Текст книги "Святослав. Болгария"

– Не лежит их сердце к Киеву, а насильно мил не будешь, – невесело усмехнулся Святослав.

– Вместе с гонцами поморскими прибыл кудесник ободритский, – продолжал свой доклад воевода, – так они рекут, что только благодаря его чародейству ушли незамеченными от христиан немецких…

– Ободритский кудесник? – Перебив Свена, быстро вскинул очи Святослав. – Он что же, с посланниками назад возвернётся? – Лик его выразил живое беспокойство участью пришлого волхва.

– Того гонцы наши Киевские не ведают, – с деланной бесстрастностью отвечал Свенельд, стараясь скрыть нарастающую в душе обиду и ревность. Старый воевода помнил, что своим родом рарожичей – сынов сокола – весьма гордился князь Игорь, отец Святослава, но не ожидал, что она не угасла и в сыне. Ведь он, Свенельд, после смерти Асмуда стал дядькой юному княжичу и почти никогда о том не поминал, откуда же сие, голос крови или…? Ах да, старый волхв Велесдар…рекли, что он тоже из ободритского рода.

– Ты вот что, Свенельд, – живо блестя очами, молвил Святослав, – передай через гонцов, пусть наши волхвы Киевские подольше кудесника ободритского погостить упросят. Мне с ним непременно свидеться надо… Хотя, постой, завтра всё им сам скажу. Давай, посидим ещё, потолкуем….

Стан давно крепко спал, а Свенельд со Святославом долго сидели у костра, беседуя, словно в прежние времена.

Когда же над полем задунайским встала заря, и рога заиграли побудку, воины поднимались, умывались, молились богам, становились на поверку и шли снедать.

Святослав со Свенельдом пригласили к своему шатру вчерашних киевских гонцов и передали Гарольду княжеский указ, весть о победе над Болгарским войском, а также особое поручение князя к волхвам Киевским.

Поклонились гонцы князю и отправились в обратный путь. И у каждого гонца – три свежих болгарских коня, на одном скачут, двое рядом идут. А когда конь притомится, всадник на другого пересаживается, а этого рядом ведёт на поводу длинном. Тот бежит, траву на ходу щиплет, а когда через реку переправляется, то и воды напьётся.

Было гонцов четверо, а старшим поставлен воин по имени Забрало.

Переговариваясь по дороге, один из гонцов высказывал восхищение:

– Ай, да князь наш! Куда ни придёт, там разобьёт врага! Теперь вот на болгар отправился, несдобровать им!

Старый Забрало отвечал:

– Думаете, зря Калокир приехал просить нашего князя пойти на войну с Болгарией? Русы с болгарами дерутся, и оба слабеют. А начальники у болгар кто? – греческие же стратигосы. Ох, опасаюсь я, братья, этих стратигосов! У них нюх и хитрости лисьи, ежели выведают какую слабину, тут же в неё и ударят!

– Князь всегда меняет пути, – возражал первый, – никогда не ходит по старым следам, как его поймаешь?

– Уж они найдут как, чует моё сердце!

– Не каркай, будто старый ворон, чтоб беду не накликать! – отвечали воины.

Умолк Забрало, и ехал дальше, тяжко о чём-то задумавшись.

И были те края пустынные, незаселённые. И много встречалось там разбойников и душегубов, что за добычей на Дунай хаживали. И неспокойно было на душе у гонцов, так что два дня они скакали, нигде не останавливаясь. А на третий день добрались до какой-то заимки и увидели в ней первых русичей, чему обрадовались несказанно.

Тем временем дружина русов и конница угров, следуя тем же порядком – конная часть сушей, а остальные в лодиях по воде – проходила вверх по Дунаю.

Кенде Чобо молвил русскому князю:

– При захвате городов самым храбрым я отдаю всё…

– Я вначале предлагаю жителям добровольно сдать город, заплатив выкуп, и только если они отказываются, беру его силой, – отвечал Святослав.

Грады, многие из которых были основаны ещё предками славян во времена Трояновы, почти не сопротивлялись киянам. Да к тому же путь из Руси в Греки издавна пролегал через эти места, и народу с полночного Нов-града, Киева и Пересечня, с полуденной Таврики и иных земель ближних и дальних во все времена оседало в этой части Подунавья превеликое множество. Сами древнейшие названия градов Киевец, Переяславец, Карна, Варна, Пловдив, Преслава и многие другие красноречиво говорили о своих основателях. Воздали воины святославовы хвалу и честь великим предкам, что основали здесь второй после Кавказийского, Киев-Дунайский, что ныне Киевцем зовётся, и отправились дальше. Да и кто мог воспрепятствовать продвижению железных ратей Русского Пардуса и борзых угров, если болгарское войско в первом же бою было ими разбито. Так, не встречая особого сопротивления и объясняя жителям, что грады и земли сии теперь будут под дланью и защитой Руси, достигли второй гряды Трояновых Валов. На день раскинули святославовы вои Стан, дабы почтить храбрых борусов, когда-то сражавшихся с римлянами и не пропустившими их за синий Дунай, а затем отправились дальше вверх по реке.

Наслышанные о дунайском сражении болгары выходили с дарами, кланялись и признавали Святослава своим князем. И одни тому радовались, потому что терпели принуждения от царя своего, который во всём подражал Византии и веру чужую поддерживал, а иные болгары крещённые, наоборот, спешили покинуть насиженные места и спрятаться в лесах и горах.

Глава шестая
Земля Болгарская

Никому не ведомо, как быстрее самого ветра-Стрибожича разлетается по свету белому молва многоустная, кто ту молву разносит, и как она тут же становится песнями да сказаниями Боянов – воинов старых, да Велесовичей мудрых с Домрачеями певучими. Не успели ещё гонцы борзые с тремя конями сменными доскакать до града Киева с вестью радостной о победе князя над болгарской ратью, а слепой Боян уже пел на торжище свою былину-сказ про сражение у переправы Дунайской.

То не грозный буй-тур с полночи тяжкой поступью приближается,

То не бог Стрибог тучи чёрные гонит по небу прямо к полудню,

То не Велес-бог гривы сизые развевает небесной коннице,

А то великий князь со дружиною за Дунаем синим гуляет.

Ясным соколом он взлетает, лёгким пардусом припадает,

Как орёл сизый вдаль глядает, и стремится всё дальше к полудню.

Двадцать тысяч – две тьмы болгарские – на Дунае навек осталися,

Только малая горстка всадников из Перунова Кола вырвалась,

Потекла на полдень, рассыпалась.

Скачут, скачут, да всё без отдыха, от усталости наземь валятся.

Не едят, не пьют, несут весточку, горький страх в сердцах поселяючи.

Зарыдала земля Болгарская, устрашившись грозного войска киевского и угорского. Люди прятались в горы и леса, поспешно вывозили домашний скарб.

А с полудня полетела навстречу Святославу новая болгарская тьма – десять тысяч воинов, которая стояла на границе с Византией. И вёл её болгарский князь Койсейван из Адрианополя. И встретили они по дороге множество беженцев, рассказывавших, что Святослав взял уже восемьдесят городов по Дунаю, и были тем смущены.

А когда две конницы встретились, Святослав не дал болгарам выстроиться и опомниться, а сразу напал, как хищный ястреб, взял в коло, разбил на две и три части, и битва, едва начавшись, уже кончилась.

Только князь Койсейван умудрился ускользнуть невредимым вместе со своею свитой.

– Я так думаю, он войско вперёд пропустил, а сам сразу пятки намылил, – смеялся воевода Боскид.

– Это совсем не те болгары, которых мы встретили у Дуная, – сказал Зворыка, – эти ещё не имеют опыта настоящей сечи и меча нашего боятся, как огня!

Святослав выехал вперёд и обратился к пленным.

– Можете вернуться в свои грады и веси и продолжать мирно трудиться, никто вам не причинит зла. Я, князь киевский Святослав, отныне и ваш князь, а там, где ступила нога моей конницы, отныне есть русская земля.

Убедившись, что русы держат слово, болгары стали возвращаться в свои веси вместе с домашними животными и скарбом и приниматься за полевые работы. На дворе стоял знойный месяц серпень, следовало дожать неубранное, смолотить и свезти в закрома зерно нынешнего урожая. Тяжело опадали на землю созревшие плоды с деревьев: яблоки, груши, сливы, наливался солнцем душистый виноград. И сама земля Болгарская, как спелый плод, скоро легла на длань Русского Пардуса. О том известно стало, когда послы болгарского царя Петра пожаловали к князю руссов.

– Царь Великой Болгарии Пётр шлёт тебе, достославный князь Руси, богатые дары и предлагает заключить мир меж Болгарией и Русью на вечные времена, – рёк дородный посол с ухоженной тёмной с проседью бородой, приложив к груди в знак искренности своих слов правую руку, щедро изукрашенную дорогими перстнями. Святослав заметил, как подрагивают при этом пухлые пальцы посла. «Видно, помнит болгарин о судьбе наших посланников и за жизнь свою крепко опасается», – подумал князь.

– Чего же хочет царь Пётр?

– Просит не разрушать столицу его Великую Преславу, грады Пловдив, Доростол и прочие, а взамен даёт слово не чинить препятствий ни в чём, предлагает жить мирно и торг вести с тобой, Великий князь, – закончил свою учтивую речь посланник.

– А что, братья темники, – оглянулся Святослав к стоявшим подле него Зворыке и Свенельду, – может, по примеру царя болгарского, обезглавим его послов, головы их на кол, а сами ринемся на полудень да силой возьмём столицу болгарскую с дворцами и храмами многими, и прочие грады захватим великие и малые, да погуляем славно, со всем размахом?

– Отчего не погулять, – степенно молвил Зворыка.

– Погуляем, княже, – вторил ему Свенельд.

От этих речей посол побледнел и съёжился, а руки и вовсе затряслись так, что перстни стали позвякивать один о другой.

Наступило тяжкое, как перед грозой, молчание.

– Не трясись, посол, – обратился Святослав к болгарину, – русы – воины, а не мучители, и так с послами не поступают. А царю Петру передай, что дань его и предложение мира я принимаю. Буду заботиться о безопасности Болгарии. Но если вздумает уговор наш нарушить, то пусть на себя пеняет, щадить никого не станем!

Приняв дары, Святослав разделил их с уграми, поблагодарив за союзническую помощь. Кенде Чобо, весьма довольный тем, что обильная добыча досталась малой кровью и разделена по справедливости, повернул свою конницу назад, в Паннонию, где располагалась их Мадьярорсаг – «земля мадьяр».

Святослав же решил занять территорию Малой Скифии или Русского острова, лежащего на протяжении трёх дней пути от Дуная до вторых валов Трояновых, что подходят к самому морю в районе града Томы, называемую Добруджей. Древним центром её была ставка хана Омуртага – Эски Сарай – Старый дворец.

Местные жители, желая отвратить гнев Русского Пардуса и уверить его в своей преданности, показали Святославу камень, вмурованный в фундамент крепостной стены с надписью о взятии дани с греков его отцом Игорем. Болгарский царь Пётр, по наущению Царьграда, повелел много лет назад тот камень в стену замуровать, чтоб позор византийский неведом был, да живущие в этих местах потомки руссов и болгары местные вложили камень в торец стены так, что надпись осталась видна.

Стоя перед камнем, Святослав прочёл краткое послание отца:

«Дань взял князь Игорь на Грецех в лето 6451 при Димитрии Жупане».

Прикоснувшись к шершавой поверхности, князь что-то зашептал, не отрывая от камня очей.

Рука привычно скользнула за голенище левого сапога. Нож был на месте. Но только сейчас он вспомнил, что это другой нож, ведь тот, Велесдаров, он вместе с чашей после смерти Великого Могуна передал Добросвету. Хотя, какая разница, – тот нож Святослав помнил до мельчайших трещинок и щербинок на рукояти, как и старую медную чашу… Отойдя в сторону от вечеряющей дружины, он повелел двум охоронцам побыть поодаль. Сброшенную с плеч епанчу князь расстелил на пригорке, бережно возложил на неё новую чашу и нож, видя в них прежние дорогие для себя вещи и как бы сливаясь с ними и с тем, кому они принадлежали.

Что видел он в сии священные мгновения? Если бы Святослав даже хотел рассказать, он всё равно не смог бы в полной мере изложить человеческим языком все образы и чувства. Здесь видение длилось совсем недолго, но там, куда он сейчас ушёл, пелена времени открывала часы, дни, года, а порой и целые века. Он снова зрел старого волхва Велесдара и Криницу Прошлого, себя, младого отрока, заворожено глядящего в чаровное зерцало воды, и первую смертельную схватку с волком. Овсену, летящую рядом на тонконогом полудиком скакуне, и ещё много чего, что ещё и не наступило, но там, куда он окунулся сейчас, пребывало всё одновременно и длилось то ли вечность, то ли один миг.

– Я исполнил, отче, что обещал. Мне не удалось многое, о чём мечталось. Не сумел поладить с родной матерью, не сберёг любимую и сына. Я многого не успел, но клятву, данную тебе, Велесдару, Великому Могуну и предкам нашим, исполнил. Вот они, Валы Трояновы, и земля Русколани вновь простёрлась от полуденной Таврики до полуночой Северщины, от Кавказийских гор и священной Ра-реки, от устьев Дона, Непры, Нестры и Буга до многоводного синего Дуная! Теперь это наша земля, отец!

В этом неизмеримом мгновении-вечности он говорил со старым волхвом и любимой Овсеной, с удалым бесстрашным Горицветом и многими друзьями, бывшими когда-то рядом. Он говорил и не мог наговориться. И о беседе сей во время недолгой отлучки в Навь никто и никогда не узнает.

Охоронцы, что почтительно наблюдали за князем и одновременно зорко следили за всем, что происходило вокруг в густеющем сумраке, увидели только, как Святослав сел на взгорбке, а затем, посидев немного, поднялся, накинул на плечи епанчу, привычным движением послал нож за голенище, положил походную чашу в суму, и пошёл обратно к поджидавшим его начальникам тем.

Святослав велел набрать мастеровых людей и заложить град Переяславец, возвести терема, склады для оружия и товаров, а также дома для воинов.

– Здесь некогда хан Омуртаг пресёк вольность славянских князей, подчинив дунайских ободритов, браничан, тимочан и прочих. Отсюда же начнётся возрождение Дунайской Руси!

Застучали топоры, завизжали пилы. Град поднимался быстро, как опара.

Начали русы обустраиваться в Подунавье, жильё для воинов и конюшни для лошадей строить, чинить старые укрепления да возводить новые – ведь ещё более чем к битвам, во все века были охочи славяне-русы к сотворению нового жилища да к вольному труду на земле-Матушке.

Глядя, как порой отринув на время все дела, сам князь киевский с превеликим удовольствием подставляет крепкое плечо под свежеошкуренное бревно, или с молодецким уханьем вбивает точными ударами огромной деревянной киянки сваи в речное дно для устройства пристани, Калокир и сам заражался этой лихостью и, сбросив красивую одежду, включался в общее действо совместного творения. Это помогало посланнику отвлечься от невесёлых мыслей, которые всё чаще стали посещать его. Здесь, в сравнительной близости от границ Империи, он то и дело встречал купцов, священников, посланников и прочих приезжающих из Константинополиса. Разговаривая с ними, он жадно впитывал все, даже самые незначительные новости, и понимал, что те, кто ещё недавно боготворил императора-воина, теперь всё более от него отворачиваются. Особенно возмущались и злопыхали в адрес Фоки служители церкви, которым он перекрыл денежные потоки из казны. Калокира это весьма тревожило.

Святослав же был доволен обустройством Переяславца.

– Здесь будет средина моего Дунайского княжества, – рёк он, трапезничая за столом вместе с темниками. – Весьма удобное место: с востока море, с севера и запада Дунай с его непроходимыми речушками и болотами, а с юга – валы Трояновы. Сей остров изобилует прекрасными землями для скотоводства и земледелия. Сюда из Киева будут идти меха, просо, жито и мёд, из Донских степей – скакуны, всякое добро – с Волги, из Тьмуторокани рыба, а из Византии – бронза, железо и шёлк. А отроки – и с полудня, и с полуночи. Любо мне здесь будет княжить!

Воины всецело поддерживали своего князя, тем более что многие из них уже успели взять себе болгарских жён и завести семьи.

Глава шестая
Печенеги. Лета 6476 (968)

– Как ведёт себя в Болгарии Русский Барс? – сидя на прохладной мраморной скамье в цветущей беседке, что укрывала от щедрых весенних лучей, вопрошал император Фока своего главного трапезита, чуть склонив большую лохматую голову и задумчиво глядя на резной лист диковинного растения. – Всё ли идёт по нашим расчётам?

– Пока да, о, великий, – ровным голосом отвечал Викентий Агриппулус. – Барс исполнил своё обещание и разбил мисян на Дунае. Он вошёл в Болгарию, подобно стальному клинку в нежное мясо дикой козы. Занял именно ту часть, о которой было договорено посредством миссии патриция Калокира.

– Кстати, где сей способный молодой человек, что смог уговорить грозного варвара, он вернулся? – вопросительно поднял мохнатую чуть с проседью бровь император.

– Он пока ещё при Сфентослафе, – ответил тайный начальник. – Считаю это правильным решением, очень полезным для Империи, хотя и небезопасным. Он следит за тем, чтобы скифы исполняли свои обязательства относительно мадьяр.

– Нужно будет непременно наградить отчаянного патрикия, – не то, размышляя вслух, не то, напоминая архистратигосу, произнёс Фока. Агриппулус в знак согласия склонил голову, а затем продолжил.

– Варвар держит данное нам слово. Но меня беспокоит, во-первых, та лёгкость, с которой он расправился с Болгарией, а во-вторых, то, что к нему потянулись не только язычники из мисян, но и часть крещёного христианского люда, которых сей Сфендослав заставляет служить в его войске. Западную Болгарию он вовсе не трогает, оставив власть местным правителям, среди которых много язычников и иудеев. К тому же Сфендослав заключил мир с мадьярами. А такое положение у границ Империи уже само по себе опасно для нас. Тем более что Русский Барс, похоже, хочет обосноваться в Болгарии надолго, – он уже начал строить для себя логово – новый полис, именуемый Переяслофф…

Никифор Фока, приняв к сведению доклад, ничего не ответил на последнее сообщение.

– Как ведут себя арабы в Сирии? – спросил он.

– Весьма активно, они нападают на наши тагмы и вытеснили часть войск из Антиохии…

– Немедленно отправь туда лучших разведчиков, – распорядился император.

После беседы с императором Викентий Агриппулус в задумчивости шагал к выходу из императорского дворца. Фока так и не выслушал его план относительно Болгарии и Сфентослафа, а момент для исполнения задуманного очень удобный, досадно! Такое с начальником Тайной стражи случалось редко, обычно он довольно точно предвидел реакцию собеседника. В душе поселилось некое недовольство и раздражение то ли собой, то ли… Неожиданно один из евнухов, торопливо проходя мимо, что-то обронил прямо под ноги Викентию и, не останавливаясь, проследовал дальше, скрывшись из виду за колоннами. Агриппулус поднял клочок пергамента и, прочтя его, ускорил шаг.

В тот же день после вечерней молитвы в храме святой Софии, он тайно встретился с патриархом Полиевктом, который сразу поинтересовался обстановкой на полях военных действий и мнением императора по этому поводу.

– Судя по всему, Фока не собирается заниматься Болгарией, он велел мне отправить лучших разведчиков в Сирию, – не скрывая раздражения, ответил Агриппулус.

Патриарх, до этого задумчиво изучавший великолепный перстень на среднем пальце правой руки, вскинул глаза на собеседника и пристально поглядел так, что главному трапезиту показалось, что он стал на несколько мгновений прозрачным и беззащитным. Это длилось совсем недолго, и опытный в подобных делах Викентий тут же взял себя в руки.

Полиевкт ещё немного помолчал, любуясь игрой отражённых в большом камне перстня лучей светильников и лампад.

– Наш василевс слишком заботится об армии в дальней Сирии и упускает возможность возврата Болгарии у себя под боком. Империя и так достаточно была посрамлена и унижена Симеоном, сколько сил и золота было потрачено после воцарения Петра на ослабление Болгарии! – взгляд Полиэвкта снова вонзился в Викентия, но на этот раз не застал его врасплох, и ощущения собственной прозрачности архистратигосу удалось избежать. – И вот теперь в стране мисян распоряжается этот скиф Сфентослаф. – Полиэвкт выдержал паузу. – Недовольство Никифором растёт так же быстро, как некогда популярность, но беда императора в том, что он не хочет прислушиваться к мудрым советам, – снова негромко произнёс патриарх. – Я думаю, мы должны обратиться к людям, способным позаботиться о благе Империи… У тебя, Викентий, наверное, есть предложение, как поправить дело? – мягко поинтересовался патриарх, снова перенеся взор на свою правую руку.

– Нужно отвлечь Русского Барса от устройства своего нового логова, – ровным голосом ответил архистратигос. Он привычно оглянулся по сторонам, хотя знал, что их никто не слышит, и принялся излагать свой план действий. Когда он закончил, патриарх спросил:

– Сколько это будет стоить церковной казне?

– Вот, – протянул пергамент Агриппулус. – Здесь учтено всё, – добавил он, видя, как поморщился Полиевкт при виде цифр.

– Согласен, – через несколько минут раздумий ответил патриарх, – думаю, Болгария стоит того…

Старший стратигос Каридис сидел на подушках в шатре Курыхана, потягивая хорошее греческое вино, которое он привёз в дар могучему владыке печенегов. Осторожный повелитель кочевников, как всегда, предложил купцу – а именно в роли богатого торговца предстал Каридис перед владыкой – первым попробовать византийский дар. Купец был совершенно спокоен, всем своим видом показывая своё восхищение великим ханом, его мудростью и смелостью. Именно об этом говорил богатый грек Курыхану через его толмача. Повелитель печенегов, конечно, понимал, что сидящий перед ним, – такой же купец, как он, Курыхан, молодой жеребёнок. Но обычно именно через подобных «купцов» шли тонкие нити тайных дел, которых как бы и не происходило вообще, и всем становились известны только их последствия, но не сами устроители. Поэтому Курыхан внимательно слушал гостя, стараясь не продешевить в «торговле».

– Есть люди, о, великий хан, которые хорошо заплатят, если кто-либо потревожит Киев, причём, даже не обязательно брать город, достаточно его просто осадить на некоторое время.

– Хм, чтобы князь урусов примчался с берегов Дуная и всей своей мощью обрушился на того, кто осмелится тронуть его столицу? – со злой издевкой произнёс печенег. – Сейчас не самое удобное время дразнить барса, который силён, как никогда прежде.

– О, великий Курыхан, сын знатнейшего рода племени Куэрчи Чур – Небесных Вождей, достойнейшего из всех восьми племён народа Пачинакитов, разве могут те, кто послал меня, даже думать о том, чтобы причинить вред тебе или твоему мужественному племени?

От этих высокопарных слов лицо хана искривилось в едва заметной ухмылке. Уж он-то знал, что в коварстве и хитрости с Византией вряд ли кто из кочевых народов мог сравниться. Он даже не стал спрашивать, кто такие эти «люди», что прислали «купца», Курыхан знал это наверняка.

Он уже однажды, по совету византийских стратигосов, напал на обоз князя урусов, что возвращался с богатой добычей из Итиля… Печенег на несколько мгновений задумался, окунаясь в воспоминания. Тогда это дорого обошлось и ему, и его народу…

– Великий повелитель вольного, как дикий скакун, народа, ты можешь не участвовать в набеге сам, а послать кого-либо из подвластных тебе князей. Из тех, – прищурился «купец», – кто, скажем, не со всем должным почтением относится к тебе. Понятно, когда человек молод и горяч, он часто переоценивает свои возможности, особенно, если этот человек относится к знатному роду племени Суру Кулпей… – Произнеся эти слова, Каридис внутренне напрягся, прислушиваясь, насколько верно переводит его речь толмач. Он хорошо знал язык печенегов, освоив его ещё во время службы в Хазарии, но не подавал вида, стараясь уловить, что скажет хан «не для перевода».

– Вот проклятые пронырливые византийские лисы, – пробурчал негромко Курыхан, сделав знак толмачу не переводить этого, – они знают всё, наверное, даже сколько раз я сплю с каждой из моих жён… Конечно, им хорошо известно, что Курыхан никак не может повелевать четырьмя племенами печенегов, кочующими на правом берегу Варуха. У них свои князья. А остальные три, что живут на левом берегу: Суру Кулпей, Боро Толмат и Була Чопон, хотя формально и подчинены ему, всё равно без общего воинского собрания, важных решений принимать единолично он не может. Значит, в случае отказа, «купец», скорее всего, поедет к Суру Кулпеям…

Каридис даже не повёл бровью, великолепно играя человека, не владеющего чужим языком. Про себя он отметил, что приближённые хана совсем недорого продают его людям подробности из жизни своего повелителя.

– Пославшие тебя считают, наверное, что моё «величие и мудрость» распространяется только на племя Небесных Вождей? – раздражённо проговорил Курыхан.

– Нет, нет, конечно, никто так не думает, – быстро заговорил Каридис, чувствуя, что разговор заходит не в то русло, которое удобно ему.

– Тогда я сам разберусь и в своём стойбище, и в отношениях с моими племенами! – недовольно произнёс Курыхан и встал, давая понять, что разговор закончен. – Передай пославшим тебя, что вино хорошее, но весна – не время для пиров, нужно думать о пастбищах, ведь мы кочевники.

Старший стратигос покидал стойбище Курыхана в мерзком настроении. Мало того, что он не выполнил свою задачу, провалив переговоры, что случалось с ним крайне редко, но самое главное – подвело его непревзойдённое чутьё, а это уже совсем плохо.

Сами собой выплыли подробности разговора со старым и опытным трапезитом Никандросом, который многие годы занимался именно пачинакитами и потому знал их лучше других. Каридис встречался с ним последний раз ещё тогда, когда совместно с хазарами они организовали набег на Киев. Он слышал, что ветеран Тайной стражи после ранения не смог вернуться в строй. К удивлению стратигоса, Никандрос не так сильно постарел за эти годы. Совершенно седой, но ещё довольно крепкий хозяин живописной виллы в тихом заливе на побережье встретил его радушно. Опираясь на искусно вырезанную костяную трость и припадая на левую ногу, он провёл гостя в уютную беседку из виноградных лоз, где на столе уже стоял запотевший кувшин с вином и в плетёной вазе лежали фрукты. У ног хозяина устроилась красивая собака, не отрывавшая умных глаз от гостя.

– О пачинакитах могу рассказать много, но тебе это сейчас ни к чему, поэтому кратко. Откуда они появились, точно сказать не может никто, даже они сами, но известно, что, по крайней мере, век тому эти народы уже кочевали между Итилем и Каменными горами, что лежат на восходе от Итиля-реки. Сейчас они делятся на восемь племён, в каждом из которых насчитывается пять родов, – итого сорок колен. На правом берегу Борисфена, который они называют Варух, обитают четыре племени: Язы Копон – Вожак Язы, которые кочуют вблизи от страны Мисян; Кабукшин Йула – Предводители Цвета Древесной Коры, которые обитают у границы с Уграми; а ещё Явды Эрдым – Прославленные Подвигами; и Кара Беи – Черные Князья, что граничат со Скифами-Русь. На левом же берегу обитают Куэрчи Чур – Небесные Вожди; Суру Кулпей – Серые Кулпеи; Боро Толмат – Неясно Говорящие; и Була Чопон – Пастухи Оленей.

– К кому мне стоит обратиться, чтобы варвары потревожили Киев? – спросил Каридис.

– Хм, – трудно сказать, я ведь давно отошёл от прежних дел, ты же знаешь, – задумчиво произнёс хозяин.

– А тогда, когда ты был в потоке дел, к кому бы ты поехал с такой просьбой в первую очередь?

– Тогда бы, конечно, к Курыхану и его племени Куэрчи Чур, который и поныне держит в руках четыре левобережных племени. Он решителен, хитёр, любит золото, а главное – у него как бы негласный поединок со Сфендослафом: они почти ровесники, рано остались без отцов, оба по законам их народов стали князьями, оба отчаянны, смелы и воинственны…

– Постой, но отец Курыхана, прежний владыка левобережных пачинакитов Нудыхан, он же был жив, когда …

– Он не отец нынешнего повелителя, а его дядя. Отец погиб, когда Курыхану было около семи лет от роду. По законам пачинакитов, власть нельзя передать родному сыну, только племяннику или шурину. Так ещё в древности решили старейшины, дабы не ослабить свой народ единоличной властью, передаваемой от отца к сыну.

– А из правобережных пачинакитов, кто более всего может подойти для такого дела?

– Думаю, что сейчас более всего будут сговорчивы Язы Копон и Кабукшин Йула, ведь они вместе с Симеоном Великим некогда ходили на нас, а теперь Сфендослаф разбил их бывшего союзника – Болгарию, а значит, лишил части добычи от набегов на Империю. Там более что, как ты говоришь, сей северный скиф заключил договор с мадьярами, а они – извечные противники пачинакитов, из-за того, что пачинакиты вытеснили их сначала из придонских степей, а потом перерезали их стойбища в Паннонии…

– Возьмут ли они теперь деньги от нас, от тех, на кого нападали?

– Поверь, им всё равно, как получить с нас плату – нападая на Империю или помогая ей. Знаешь, если князь россов заплатит им или пообещает часть добычи, то они с охотой пойдут на нас, не сомневайся. Да ты пей вино, я сам вырастил этот виноград, – хозяин вдруг сменил тему разговора, касаясь небольшой, но широкой ладонью шершавой поверхности лозы. – Сам его давил и выдерживал, это часть моей души, дорогой Каридис.

Хозяин проводил гостя до коновязи и придирчиво проследил, чтобы слуга осторожно установил в перемётных сумах две винных амфоры. Каридис, уже собираясь вскочить в седло, вдруг обернулся и неожиданно предложил:

– А может, поедешь со мной, Никандрос? Ты ещё не так стар, разум чист, а рука тверда, и не зря твоё имя – Мужественный Победитель!

– Знаешь, Каридис, я всю жизнь служил Империи. Стравливал народы, добывал важные секреты, устранял неугодных. И только после ранения, когда лежал здесь, как полудохлый пёс, глядя на морской залив, на восходящее и заходящее солнце, я понял, что ничего в этой жизни не сделал. Тогда я пообещал себе, что если встану на ноги, никогда больше не буду заниматься тем, чем занимался прежде.

– Но ты же герой, ты защищал Великую Ромею! – Воскликнул почти возмущённо старший стратигос.

– Сизифов труд защищать извне то, что уже гибнет изнутри. Наша Империя катится к гибели, и ты это хорошо знаешь, но, как и я когда-то, то ли не имеешь времени, то ли желания об этом подумать. Ты когда-нибудь сажал лозу или дерево?

– Да, у меня тоже есть вилла в тихом месте, там и виноград, и деревья, и цветы…

– Но всё это выращивают твои слуги, твой садовник и рабы. А ты сам, своими руками, что-нибудь делал там, а, друг Каридис?

– Сам, хм, сам… Не до того мне как-то, да и не думал я об этом, – несколько растерянно ответил архистратигос.

– Вот и я тоже до того момента никогда не думал, друг Каридис, – вздохнул старый трапезит. – Да, кстати, – снова неожиданно сменил хозяин тему разговора, – почему возникла необходимость устроить неприятности россам, если они сейчас наши союзники и фактически обеспечивают безопасность наших северных границ, и нам можно бросить войска против арабов в Антиохии? Кто-то желает войны на два конца, зачем? – Потом поднял глаза на собеседника. – Ладно, пусть Бог пошлёт тебе лёгкую дорогу!