Текст книги "Бриллиантовый дождь"

3

И вот мы все стоим на дне колодца – четверо землян и трое марсиан. Они сдернули с себя маски, и мы последовали их примеру. Воздух вонял мерзко, но дышать было можно. Приятно, что тут почти тихо, лишь что-то гудит и булькает во множестве тянущихся вдоль тоннеля труб, да сверху толпа топчется по металлу.

“Командир”, оказавшийся лысоватым голубоглазым мужчиной лет сорока с тонкими губами, выхватил из рук одного из своих помощников, черноволосого усатого парня помладше, бластер и скомандовал нам:

– Бегом вперед! Ты – первый, – добавил он, обращаясь лично ко мне. Это фамильярное «ты» меня слегка покоробило.

– Я никуда не пойду, пока вы не объясните нам, что здесь происходит, – отозвался я. – Я не потерплю…

Но договорить я не успел, потому что голубоглазый резким движением вскинул бластер, одновременно с этим снимая его с предохранителя, и ткнул его ствол мне в лицо. Я машинально отшатнулся и слегка развернулся, так, что моя щека прижалась к шершавой бетонной стене. А ствол бластера уперся мне в челюсть, чуть ниже левого уха. И я подумал о том, что все на этих гастролях пошло у нас наперекосяк. С самого начала.

Голубоглазый процедил:

– А мне насрать, что ты потерпишь, а чего нет. Мне вообще насрать на тебя. Вы – заложники и больше ничего, запомни это.

С перепугу я начал мыслить абстрактно. «Мы спустились сюда с неба, как ангелы, – думал я, – знать не зная, что это ад. Наши перышки пойдут на перины, а наше мясо – на шашлычок…»

Командир продолжал:

– Если будете слушаться, выполнять команды быстро и беспрекословно, можете остаться в живых. Нет – сдохнете точно. Это единственное правило. Ясно?

– Якхно, – прошамкал я перекошенными губами, чувствуя, как струйка пота ползет мне с позвоночника в задницу.

– Тогда бегом! – рявкнул голубоглазый, опуская бластер. – Вы, – обернулся он к нашим, – за ним!

– Не люблю я такую романтику… – тихо сказал Пила, и мы помчались по этой коммуникационной шахте. И бежали так минут пятнадцать, пока не уперлись в наглухо закрытую типовую титановую дверь шлюза. Мы во множестве видели такие в этом «турне». «Командир» выругался и приказал:

– Всё. Отдыхать, – и сам первый выполнил свою команду, опускаясь на пол. И добавил безнадежно: – Не успели.

– Что теперь, Веня? – спросил его, падая рядом, колонист, которого я без маски еще не видел, а теперь узнал в нем ту самую рожу со шрамом во лбу, которая встречала нас, когда мы только прибыли на Марс.

– Будем ждать, – отозвался командир. – Если это наши почему-то закрыли, откроют. Если нет… Подождем.

– Может быть, сейчас, раз уж мы сидим… – начал, было, я, но «командир» оборвал меня:

– Заткнись!

Мы просидели так минимум минут двадцать, утирая липкий пот и озираясь по сторонам. Сбоку от двери я заметил стандартный модуль переговорника. Почему они не воспользуются им? Ах, да, они же не знают, кто их запер, «свои» или чужие, не хотят выдавать свое присутствие…

Безмолвие нарушил бородач:

– Похоже на абзац, – сказал он.

– Очень, – отозвался «командир».

– Слишком! – отчего-то радостно добавила рожа со шрамом.

И вновь повисла тишина. Вдруг переговорник зашипел, а затем раздался голос с поразительно будничными интонациями:

– Вениамин Аркадьевич, вы меня слышите? Это вас Потехин беспокоит.

«Потехин» – фамилия губернатора Марсианской колонии. Я ни разу не видел и не слышал его, но сразу понял, что это именно он. Аборигены переглянулись. Голубоглазый тяжело поднялся, подошел к двери и коснулся сенсорной клавиши.

– Да? – отозвался он.

– Хорошо, – донеслось из коммуникатора, – рад вас слышать.

– А я не очень, – признался голубоглазый.

– А я вот, представьте, рад. Что не заставляете нас действовать вслепую. Спасибо.

– Не за что, – усмехнулся командир.

– Ну, не за что, так не за что, – согласился губернатор. – Есть предложение. Ваших всех мы уже отловили, мятеж подавлен. Затея с захватом заложников и корабля провалилась. Так что, давайте так. Наши люди открывают шлюз, и вы без шума сдаетесь.

– Вообще-то заложники пока у нас. Наши требования…

– Бросьте, Вениамин Аркадьевич, – перебил его губернатор. – Какие они, к свиньям, заложники? Добрались бы вы до корабля, тогда – да: связались бы с Землей, показали бы их всему миру. Тогда бы и требования диктовали. А сейчас, если сдадитесь, мы их на Землю отправим, а не сдадитесь, – перестреляем вместе с вами.

– Надо сдаваться, – тихонько сказал Чуч, словно бы разговаривая с самим собой. Но никто на него не обратил внимания. А губернатор продолжал:

– На Земле прекрасно знают, что Марс – место опасное. Несчастные случаи тут – дело привычное…

– С-суки, – сквозь зубы сплюнула рожа со шрамом.

– Вы не посмеете… – начал командир.

– Легко! – вновь перебил его губернатор. – И не надо горячиться, Вениамин Аркадьевич, мы же с вами интеллигентные люди.

– Если сдадимся, что они обещают? – тихо спросил бородатый, обращаясь к командиру.

– Я расслышал вопрос, – отозвался губернатор. – Мы ничего не обещаем. В случае, если вы сдадитесь, ваше будущее неопределенно. Но это, друг мой, очень много в сравнении с тем, что известно о вашем ближайшем будущем, если вы НЕ сдадитесь. По большому счету, мне все равно. Но мне жалко моих людей, я не хочу, чтобы вы стреляли в них. Вы и так погубили сегодня многих. Да и наши гости тут ни при чем. Короче, – в голосе губернатора появилось нетерпение. – На обсуждение вам – пятнадцать минут. Если через пятнадцать минут вы не дадите определенного ответа, мои будут штурмовать.

И разговорник отключился. Голубоглазый обернулся.

– Вот так, – сказал он. Потом, помолчав, добавил: – Я живым не сдамся.

– Я тоже, – отозвался бородатый. – Рудники. Лучше уж сразу.

– А я бы сдался, – сказала рожа со шрамом. – Душа – не воробей, вылетит, не поймаешь. Хоть месяцок, да пожить еще.

– Хорошо, договорились, – вдруг заторопился командир, – это твой выбор. Сделаем хотя бы что-то. – Он обратился к нам, точнее ко мне: – Слушайте меня. Мы умрем, но вы – единственная надежда, что это будет не зря.

За ухом еще саднило, и мне сильно хотелось сказать что-нибудь злорадное, типа: «А-а, вот ты как запел, когда прижало…» Но удержался, понимая, что им сейчас много хуже, чем нам.

– Земля должна знать правду, – продолжал «командир».

– Какую правду? – впервые за все это время открыл рот Боб. Я глянул на него. Видок у него был не самый бравый. Еще бы. Каково это – сознавать, что только сейчас кто-то погиб, закрыв тебя своим телом.

– Что на Марсе нет свободных колонистов, – ответил голубоглазый.

– Заключенные-смертники? – догадался Боб.

«Командир» отрицательно покачал головой. Тут влез Чуч:

– А спецназ?

– Да, вольнонаемную охрану с большой натяжкой можно назвать свободными колонистами. Но основная часть населения – убитые на войне.

– Как это? – не поверил я своим ушам и вспомнил Козлыблина с его игрушкой.

– Вы вообще-то знаете, что на Земле идет война? – устало спросил командир.

– Когда мы улетали, никакой войны не было, – возразил Чуч.

– А я что-то такое слышал, – вмешался Пилецкий. – Но не поверил. Глупость какая-то. Будто идет война, но она виртуальная. Вроде компьютерной игры.

Повстанцы переглянулись и невесело посмеялись.

– Значит, информация все-таки просачивается, – сказал командир. Я тоже ничего толком не знал, пока сам не попал сюда. И это при том, что я больше десяти лет преподавал в университете историю. На Земле, милые вы мои заложники, идет мировая война. В ней участвуют прямо – двенадцать держав, косвенно – все остальные. Но, как вы верно заметили, никто никого не убивает, никто не портит технику и не сносит с лица земли города. Война ведется на виртуальном уровне. Но периодически подводятся итоги в реале. Во-первых, выплачиваются контрибуции, во-вторых, в программах этих виртуальных войн фигурируют реальные люди…

– И всех, кого «убивают», отправляют на Марс! – догадался я.

«Командир» покачал головой:

– Всей Солнечной системы не хватило бы. Слава Богу, отправляют не всех, а только разность. Например, в определенный период с одной стороны «погибло» три миллиона двести человек, а с другой – три миллиона сто восемьдесят. Вот эти двадцать человек разницы и изымаются. Из обращения. И тут они работают в пользу противника.

– Ужас какой-то, – сказал Чуч.

– Это не ужас. Ужас был, когда их изымали, но никуда не отправляли, а просто расстреливали. Так было лет двадцать назад, еще до колонизации Марса.

– Не верю, – помотал головой Чуч.

– Станиславский тоже не верил, – сказала рожа со шрамом.

– Как выбирают, кого из «погибших» отправить? – спросил Пилецкий.

– Имена всех виртуально погибших известны. Но это сотни тысяч, а то и миллионы. Вычисляют разницу, а потом конкретные имена получают с помощью жребия. Точнее, методом случайных чисел.

– Как вы узнали, что вы… погибли? – спросил я.

– Вы военнообязанный?

– Да.

– Я тоже. Меня призвали. А о том, что я убит, я узнал уже на Марсе.

– Дикость какая-то, – потряс головой Чуч.

– Война – всегда дикость, – возразил командир. – Сейчас человечество пришло к самой, пожалуй, гуманной ее разновидности. И заметьте, это говорю я, человек, которого «убили».

– Колония международная? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Боб.

– Да, она делится на двенадцать губерний.

– Если вы сами говорите, что нынешняя война – самая гуманная, чего же вы тогда хотите? – спросил Пиоттух-Пилецкий. – Дезертировать из мертвецов?

– Это было бы неплохо, – сказал командир, – но сейчас – неактуально. Мы хотим, чтобы эта информация была открытой. Нельзя превращать людей в стадо, из которого на убой берут по жребию. А если уж это неизбежно, то человек должен хотя бы знать о такой возможности. Мы имеем сведения, что уже несколько лет жребий проходит нечестно, и в порядке вещей, когда тем или иным персонам правительство устанавливает бронь задним числом.

Меня осенило:

– А почему вы не торгуетесь? Поставьте условие, чтобы вас отправили с нами, дайте подписку о неразглашении…

Командир покачал головой:

– Во-первых, я просто не могу так поступить. Мятеж готовили сотни людей, я не могу их предать. Пусть лучше улетите вы, а с вами правда, чем мы – с завязанными ртами. Во-вторых, живыми нас с Марса не отпустят все равно, скорее перебьют вместе с вами, вы же слышали… Да я не уверен, если честно, что и вас-то отпустят.

– Отпустят, – возразил бородатый. – Если бы они хотели…

Но тут снова ожил коммуникатор:

– Что решили? – спросил губернатор. – У вас осталась одна минута.

– Сдаемся! – крикнул «командир» и взглянул на бородатого: – Ты не передумал?

Тот покачал головой.

– Тогда отойдем. Стреляем на счет «три». Режим поражения максимальный. Пока, ребята, – кивнул он нам, а роже со шрамом сказал: – Если получится, передай привет нашим. Сейчас посчитаешь нам.

– А может… – начал, было, я, но «командир» перебил:

– Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли.

Взяв по бластеру, они с бородатым отошли от нас на несколько шагов и встали друг против друга, прижавшись спинами к стенам тоннеля.

– Давай, считай, – скомандовал «командир».

– Раз.

Щелкнули предохранители.

– Два.

Они направили стволы друг на друга.

– Три!

Короткая вспышка, звук, словно пламя вырвалось из огромной газовой горелки, и два обугленных тела повалились на пол.

– Что у вас там происходит?! – раздался встревоженный голос губернатора. – Мы вскрываем дверь!

– Валяйте! – отозвалась рожа со шрамом.

* * *

Потом был прием у губернатора русского сектора генерала Потехина, извинения за беспорядки и возмещение нам стоимости сломанных инструментов. Потом мы дали подписку о неразглашении по форме 001.

Нам сообщили, что погибшие повстанцы будут похоронены с почестями, как солдаты, убитые в бою. Нам сказали также, что, оказывается, «чекист» Смирнов был приставлен к нам, охранять наши жизни, и он с честью справился со своей задачей. Его тело будет отправлено на Землю несмотря на дороговизну этой операции. Правда, Пила дал довольно циничное объяснение такой расточительности: «Его живого ведь должны были на Землю доставить. Так что – уплочено».

… Зальник мы все-таки выпустили, только называется он «Live on the Moon»[13]13
  «Живая запись на Луне» (англ.)


[Закрыть], без Марса. Мне он не очень нравится, вялый какой-то и камерный. Но расходился он неожиданно хорошо, и, говорят, ряды наших поклонников пополнились любителями самодеятельной «костровой» песни. Что-то они в этом альбоме свое услышали.

А вот про наше пребывание на Марсе нигде никаких материалов не было. Вообще. Так что весь рекламный эффект, на который рассчитывал Ворона, пошел насмарку. Я спросил его:

– Аркаша, а что, о Марсе совсем писать не будут?

Он наморщил лоб и переспросил:

– О Ма-марсе? – Он у нас заикается, когда волнуется. – О каком Ма-ма-марсе?

Похоже, нет такой планеты в Солнечной системе.

Так что остались мне на память об этом полете, как единственный его результат, только длинные курчавые волосы на заднице. Оказывается, у всех космонавтов такие отрастают, так как в невесомости люди не сидят, не лежат и не травмируют тем самым волосяные луковицы.

… Иногда меня мучает мысль о том, что мы «не оправдали…», не стали борцами за справедливость и не пытаемся рассказать всем и каждому правду. Но я не представляю, как бы мы это сделали. Подписанные нами бумаги выглядели весьма недвусмысленно, и если бы я, например, выступил с публичным разоблачением, то меня просто-напросто засудили бы за разглашение государственной тайны на абсолютно законном основании. И по закону военного времени я однозначно схлопотал бы «вышку».

Правда, когда меня особенно прихватывает, я вспоминаю фразу «командира»: «Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли». И мне становится легче. В конце концов, они сделали свою игру и проиграли. Нам же они изначально назначили роль бессловесных пешек, и мы ее с успехом исполняем.

Но как-то, за бутылочкой, я все-таки не удержался и рассказал обо всем этом Петруччио. Больше всего его зацепило, что обломок алмазного купола упал на то место, где должен был сидеть он.

– Опять я вытянул верную карту, – сказал он удрученно, почесывая за ухом кота Филимона Второго. – Выходит, зря я надеялся, что утратил эту способность. Хорошо еще, что я не знал этого вашего «чекиста» лично, а то бы совесть замучила.

А потом мы выпили еще, и он предложил мне написать обо всем этом песню и даже название придумал: «Мертвецы на Марсе». Говорит:

– И разоблачим их всех к чертовой матери!

Но я возразил:

– Никого мы не разоблачим. Никто даже и внимания не обратит, решат, что эти наши откровения – поэтический вымысел. Да и вообще, песни я хочу исполнять про живых и на Земле.

Потом мне еще одна идея в голову пришла: связаться с Козлыблиным, да похимичить в той его «чумовой игрушке». Я говорю Петруччио:

– Дай-ка я от тебя Козлыблину позвоню.

А он – хлоп себя по лбу:

– А я-то никак вспомнить не мог, что мне все эти твои марсианские хроники напоминают! Когда вас не было, он мне среди ночи позвонил. «Поздравь, – говорит, – я послезавтра тоже на Марсе буду!» – и морда у него от счастья сияет, как начищенный пятак. «Как это так? – спрашиваю. – Что за гон?» «Да я тут одну игрушку взломал окончательно, а главный бонус в ней – отправка на Марс!» «Ну, поздравляю, – говорю, – удачи тебе». А сам, конечно, не поверил ни фига решил, что он переел чего-то, и у него крышу сорвало…

Я тут же позвонил Козлыблину. Но его ДУРдом ответил, что хозяина забрали в армию, и он велел передавать всем приветы …

Ох, и нажрались же мы с Петруччио в тот вечер.

Ми
Дикая тварь из дикого леса

… Мы доверим это только Луне,

Я и кошка серая, кошка серая.

С ней вдвоем идем в ночной тишине,

От привычной усталости, как в полусне…

Из песни «Луна и кошка»[14]14
  Полный текст и саму песню в формате mp3 вы можете найти в сети Internet по адресу http://burkin.rusf.ru/music.


[Закрыть]

1

Я сказал, величественно воздев палец к потолку:

– Дабы наш будущий Степка вырос нормальным человеком, нужно, чтобы в доме было животное.

Кристина оживилась и предложила:

– Игуана. Я читала, это сейчас модно.

– Дорогая, – произнес я ласково, – ты когда-нибудь видела игуану?

– Нет, – призналась она.

– Так посмотри. Дорогая.

Придерживая животик, она сползла с софы и вышла на кухню, где у нас установлен стереовизор с выходом в сеть. Вернувшись, спросила покладисто:

– А ты какое животное хотел?

– Я хотел кошку.

– Просто кошку?! – воскликнула она так, словно мое желание было преступным.

– Проще некуда, – подтвердил я, чувствуя, что начинаю злиться.

– Подожди, – сказала она и снова удалилась на кухню. Я понял, что она опять полезла в Сеть. Она что, кошек никогда не видела?!

Вернувшись, она процитировала по памяти:

– «Звери из семейства кошачьих – одни из самых кровожадных и опасных представителей земной фауны…»

– Я не говорю о «звере из семейства кошачьих»! – взорвался я. – Я говорю о кошке! О простой домашней кошке! Зовут которую Мурка!

– Не надо так нервничать, – сказала Кристина. – Это, между прочим, передается ребенку. Я тебя прекрасно поняла. Но ты ведь не будешь спорить, что твоя «простая домашняя Мурка» – представитель семейства кошачьих?! Это зверь! Ребенок должен ощущать вокруг себя комфорт и любовь, а ты предлагаешь нам завести зверя…

– О-о, – застонал, было, я, но она продолжала:

– Ты не дослушал! Я вовсе не против кошки. Я даже за. Но за слегка очеловеченную кошку. Она должна уметь смеяться.

У меня глаза на лоб полезли.

– Какой ты все-таки темный, – покачала головой Кристина, наблюдая мою реакцию. – Сейчас это делают элементарно. Генная инженерия.

– Но зачем?!

– Затем, что модно.

– Почему?! – не унимался я.

– Потому, что если кошка смеется, то это уже не зверь, а друг.

– Друг человека – собака! – обреченно сообщил я.

– Ненавижу запах псины, – парировала Кристина.

– Вот я и говорю, что нам нужна кошка, – нашелся я.

– Но она должна уметь смеяться, – повторила Кристина, и круг замкнулся.

– Над чем? – спросил я, пытаясь довести ситуацию до абсурда.

– Я откуда знаю? – отозвалась она раздраженно. – Над тем, что смешно.

– То есть, у нее будет чувство юмора? – спросил я не без сарказма.

– А ты думаешь, оно есть только у тебя? Типичный мужской шовинизм, – заклеймила меня Кристина. – А назовем ее, кстати, Игуана. Это будет стильно. Кошка Игуана. Ты, надеюсь, не против?

– Ладно, – коварно согласился я. – Но модель по каталогу выберу я.

– Выбирай, – великодушно кивнула Кристина. Похоже, ей было наплевать, как кошка будет выглядеть, и какой у нее будет характер, лишь бы ее звали Игуана, и она умела смеяться. Потому что одно модно, а другое стильно.

– Да, кстати! – продолжал я так, словно внезапно вспомнил. – Игуана это полное имя, а уменьшительно-ласкательное – Мурка.

– Что общего между Игуаной и Муркой? – возмутилась Кристина.

– Ничего, – согласился я. Но так бывает. Например, Александр и Шурка. Что общего? Александр-Шурка, Игуана-Мурка, – помахал я руками в такт стишку и закончил, хлопнув в ладоши. – Опля!

Кристина нахмурилась и выдала неуверенно:

– У Александра и Шурки есть общая «р».

– А у Игуаны и Мурки общая «у», – констатировал я.

Кристина помолчала, а затем сказала с сильным нажимом на первое слово:

– ТЫ можешь звать ее, как захочешь.

Сказано это было так, что становилось совершенно ясно: что бы я ни делал в этом мире, это ни для кого не имеет абсолютно никакого значения.

Допрыгался. Но, вообще-то, меня такой расклад вполне устраивает.

* * *

Сотрудники фирмы «Семья & очаг» доставили к нам Игуану-Мурку в большой, выстланной войлоком корзине. Это был хорошенький двухмесячный котенок самой обыкновенной «русской домашней» породы: короткошерстный, серо-полосатый, с белой звездочкой на носу и белыми «туфельками» на лапах. Я слегка беспокоился, не будет ли Кристина разочарована моим непритязательным вкусом, но встреча нового члена семьи прошла, как нельзя лучше. Всё, уже накопленное, но еще не реализованное Кристиной материнское чувство, вылилось на это наше приобретение.

Как она с этой кошечкой сюсюкалась, как носилась! Обзвонила всех друзей и знакомых, взахлеб рассказывая, как ее Игуана не по возрасту умна, как безошибочно она находит отхожее место, и демонстрируя, как та мурлычет при виде нее и хихикает, когда она щекочет ей живот. Кошка же сразу почувствовала себя в доме хозяйкой, непрерывно лазала по шкафам и подоконникам, роняя книги и горшки с цветами и заливаясь при этом ехидным, как мне поначалу казалось, смехом.

Да, лично я к этой маленькой твари относился сперва настороженно. Ну не должна кошка смеяться, убейте вы меня, не должна!.. Однако дни шли за днями, и Мурка все-таки сумела занять почетное место и в моем сердце. Уж очень она была игривым, добродушным и ласковым существом.

Наши с ней диалоги обычно выглядели так:

– Мурка!

– Мур-р?

– Кушать будем?

– Мур-р-р!

– Рыбку?!

– Хе-хе-хе-хе-хе!

Никакого чувства юмора у нее, конечно же, не было, смех означал или крайнюю степень довольства, или испуг и растерянность (что порой выглядело, правда, как самоирония). И, если раньше я беспокоился, что не смогу относится к смеющейся кошке, как к полноценному животному, то теперь эту мысль отбросил. Наша Мурка была куда более полноценна, чем, например, какой-нибудь жирный кастрированный перс.

Вернувшись со злополучных марсианских гастролей, группа «Russian Soft Star’s Soul» разбрелась зализывать раны на каникулы неопределенной длительности, но я большую часть времени проводил все-таки на студии. Так как решил посвятить выдавшееся внезапно свободное время давно задуманному сольному проекту. Точнее, его старту, так как дело это обещало быть долгим.

Проект заключался в записи адаптированного для современного слушателя альбома «Битлз» «Abbey Road». Однако, уединившись в студии, многократно прослушав оригинальную версию этого альбома и частично разработав концепцию проекта, я понял, что в одиночку мне не справиться. Прежде всего я позвонил Чучу.

– Привет, – сказал я.

– Здорово, – отозвался он, хмуро глядя на меня со стереоэкрана.

– Ты не мог бы зайти сегодня в студию, кое в чем мне помочь?

– Когда? – в его интонации отчетливо слышалось, что зайдет он вряд ли.

– Вечером.

– Вечером? – зачем-то переспросил Чуч. – Не, вечером точно не смогу. Вечером мне свинью Афраймовича нужно кормить.

– Не такой уж он, по-моему, свинья, – пожал я плечами. – Ты ему что, ужин в кабаке проспорил?

– Ничего я не проспорил! – обиделся Чуч. – Мне не «кого» свинью надо кормить, а «чью» свинью.

– У Вороны, что, есть свинья? – спросил я, поражаясь, зачем нашему коммерческому директору могло это понадобиться. Или он предчувствует, что скоро все мы будем голодать? Он – директор, ему положено смотреть вдаль, за горизонт…

– Я и сам удивился, – откликнулся Чуч. – Он ее на даче, в погребе держит. Если со мной съездишь…

Но договорить он не успел. Разговор был прерван вмешательством в режиме «экстренный вызов». На экране возникло рассерженное лицо Кристины:

– Ты домой собираешься?! – гневно воскликнула она. Сидевшая у нее на плече Мурка, увидев меня, тихонько захихикала от радости. Я тоже не удержался от улыбки.

– Ты находишь ситуацию забавной? – грозно спросила Кристина.

– Да нет, это я так…

– У меня проблемы. Точнее, у НАС проблемы, – сделала она ударение на слове «нас». – Меня кладут на сохранение. Прямо сейчас. Ты срочно должен быть дома. Не могу же я оставить нашу кошечку одну. Хотя с тобой ей вряд ли будет веселее и безопаснее.

Логики в этом заявлении было мало, тем более что Мурка уже вымахала в настоящую кошку-подростка, и, живи мы в деревне, она, наверное, уже ловила бы мышей. Но лучше Кристине сейчас не перечить, я это понимал и не роптал. В конце концов, она, испытывая всевозможные трудности и неудобства, вынашивает моего ребенка и, как минимум, на этот период, можно ей позволить капризничать и всячески помыкать мною.

– Хорошо, – отозвался я. – Уже еду.

* * *

Перезвонив Чучу и обо всем договорившись, я примчался домой и повез Кристину в стационар. Мурка была тут же, при нас, на заднем сидении экомобиля в специальном «домике для кошки» (по сути, слегка облагороженной клетке).

– Учти, – наставляла меня Кристина, – Игуана не любит молоко. Это заблуждение, что все кошки любят молоко. Нет, если тебе, конечно, наплевать на меня, ты можешь дать ей молоко, и она его, конечно, вылакает. Но на самом деле она его не любит… И не вздумай выпускать ее из домика на улице или в машине. Если она потеряется, я этого не переживу. Это только говорят, что кошки всегда находят свой дом, а на самом деле…

Я старательно пропускал все эти бредни мимо ушей, списывая их на вполне естественные волнение и тревогу. Наконец, мы добрались до больницы, и я с рук на руки передал Кристину докторам. Я честно беспокоился и за нее, и за почти несуществующего еще на белом свете Степку, но, усаживаясь обратно в машину, я все же почувствовал определенное облегчение.

Перво-наперво я открыл «кошачий домик» и позвал: «Кис-кис-кис!» (Действие, запрещенное Кристиной под страхом смерти, как унижающее кошачье достоинство.) Мурка с готовностью запрыгнула мне на плечо и заурчала прямо в ухо. Затем, как мы и договорились с Чучем, я отправился за ним.