Текст книги "Смысл жизни человека: от истории к вечности"

Отсюда не следует, говорит Шопенгауэр, что человек не должен противиться дурным склонностям, воспринимая их как свою судьбу. Предопределенность судьбой совершается только при посредстве цепи причин; судьба определяет не только один результат, но и средства к нему приводящие. Если поэтому не явятся средства – не будет и результата. «Как события всегда соответствуют судьбе, то есть бесконечному сцеплению причин, так наши поступки всегда отвечают нашему умопостигаемому характеру; но как не знаем мы заранее судьбы, так не дано нам и априорное прозрение в характер: только a posteriori, на опыте, научаемся узнавать мы и других, и самих себя».328328
  Там же. – С.331.


[Закрыть]

Мы узнаем, например, что не надо завидовать другим людям в их положении и обстоятельствах, которые соответствуют только их характеру, а не нынешнему и в которых мы бы чувствовали себя несчастными и, даже, не вынесли бы их.329329
  Там же. – С.333.


[Закрыть]

Мы должны оставаться всецело самими собой, зная, что мы можем ждать от себя самих, в чем наша сила и в чем наша слабость. Так как весь человек есть только проявление своей воли, то не может быть ничего нелепее, как желать быть другим, ведь этим воля прямо противоречит самой себе. Для нас нет ничего более утешительного, чем полное убеждение в безусловной неизбежности. «Ничто так не примиряет столь прочно и с внешней и с внутренней необходимостью, как ясное понимание ее».330330
  Там же. – С.336.


[Закрыть]

Необходимым является вечное низвержение настоящего в мертвое прошедшее, то есть вечное умирание. Жизнь большинства людей – постоянная борьба за существование, исход которого предрешен и известен людям. Упорствовать в этой битве позволяет не столько любовь к жизни, сколько страх смерти. Быть, существовать – априорное начало жизни. Сама же она, подобно маятнику, качается между нуждой и скукой: «как нужда – постоянный бич народа, так скука – бич знатных. В гражданском быту скука символизируется воскресеньем, нужда – шестью днями недели».331331
  Там же. – С.342.


[Закрыть] Нужда и скука едины в своем корне и проявлении – в страдании. Недостижимость прочного удовлетворения всякого желания, исходящего из потребности, то есть нужды, отрицательность всякого счастья находят свое объяснение в том что воля, объективации которой служит человеческая жизнь, есть стремление без цели и предела.

Обращаясь к трем граням человеческой жизни, которые восприняты им в индийской философии, Шопенгауэр характеризует их следующим образом: «Во-первых, могучее хотение, великие страсти (раджа-гуна). Они проявляются в великих исторических характерах, их изображают эпос и драма… Затем, во-вторых, чистое познание, восприятие идей, обусловленное освобождением познания от служения воле, – жизнь гения (саттва-гуна). В-третьих, наконец, величайшая летаргия воли и связанного с ней познания, беспредметная тоска, скука, от которой мертвеет жизнь (тама-гуна).332332
  Там же. – С.350.


[Закрыть]

Жизнь человека далека от этих крайностей и представляет собой слабое и нерешительное приближение к той или другой стороне, жалкое хотение ничтожных объектов, которое постоянно возвращается и оттого избегает скуки.333333
  Там же. – С.350.


[Закрыть]

Итак, жизнь каждого индивидуума, взятая в целом, представляет собой трагедию, а в своих подробностях имеет характер комедии.334334
  Там же. – С.351.


[Закрыть]

Смысл знаменитого монолога Гамлета сводится к следующему: положение человека так горестно, что вернее было бы предпочесть ему совершенное небытие. Однако дилемма «быть или не быть» мнима, и даже самоубийство не означает конца, не обещает смерть как абсолютное уничтожение. Отсюда, колебания между «быть» и «не быть» имеют вечный характер. Дело не в слабости или в нерешительности характера Гамлета, а в метафизической глубине самой жизни и самой смерти, так что «оптимизм, если он только не бессмысленное словоизвержение таких людей, за плоскими лбами которых не обитает ничего, кроме слов, представляется мне не только нелепым, но и поистине бессовестным воззрением, горькой насмешкой над невыразимыми страданиями человечества».335335
  Там же. – С.355.


[Закрыть]

В этой ситуации добродетель – не результат научения, а практическое отношение, когда стирается различие между собой и другими, чужое страдание воспринимается как свое собственное, порождая сострадание. В основе последнего лежит интуитивное (без силлогизмов) постижение того, что воля к жизни составляет сущность каждого индивидуума и живет во всем. Это постижение «расширяет сердце, как эгоизм суживает его… Эгоист чувствует себя окруженным чуждыми и враждебными явлениями, и все свое упование возлагает он на собственное благополучие. Добрый живет в мире дружественных явлений, благо каждого из них – его собственное».336336
  Там же. – С.401-402.


[Закрыть]

Итак, Шопенгауэр приходит к принципиальному для него выводу относительно смысла человеческой жизни. Он отказывается устанавливать моральные принципы, выдаваемые их за обязательные законы, ибо считает себя не вправе предписывать вечно свободной воле какой бы то ни было обязанности или закона. Шопенгауэр считает практически достаточным обращение к формуле Вед: «Tat twamasi!» (Это – ты!). «Кто может в ясном сознании и с твердым и глубоким убеждением сказать ее самому себе по поводу каждого существа, с которым он приходит в соприкосновение, тот этим самым приобщается всякой добродетельности и праведности и находится на верном пути к искуплению».337337
  Там же. – С.403.


[Закрыть]

Там, где бескорыстная любовь к другим достигает вершины, и происходит отождествление чужой индивидуальности и ее судьбы с собственной. На этой ступени возможна и жертва на благо других: так умер Сократ, Джордано Бруно и немало героев. Отсюда следует, что чистая любовь по своей природе есть сострадание. Здесь Шопенгауэр противопоставляет свое учение кантовскому, с точки зрения которого чувство сострадания – слабость, а всякая добродетель признается лишь в том случае, если она имеет своим источником отвлеченную рефлексию – понятия долга и категорического императива.

Продолжая анализировать источник, откуда вытекает доброта, любовь и всяческие добродетели, Шопенгауэр приходит, наконец, к тому, что он называет отрицанием воли к жизни.

Может ли человек, прозревший сущность жизни как ничтожное стремление, вечное исчезновение и постоянное страдание все теснее привязываться к жизни? Нет, человек доходит до состояния добровольного отречения и совершенного отсутствия желаний.338338
  Там же. – С.407-408.


[Закрыть] С волей его совершается переворот, и симптомом этого является переход от добродетели к аскетизму: «Когда же наконец приходит к нему смерть, разрешающая это проявление той воли, сущность которой, вследствие свободного самоотрицания, умерла в нем уже давно, кроме слабого остатка ее – одушевленности тела, то смерть встречает он с великой радостью как желанное искупление.

Мы видим, таким образом, что «желанным искуплением» для человека оказывается, равным образом, и сострадание, любовь и самоотрицание воли. Во всех этих предельных состояниях происходит отказ индивидуума от индивидуации: эгоизма, обособления от других. И утверждается, напротив, самоотречение и святость. «Христианские мистики и учители философии Веданты сходятся между собою и в том, что для человека, который достиг совершенства, они считают излишним все внешние дела и религиозные обряды».339339
  Там же. – С.417.


[Закрыть]

Итак, единственным обнаруживающимся в явлении актом свободы воли, по Шопенгауэру, является отрицание воли к жизни. Это он называет трансцендентальной переменной. Ничего общего, кстати, она не имеет с самоубийством, которое не есть отрицание воли, а, напротив, – феномен ее могучего утверждения.340340
  Там же. – С.426.


[Закрыть] Самоубийца отрекается только от индивидуума, а не от вида, то есть не затрагивает воли как вещи в себе. Воле к жизни всегда обеспечена жизнь; она одинаково проявляется как в самосохранении, так и в самоумерщвлении.341341
  Там же. – С.426.


[Закрыть] Мир – самопознание воли. Нет воли – нет представления, нет мира: «после того как мы признали в совершенной святости отрицание и отмену всякого хотения, а потому и искупление от такого мира, все бытие которого выяснилось перед нами как страдание, – именно это состояние оказывается в наших глазах переходом в пустое ничто…

Но если бы надо было во что бы то ни стало достигнуть какого-нибудь положительного знания о том, что философия в силах выразить только негативно, как отрицание воли, то нам не оставалось бы ничего другого, как указать на то состояние, которое испытывали все те, кто возвысился до совершенного отрицания воли, и которое обозначают именами экстаза, восхищения, озарения, единения с Богом и т.д.; однако это состояние нельзя, собственно, назвать познанием, ибо оно уже имеет формы субъекта и объекта и доступно только личному опыту каждого, далее несообщимому».342342
  Там же. – С.437.


[Закрыть]

Шопенгауэр приходит к заключительным выводам:

1. совершенным проявлением воли как мировой основы является человек, познавший цель своего существования как ничто, осознавший, что «лучше бы нам не быть»;

2. Способность человека к свободному отрицанию воли – единственное, что составляет его коренную специфику по отношению к другим живым существам и делает его равномощным самой воле;

3. самоотрицание воли к жизни – условие перехода от мира страданий к свободе, хотя и отрицательного вида;

4. тяжкий путь самопознания воли и обретения свободы в отказе от хотения, как такового, должен быть пройден самим индивидом, и проходится он каждый раз заново;

5. процесс самопознания воли, равный освобождению – иррационален: бесконечен, безграничен и невыразим; о нем может свидетельствовать лишь внутренний духовный опыт индивидуума (несообщаемый) или внешнее – художественное – его выражение (недоказуемое, интуитивно получаемое и так же воспринимаемое);

6. этическим ответом на страдание как сущность жизни может быть лишь сострадание; религиозным ответом – самоотрицание в святости; философским ответом – деиндивидуация человека через утверждение его родовой сущности как подлинной и вечно настоящей.

Фридрих Ницше – один из родоначальников «философии жизни», которая возникла как антитеза классическому рационализму и, одновременно, плоскому механистическому естествознанию, которым не удалось, по мнению немецкого мыслителя, постичь тайну жизни – первичной реальности, целостного органического процесса мирового изменения, вечного становления и круговорота, противостоящего всему определенному и «ставшему».

Так понимаемая «жизнь» предшествует нашим привычным дистинкциям – противопоставлениям материи и духа, бытия и сознания; она лежит «ниже», глубже этих развилок и представляет собой единый поток творческого становления, ту самую «реку Кратила», в которую «нельзя войти и один раз».

Эта жизнь не может быть схвачена рассудочными понятиями аналитической науки, ибо разум, по своей природе, безнадежно оторван от жизни, ориентирован на практические утилитарные интересы и уповает на науку как панацею, как инструмент познания всего и вся (сциентизм).

Научному познанию мира и, прежде всего, человека надо противопоставить внеинтеллектуальные, интуитивные, образносимволические способы постижения действительности – иррациональной, в своей основе.

Человек у Ницше – существо не одномерное и прозрачное, а проблематичное. Отсюда страстность, пафосность, острота его изображения. Человек – еще не вполне ставшее, «больное» животное, не законченное, которое вследствие «отпарывания от животного прошлого», страдает и от себя самого, и от вопроса о своем назначении. При этом, человек есть как бы «эмбрион человека будущего, настоящего представителя истинной породы». Приход к такому высшему состоянию ничем не гарантирован, человек должен пересоздать себя из нынешнего «материала». «Человек, то есть животное – человек, до сих пор не имел никакого смысла, а его земное существование никакой цели… Смысл, который человек стремится придать своему бытию, он должен позаимствовать у жизни. Но жизнь есть «воля к власти»; все великое в человечестве, вся великая культура развиваются из воли к власти и чистой перед ней совести».343343
  Бубер М. Проблема человека / Два образа веры. – М.: ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1999, – С.237238.


[Закрыть]

Проблема власти – этого неуловимого и, вместе с тем, всеобъемлющего феномена, указывающего на саму жизнь, как свою метафизическую корневую систему, – должна была, рано или поздно, потребовать появления не просто её исследователя, но непосредственного выразителя, каким стал Фридрих Ницше. Только философ – поэт, романтик и пессимист, скептик и позитивист, в одном лице, мог подойти к «власти» как к безбрежному морю исторических и над – исторических реалий, обнаружив в них один мощный и зычный тон жизни, утверждающейся или посредством человека, его деяний, или обходящейся без него вообще. В том случае, когда человек оказывается не в состоянии вынести этого вселенского рева и закрывает свои глаза и уши. На это способны только «мы, бесстрашные», как выразился Ницше, те, «кто живет в возвышенном, как дома».

Такой же безбрежности, какую философ демонстрирует в отношении жизни, его сочинения требуют от их восприятия. В противном случае возникают ярлыки и оценки Ницше как «пангерманиста», «антисемита», «славянофоба» и «предтечу фашистского III рейха»: Петер Гаст приводит характерную реплику Вагнера, относящуюся к июню 1878 года: «Ах, знаете ли, Ницше читают лишь в той мере, в какой он принимает нашу сторону».344344
  Ницше Ф.Сочинения в 2 т. Т1. Литературные памятники/Составление, редакция изд., вступит.ст. и примечания К.А. Свасьяна; Пер.с.нем. – М.:Мысль,1990-С.17.


[Закрыть]

Во вступительной статье к первому тому сочинений Ницше К.А. Свасьян говорит о парадигме немецкого мыслителя как об аналоге коперниканской: «Я, вращавшееся прежде вокруг объективного мира ценностей (моральных, религиозных, научных, каких угодно), отказывается впредь быть периферией этого центра и хочет само стать центром, самолично определяющим себе меру и качество собственной ценностной галактики».345345
  Там же. – С.23.


[Закрыть]

Эксперимент, поставленный Ницше, не имеет прецедентов в истории человеческой мысли, потому что в основе его – не субъективизм чудовищного масштаба, как это иногда (вернее, как правило) трактуется читателями «неистовых трудов», а такая онтологизация субъективного, когда она, не теряя, а, наоборот, приобретая целостное человечески – личное содержание, становится объективным выразителем всей жизни, и в ней человека, решившего стать тем, кто он есть (Пиндар). Ф. Ницше идет на любые «интеллектуальные преступления», если они позволяют приблизиться к полноте существования, к такой власти над жизнью, которая проистекает из неё самой, а значит, оправдана в той же мере, в какой оправдана жизнь. Быть «по ту сторону морали» не значит – жизни. Ценности не исчезают, они фундируются, обосновываются самой жизнью, духом, если не аполлонического, то дионисического происхождения, приобретая не социально, а метафизически обусловленный характер, наиболее органичный, как раз, подлинному человеческому существованию, приобретающему властный смысл.

Дистинкция «аполлонического – дионисического» проводится Ницше в его работе «Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм». Здесь исследуется рождение древнегреческой трагедии и её «убийство» не как чисто эстетический (в специальном смысле слова), а как антропологический феномен, то есть поднимается вопрос о возможности человеческой воли к власти над миром, судьбы человека, решившего стать тем, кем он должен стать. Сметь хотеть того, что он установил для себя сам, невзирая на все объективные обстоятельства, включая их победу и смерть человека. Обращение к искусству мыслитель объясняет тем, что «проблема науки не может быть познана на почве науки»…,346346
  Там же. – С.49.


[Закрыть] и требует обращения к «артистической метафизике», к тому, чтобы «взглянуть на науку под углом зрения художника, на искусство же – под углом зрения жизни… .347347
  Там же. – С.50.


[Закрыть] Ницше считает, что наиболее полным выразителем метафизической деятельности человека является искусство, а не мораль; само же существование мира может быть оправдано, то есть имеет смысл лишь как эстетический феномен. За всеми бытийными реалиями если и стоит «Бог», то только «совершенно беззаботный и неморальный» Бог-художник, самовластвующий как в созидании, так и в разрушении, освобождающийся от гнета «полноты» и «переполненности» в мире, как достигнутом спасении Бога.

Перед моралью жизнь постоянно и неизбежно должна оставаться неправой, так как она в своей сущности есть – нечто неморальное. «Итак, против морали обратился тогда, с этой сомнительной книгой, мой инстинкт, как заступнический инстинкт жизни и изобрел себе в корне противоположное учение и противоположную оценку жизни, чисто артистическую, антихристианскую».348348
  Там же. – С.54.


[Закрыть] Итак, Ницше водружает на себя неподъемную миссию адвоката, представителя жизни. Понятие «жизнь» у Ницше – базовое для понимания «воли к жизни» и «воли к власти», которые, по сути, им отождествляются. «Жизнь» как конечную цель всех человеческих желаний и устремлений характеризуют: рост, подъем, мощь, борьба. Титаническое стремление к утверждению такой жизни и связывает последнюю с волей к жизни, немыслимой иначе как воля к власти. По-настоящему сильный и властный человек принимает жизнь во всех её позитивных проявлениях, утверждая самого себя в качестве её непосредственной силы. Жизненный поток, абсолютное становление жизни посредством человеческой деятельности, её влияния на мир результируется соперничеством центрами сил – самоутверждающимися волями. На таком метафизическом уровне бытие и его становление становятся пафосом, а воля к власти – аутентичным содержанием всех физических и психологических сил. Воля к власти феноменализируется «жаждой жизни» и направлена на рост и расширение жизни, как на саму себя. Таким образом, воля к власти становится онтологической, саморастущей реальностью.

Социально-нравственное учение, в этой логике, трактует, например, эксплуатацию людей людьми как естественную и органическую функцию воли к власти, а не как следствие несовершенства общественного устройства. На метафизическом уровне жизни стирается различие между животным и социальным устремлением к господству, к доминированию одного организма над другим; редукция снимается самим уровнем рассмотрения проблемы. Жестокость жизни оправдана самой жизнью, отталкивающей от себя всякую мертвечину, по причине её слабости. Дистинкция морального и неморального оказывается снятой, несущественной в контексте более фундаментальных: жизнь – смерть, сила – слабость. Аффекты не только генетически, но и сущностно первичны по отношению к мышлению, к рефлексии, лежат в их основе и ими затемняются, искажаются. Лживо тогда трактуются и «воля к власти», «чувство власти», теряя свой возвышающий человека смысл.

Власть выражает связь между желанием и его удовлетворением, все остальное на практике мешает её реализации, а в теории извращает её подлинный смысл. Аполлоническое начало культуры становится серьезным препятствием осуществлению дионисического начала, в котором воля к власти обнаруживается прямо и честно, хотя и не льстит испорченному «аполлоническому» человеку, пугает его протуберанцами неуправляемой силы хаотического вида. Разум – дело случая, хаос – правила, и в человеческой природе ему соответствует иррациональное, инстинктивно-бессознательное. В этой сфере, как дома, чувствует себя воля к власти: она всегда права, как прав инстинкт, живое и непосредственное чувство физического организма. Отсюда не вытекает «культ силы», или потакание разнузданным инстинктам, как часто интерпретировалась мысль Ницше: всякий «культ» остается в контексте аполлонического начала, даже если он взят в негативном аспекте. Брутальность власти, приводя к временным победам, истощает себя, если утверждается во внешнем господстве («Победа побеждает и победителя»). Отличительным признаком власти является то, что она, одновременно, – воля к жизни, с возвращением, с возрастанием последней. Действующая, но растраченная «по пустякам», воля к власти перестает быть таковой. Так, кто не научился прежде властвовать над собой, самовластвовать, не способен к доминированию над другими.

Этот аспект в трудах немецкого мыслителя часто не замечается или считается для них неорганичным. Желание мочь, желание силы вполне самодостаточны в том смысле, что властитель свободен от всякой внешней нужды, не детерминирован ею так, как своим собственным «хочу». Власть, прежде всего, это способность желать и лишь во вторую очередь, – сама реализация влияния на других людей. Потенциальность, возможность власти – наиболее органический контекст восприятия и чувства, и жажды власти, здесь она равна самой себе, в этом заключается её чистое содержание, выделить которое так же сложно, как содержание, например, чистой морали, «доброй воли самой по себе» (И.Кант). Эта содержательная чистота понятий «власть» и «долг» и обуславливают столь резкую противопоставленность учений Ницше и Канта, которая существенно смягчается на феноменальном уровне их бытия.

Власть, в своем чистом виде означает не перераспределение ценностей, а их творчество и переоценку, так что «воля к власти» оказывается больше «волей к мощи», к возможности. Сила её – в способности, а действительное проявление мощи сразу же насыщается анти – энергетикой, ослабляющей эту мощь. Лучше всего это эксплицируется борьбой аполлонического и дионисического начал в жизни и культуре человека, подобно тому, «как рождение стоит в зависимости от двойственности полов, при непрестанной борьбе и лишь периодически наступающем примирении».349349
  Там же. – С.54.


[Закрыть]

Аполлон – творец образов – являет полное чувство меры в культуре, самоограничение, мудрый покой и свободу от диких порывов; аполлоническое начало выражает принцип индивидуации, когда человек уже отделился от общей плоти людского бытия и нуждается в иллюзии, то есть красоте.

Сущность же дионисического начала, сумрачного, а не солнечного – аполлонического, проявляется в ужасе, охватывающем человека, усомнившегося «в формах познавания явлений», в рацио, но, при этом, испытывающего блаженный восторг от растворения своей индивидуальности в горячей магме докультурного, единого с другими людьми, бытия. «Под чарами Диониса не только вновь смыкается союз человека с человеком: сама отчужденная, враждебная или порабощенная природа снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном – человеком».350350
  Там же. – С.62.


[Закрыть] Под этими опьяняющими чарами и звуками раб – вновь свободный человек, с мистическим ощущением единства. Власть, в этом контексте, мера индивидуации – единства человеческого рода: по ту сторону принципа индивидуации она максимальна и, следовательно, теряет свой земной смысл.

С изумлением воспринимал аполлонический грек дионисическую музыку, как фантастический преизбыток жизни, скрываемый олимпийскими грезами, навеваемыми Аполлоном. «Титаническое» и «варварское» начала оказались, в конце концов такой же необходимостью, как и аполлоническое!».351351
  Там же. – С.70.


[Закрыть] Дионисическая музыкаэта явленная воля, по Ницше, – дает человеку метафизическое утешение, что жизнь в своей основе несокрушимо радостна: «… ему грозила опасность отдаться стремлению к буддийскому отрицанию воли, и вот, его спасает искусство, а через искусство его для себя спасает – жизнь».352352
  Там же. – С.82.


[Закрыть] Дионисический хор греческой трагедии разряжается аполлоническим миром образов, музыка перетекает в слово, которое пытается стать вровень с музыкой, но его усилия тщетны…

Аполлон хочет привести отдельные существа к покою как раз тем, что отграничивает их друг от друга, но индивид, будучи отдельным, подобно Эдипу, неизбежно должен нести страдание за свою индивидуацию. Власть дионисического человека, растворенного в материи жизни, не грозит ему грехом и виной, так как здесь она представляет саму жизнь; власть индивидуума грозит ему наказанием, потому что он обрел имя, то есть адрес, по которому он неизбежно оповещен об этом. Тот, кто пожелал видеть все и всех, отделившись от них, виден всем. По Ницше, «мистериальное учение трагедии – основное познание о единстве всего существующего, взгляд на индивидуацию как изначальную причину зла, а искусство – как радостную надежду на возможность разрушения заклятия индивидуации, как предчувствие вновь восстановленного единства».353353
  Там же. – С.94.


[Закрыть]

Это извечный феномен, когда алчная воля находит средство окутать вещи дымкой иллюзии, культуры: александрийской, эллинской, либо буддийской. «Весь современный нам мир бьется в сетях александрийской культуры и признает за идеал вооруженного высшими силами познания, работающего на службе у науки теоретического человека, первообразом и родоначальником которого является Сократ».354354
  Там же. – С.126.


[Закрыть] Такая культура нуждается в сословии рабов, смотрящих на свое существование как на некую несправедливость и мстящих за себя и все прошлые поколения.

Дионисическая мудрость, как считает Ницше, благодаря Канту и Шопенгауэру уничтожила оптимизм научной сократики ссылкой на её пределы, дала возможность возродить трагедию в её собственных формах. Верой в возрождение эллинской древности питается надежда Ницше на обновление и очищение немецкого духа «чарами музыкального огня»: «Да, друзья мои, уверуйте вместе со мной в дионисическую жизнь и в возрождение трагедии».355355
  Там же. – С.138.


[Закрыть]

Ницше верит в то, что под беспокойно мечущейся современной культурой скрывается внутренне здоровая и первобытная сила воли к власти и могуществу. Всякий народ, считает мыслитель, представляет собою ценность лишь постольку, поскольку способен «наложить на свои переживания клеймо вечности; ибо этим он как бы обезмирщивается и выявляет свое бессознательное внутреннее убеждение в относительности времени и в вечном, т.е. метафизическом значении жизни. Обратное явление наступает тогда, когда народ начинает понимать себя исторически… ».356356
  Там же. – С.151.


[Закрыть]

Способность жить неисторически, как живут животные, позволяет «без головокружения и страха стоять на одной точке, подобно богине победы», утверждает Ницше в своем сочинении «О пользе и вреде истории для жизни».357357
  Там же. – С.158-230.


[Закрыть]

Власть, как основа и способность действовать, нуждается в забвении прошлого, в умении преодолеть историческое чувство – «постоянное пережевывание жвачки» прошлого, которое влечет громадный ущерб для всего живого и приводит его, в конце концов, к гибели. Великий человек, как властитель, должен обладать пластической силой, позволяющей поглощать и претворять прошедшее, расти из самого себя: «И это всеобщий закон: все живое может стать здоровым, сильным и плодотворным только внутри известного горизонта; если же оно не способно ограничить себя известным горизонтом… то оно истощается, медленно ослабевая, или порывисто идет к преждевременной гибели».358358
  Там же. – С.163.


[Закрыть]Ницше вспоминает слова Гете о том, что «всякий деятель бессовестен», понимая их как требование перейти к свободной от прошлого деятельности, когда деятель, «несправедлив к тому, что лежит позади его, и знает только одно право – право того, что в данную минуту должно совершиться».359359
  Там же. – С.165.


[Закрыть]

Явление подлинного могучего духа – в возвышении до надисторической точки зрения на мир и его вещи. Если исторические люди усматривают смысл существования в самом его процессе, когда всякое обращение к прошлому вынужденно распаляет в них стремление к будущему, то над – исторический человек видит спасение не в процессе;

для него мир в каждое мгновение представляется остановившимся и законченным. Так что всякое деяние начинается как бы «с нуля», метафизически заново, в этом только случае оно и возможно. Избыток истории вредит жизни. Так называемый «исторический деятель» рассматривает её (историю) как школу; целью же своей он избирает счастье, если не свое собственное, то счастье всего народа или человечества. Единственная награда, которая может его ожидать – это слава, право на почетное место в храме истории. Наиболее же прекрасна жизнь того, кто не печется о ней. Монументальная история может ввести в заблуждение могучие и деятельные натуры, но в стократ губительнее её влияние на бессильные и малодеятельные натуры, рвущиеся к власти по примеру прошлых великих деятелей.

Еще менее полезна для деятеля антикварная история, способная только сохранять, но не порождать жизнь: «Благодаря этому она задерживает энергичную решимость на новое, парализует силы деятеля, который в качестве такового всегда будет и должен оскорблять некоторые святыни».360360
  Там же. – С.177.


[Закрыть]

Даже третий род истории (и исторического чувства) – критическая история – предлагает опасную для жизни операцию отсечения заблуждений прошлого и его ложную реконструкцию: «Это как бы попытка создать себе а posteriori такое прошлое, от которого мы желали бы происходить в противоположность тому прошлому, от которого мы действительно происходим…».361361
  Там же. – С.179.


[Закрыть]

Каждый человек и каждый народ, смотря по его целям, силам и потребностям, нуждается в монументальной, антикварной или критической истории, но плодотворны они «всегда под властью и верховным руководством» жизни. Современный человек, по Ницше, таскает с собой неимоверное количество «камней знания», не зная, куда их приткнуть. Такое знание «перестает действовать в качестве мотива, преобразующего и побуждающего проявиться вовне, и остается скрытым в недрах некоего хаотического внутреннего мира, который современный человек со странной гордостью считает свойственной ему лично «духовностью».362362
  Там же. – С.180.


[Закрыть]

Наша культура – это мысль о культуре, чувство культуры, она не претворяется в культуру решимости. Культура же греков, утверждает Ницше, в период своего величайшего могущества и воли к власти упорно сохраняла присущее ей неисторическое чувство, и при этом, единство народного чувства, утраченное ныне. Современный человек страдает ослаблением личности, утрачивает способность быть самим собой, уничтожает свой инстинкт власти, так как «…не может по-прежнему, отпустив поводья, ввериться «божественному зверю» в тех случаях, когда разум ему изменяет, а путь идет через пустыни».363363
  Там же. – С.187.


[Закрыть] Ницше заключает: «историю могут вынести только сильные личности, слабых же она совершенно подавляет».364364
  Там же. – С.189.


[Закрыть]

Когда исторический инстинкт не соединяется с инстинктом созидания будущего, когда властвует одна справедливость, тогда мощь и мужество покидают человека, вместе с его творческим инстинктом. Цель человечества лежит не в конце его исторического пути, а только в его совершеннейших экземплярах. Подобно тому, как греки научились организовывать хаос, каждый из людей должен организовать в себе хаос путем возвращения к своим истинным потребностям. Сам Ницше выверяет путь такого возвращения в «Книге для свободных умов» – «Человеческое, слишком человеческое».365365
  Там же. – С.231.


[Закрыть]

Свободный ум на свои вопросы себе отвечает: «Ты должен стать господином над собой, господином и над собственными добродетелями. Прежде они были твоими господами; но они могут быть только твоими орудиями… Ты должен был приобрести власть над своим «за» и «против» и научиться выдвигать и снова прятать их, смотря по твоей высшей цели».366366
  Там же. – С.237.


[Закрыть] Ницше насмешливо обрывает эти «ты должен…»: – «довольно, свободный ум знает отныне, какому «ты должен» он повиновался, и знает также, на что он теперь способен и что ему теперь – позволено…».367367
  Там же. – С.237.


[Закрыть]