийца и насильник? Черт его знает. Черт его знает, а может, все наоборот. Вдруг этот человек выбрался из своего убежища из-за него, из-за Харри? Он нарисовал букву «В» на дверях Эвы Долмен и показал татуировку с демоном Пенелопе Раш. Пенелопа спросила, почему он ее не убил. И Харри соврал. Преступник не убил ее потому, что хотел, чтобы она все рассказала. Рассказала, что видела. Сообщила Харри то, что он и так уже знал. Что ему надо выйти и поиграть.

– Ну что же… – заговорил Харри. – Вам какую версию: длинную или короткую?

Глава 14
Воскресенье, утро

– Валентин Йертсен, – сказал Харри Холе и указал на лицо, смотревшее на следственную группу с трехметрового экрана.

Катрина изучала узкое лицо. Каштановые волосы, глубоко посаженные глаза. Однако, возможно, так только казалось, потому что он выставил вперед лоб, чтобы свет падал на него определенным образом. Катрине показалось странным, что полицейский фотограф удовлетворился этим снимком Валентина. И еще выражение лица. На фотографиях, сделанных после ареста, обычно видны страх, смятение или смирение. Но это лицо выражало радость. Как будто Валентину Йертсену было известно нечто неизвестное им. Пока неизвестное.

Харри выждал несколько секунд после исчезновения лица с экрана и продолжил:

– Осужден в возрасте шестнадцати лет за приставания к девятилетней девочке, которую он обманом заманил в свою лодку. В семнадцать лет соседка подала на него заявление в полицию за попытку изнасилования в подвале. Когда Валентину Йертсену было двадцать шесть и он отбывал наказание за нападение на малолетних, он попал на прием к зубному врачу в тюрьме Ила. Он воспользовался одной из бормашин врача, чтобы заставить ее снять с себя нейлоновые колготки и надеть их на голову. Сначала он изнасиловал ее во врачебном кресле, а потом поджег колготки.

Харри нажал кнопку на клавиатуре, и на экране появилась новая картинка. Зал приглушенно застонал, и Катрина заметила, что даже некоторые очень опытные следователи опустили глаза.

– Я показываю вам это не для развлечения, а для того, чтобы вы поняли, с какой личностью мы имеем дело. Кстати, он позволил тому зубному врачу жить. Точно так же, как Пенелопе Раш. Я не думаю, что он не довел дело до конца. Я думаю, что Валентин Йертсен затеял с нами игру.

Харри постучал по клавишам, и появилась та же фотография Валентина, размещенная на странице Интерпола.

– Валентин бежал из Илы почти четыре года назад вызывающим способом. Он избил заключенного Юдаса Юхансена до неузнаваемости, вытатуировал на груди у трупа копию демонического лица, которое имеется на его собственной груди, и спрятал труп в библиотеке, где он работал, и когда Юдас не явился на перекличку, его объявили сбежавшим. Той ночью, когда Валентин сам бежал, он облачил труп Юдаса в свою одежду и положил его на пол в своей камере. Тюремные надзиратели, обнаружив неопознанный труп и принимая за данность, что это Валентин, не особенно удивились. Как и всех осужденных за педофилию, Валентина Йертсена ненавидели остальные заключенные. Тогда даже не стали проверять отпечатки пальцев трупа и не сделали анализ ДНК. Поэтому мы долго думали, что Валентин Йертсен – это дела давно минувших дней. Думали до тех самых пор, пока он не появился снова в связи с другим убийством. Мы, конечно, не знаем, скольких человек Валентин Йертсен убил или на скольких он напал. Но их точно больше, чем жертв преступлений, за которые он был осужден или в которых его подозревали. Мы знаем, что одной из его последних жертв до исчезновения стала Ирья Якобсен, у которой он снимал жилье.

Снова стук клавиш.

– Вот фотографии из дома, где она жила и пряталась от Валентина. Если я не ошибаюсь, то первым на место преступления прибыл ты, Бернтсен. Мы нашли ее задушенной под штабелем детских досок для серфинга, на которых, как вы видите, были изображены акулы.

С заднего ряда раздался хрюкающий смех:

– Точно. Доски были ворованными, и их никак не могли сбыть те несчастные торчки.

– Ирью Якобсен, конечно, убили за то, что она предоставила полиции сведения о Валентине. Это объясняет, почему так трудно заставить кого-нибудь сказать хоть слово о возможном местонахождении Валентина. Те, кто его знает, просто-напросто не решаются. – Харри кашлянул. – Другая причина, по которой Валентина невозможно было обнаружить, – это то, что после побега он произвел несколько обширных пластических операций. Тот человек, которого вы видите на фотографии, не похож на того, чье нечеткое изображение мы получили с камеры слежения стадиона «Уллевол» во время футбольного матча. А это изображение он позволил нам получить намеренно, и, учитывая то, что его не нашли, мы подозреваем, что после этого он произвел еще несколько пластических операций, вероятнее всего где-то за границей, потому что мы проверили всех до единого пластических хирургов Скандинавии. Подозрения об изменении внешности подкрепляются тем, что Пенелопа Раш не узнала Валентина на предъявленных ей фотографиях. К сожалению, она не в состоянии дать его хорошее альтернативное описание, а изображения так называемого Видара из «Тиндера» в ее телефоне вряд ли принадлежат ему.

– Торд, кстати, проверил профиль этого Видара в «Фейсбуке», – сказала Катрина. – Он, что неудивительно, фальшивый, создан недавно на компьютере, который нам не удается отследить. Последнее, по мнению Торда, свидетельствует о том, что он разбирается в компьютерах.

– Или что ему помогали, – подхватил Харри. – Но у нас тут есть человек, который видел Валентина и разговаривал с ним прямо перед тем, как он исчез с наших радаров три года назад. К сожалению, Столе ушел на пенсию и больше не работает консультантом отдела по расследованию убийств, но он согласился встретиться с нами сегодня.

Столе Эуне поднялся и застегнул пуговицу на твидовом пиджаке.

– Я имел сомнительную радость короткое время консультировать пациента, называвшего себя Полом Ставнесом. Страдая шизофренией и психопатией, он отличался тем, что осознавал свою болезнь, во всяком случае до определенной степени. Ему также удавалось манипулировать мной, и я так и не догадался о том, кем он был и чем занимался. До того дня, когда он случайно раскрыл себя и сделал попытку убить меня, после чего бесследно исчез.

– Описание Столе послужило основой для создания вот этого фоторобота. – Харри нажал на клавишу. – Сейчас он уже устарел, но он все-таки лучше изображения с камеры слежения.

Катрина склонила голову набок. У изображенного на рисунке были другие волосы, нос и форма глаз, а овал лица острее, чем на фотографии. Но радость никуда не исчезла. Предполагаемая радость. Такую же, наверное, выражает улыбка крокодила.

– Как он стал вампиристом? – раздался вопрос из ряда у окна.

– Прежде всего, я еще не убежден в том, что вампиристы существуют, – сказал Эуне. – Но естественно, может существовать целый ряд причин, по которым Валентин Йертсен пьет кровь, хотя я здесь и сейчас их вам не назову.

Последовало долгое молчание.

Харри кашлянул:

– Мы не наблюдали признаков укусов или питья крови ни в одном из прошлых дел, по которым проходил Валентин Йертсен. И да, насильники, как правило, придерживаются определенной схемы, они снова и снова воплощают одну и ту же фантазию.

– Насколько мы уверены в том, что это действительно Валентин Йертсен, а не человек, который пытается убедить нас в том, что это он? – спросил Скарре.

– На восемьдесят девять процентов, – ответил Бьёрн Хольм.

Скарре рассмеялся:

– Так точно?

– Да. На наручниках, которыми приковали Пенелопу Раш, мы обнаружили волос с тела, возможно с руки. Анализ ДНК довольно быстро подтверждает совпадение с вероятностью в восемьдесят девять процентов, а вот последние десять процентов требуют времени. Окончательный ответ у нас будет через два дня. Наручники, кстати, из тех, что продаются в Интернете, копия средневековых. Поэтому они из железа, а не из стали. Определенно пользуются особой популярностью у людей, которым нравится обустраивать любовные гнездышки, похожие на средневековые темницы.

Только один из присутствующих издал хрюкающий смех.

– А что с этими железными зубами? – спросила одна из следователей. – Откуда он мог их взять?

– Это сложнее, – сказал Бьёрн Хольм. – Мы не нашли ни одного производителя подобных зубов, по крайней мере из железа. Возможно, он заказал их у какого-нибудь кузнеца. Или сделал сам. Во всяком случае, это что-то новое, мы никогда не видели, чтобы кто-то пользовался такими зубами.

– Новое в поведении, – произнес Эуне и расстегнул пуговицу на пиджаке, освобождая живот. – Основополагающих изменений в поведении не происходит почти никогда. Люди предсказуемы, они постоянно совершают одни и те же ошибки, даже при наличии новых вводных. Это мой постулат, и он является настолько спорным в психологических кругах, что ему выпала честь называться постулатом Эуне. Когда мы наблюдаем изменение поведения индивида, оно вызвано изменениями окружающего мира, под которые индивид подстраивается. В то же время основополагающая мотивация поведения индивида остается неизменной. Если сексуальный преступник обнаруживает новые фантазии и наслаждения, то это не уникально, это происходит потому, что у него постепенно развивается вкус, а не потому, что индивид проходит через фундаментальные изменения. Когда я был подростком, мой отец сказал, что когда я стану старше, то начну ценить Бетховена. В то время я ненавидел Бетховена и был совершенно уверен, что он ошибается. У Валентина Йертсена уже в юном возрасте был довольно широкий круг сексуальных интересов. Он насиловал молодых и старых женщин, возможно и мальчиков, о взрослых мужчинах нам неизвестно, но, видимо, по вполне понятным причинам: взрослые мужчины в состоянии лучше сопротивляться. Педофилия, некрофилия, садизм – все это есть в меню Валентина Йертсена. Если не считать Свейна «Жениха» Финне, Валентин Йертсен – это человек, которого полиция Осло связывает с наибольшим количеством преступлений на сексуальной почве. То, что теперь он попробовал кровь на вкус, свидетельствует о его приверженности тому, что мы называем «openness», открытость новому опыту. Я говорю «попробовал на вкус», потому что некоторые наблюдения, например добавление в кровь лимона, указывают на то, что Валентин Йертсен скорее экспериментирует с кровью, чем одержим ею.

– Не одержим?! – закричал Скарре. – У него по жертве в день! Пока мы тут сидим, он наверняка уже вышел на охоту. Или как, профессор?

Научное звание было произнесено с нескрываемой иронией.

Эуне взмахнул короткими руками:

– И опять же я не знаю. Мы не знаем. Никто не знает.

– Валентин Йертсен, – произнес Микаэль Бельман. – И мы совершенно в этом уверены, Братт? В таком случае дай мне две минуты поразмыслить над делом. Да, я понимаю, что дело срочное.

Бельман прервал разговор и положил мобильный телефон на стеклянный стол. Исабелла только что рассказала ему, что это стекло специально выдувалось на фабрике «КлассиКон» и что стоит оно больше пятидесяти тысяч крон. И что она предпочитает иметь несколько образцов высококачественной мебели, а не заполнять новую квартиру хламом. Со своего места Бельман видел искусственный пляж и паромы, входящие в Осло-фьорд и покидающие его. Резкие порывы ветра хлестали фиолетовое море, вдали пенились белые барашки.

– Ну? – спросила Исабелла из кровати у него за спиной.

– Руководитель следствия интересуется, соглашаться ли ей на участие в сегодняшнем выпуске «Воскресного журнала». Тема, естественно, убийства вампириста. Мы знаем, кто убийца, но не знаем, где он может находиться.

– Все просто, – сказала Исабелла Скёйен. – Если бы парня поймали, тебе нужно было бы участвовать самому, но при частичном успехе правильнее послать своего представителя. Напомни ей, что она должна говорить «мы», а не «я». И не случится ничего страшного, если она намекнет, что преступник мог перебраться через границу.

– Через границу? Почему это?

Исабелла Скёйен вздохнула:

– Не прикидывайся более глупым, чем ты есть, любовь моя, это нервирует.

Бельман встал и подошел к двери на террасу. Он стоял и смотрел вниз на толпу туристов, пришедших в воскресенье на остров Тьювхольмен. Одни собирались посетить Музей современного искусства Аструп-Фернли, другие – посмотреть на суперсовременную архитектуру и выпить чашечку слишком дорогого капучино. А кое-кто – помечтать об одной из еще не проданных и до смешного дорогих квартир. Кстати, он слышал, что в музее выставили «мерседес» с коричневым затвердевшим человеческим дерьмом вместо звезды «Мерседеса» на капоте. Ну и нормально, для многих твердые экскременты – символ статуса. Другим, для того чтобы чувствовать себя статусно, требовалась самая дорогая квартира, самый новый автомобиль или самая большая яхта. И были люди вроде Исабеллы и его самого, которым требовалось абсолютно все. Власть, но без удушающих обязательств. Почет и уважение, но с достаточной степенью анонимности, чтобы быть в состоянии свободно передвигаться. Семья, дарующая рамки безопасности и передающая гены следующему поколению, и одновременно свободный доступ к сексу за пределами четырех стен дома. Квартира и машина. И твердые экскременты.

– Итак, – начал Микаэль Бельман, – ты думаешь, что если Валентин Йертсен теперь на некоторое время исчезнет, то общественность автоматически решит, что он ускользнул за границу, а не что полиция Осло оказалась не в состоянии поймать его. Но если мы его поймаем, значит мы быстро работаем. А если он совершит новое убийство, то все сказанное нами все равно забудут.

Он повернулся к Исабелле. Почему она решила поставить большую двуспальную кровать в гостиной, хотя в квартире имелась нормальная спальня, он не понимал. Особенно потому, что соседи могли видеть, что здесь происходит. Хотя он подозревал, что именно поэтому. Исабелла Скёйен была крупной женщиной, ее мощные длинные члены раскинулись под тяжелой золотистой шелковой простыней, драпирующей ее сочные формы. Один этот вид вновь возбудил в нем желание.