Текст книги "Милые люди"

Кто выключит будильник?

– Ты собираешься вставать, черт же тебя подери?! Выключай мой любимый будильник – могла бы, в окно выбросила! Слышишь?!

Меня раздражает, когда ты его не слышишь. Каждое утро эта пытка «мелодичной и заряжающей энергией композицией», пока ты не соизволишь высунуть из-под одеяла руку-жердочку и нажать «стоп».

Никто не думает, что и постели нужен отдых. Ночью мы усердно трудимся, поддерживаем ваши тела, аккуратно качаем в колыбели снов, перекатываем с бочка на другой и отгоняем волчков. Но лично у меня и днем, в официальное время «кроватного» покоя, не получается расслабиться, спокойно вздохнуть.

От тебя ушел муж. Полгода назад. И теперь об меня ты вытираешь слезы, мне доверяешь тайны, в меня куришь и кидаешь колючие крошки. Я устала от несправедливого отношения и хотела бы тоже уйти. Но не могу.

Обычно ты скидываешь с себя одеяло и долго смотришь в потолок. Потом идешь умываться. Я прошу шкаф деликатно намекнуть: «Открой меня, внутри много интересного». Но ты никогда меня не слушаешь. Все в той же несвежей пижаме накрываешься одеялом. В недолгие короткие минуты, пока тебя нет, я надеюсь, что ты приготовишь себе нормальный завтрак, откроешь окно, улыбнешься новому дню. Представляю, как ты красишься, надеваешь юбку и убегаешь из дома – по делам. Я хочу, чтобы у тебя завелись дела.

Но ты хрустишь сухой гадостью и открываешь ноутбук. Заказываешь продукты и одноразовую посуду на следующую неделю. Закончив, ты чувствуешь, что достаточно поработала, и открываешь новости. Потом смотришь романтическую комедию, ваш альбом с фотографиями, долго глотаешь слезы. Криком давно не орешь, а беззвучно так и продолжаешь плакать, даже капли не вытираешь. За день ты встаешь всего несколько раз, чтобы избавиться от дискомфорта. От голода, нужды. Покурить. Зарядку к ноутбуку принести. Иногда тебе хочется чай или суп, но ты терпишь. Слишком лень приготовить. Сначала ты заказывала еду из ресторана, баловала себя. Но деньги, видимо, подходят к концу, и в меня летят крошки чипсов и сухих завтраков. Хотя ты не двигаешься и регулярно ешь, с каждым днем становишься легче. Думаю, это маленькое удивительное везение, чтобы мне проще работалось. Моя награда за безостановочный труд.

Утренние минуты, когда тебя нет, не в счет! Попробуйте спать по несколько минут в сутки, попробуйте. Когда наступают тяжелые времена, судьба любит подкинуть маленькое, но удивительное везение. Люди мимо такого по обычаю проходят, но я – кровать и радуюсь тому, что имею.

Но и страдаю от того, что имею. Страдаю, как та старуха, которой не меняли утки. Собственная дочь мстила бабке за ошибки молодости. За саму себя мстила.

Ты почти слилась со мной, но запустила, забросила, загадила. Даже усталость не так невыносима, как унижение грязью. Я терпелива, но начинаю тебя ненавидеть. Ведь подо мной помойка! От толстого слоя пыли под днищем страдает добрая половина наших, но о такой клоаке я и в анекдотах не слышала. Ты просто скидываешь под меня все ненужное, оно тухнет там, как и твоя жизнь, и миазмы прожигают мою нежную спину. Да, не днище, как ты высокомерно назвала в магазине, когда выбирала между мной и той коричневой страшилой из сосны. А я еще тогда обрадовалась, дура, что ты меня выбрала.

Я, кстати, красавица, хотя в последнее время и чувствую себя неудачницей. С хорошим уходом я могла бы доставить много радости. Вспомни, сколько счастливых мгновений я тебе дарила. Вспомни и забудь. И раз нет человека, который мог бы о тебе позаботиться, сделай это сама, черт же тебя подери, вставай!

Не личной выгоды ради я умоляю тебя встать. Тебя мне жаль гораздо больше, чем себя. Ведь от меня никто не уходил. Наоборот. Мы встретились слишком надолго. Я люблю тебя, но это невыносимо. Уходи! Уходи, шепчу я тебе на ночь. Уходи, кричу с утра. Да, мне стыдно, но я начинаю срываться. Я кричу и кричу что есть сил. Будильник дает мне надежду. Удивительно, что ты заводишь его каждый вечер. А если ты его заводишь, то обещаешь себе что-то, хочешь встать пораньше. Не встаешь, но хочешь же. Есть в тебе намерение, и его можно развить.

Не получилось сегодня, но, возможно, получится завтра?

Ах, так вот в чем дело.

Только кто выключит будильник?

Предложение

Я шел по солнечному бульвару. Карман жгло золотое кольцо. То и дело я запускал туда руку и проверял, на месте ли драгоценность, и, успокоенный, хлопал бока. И так до следующего приступа необоснованного волнения.

А направлялся я в ресторан, где должен был сначала зайти на кухню, договориться с поваром и поместить колечко на вершину любимого пирожного любимой дамы, потом пройти в зал, выпить виски, успокоиться и встретить ее.

Вот я и дошел до пункта назначения. Осталось лишь перейти дорогу. Пока горел красный, я на всякий случай опять засунул руку в карман, вытащил драгоценность и убедился, что там лежит все то же кольцо, которое я забрал из дома. Решив немного подурачиться, я поднял его к небу так, чтобы там поместился солнечный диск. Пока я проделывал этот нехитрый трюк, меня бесцеремонно толкнули. Я потерял равновесие и выронил кольцо. Оно укатилось и преспокойно ждало меня на другой стороне дороги.

Тут загорелся зеленый. Моему старту могли бы позавидовать легкоатлеты. Не успел я дойти до середины перехода, как на моих глазах кольцо подняла маленькая девочка, показала язык и побежала. Однако не в мою сторону.

И откуда в центре города такие маленькие дети без присмотра?

У нее было преимущество: маленький рост позволял ей прятаться за спинами людей и рекламными щитами. Правда, мои длинные ноги в какой-то момент одержали верх над этим несомненным плюсом.

Я догнал ее минут через пять, крепко схватив за плечо.

– Не отдам! – Она скривила губы, потом разомкнула их и положила кольцо в рот.

– Дело в том, что мне нужно это кольцо именно сейчас.

Маленький дьявол лишь пожал плечами. Девочке было все равно на мои увещевания и угрозы, обещания и даже сымитированный сердечный приступ. Она лишь мотала головой, улыбалась время от времени. Мне хотелось схватить ее за золотые пружинки волос и со всей силы ударить о газон.

Но пока я безрезультатно злился, очередной пешеход толкнул в спину уже не меня, а маленькую девочку, и она подавилась кольцом. Я тут же взял ее крошечные ноги и стал трясти вверх тормашками детское тело. Скоро на траве засверкало обслюнявленное кольцо. Я не без отвращения взял его, положил в карман и побежал в ресторан.

Такое оберегаемое, столь долго выбираемое – и все в слюнях! В прозрачной жидкости, в мерзкой пленке, опороченное чужим существом. А сколько часов потрачено на то, чтобы заработать на маленькую прелесть, которая в итоге и принадлежать-то будет другому – пусть и любимому – человеку!

Я шел по солнечному бульвару. Мой карман жгло золотое кольцо. Я не вынимал руку из кармана, стараясь, чтобы кончики пальцев, неизбежно испачкавшиеся в пакостной жидкости, и кольцо как бы висели посреди «просторов» пустого кармана. Но наглая ткань то и дело задевала кольцо в кольце из пальцев. Каждый раз, когда к ним прикасалась ткань, я внутренне содрогался. Горло неприятно скребло, я прибавлял шаг и силился представить, что два моих пальца мне не принадлежат, а витают в небе, далеко, откуда слюням меня не достать.

Наконец-то прохладный ресторан. Прежде чем пройти к столику, я побежал в туалет. На меня без предупреждения напало чувство восторга от предстоящего события, и я, как дурак, улыбался собственному отражению в зеркале, занимавшем всю стену. Оно воспроизводило мою жалкую внешность с трех разных ракурсов, и я подмигивал по очереди себе правому, себе левому и себе центральному. Я мылил руки, смывал следы чужого человека, но неожиданно мои глаза округлились и перестали соответствовать нижней части лица, то есть глупой улыбке.

Кольцо выпало из рук. Оно отскочило от гладкой поверхности и невероятным образом попало в корзину для грязных полотенец. Драгоценности явно не везло: уже во второй раз оно попало в не самую опрятную компанию. Я вытер руки чистым полотенцем, набрал салфеток, снял пиджак и засучил рукава накрахмаленной белой рубашки. Брезгливо раздвигая махровые холмы, я довольно быстро закончил раскопки. Неприятный комок волнения лопнул и растворился в желудке. И вот, когда я изящно выходил из позы склоненного над корзиной, в туалет, конечно же, зашел мужчина. На его лице нарисовались отвращение и удивление. Я слишком долго раздумывал над тем, насколько нелепо было бы объяснять мое копание в столь нестандартном месте. И раздумывал я все в том же изящном положении попой кверху. Получилось, что я как бы замер над этой проклятой корзиной и не мог пошевелиться, будто меня заколдовали, превратив в нелепую статую, предмет интерьера. Я ругал себя, приказывал телу разогнуться, бежать прочь, но оно не спешило повиноваться. Несколько секунд, как предупреждал Эйнштейн, стали вечностью. Красный и потный, я ретировался в тот момент, когда за свидетелем моего позора захлопнулась дверь кабинки. Он так и не увидел, как меня расколдовало. Возможно, он даже удивился моему отсутствию, когда вышел обратно к раковине помыть руки.

Я потихоньку начинал ненавидеть это кольцо. Я не мог положить его в еду, но и зайти в туалет для повторного омовения не представлялось возможным. Опять просторы моего кармана приняли дуэт большого и указательного. Я сидел за столиком и ждал, пока мужчина выйдет из туалета.

И тут случилось страшное.

В ресторан зашла она.

Я криво ухмыльнулся. Она не улыбнулась в ответ, наверное, потому, что подумала, что я ей не рад. Я не мог разговаривать, я не вынимал руку из кармана, я был человеком с ограниченными возможностями. Я молчал, она боялась начинать разговор. Возможно, она предчувствовала, что наш ужин все изменит, и начала переживать: даже попыталась сложить фигурку оригами из тканевой салфетки, что было заранее обречено на неудачу.

Мы сделали заказ. Она попросила любимое пирожное и эспрессо. Внутри меня что-то улыбнулось, будто она уже приняла мое предложение. Тот факт, что она не догадывалась, что заказала себе золотое кольцо и сокровенный вопрос, меня не смущал. Наконец тот мужчина покинул туалетную комнату, и мне снова представилась возможность отмыть кольцо.

– Я мигом.

Но прошло много-много мгновений, прежде чем я вернулся.

Помыв кольцо, не отрывая от него взгляда, хотя меня так и манили все три отражения восхитительного меня же, я подошел к официанту, стоявшему у стены вне ее поля зрения. Он с радостью обещал мне исполнить мою маленькую просьбу. Он был так искренне счастлив мне помочь, что стало очевидно, что я был несчастлив. Я был нервозен. Мне вдруг стало страшно.

Но официант ушел, любимое пирожное любимой дамы уже пеклось, нелюбимое кольцо перекатилось, вместе с камнем ответственности, на официанта. Все было готово.

Тяжесть освободила плечи и без предупреждения мерзкой жабой шлепнулась на сердце, несмотря на мои надежды хотя бы немного побыть порознь: всем периодически хочется друг от друга отдохнуть. Я чувствовал себя так, словно решился прокатиться на американской горке: сижу, крепко пристегнутый, поднимаюсь в вагончике к небу… И вот наступает это мгновение перед тем, как упасть в бездну, когда хочется крикнуть: «Я передумал!» и инстинктивно сжимаешь кулаки (свои) или колено (соседа) – этот миг, усиленный во множество раз, я и переживал тогда.

Я видел ее ровную спину, высокий каштановый пучок, стройную лодыжку, острый нос черной туфли, кусочек зеленого платья, так подходившего к ее серым глазам, в которые я не мог сейчас взглянуть. Я шел к столику словно в тумане и чувствовал себя героем фильма: замедленная съемка, звучит какая-нибудь романтичная мелодия, например, Unchained Melody[11]11
  Unchained Melody – песня, записанная в 1955 году. Слова Хая Зарета, музыка Алекса Норта. Версия, записанная дуэтом Righteous Brothers, прозвучала в фильме «Привидение» 1990 года.


[Закрыть], крупным планом мое лицо и счастливая улыбка, я закрываю глаза, открываю, смотрю прямо в камеру… Какая пошлость!

Зазвонил мобильный телефон. В раздражении я скинул звонок, это была мама. Но телефон тут же завибрировал вновь, и я решил быстро ответить. Так я оказался на улице, чтобы любимая не услышала мой голос и не обернулась раньше положенного. Хоть какой-то момент в моем предложении должен быть идеален, а кольцо уже не могло попасть ни в какие передряги.

На солнечном бульваре я буркнул:

– Что-то срочное?

– Как всегда, на меня нет времени, – и я уже представил, как мама обиженно поджимает подбородок.

– Сейчас действительно не могу говорить.

– Ну конечно, зачем тратить время на мать…

Я сделал волевой поступок и притворился, что у меня вторая линия. Совесть кольнула меня, но в данный момент важнее всего было успеть до подачи пирожного. Я резко развернулся, неловко оступился и упал.

Телефон выпал из рук, его тут же схватил какой-то оборванец и убежал.

Я мгновенно встал и отряхнулся. Погнаться за ним – в том маленьком аппарате вся жизнь – или сделать наконец-то предложение любимой женщине?

«Успею, я успею», – думал я, пока неуклюже бежал по тротуару. Остановился у поворота и понял очевидное: оборванца мне не то что не догнать, но даже взглядом не проводить. Сил бежать обратно не хватало, поэтому я, пыхтя и вновь потея, именно прогуливался до другого конца улицы, где все так же находился заветный ресторан. Я шел медленно, ловя редкие порывы ветра, в надежде, что отвратительные пятна под мышками успеют высохнуть, а лицо приобретет человеческий оттенок.

Когда я вошел в зал, то никого не увидел за нашим столиком. Я машинально потянулся за телефоном, которого не было. На красивой белой скатерти одиноко торчало надкусанное пирожное, а рядом валялось золотое кольцо. Я устало приземлился на стул и уставился на круглое украшение с камнем. Так прошло минут десять. Ко мне наконец подошел официант:

– Мне очень жаль, что так получилось.

– Это не ваша вина.

– Нелепая случайность!

– Отказ вряд ли можно принять за случайность… Хорошо хотя бы, что мне не пришлось видеть ее замешательство, извиняющийся взгляд…

– А вы про что?

– Как про что?

– Так вы не в курсе? Ваша спутница не заметила кольцо и сломала об него зуб. Столько крови было!

– Где она?

– Да тут, за углом, в стоматологии.

Я бросился туда, где моя щербатая возлюбленная наконец-то ответила «да». Точнее, просто кивнула, говорить ей было больно. Золотое кольцо из ресторана мы забрали на следующий день.

Откровенно говоря, я втайне надеялся, что его кто-то украл, но оно не привлекло ничьего внимания даже пятнадцать лет спустя, когда любимая оставила его в туалете забегаловки в Рио-де-Жанейро.

Пять женщин

Пять женщин сидели за столом в уютном ресторане и пили водку. За окном шел снег, а внутри горел огонь. Не только внутри женщин, но и самое настоящее пламя освещало деревянный зал. Им было примерно двести лет на всех.

Варвара сидела во главе, спиной к окну. Короткая стрижка, холодный блонд, красные губы, белые руки, пляшущий кулак – дурацкая привычка сжимать и разжимать пальцы, оставляя на ладонях волнообразный след от наращенных ногтей. Ее светло-голубые, практически прозрачные глаза замерли. Как и все за столом, она смотрела на Оксану.

Оксана похожа на плюшевый диван, занимавший центральное место в ее квартире и жизни. На нем она проводила девяносто процентов времени. Готовилась к предстоящей встрече женщина-диван долго и тщательно. Свидание с подругами взволновало ее даже больше, чем сам повод увидеться, будто озорной мальчишка пустил блинчик по воде ее гладкого бытия. Она приняла душ, до жжения растерла кожу полотенцем, с усилием расчесала жесткие и редкие волосы, смыла налет сна с тела и улыбнулась отражению в зеркале, откуда на нее смотрело что-то чужое. Оксана видела все еще молодую красотку, полную надежд, стоящую в прихожей невероятных событий, но ее тело, в отличие от головы, понимало и принимало жизненные неудачи. Оно расслабилось и растеклось. Оксана напоминала детскую пирамидку из колец, которую завершала маленькая головка игрушечного мишки. Она надеялась снова оказаться в центре внимания, стать объектом зависти, снова почувствовать, каково это – принимать поздравления и комплименты. Предвкушение – слаще, чем сам праздник. Оксана надела лучшее платье. Блестящее. Оно послушно растянулось по ее треугольному телу, гладкой и прохладной чешуей успокоило разгоряченную кожу, не подвело. В другое время оно бы кололо и натирало в подмышках пайетками. В другое время оно бы показалось ей неуместным, вычурным, наглым, неподходящим, но только не в тот день. «Да и вообще, предпраздничная столица позволяет одеваться как хочется. У каждого может быть повод отметить что-то в мандариновые дни, не так ли? И у меня он есть!» – Она привыкла убаюкивать сомнения такими колыбельными, да и некому было успокаивать Оксану в минуты волнения, кроме нее самой. Припудрила лицо воздушной крошкой, у которой истек срок годности. Косметическое средство не придавало лицу ни малейших достоинств, но Оксане было важно припудрить душу. И на нее взмахи кисточки подействовали как надо. Она красилась, и этого было достаточно, чтобы вновь почувствовать себя королевой, вновь испытать приятную тягу под лопатками в ожидании триумфа. Духи с донышка, тушь со стенок, помада-ямочка. «Надо будет купить все новое!» – весело щебетала под нос Оксана. Натянула сапоги «на выход», пару раз чуть не защемив колготки и плоть молнией, накинула пахнущую затхлостью шубу, что пылилась в шкафу несколько лет, и заперла дверь на ключ. В момент, когда она положила его в карман, вдруг осознала, как давно не выходила из квартиры. Оглянулась по сторонам и удивилась, что подъезд был все тот же: ни одного нового матерного слова на стене. Это ее отчего-то успокоило.

Оксана шла пешком, ей недалеко. «Как красива Москва! Словно невеста спрятала грязную шкуру под свадебным платьем!» – Она разглядывала праздничные витрины, слушала гудки автомобилей и скрип снега, как ребенок, ловила снежинки на ладони в шерстяных перчатках и заглядывала прохожим в глаза. Ей было интересно: хотя бы кому-нибудь из них так же радостно, как ей? Предвкушает ли кто-то, как и она, свидание, которое оправдывает все.

Оксана увидела вывеску нужного ресторана. За окном можно было разглядеть и елку, и деревянные панели. Тут же она вспомнила о Розе и мысленно похвалила ее за выбор места.

Оксана пришла слишком рано, чему она не обрадовалась. Ей хотелось, чтобы, ожидая, ей звонили с возгласами: «Ну где же ты? Без тебя не начнем!» И она свернула за угол, решила сделать еще кружок вокруг квартала. Все-таки она ждала этого события всю жизнь, и было просто необходимо, чтобы теперь подождали ее.

Как только нелепая фигура-треугольник скрылась за поворотом, двери ресторана с шумом, чуть не поскользнувшись, раскрыла Катя – слишком сильно дернула за ручку – но удержала равновесие. Легкий испуг согрел ее еще до камина, еще до водки. И с того самого момента потери баланса на скользком тротуаре Кате все время приходилось нервничать, бояться и успокаивать саму себя, пытаться делать вид, что все нормально, изображать безмятежность, а ведь она просто хотела немного отвлечься и расслабиться. Она никогда не отказывала – не важно, кто и куда ее приглашал. Так и в тот раз, хотя с Оксаной они общались от случая к случаю, Катя с радостью согласилась на неожиданную встречу институтских подруг. К тому же там будет любимая Варя со свежими сплетнями про звезд и Роза, рядом с которой чувствуешь себя словно в сливочном облаке плюшевой пижамы.

Катя на любые встречи собиралась быстро и беззвучно, подгоняемая страхами: вдруг свекровь передумает сидеть с детьми, вдруг у кого-то поднимется температура – вскочит прыщ – палец прищемит? Причем имеются в виду не только и не столько дети. Пара отточенных движений кисточкой для ресниц, продуманный с вечера наряд, ключи от машины, мягкое рычание мотора – и вот она уже не дома, хотя правая часть живота все еще там, она никогда оттуда не выходит и не дает забыться, требуя звонить и расспрашивать, писать сообщения с указаниями, наговаривать голосовые. Ей кажется, что все разрушится, этой непослушной части тела, но Катя давно уже привыкла к хулиганке и не затыкала ее.

Катя обожала приходить первой. Она спокойно осматривалась, привыкала, настраивалась, слушала приятный гул взрослых бесед, стук каблуков, чашек, шуршание стульев, клацанье по клавишам, «муа-муа», «пока-пока». Блаженные минуты безделья, когда можно только слушать и не слышать плач, рев, нытье, сморкание и протяжное «ма-а-ам!» – вот что ценила Катя. И на сколько бы ни опаздывали подруги, это ее никогда не огорчало.

Но в этот раз все было по-другому. В этот раз она чуть не поскользнулась у входа. Затем, сняв пальто, заметила дырку на кофте, неожиданно прозвенела «бля» и покраснела. Задумалась, чем бы прикрыть вопиющую оплошность, и по пути в уборную чуть не сбила украшения с комода. Стекляшки издали дикий вопль, будто они свиньи и их режут на шашлык. Ну а потом неожиданный «бип» – сообщение от лучшей подруги, и, к сожалению Кати, это не была фотография очередной звезды в неглиже: «Готовься, девочки все знают». Катя тоже была любительницей убаюкивать себя колыбельными внутренних монологов: «Может, никто не поднимет эту неприятную тему, может, всем просто наплевать, может, они не поверят, может, в конце концов, Варвара что-то перепутала…» Даже непослушная часть живота впервые вернулась на место. Экран телефона вновь загорелся, верная поставщица звездных новостей продолжала держать Катю в курсе событий: «Роза на подходе, вижу, как она выходит из машины».

Роза снимала квартиру в кислом спальном районе. У нее не было ни мужа, ни денег, зато было трое сладких детей и она была самой веселой из всей пятерки подруг. Каждая дружила с кем-то ближе, как Катя с Варварой или Оксана с Жанной, но Роза относилась ко всем одинаково. Она украшала компанию острым матом, ритмичным хохотом, разгульными историями, умением буквально из ничего состряпать приключение. Роза первая узнавала все сплетни, именно ей звонили жаловаться на горькую жизнь любимые подруги. Но только не в этот раз.

Катя дружила с Варварой, Оксана – с Жанной. В четверку они превращались из-за особенной связи Варвары и Жанны – плохо скрываемого соперничества, строящегося на том, кто в жизни добился большего. И все обожали, но немного побаивались Розу. Кроме того, их «склеили» пять лет совместной учебы. Подруги разлетелись не по разным концам света, а всего лишь по районам Москвы. В «примерно за сорок», когда жизнь за ручку привела туда, откуда трудно сбежать, они всё друг про друга уже решили. И тут такой переворот! Такой повод для встречи! А ведь впятером, только девочками, они не собирались уже лет десять. Оксана решила пригласить именно институтских подруг не просто так. Когда-то после выпускного они прилепили друг другу ярлычки, и ей хотелось наконец-то отодрать наклейку со своего, отодрать резко и торжественно.

На Розином написали: «Или прорвется и наестся популярности, или падет на самое дно». Но она была среднестатистической российской бабой, хотя соленый трагизм в ее судьбе все же присутствовал – умер муж. Внезапно в самом расцвете сил, в тридцать пять лет, поскользнулся, упал и не очнулся. До этого он уже оступался – в этом-то и был секрет Кати.

Ту самую Катю с не выходившей из дома частью живота считали карьеристкой, но ее жизнь сопровождал не победный марш, а ксилофон кастрюль и чавканье памперсов. Ей удавалось быть блистательным человеком-оркестром: шеф-поваром, любовницей, психологом, учителем и уборщицей, но не оставалось сил, чтобы порадоваться этим безусловно замечательным умениям. Она мечтала о беззаботной спокойной жизни, как у Оксаны.

«Что Оксанка захочет, то у нее и будет!» – думали в институте подруги. Да, «пирамидка» когда-то за один теплый взгляд могла попросить миллион, и любой мужчина отдал бы. Но Оксана проносилась мимо в поисках идеала. И не любила просить. Затем несчастная-любовь-рвать-жилы-биться-в-грудь, увлечение компьютерными технологиями в попытке разделить его интересы, тяжелый разрыв, на месте которого ничего не срастается, и пять лет добровольного романа с диваном. Она заперлась в виртуальном мире, где добывала заработок, пищу, даже общение и параллельно создавала собственную вселенную. Правда, о последнем никто не знал. Да, подруги пытались вернуть Оксану к реальности, особенно Жанна, но они понимали, что для этого нужны новые эмоции, может быть, любовь. Если не такая глубокая и счастливая, как у Кати, то хотя бы бурная и проблемная, но все-таки держащая людей вместе, как у той же Жанны.

Жанна всегда была хорошенькой, несмотря на очки, пахла сиренью в любое время года, и ей пророчили судьбу Кати – «счастливой жены и мамы пятерых детей». Она никогда не отличалась успехами в учебе, а отличниц презрительно считала «тухлятиной, лишенной доступа к радостям первых красавиц», которыми они с Оксаной, безусловно, были. И если женщина-диван привлекала мужчин как бы невзначай, каждый раз удивляясь очередному приглашению на свидание, то Жанна была из тех, кто был уверен в собственной привлекательности на сто процентов, несмотря на довольно средние вводные данные. И все же про нее подруги решили сразу: «С ее нерасторопностью никакого карьерного роста».

Жанна была бедовая, не слишком тактичная и притягивала, как Ванга, отчаявшихся, не только мужчин, но и проблемы. Однако на первой же работе она влюбилась в начальника – он пах кардамоном. Кардамон ответил сирени взаимностью, что сразу сделало ее совладелицей фирмы, а его – владельцем руки и сердца. Семейные нотки в этом пряном букете были практически неуловимы. Зато от них прямо-таки смердело потом и кровью: как в бешеной гонке на выживание, они с азартом трудились ради собственного благосостояния, а потом с выдумкой тратили заработанное. Приключения и путешествия перемежались не менее яркими ссорами. На самом деле Жанна и правда мечтала быть домохозяйкой с кучей детей, да только и одного завести не получалось, и в конце каждого цикла «заработать-потратить» ее начинало нестерпимо тошнить. Каждый раз она принимала это недомогание за долгожданный признак беременности, но вскоре понимала, что это всего лишь запах желчи несбыточных надежд. Ровно в этот момент кардамон предлагал ей мятную жвачку и новый бизнес-проект, и у Жанны снова появлялось желание вставать в пять утра, желание пропитаться кофе и достигать, достигать, достигать. Да хотя бы чтобы Варвара не так сильно задирала свой идеально ровный, без единой поры нос.

У Варвары, главного редактора главного модного журнала, не было подобных проблем, она никогда не хотела детей. Они мешают наслаждаться достигнутым, наводят беспорядок и отнимают так трудно доставшуюся привлекательность. В студенческие годы на Варваре никто бы и взгляда не задержал, зато теперь она была как с картинки. А ведь ее ярлычок гласил краткое и обидное «неудачница»: ни женихов, ни пятерок, ни каких-то других вещей, которым можно было завидовать, у Варвары в институте не было. В компанию ее привела Катя, познакомившаяся с ней поближе во время стажировки, куда больше никто из подруг не поехал. Роза, обычно не пропускавшая такое, неожиданно решила остаться дома, и согласно негласному правилу «если не едет Роза, никто не едет», остальные последовали ее примеру – все, кроме Кати, с которой мама провела воспитательную беседу. Новенькую приняли сначала неохотно, но, поскольку не видели в ней большой угрозы, вскоре привыкли к ее присутствию. Варвара добилась успеха в карьере после двадцати пяти, после тридцати же стала больше походить на девушку с сережкой, чем на девушку с веслом[12]12
  В первом случае подразумевается картина Яна Вермеера «Девушка с жемчужной сережкой»; во втором же – общее название скульптур, которые были созданы в разное время Иваном Шадром и Ромуальдом Иодко и в советское время украшали парки культуры и отдыха.


[Закрыть], не в последнюю очередь благодаря временным и финансовым возможностям ухаживать за собой, которые она отвоевала тем самым веслом. Но дело было не только в деньгах, но и в генетике. Она обладала подвидом красоты, который раскрывается не сразу, но вдруг, когда дозреет. До двадцати ему мешает неуклюжесть, затем отчаянный поиск способа утвердиться, но когда такие девушки успокаиваются, народу предстает шедевр. И им действительно хочется любоваться. Правда, издалека.

У «клея» компании, хохотушки Розы, выбравшей ресторан, дети в отличие от Варвары были. Она оставила их с соседкой, предварительно с ней же приняв сто граммов, намазала губы красной помадой с запахом вишни, надела сапоги на таких высоких каблуках, что, если упадешь, успеешь заскучать в полете. Не то чтобы ей так уж хотелось увидеться с подругами, но повод для встречи заинтриговал. Красивая и смелая, она вышла в предновогодний, отдающий шоколадом с ликером мороз ловить машину. Удавалось ей это молниеносно. Она выглядела молодо: стройная, даже сухая, с глазами-оливками на пол-лица, бессовестно выдававшими ее печальную судьбу, треугольным носом с самым настоящим горбом – горбинкой бы это не назвала даже самая деликатная из всей компании многодетная Катя – и смуглой кожей. Вечно вишневые губы, черные волосы, торчащие из-под любого шарфа, как ни заправляй, и смех, который хочется распробовать, окончательно отвлекали внимание от многих лет, в которых расписались морщины, – получите, доставлено. Такой была Роза, странной девочкой-женщиной, грузинкой, увешанной золотом и любившей жизнь. Непонятно, правда, как ей это удавалось, потому что жизнь не отвечала ей взаимностью, била под дых при каждом удобном случае и добивала лежачую с размаха, отчего во рту появлялся вкус крови. Роза не сдавалась, жевала кофейные зерна и вставала. Видимо, это раздражало жизнь, и она била все сильнее и сильнее, а женщина любила ее все больше и больше. Похожие отношения складывались у грузинки и с мужчинами.

С женщинами было проще. Она их презирала. За сплетни, за мелочность, за нытье и вечное недовольство. Подруги любили сливать на нее грязь своих взаимоотношений, будто в помойку. И как ей было относиться к женщинам, если она работала такой помойкой с самого детства? Роза обладала какой-то странной особенностью: ей все хотели рассказать и показать то плохое, что было в других. Сама она об этом не просила, просто умела слушать и мало говорила. С маниакальной настойчивостью знакомые девочки доверяли ей секреты, уродливые и едкие, а она за это их презирала.

При этом странным образом она оставалась весьма добродушна и в каждом старалась разглядеть хорошее, уж слишком настойчиво ей подсовывали плохое. Роза никогда не поддерживала эти прогорклые разговоры, она выдувала дым, красиво складывала пальцы, повторяла «во даешь!» и продолжала слушать. Грузинка не лукавила и вправду думала: «Во, дуры, даете» и жалела, что не родилась мужчиной, например разбойником или пиратом, во времена, когда люди были чище, солнце светило ярче и ром был крепче.