Текст книги "Последний рыцарь Тулузы"

Золотая горлица

О, горе-горюшко, что высокая горушка, через которую и пешком не перейдешь, и на коне не перескочишь. Большое горе было у мадонны Диламеи, огромное… все-то было у нее – и высокий замок Лордфорд белел на холме среди зеленых лесов, словно колдовских заклятий, и стада коров да коз паслись на зеленых лугах. Были и сады и виноградники, да целых четыре деревни крестьян.

Был подвесной мост на черных певучих цепях и главная башня донжон, на которой так приятно было играть в куклы и высматривать своего принца.

А его все не было и не было.

Диламея всю жизнь ждала своего суженого, каждую минуту думала о нем, меж тем принц не скакал и не скакал на своем белом коне.

В общем, это и было горе донны Диламеи.

– Другим доннам трубадуры – рыцари любви – по ночам поют нежные канцоны, о них слагают легенды, – сетовала на свою судьбу Диламея, положив голову на колени к няньке. – Все как-то устроены, и только у меня нет сердечного друга, нет мужа-защитника, никого нет.

– Что вы, что вы госпожа! – Нежно утешала ее старая и черная точно выжженная головешка сарацинка – единственный трофей деда Диламеи, который он в незапамятные времена привез с собой из святой земли. – Дайте срок – все у вас будет, моя горлица.

Но Диламея только вздыхала да охала, представляя монастырь, где скончает она рано или поздно свои золотые денечки.

– Ой, чувствуя я, милочка Эсфырь, схоронят меня в сырой земле, в саду повитом виноградом и розами. Каждый год на мою одинокую могилку будут съезжаться знатные сеньоры, благородные рыцари, да прекрасные дамы. Будут они горевать о том, что я умерла во цвете лет. Будут.

– От чего же дитятко мое собирается умирать? – Старуха Эсфырь всплескивала руками, ее черные глаза наводнялись слезами. – Неужели болезнь какая-нибудь появилась, порча или наговор недобрый свершили злые люди?

– Умру я без любви, – вздыхала Диламея, тоже плача от жалости к самой себе, – умру ни разу не целованной, от тоски и в ожидании своего суженого.

Диламея оставила няньку и, сохраняя скорбное выражение на прелестном личике, поднялась на донжон, где ветер так приятно играл с ее светлыми волосами и широким платьем, словно это и не ветер, а сказочный возлюбленный прикасался к ним своими нежными пальцами.

Диламея любила башню, потому что была приучена играть там с самого детства, потому что отец никогда не вешал на своих башнях пойманных разбойников, и еще потому, что именно с главной башни увидела она в первый раз странного черного рыцаря, время от времени появляющегося на их земле.

– В первый раз Диламея решила, что это друг отца или посланник сеньора, но по тому, как быстро скрылся незнакомец, она догадалась, что приезжал он исключительно для того, чтобы увидеть ее. С тех пор она ждала своего суженого днем и ночью мечтая о нем.

О том, как в замке Лордфорд появились три чудесных монаха

В родительском замке юная Диламея росла веселой и беззаботной пичугой, просыпаясь с первыми лучами солнца, девочка радовалась новому дню, встречая его песнями и заливистым смехом.

Своими светлыми кудрями, голубыми глазами и хрупким телосложением она походила на мать, но при этом была невероятно выносливой, так что друзья отца не раз восхищались редким сочетанием внутренней силы и жизнеспособности с нежным обликом юной красавицы.

Диламея никогда не болела, даже не простужалась. Несколько раз, падая с коня, она не только не калечила себя, а умудрялась даже не поставить себе синяка. Возможно, такая редкостная живучесть досталась ей в качестве дара от ее необыкновенно внимательного и заботливого ангела, подставляющего свое плечо и свое крыло, всякий раз, когда малышке грозила беда.

Или эту невероятную удачу можно было отнести в счет поселившихся с незапамятных времен в замке родителей Диламеи трех чудесных монахов. Говорили, будто бы своей святой жизнью и неустанными молитвами три монаха обеспечивали всем обитателям замка защиту и покровительство свыше.

Сейчас уже трудно сказать, действительно ли заступничеством монахов или какие-то другие причины, сделали жизнь в замке Лордфорд и вправду веселой и достойной, здоровье его обитателей и особенно хозяев отменным, а достаток постоянным.

Но, в самый короткий срок, а именно, с момента появления в замке первого монаха, их прежде истощенные земли начали родить, вернулась давно утраченная милость сюзерена, а в казну потекли золотые червонцы.

Хотите услышать о монахах, и почему они прозывались в народе чудесными, как рассказывали о них бродячие сказители и веселые жонглеры? Слушайте дальше.

Давным-давно в замке отца Диламеи обосновались три странных монаха, которые годами палец о палец не ударяли, а только лежали на мягких тюфяках, ели, пили, вели мудрые беседы да Богу молились.

А началось все вот с чего, однажды к замку Лордфорд подошел пеший странник – толстый, словно бочонок с вином, монах Харитон. Хозяин замка повелел впустить прохожего, накормить его, чем Бог послал, да уложить спать, чтобы на следующий день, тот мог отправиться дальше.

Сказано, сделано. Слуги барона впустили мокрого от дождя и дорожной грязи монаха на кухню, где его обсушили и накормили.

Но на другой день толстый монах и не подумал убраться из гостеприимного замка, а пошел к самому барону.

– Мессен барон, – кряхтя и поднимая рясу чуть ли не до колен, толстобрюхий монах прошлепал к лошади барона, прямо по раскисшему двору.

Барон как раз собирался прокатиться на охоту, но был остановлен навязчивым гостем.

– Что вам угодно? – Недовольно буркнул он, и не думая слезть с лошади.

– Я хотел бы поговорить с вашей милостью, по одному важному делу. – Пробасил монах, так и продолжая стоять посреди грязи с задранной до самых толстых волосатых ляжек рясой.

– Так говорите о чем речь? – Барон терпеть не мог проволочек, его лошадь нетерпеливо ходила под всадником, но и монах, судя по всему, был не таким человеком, от которого можно вот так уехать, не сказав ни слова.

– Хорошо бы потолковать об этом деле, где-нибудь в сторонке, – косясь на давно греющих любопытные уши охотников, промямлил толстобрюхий.

– Ладно. – Барон велел оруженосцу подвести его лошадь к крыльцу, и только там спешился, не желая пачкать сапог. – Говорите святой отец, но только быстро и по делу. Дождь вот-вот разойдется, и тогда уже… – Он махнул рукой своим спутникам, чтобы те не приближались. – Что вы хотели сообщить мне?

– Нужны ли мессену барону деньги? – Простовато спросил монах. Год тот был недородным по всему Лангедоку, урожай либо уже погнил, либо собирался это сделать, доставив хлопоты господам и горькие слезы крестьянам. Ни сегодня, завтра мог начаться голод и тогда…

Барон было замахнулся на монаха хлыстом, но тот даже не закрылся рукой, продолжая как ни в чем не бывало смотреть в глаза хозяину замка.

– Дело в том, мессен, что я как есть монашеского звания, то умею лишь молиться Богу, но молюсь я только о деньгах и всяком другом благополучие. Эти молитвы, сударь мой, прямехонько попадают в уши Бога, так что он спешит утешить страждущего – то бишь меня. – Монах погладил свое толстое брюхо, его сутана покрылась мелким бисером капелек.

– Так я тебе и поверил, решил, небось, меня надуть, и в замке обманом пристроиться зиму зимовать. Всяко уж лучше, чем в чистом поле или в одном из ваших монастырей, где приходится трудиться, и приходится вести святую жизнь. Вот сказки и сочиняешь. Слыхивали мы и не такое. На что только народец не пойдет, лишь бы его кормили да поили задарма. Да был бы таким умельцем, что стоило тебе лишь лбом как следует стукнуть об пол, как золотые червонцы с неба падали, неужто тебя отпустили бы из твоего монастыря? Да если бы и отпустили, ты бы уже давно укоренился в каком-нибудь более богатом замке. А не таскался по дорогам в дождь и сырость.

– Все верно, сеньор. – Монах горестно вздохнул, еще сильнее выпятив невероятное брюхо. – Так оно и есть. Орден мой принявший обед бедности постоянно пенял мне за нечестивые молитвы о деньгах. Сам отец-настоятель ругал меня последними словами и даже иногда заставлял работать вместе со всеми. Только, святую правду я говорю, ни о чем другом, как о деньгах не приучен я думать сызмальства, и ни о чем другом молить Бога не в силах.

Много раз отец-настоятель ругал меня при братии нашей нищей, да в острог на хлеб и воду сажал многократно. А потом сам же приходил ко мне в одинокую келью с кашей, мясом, вином, да заморскими угощениями, названий которых я не упомню. И просил слезно, чтобы я молил Бога ниспослать блага на монастырь.

От такой двойственности у меня в голове большой кавардак приключился, и как-то ночью темною, сбежал я от своих братьев желающих жить в нищете, и отца-настоятеля – пекущегося о хлебе насущном для чад своих.

Все верно, вы, ваша милость, говорить изволите. Не прошел я и полдня пути, как проголодался и с непривычки устали ноги. Вот и зашел в первый попавшейся замок, хозяин которого сильно бедствовал. Слово за слово, открыл я ему правду о своем даре, и он повелел мне прималивать в замок золотишко.

Месяц живу в замке, два, более – деньги рекой текут, исправно урожай рождается, должники долги возвращают, жиды торгуют. Я в особой светелке лежу, брюхо чешу, да разными вкусностями набивать его не забываю.

– Отчего же ушел из замка? – Барон велел монаху идти к нему под навес. А сам прислонился к каменной стене, скрестив руки на груди и насупив брови. Речи странного монаха странным образом походили на какую-то старую легенду или сказку, в которую, однако, так хотелось поверить.

– Сбежал. – Монах горестно замотал башкой, отчего его бычья шея покрылась пятнами, а по щекам потекли слезы. – Хозяин-то мой жадней жадного оказался. Не давал мне покоя, все ему мало, да мало. Ладно, я кроткий, сказали усерднее молиться, я молюсь днем и ночью.

Так он, прости Господи, родственников своих извел, делиться счастьем не хотел, падчерицу в монастырь охальник заточил, а девка, того, просватана была. Только приданого ей и не хватало.

Не выдержал я такого сраму и главное того, что все намоленное мной добро в мертвых сундуках точно покойники в гробах лежит, судного дня ждет. Взял и ушел из замка. Перебежал ночью темною аккурат к соседу моего господина, да и Христа ради попросил оставить меня там.

– И что же новый хозяин – тоже оказался жадным словно жид? – Барон закусил длинный ус. «Хорошо было бы – если бы сказанное монахом оказалось правдой. Чудно бы вышло. Уж не опозорился бы он – прославленный рыцарь знаменитого рода подлой жадностью, устраивал бы пиры, да турниры, вырастил бы дочь, да выдал ее замуж за самого достойного из рыцарей, какой ни будет. Сам стал бы столпом и опорой графству Фуа».

– Новый хозяин мой был трубадуром и большим мечтателем. В год моими молитвами обрел он земли наследные, о которых по скудному своему родству и мечтать не мог, золото потекло к нему рекой. Так нет же – не может человек быть счастливым просто так – раз в Авиньоне увидал он красавицу графиню и вознамерился жениться на ней. А был он хоть, моими молитвами, и богат, да на личико весьма паскуден. Вот и отказала ему высокочтимая графиня. Он ко мне – молись, говорит божий человек о ниспослании мне милостей от дамы моего сердца.

А я-то тут при чем? Не по этой я части, не по женской, не по любовной. Стыжусь глаз поднять на прекрасных донн, помыслить о них боюсь, не то, что Бога молить.

Как осерчал он, сударь мой, руками, ногами, палкой меня отходил. А когда схватился за меч, я деру и дал. Да и что говорить-то – дар у меня на деньги, не могу ни любви снискать, ни благосклонности, случись что – даже жизнь себе продлить не в силах. Вот оно как. Теперь, мессен барон, пред вами стою – весь, как есть человече горемычный. Коли позволите мне остаться в замке, денно и ношно буду Богу молиться, озолочу к весне Лордфорд, как есть озолочу. А прогоните, дальше пойду. Даст Бог, может найду себе приют, а нет, так замерзну яко пес на дороге.

Барон оставил монаха, пообещав не выпроваживать его, по крайней мере до конца зимы. Все-таки молитвам тоже нужно время, до ушей Господа дойти. Но клятвенно пообещал в случае неудачи натравить на него охотничьих собак, чтобы в следующий раз врать не повадно было.

Так и поселился пузатый Харитон в замке Лордфорд. Целый день валялся он на тюфяке из соломы, гладил свое брюхо, ел, пил, и неустанно звал в замок деньги.

Странное дело – но уже к новой луне, положение действительно начало исправляться. Вдруг из дальнего похода в земли неверных возвернулся считавшийся погибшим племянник барона. Родной сын его старшей сестры. Да не просто так вернулся, а с черноволосой султаншей женой, да приданым ее, состоящим из двух сундуков золота, и ларца со специями.

Племянник уступил один сундук барону как нынешнему главе рода и владельцу замка, с тем чтобы жить в Лордфорде всем вместе.

Потом, пришла весна, и барон с семьей выехали на майский турнир в Тулузу, где его младшая сестра вдруг приглянулась германскому рыцарю, и тот засыпал Лордфорд подарками, вымаливая отдать ему в жены Элеонору.

Избавившись от засидевшейся в девах сестры и заручившись обещаниями вечной дружбы с новым родственником, барон счел это наилучшим из происшествий весны и ошибся, так как сам же выиграл на турнире главный приз – золотой венец, сразив тупым турнирным копьем самого опасного противника во всей Франции – прославленного Гуго де Лилля, по прозвищу Черный Дьявол.

А на следующий год приключилось новое чудо. К еще более потолстевшему от постоянного лежания и неустанных молитв Харитону пришли два его монастырских приятеля, которых толстобрюхий привел пред очи барона. Сам Харитон с трудом пролез в узкую дверь личных аппортаментов барона, отчего запыхался и был красным словно вареный рак.

– Вот братики мои – монахи. – Представил он гостей. – За мной следом из проклятого монастыря подались, пристанища себе теперь ищут. Вот.

– Что же. Покорми своих гостей, да дай им доброго вина, – улыбнулся барон. Он был благодарен отцу Харитону, и страшился чем-нибудь не угодить ему.

– Думаю я, что было бы непогано оставить в замке и их на вечные времена. Потому как братики мои тоже кое-какими талантами обладают. – Он выразительно подмигнул барону.

– Что же за таланты такие, ради которых я должен оставить у себя еще двух святых отцов? – Насторожился барон.

– Да таланты оно того, для монастыря, мягко говоря, не пригодные. Лавр вот умеет призывать земную любовь, да так призовет, что и захочешь опосля, а уже не отвяжешься. В монастыре многие ему по началу не верили, а когда убедились – поздно было. Всех наказали – кого работой исправляющей, кого пищей скудной, а кого и выпороли, чтоб о срамных своих желаниях позабыли. Грех-то какой! – отец Харитон перекрестился.

– Что ж, хороший талант, да только светский он, в монастыре, пожалуй, даже и опасный.

– Не то слово! – Наконец-то вставил словечко Лавр. – Одно понять не могу, мессен, отчего мне – монаху, дана способность думать лишь о любви и благосклонности прекрасных дам?

– Ладно, этот остается. – Рассмеялся барон. – Испытаю, так и быть и его способности.

– Что же до брата Балтазара, так он имеет и вовсе странный талант, потому как он… – Толстопузый обернулся на смиренно ожидающих решения барона монахов и молча приказал им пойти вон. – Что же до брата Балтазара, – продолжил он, убедившись, что оба кандидата выдворялись из покоев и плотно закрыли за собой дверь, – так оный имеет талант странный и местами полезный, местами же…

– Ты ври, да не завирайся, – барон притворно насупился на монаха, – а то не посмотрю на священный сан, да и велю вышвырнуть твоих монахов несолоно хлебавши. Излагай, какими такими местами полезными талантами обладает твой Балтазар. Небось, еретик он, а вовсе и не монах никакой!

– Да он, кормилец, денно и ношно молится о здоровье. Об одном только здоровье, чтобы ни благородный мессен рыцарь, ни супруга его, ни доченька, ни прислуга, стража, сокольничьи, крестьяне и никакая другая скотина в хозяйстве не хворала. И не заболеет ведь никто. На том тебе, кормилец, присягнуть готов. Будет нужда помереть, ведь не помрешь просто так, от чумы, кори, оспы да проказы, а только, коли сообразишь сигануть откуда-нибудь с высоты, конь тебя с себя скинет. От меча, ножа, копья, боевого топора, палицы, стрелы или любого другого оружия так же не защитит тебя брат Балтазар, о том врать не буду, но вот чтобы с горячкой слечь, да опосля преставиться, это навряд ли…

Всем хорош брат Балтазар, только характер скверный да язык уж больно поганый. Потому как, коли Балтазар своим языком кого-нибудь проклянет, всенепременно у того понос злющий приключится.

Так от последнего своего хозяина, где он жил и столовался, был он с позором изгнан, и не бит лишь по тому, что трогать его никто не отважился.

– Ну уж я такого в своем замке не потерплю! – барон нервно прошелся по комнате. С одной стороны дающий здравие монах был ему нужен, с другой – проклятие его было настолько неблагородным, что барон скорее был готов лишиться свалившегося ему на голову целителя, нежели подвергаться столь страшному унижению. Повздыхав, да подумав еще немного, барон был вынужден признать, что опасному Балтазару придется отказать в крове.

– Проблема в том, что нельзя взять Лавра, отказав при этом Балтазару. – Словно прочитав мысли барона, выдохнул толстопуз. – Потому как они близнецы и всегда вместе быть должны.

Правильно или нет, передавали бродячие сказители историю появления в Лордфорде трех чудесных монахов, про то никто доподлинно не знает. Но в замке жила любовь, водились деньги, и никто не жаловался на здоровье.

Монахов почитали за святых, отдавая им лучшие куски и обильно угощая вином.

Диламея же хоть и знала о чудесных талантах святых отцов, но особенно не задумывалась о них, считая нахождение под крышей отчего дома трех вечно пьяных и бездельничающих монахов само собой разумеющимся.

Поняла она насколько повезло Лордфорду, лишь когда не стало отца Лавра, а Диламея влюбилась в сероглазого и похожего на прекрасного принца мальчика Аймерика из замка Лавор.

Диламея познакомилась с Аймериком и его сестрой Геральдой, когда те приехали в Лордфорд в гости. Она целовалась с Аймериком за кустами диких роз, и дали друг другу вечную клятву, обменявшись кольцами. С тех пор девочка каждый день взбиралась на донжон, смотря на дорогу и ожидая, что оттуда появится ее суженый, и вместе они упадут в ноги барону, признавшись в своей неземной любви друг к другу.

Потом Аймерик даст клятву не возвращаться к Диламеи, пока не совершит три рыцарских подвига, а Диламея будет ждать его, отвергая ухаживания всех остальных рыцарей вплоть до короля. Аймерик вернется с победой, прислав вперед себя нескольких побежденных им рыцарей с добрыми вестями и приветами для своей дамы. Они сразу же обвенчаются в Тулузе или в отцовском замке. Диламея никак не могла решить, где лучше, а пока решала, отец получил известие от своего друга, отца Аймерика и Геральды, что его старший сын совершил помолвку в соборе Святого Павла в Нанте с прекрасной донной Брунисентой из Сайсака.

Услышав столь скорбную весть, Диламея чуть не умерла от горя и обиды. Произошло это в год, когда преставился отец Лавр, и никто уже не мог помочь безутешной Диламеи вернуть свою любовь, и заставить вероломного рыцаря Аймерика, которому, как и Диламеи было одиннадцать лет, признать свои ошибки и заново влюбиться в нее. Целый месяц девочка плакала и отказывалась от еды, готовя себя к монашеству, пока отец не приказал ей сопровождать его на турнир в Тулузу, где и рассчитывал выдать замуж, и тем прекратить любовную хандру.

Странное знакомство

Блуждая по ночной Тулузе в Раймоновой компании, я старался выполнять свой долг, защищая молодого господина от посягательств на его жизнь. При этом сам я не испытывал ни малейшей радости, когда юные друзья Раймона вдруг посреди ночи врывались в лавку к какому-нибудь торговцу и разносили ее в щепки, когда начинали тренироваться в стрельбе из лука, по окнам домов, или скакали по полям и виноградникам вытаптывая копытами коней посевы.

Все это не только не радовало меня, а скорее наполняло сердце гадливостью и презрением к юным мерзавцам. Ко всему прочему в теплое время года, из-за необходимости находиться при молодом господине, я был вынужден реже выбираться по своим любимым маршрутам, а значит, не отдыхал.

Однажды, проводя Раймона и его шалопаев до гостиницы, где они и собирались заночевать, я не выдержал и отправился опрокинуть кружечку-другую Бургундского в кабачок, располагающийся напротив, со звучным названием «Тулузская дырка». Последнюю неделю мы развлекались более чем мирно, соря деньгами в кабаках и щупая шлюх, не скрывая при этом своих имен и гербов. Так что даже я был вынужден приказать намалевать себе горгулью на знамени, чем несказанно порадовал юного Раймона. Дело в том, что у Романе завелась сердечная подружка, к которой он воспылал нежностью и которую стремился покорить не столько нежными канцонами и любовными стихами, сколько звоном золота и геральдическим блеском. Поэтому всю неделю мы вели себя паиньками, аккуратно пропивая деньги в одних и тех же кабаках и время от времени показываясь возле дома прелестницы.

Устроившись как обычно в уголке, я попивал кислое винцо, заедал жареным мясом и слушал рассказы завсегдатаев.

Неожиданно двери распахнулись, и я увидел старого, одетого в меховую телогрейку и шлем рыцаря и стройную красавицу, на которую он опирался, как на костыль.

Старик устроился недалеко от моего стола, заказав вина себе и своей молодой спутнице. Рожи всех посетителей трактира тут же обратились к этой странной паре. И было из-за чего, женщин, в том числе и шлюх, в такую пору и в таком захудалом кабачке отродясь не водилось. Незнакомка же была высока ростом, с черными убранными под золотую сетку волосами. Ее темные глаза с поволокой излучали свет и неженскую силу, а длинные, пушистые ресницы выглядели восточными опахалами, которые привозили с собой из земель неверных крестоносцы.

Пьяный суконщик, пропивающий свой недельных заработок вместе в шайкой дружков, рыгнув и отерев руки о пивное брюшко, выбрался из-за своего стола и, не ожидая приглашения, плюхнулся на скамейку напротив таинственной незнакомки. Я услышал женский крик и, быстро проглотив остатки своего вина, сделал шаг в сторону грубияна, и, размахнувшись, утвердил кружку на лысине суконщика.

Конечно, будь на его месте более достойный соперник, мне следовало усовестить его или вызвать на поединок, но с подобными отбросами и следовало обращаться как с мусором, который можно только выбросить вон.

Крякнув и пустив струйку кровавой пены, должно быть, прикусил язык, толстяк осел под стол. И тут же ко мне подлетели его дружки, один вооруженный похожим на кухонный нож широким кинжалом, другой со столешницей в руках. Мгновенно оценив ситуацию, я ухватил угрожающего мне ножом забияку за запястье и со всей силы маханул его о надвигающуюся на меня столешницу, после чего, оба пьяницы повалились на пол.

Я кивнул трактирным слугам, чтобы они выдворили их на улицу, кинув кошелек в уплату их ужина, и попытался было вернуться на свое место, но старый рыцарь любезно попросил меня присоединиться к их с дочерью трапезе.

Оказалось, что они уроженцы Прованса, где веками были земли их предков и высился фамильный замок, который они не оставили бы ни за что на свете, но после случившегося в замке пожара семейство было вынуждено перебраться к родственникам в Тулузу. Прежде чем решиться на путешествие с дочерью, старик благоразумно отправил в Тулузу своих сыновей, и после того, как они ответили отцу, что их ждут, старый рыцарь покинул родные стены.

И все бы было хорошо, но должно быть старый рыцарь действительно давно не выбирался из своего замка, ибо он не рассчитал время, которое было ему необходимо, для того чтобы добраться до Тулузы, и явился туда на день раньше запланированного, к тому же на закате, когда стража закрывает городские ворота и добрые христиане расходятся по своим домам.

Рассказывая свою историю, старик щедро почивал меня хмельным вином, так что я удивлялся тому, как складно шел рассказ, и с какой скоростью слуги убирали порожние кружки и ставили на стол полные.

Свою неслыханную щедрость старик объяснял тем, что благодарен мне за ту небольшую любезность, которую я им оказал, кроме того, он желал бы продлить нашу беседу, как только это возможно долго, так как опасался, что на него или его несравненную дочь снова могут напасть.

Признаться, я и сам не смел подумать о возможности бросить прекрасную Марию и ее отца благородного сера Гийо де Гамурет на произвол судьбы. В чем я и заверил их самым искреннем и почтительным образом.

Старик ждал утра, трясясь от страха за припрятанную на груди мошну и сидящую рядом с ним красавицу дочь. Утром он рассчитывал отыскать дом своих родственников.

Я просидел бы с ними до утра, но тут в трактир явился юный паж, Арнаут из Руссильона, состоящий в свите Раймона, которому я открыл место, куда собираюсь идти. Он сообщил мне, что молодой хозяин отправился в замок, и желает, чтобы я был там, так как могу понадобиться ему в любой момент.

Разрываясь перед долгом рыцаря перед немощным старцем и прекрасной дамой, которые нуждались в моей защите, и долгом перед своим сюзереном, я решился наконец проводить старика и его несравненную дочь в дорогую и оттого безопасную гостиницу, находящуюся недалеко от замка, и заплатить за их проживание.

Голова кружилась от обилия выпитого, так что я и сам стремился поскорее добраться до постели. Поэтому, сердечно распрощавшись с моими новыми знакомыми, я отправился в замок.