Текст книги "Калигула. Тень величия"

– Валерия Мессалина! Ты подтверждаешь слова этого самозванца, что находилась с ним в любовной связи? – спросил Гай.

Девушка презрительно скривила губы и вдруг, повернувшись к Гемеллу, плюнула ему в лицо.

– Я подтверждаю лишь то, что приняла из рук этого негодяя отраву, которую поднесла тебе, цезарь, и которая убила моего дорогого отца. Клянусь великой богиней Пантеей, я не знала, что в вино подмешан яд. Я считала Астурика твоим другом и без колебания взяла чашу. Проклятый убийца! – иступленно закричала она, поворачиваясь к Германику. – Будь ты проклят! Тебе мало того, что ты покушался на жизнь нашего любимого императора, мало того, что лишил меня самого дорогого человека, ты еще решил оболгать меня! Видят милосердные боги, я никогда не любила этого человека и всего дважды с ним разговаривала. Первый раз – когда просила его указать, где твои покои, в обмен на что он потребовал совершить кражу. А второй, когда он попросил меня на празднике поднести тебе чашу для возлияния. Прости меня, о цезарь, что я доверяла твоему врагу, искренне считая его твоим другом.

Германик был на грани обморока. Равнодушие к собственной участи заволокло измученное сознание, и он безвольно опустился на мраморные плиты пола.

– Хорошо, цезарь, – тихо произнес он. – Пусть будет так, как она сказала. Я один виноват во всем!

Шаркающей походкой вошел Тиберий Клавдий.

– Смотри, дядя! Лже – Астурик сознался, что обманывал всех, кто доверился ему. А что ты скажешь нам? Ведь этот самозванец заявил, что ты видел письмо своей сестры, знал, что он выдает себя за Германика Гемелла, твоего племянника, и должен был подтвердить перед сенатом подлинность этого заявления.

– Мне ничего об этом неведомо. Все было задумано этим юношей и Макроном без моего участия. Уверяю тебя, Гай Цезарь, я никогда не согласился бы на это. Кому, как не тебе, знать, что существуют подлинные документы, доказывающие, что дети моей сестры были прижиты от ее любовника Элия Сеяна. Именно я в свое время передал их императору Тиберию и могу поручиться за их подлинность.

– Отлично, дядя, – улыбнулся Калигула и устремил довольный взгляд на поверженного врага. – Теперь все ясно. Скоро нам принесут голову Макрона, вместе с которой тебя, мой несостоявший двоюродный брат, подвергнут самой страшной казни. Неожиданная мысль пришла мне в голову. Недавно из Агригента мне прислали на потеху медного быка, найденного при раскопках старинного дома. Власти утверждают, что это и есть бык Фаларида, тирана, который сжигал свои жертвы во чреве этого чудовищного изобретения. А бык, говорят, издавал довольное мычание. Меня уверили, что устройство исправно. Я дарую тебе, Германик Гемелл, право первым проверить это.

Юноша в ужасе закричал, пытаясь вырваться. Мессалина широко открытыми глазами уставилась на Калигулу.

– О, цезарь милосердный! Пощади его! – взмолилась она, простирая руки. – Даруй ему легкую кончину! Он же признался во всем!

– Надо же, Мессалина, – удивился Калигула, – ты просишь за того, кого только что проклинала с таким пылом. Не солгала ли ты мне?

Девушка вновь опустила голову.

– Нет, цезарь! Пусть сгорит убийца моего отца!

Дикий крик Германика заставил ее сердце болезненно сжаться, но она понимала, что даже боги не в силах помочь обреченному.

– Я тут вот что подумал, – произнес вдруг Калигула. – Твой брат слишком юн, чтобы распорядиться достойно твоей судьбой, Мессалина. А твой отчим хотел видеть тебя замужем за хорошим человеком. Корнелий Сулла лишился жизни и, тем самым, спас меня. А мой дядя вовремя предупредил об опасности. Я обязан обоим. Ты станешь супругой Тиберия Клавдия. Я обручаю вас! Валерия возмущенно закричала:

– Нет! Цезарь, пожалуйста! Я не хочу становиться женой старого хромого идиота!

– Ты моего дядю считаешь идиотом? – в притворном гневе засверкал глазами Калигула, стараясь не расхохотаться.

– Конечно, я так не думаю, – залебезила напуганная Мессалина. – И буду рада назваться его супругой.

А у самой текли из агатовых глаз злые слезы. «Я отомщу за свое унижение! Отомщу всей этой проклятой семье! – думала она. – Я дождусь своего часа!»

– Подойди же, Тиберий Клавдий, к своей невесте и поцелуй ее! – приказал Калигула, видя, как счастливо блестят глаза старика. – Да не тряси головой, чтобы не напугать юную девушку!

Все в атриуме изнемогали от хохота, когда Клавдий обнял Мессалину.

– Красавица и чудовище! – прокричал Луций Вителлий. – Таласса! Мессалина выдавила из себя улыбку, но ее острые коготки впились Клавдию в затылок.

– Еще раз посмеешь это сделать, выцарапаю глаза, – прошептала она ему на ухо.

– Но, прекрасная, мы же спасаем друг друга от смерти, – возразил ей старик, не ослабевая объятий. – Нам надо держаться друг друга.

Стиснув зубы, Мессалина натянуто улыбнулась.

– А теперь все вон! – приказал Калигула и пошел в свои покои. Он устал, и более всего ему хотелось спать.

XXXII

Безмятежный сон Лепида и Ливиллы был жестоко нарушен. Топая ногами, будто африканский слон, Домиция ворвалась в их покои, потрясая листом пергамента. Катедра жалобно застонала, когда грузная матрона с размаху опустилась в нее.

– Просыпайтесь же! Случилось страшное! – закричала она, тяжело дыша после стремительной пробежки. – Известия из Рима от моего мужа!

Лепид испуганно вскочил, позабыв о собственной наготе. Повязку уже сняли с его головы, и синяк начал бледнеть. Домиция уже давно мечтала выпроводить этих гостей, которые мешали ее домашнему распорядку, устраивая каждый вечер попойки и оргии, собирая под крышей ее дома соседей, спешивших навестить наследника цезаря и его сестру.

Из-под покрывала вынырнула растрепанная белокурая голова Ливиллы. Она в ужасе округлила глаза.

– Что случилось?

– На императора было совершено покушение! – задыхаясь, вымолвила тучная Лепида. Ее внушительный бюст колыхался вверх – вниз. – Мой драгоценный супруг пишет, что была попытка отравления, но Гай Цезарь остался жив. Погиб совершенно другой человек. А жизни цезаря отныне ничего не угрожает. Заговорщики схвачены и уже во всем признались.

Эмилий облегченно выдохнул.

– Значит, мое письмо дошло вовремя! – радостно обернулся он к Ливилле. – Да здравствует император!

Ливилла хлопала ресницами, не соображая, о чем идет речь.

– Мой брат? Заговор? О чем ты, Домиция? Эмилий ткнул ее в бок локтем:

– Помолчи. Госпожа, дай мне прочесть свиток с посланием.

Домиция покраснела, протягивая пергамент. Лепид быстро пробежал его глазами и разочарованно кинул Домиции на колени.

– Ничего интересного, ни одной подробности и нет имени погибшего. Надеюсь, им стал этот проклятый Астурик! Пора возвращаться, Ливилла! Вели собираться, мы сегодня же выезжаем в Рим!

– Но, милый, – протянула девушка, – нам так тут хорошо вместе. Может, останемся у Домиции еще ненадолго? Эмилий прикрикнул на нее, и она поспешно принялась исполнять его приказ. Домиция издала облегченный вздох.

– Что ж, – сказала она. – Я поспешу отдать рабам распоряжение о вашем скором отъезде.

Макрон с Эннией прибыли в Остию уже к вечеру. Невия стонала от боли в пояснице. Ей пришлось провести несколько мучительных часов, сидя позади мужа на лошаде, скакавшей во весь опор. В довершение ко всему, тяжелый ларец, притороченный сбоку, всю дорогу больно бил ее по колену, и теперь она едва могла стоять на ногах.

В порту дул пронизывающий ветер, и легкая одежда нисколько не защищала от его резких порывов. Тучи, сгустившие над горизонтом, предвещали шторм. Макрон очень спешил, и Энния не стенала и не жаловалась. Они прошли по пустынной набережной, кутаясь в плащи, и, наконец увидели корабль, стоящий на загрузке. Рабы уже вкатывали на палубу последние амфоры. «Вино или оливковое масло», – подумалось Эннии. Макрон приказал ей подождать в стороне и легко взбежал вверх по трапу.

Девушку уже начала бить дрожь, губы посинели от холода, но она стойко терпела, стараясь не обращать внимания на ветер. Энния видела, как напряжен Макрон. Он ни слова не вымолвил за всю долгую дорогу, а она не смела требовать объяснений.

Он наконец показался на палубе рядом с сухеньким старичком, хозяином судна, и поманил ее. Один из матросов помог ей подняться по трапу, и Энния почувствовала, как качается под ее ногами палуба.

– Когда отплываем? – сквозь шум ветра она услышала вопрос Макрона. Старичок озабоченно пожевал нижнюю губу, тоскливо взглянул на свинцовые тучи и пожал плечами. Невий Серторий схватил его за грудки, отчего маленькая головка закачалась на тонкой шейке, но тут же отпустил. Старик пригладил края плаща и скривил губы.

– Нептун один ведает, когда закончится непогода, – произнес он. – Ждите внизу!

Макрон и Энния спустились в маленькую каморку, где к полу были привичены два топчана и маленький столик. Невий Серторий сорвал с себя плащ и грузно опустился на койку.

– Прости меня, Энния, – тихо произнес он и поднял на жену глаза, полные слез. Невия со страхом смотрела, как плачет ее муж.

– Мы обречены? – прошептала она. Он кивнул.

– Ни один корабль не сможет покинуть Остию из-за плохой погоды. Это было бы равносильно самоубийству, и никакие сокровища мира не помогут изменить это. Если за нами была выслана погоня, то преторианцы скоро прибудут сюда.

Макрон привлек к себе Эннию и резко рванул ее столу, обнажая замерзшее тело. Она громко вскрикнула, но он приник поцелуем к ее губам.

– Я хочу, чтобы мы успели насладиться близостью, прежде чем… – он не закончил фразу, потому что Энния заглушила его ответным страстным поцелуем.

Они любили друг друга неистово, позабыв все тревоги и страхи. И лишь когда наконец разомкнули объятия, услышали, как грохочет над ними палуба, сотрясаемая шагами множества людей.

Дверь, сорванная мощным ударом с петель, распахнулась, и перед ними предстал преторианец.

– Они здесь! – крикнул он остальным. – Невий Серторий Макрон, ты арестован по повелению цезаря! Тебе будет предъявлено обвинение, едва мы покинем Остию и прибудем обратно в Рим.

– Она… Она может остаться? – срывающимся голосом спросил Макрон, указывая на Эннию.

– Приказ императора привезти обоих! – отрезал преторианец и посторонился, пропуская их наверх.

Ветер швырнул им в лицо колючие брызги соленой воды, будто насмехаясь над их беспомощностью. Энния плотнее запахнула плащ и прижалась к мужу.

Буря усиливалась, преторианцы кутались в короткие красные плащи, проклиная холод, пробиравший до костей. Отряд вскочил на коней, окружил кольцом пленников, и они поскакали в Рим, но сильный дождь все-таки вынудил их остановиться на первом же постоялом дворе. Макрона и Эннию втолкнули в душную вонючую комнату, и у двери встала стража.

– Вам принесут еды и питья, – сказал им начальник отряда.

Невия наконец смогла дать волю слезам.

– Мы погибли, – повторяла она без конца срывающимся голосом, – нас ждет жестокая смерть. Калигула убьет нас.

Макрон молча гладил ее по мокрым от дождя волосам.

– Знаешь, – вдруг прошептал он ей на ухо. – Боги ниспослали нам последний шанс завершить нашу жизнь достойно, даровав эту отсрочку. Единственный выход для нас – это покончить жизнь самоубийством.

Энния тихо вскрикнула и крепко прижалась к нему.

– Мы лишим удовольствия этого жестокого негодяя насладиться нашими предсмертными муками, – продолжал шептать Макрон, обжигая ей щеки горячим дыханием. – Преторианец, что стоит на страже у дверей, мой бывший подчиненный. Он не посмеет отказать мне в просьбе и отдаст свой меч. Но, скажи мне, жена моя, ты готова принять смерть из моих рук?

Дрожащая от страха Энния едва смогла найти в себе силы кивнуть. Макрон постучал в дверь.

– Что надо?! – раздался грубый окрик снаружи.

– Сервилий, открой, – тихо попросил Макрон. – Есть разговор. Раздалось лязганье засова, и дверь приоткрылась.

– Мне нужен твой меч, – сказал Невий Серторий. – Мы не можем вернуться в Рим, ты ведь сам все понимаешь, Сервилий.

Блестящий глаз уставился на него из дверной щели.

– Ты же знаешь, префект, что мне будет за это. Я не хочу отвечать за твое самоубийство.

Макрон громко выдохнул.

– Я оглушу тебя и заберу твое оружие, тогда тебе удастся избежать наказания.

Сервилий шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь.

– Я готов, префект, – и упал от удара тяжелого кулака.

Энния с ужасом смотрела на мужа, сжимающего в руке короткий меч.

– Пожалуйста, сделай это быстро, – попросила она, утирая слезы, и прижалась спиной к сырой стене.

Макрон упер острие ей в живот. В его глазах блестели слезы.

– Прости меня, Энния. Умри, зная, что я люблю тебя. И дождись меня у реки забвения.

С этими словами он резко вонзил в нее клинок. Она страшно вскрикнула от невыносимой предсмертной боли. Когда Макрон выдернул меч, обагренный ее кровью, Энния уже не дышала, лишь ее невидящий взор был устремлен куда-то в неведомую вдаль. Невий Серторий подхватил ее на руки и уложил на кровать, заботливо прикрыл плащом и опустил ей веки, поцеловав на прощание.

– О, Энния! Мое сердце не всегда принадлежало тебе, но ты одна в этом подлунном мире была достойна моей любви. И я надеюсь провести с тобой вечность… продолжая глядеть на ее застывшее лицо, Макрон решительно сомкнул руки на рукояти и взметнул клинок вверх. Кровь зазмеилась по лезвию, орошая его тунику крупными каплями. Кровь Эннии, подумалось ему, теперь смешается с его кровью. Изо всех сил он вонзил в себя меч. Боль ожгла внутренности, заставив вскрикнуть, и мрак навеки сгустился в его глазах, принеся облегчение и долгожданное забвение.

Калигула рвал и метал, когда ему принесли известие о самоубийстве Макрона и Эннии. Проклятия сыпались из его уст на головы тех, кто обманул его, посмев уйти от кары подобным образом. Все затаились в страхе, даже Агриппина поспешила уехать из дворца, чтобы обезумевший от гнева брат не выместил на ней свое зло.

Ее носилки столкнулись у ворот с эсседрием, на котором возвращались Эмилий Лепид и Ливилла.

Радостная Агриппина вылетела им навстречу и поспешила обнять сестру и любовника. Эмилий нетерпеливо оттолкнул ее.

– Рассказывай! – приказал он. – Цезарь вне опасности?

– Корнелий Сулла случайно выпил отраву, которую хотела дать цезарю Мессалина. Эта тупица убила своего отчима.

– Малышка Мессалина? – вскрикнула Ливилла. – Она причастна к заговору? Недаром я всегда недолюбливала ее.

Агриппина кинула на сестру косой взгляд и продолжила рассказ, даже не удосужившись ей ответить.

– Слава богам! Мое послание успело вовремя попасть к цезарю! – вскинул руки к небу Лепид.

– Да уж, он ждет, не дождется твоего возвращения, милый, – проворковала Агриппина, сплетая руки на его шее и целуя его в губы. Лепид страстно откликнулся на ее поцелуй.

– Я тосковал вдали от тебя, любимая, – ответил он, – и больше всего на свете жажду уединиться с тобой.

– О, Эмилий! – томно промолвила Агриппина, опуская длинные ресницы, чтобы прикрыть похотливый блеск зеленых глаз. Ливилла наблюдала за этой сценой, гневно покусывая губы. Неужели снова обман, неужели Лепид вновь променяет ее на Агриппину? Любовь пустила уже такие глубокие корни в ее сердце, что избавиться от нее не представлялось возможным. Дни и ночи, проведенные в неге и страсти, не вытравить теперь из памяти, и Ливилла обречена любить этого жесткого и лживого человека до конца дней своих.

Ливилла и представить себе не могла, что в один прекрасный день после череды трагических событий они с сестрой – соперницей будут пешком возвращаться в Рим, изнемогая под тяжестью корзин, нагруженных останками их любовника, казненного по приказу сената за заговор против их брата.

Клавдий возвращался от ростовщика. Ему удалось взять в долг немалую сумму, которую он намеревался потратить на ремонт дома Антонии, по указу императора возвращенного ему из залога, и на наряды и украшения для своей невесты.

По Риму уже пролетела молва, что старый хромой сатир женится на молоденькой нимфе, и, сидя в новых золоченых носилках, Клавдий с ухмылкой прислушивался к незатейливому мотиву новой песенки, сложенной квиритами на потеху. Он никогда не был так счастлив, как сейчас. Ведь вчера, когда Калигула прогнал всех из дворца, Мессалина сама попросила его отвезти ее к нему домой. Ей не хотелось возвращаться в дом, где тело отца ожидало похорон, а мать и брат еще не успели вернуться. А посреди ночи она неожиданно пришла в его покои и отдалась ему. И наутро поклялась страшной клятвой, что будет верна ему, и союз их, вызванный необходимостью и чужой волей, должен стать для обоих счастливым и долговечным. Потерявший от счастья голову Клавдий не обратил внимания, как тревожно бегают ее агатовые глаза и мелькает розовый язычок, облизывающий губки. Мессалина бессовестно лгала ему в своих клятвах и уверениях, страх за свою жизнь понуждал ее к этому. Ведь взбалмошный Калигула в любой момент мог передумать и предать ее, отравительницу, той же страшной казни, что ожидала ее возлюбленного Германика.

Мессалина старалась не думать о том, от кого отступилась и с легкостью предала. Но она не в силах была забыть его потрясенный вид и глаза, полные боли и предсмертной тоски. Это видение преследовало ее, стоило смежить усталые веки. Она боялась, что навлекла на себя проклятие, и после его казни мстительный Лемур будет преследовать ее до конца дней. Своего отчима она не так боялась, надеясь задобрить его ман щедрыми жертвами, ведь при жизни Сулла был добрым и всегда относился к ней как к родной дочери. Мессалина искренне верила, что он не причинит ей зла, хоть она и стала невольной виновницей его страшной гибели. Валерия была рада, что выходит замуж за Клавдия, возвращаться в дом, чтобы увидеть гневные глаза матери и брата, было выше ее сил, и она намеревалась остаться у своего жениха до самой свадьбы. Она уже догадалась, что Клавдий влюблен в нее с того момента, когда увидел в первый раз, и предал заговор только из-за нее, не желая, чтобы она досталась Германику Гемеллу. Но Мессалина не спешила обрушивать на него свою ненависть и подавила в душе желание отомстить, хотя именно из-за Клавдия она стала невольной отцеубийцей, да и любовь свою предала ради желания выжить тоже по его вине. Время все расставит по своим местам, а пока Мессалина была рада, что Клавдий готов исполнить любое ее желание и верит каждому ее слову.

Валерия даже в самых смелых мечтах не могла предположить, к каким вершинам вознесет ее этот брак, и как впоследствии желание отомстить низвергнет вниз и приведет к гибели.

Дождавшись возвращения Клавдия с ворохом подарков для нее, Мессалина, даже не рассмотрев их, попросила жениха сопроводить ее в Мамертинум, где в ожидании казни содержался Германик Гемелл. Ей необходимо было вымолить у него прощение, чтобы успокоить совесть. Клавдий нехотя уступил страстным мольбам девушки, подкрепленным ласками и поцелуями, и они под покровом ночи отправились к Капитолийскому склону.

XXXIII

Носилки были тесными настолько, что Мессалине пришлось сидеть, прижавшись к Клавдию. Она дрожала от страха и досадливо ворчала на неудобства, чтобы хоть как-нибудь отвлечься.

– Неужели ты не мог купить носилки попросторнее? – ругалась она. – Ты настолько тучен, что нам невозможно поместиться здесь вместе.

Клавдий блаженно улыбался и молчал, лишь поглаживал время от времени рукой ее округлую грудь, ощущая, как твердеет его плоть. Такого блаженства он не испытывал никогда за всю свою унылую жизнь. Старик уже нисколько не жалел, что предал своего племянника, поистине награда того стоила. Обладать таким восхитительным юным телом, что могло быть желаннее?

– Я не хочу отпускать тебя одну, Мессалина, – сказал он, когда девушка с досадой оттолкнула его похотливую руку. – Ты моя невеста и не должна показываться без жениха в тех местах, где тебе может угрожать опасность.

– Еще чего, старый сатир, – зашипела девушка. – Я должна это сделать сама. Германик вырвет тебе язык, если увидит.

– Тебе не обязательно встречаться с ним, Валерия, – сердито ответил Клавдий. – Ты подвергаешь наши жизни страшной опасности. Что если Калигула узнает о твоем визите в тюрьму?.. Я чересчур мягок с тобой.

– Не узнает, – отмахнулась Мессалина. – Ты не понимаешь… Я обязана встретиться с ним, прежде чем его казнят.

Носилки качнулись и остановились. Девушка ступила на подножку, подставленную рабом, и растворилась во тьме, откуда Клавдий расслышал ее приглушенный голос и звяканье монет. Наступило томительное ожидание.

Мессалина легким шагом устремилась по коридору вслед за стражником. Ее бил озноб, ведь совсем недавно она сама была узницей этой страшной тюрьмы. Как странно, подумалось ей, еще сутки назад мне казалось, что отсюда нет выхода, а теперь я вернулась сюда по доброй воле и как свободный человек.

Тюремный страж отворил заскрипевшую дверь и дал ей в руки факел.

– У тебя немного времени, госпожа. Я буду рядом, если понадоблюсь. Мессалина сунула ему в руку еще несколько денариев и вошла внутрь.

Огонь выхватил из мрака узкую камеру, похожую как две капли воды на ту дыру, где сидела она.

– Германик, – прошептала девушка, увидев юношу, спящего в углу на соломе.

Звук ее голоса разбудил его, и он вскочил, уставясь на нее во все глаза.

– Ты? – потрясенно вымолвил он.

Слезы полились из глаз Мессалины, когда она увидела его обезображенное побоями лицо. Она опустилась на колени прямо на грязный пол.

– Прости меня, любимый! Заклинаю всеми богами, не таи зла! – она протянула к нему руки в страстной мольбе. – Я так испугалась!

Гемелл презрительно смотрел на нее и молчал, грудь его бурно вздымалась.

– А если не прощу? – наконец ответил ей он, и в голосе его зазвенел металл. Мессалина захлопала длинными ресницами.

– Тебе известно, как я рискую, прийдя сюда? Но желание увидеть тебя превозмогло все страхи, – горячо зашептала она, на коленях подвигаясь к нему. – Я люблю тебя, Германик, я люблю тебя!

Розовый язычок коснулся ее нижней губы, и Гемелл застонал от нахлынувшего чувства. Его всегда умиляла эта трогательная привычка. Он кинулся к ней и, опустившись рядом, заключил ее в объятия.

– Я не могу ненавидеть тебя, Мессалина! Клянусь Венерой, это выше моих сил! Разлюбить тебя невозможно, и завтра я встречу смерть с твоим именем на устах, – жарко целуя ее мокрые от слез щеки, проговорил он.

Валерия расстегнула фибулу плаща, он сполз на пол, и Гемелл увидел, что она обнажена.

– О боги! – вскричал он, пробудив негромкое эхо. – Благодарю вас за это последнее утешение.

Они занимались любовью на расстеленном плаще, позабыв обо всем на свете, так страстно и неистово, что даже не заметили, как в приоткрытую дверь за ними вожделенно наблюдает стражник.

Не выпуская девушку из объятий, Германик овладевал ею снова и снова, неизвестно откуда черпая силы.

– Ты простил меня, любимый? – каждый раз требовала ответа Мессалина, едва Гемелл издавал сладострастный стон. – Скажи же, мне надо знать.

Но он молча вновь набрасывался на нее, прижимая к сырому полу хрупкое тело. Наконец, испуганная его чрезмерным пылом, Валерия попыталась вырваться, но Гемелл еще крепче схватил ее, вбивая мужскую плоть все глубже и глубже в ее лоно. Его сильные пальцы неожиданно сомкнулись на ее горле и начали сдавливать шею, не давая девушке вздохнуть. Мессалина забилась, точно птичка в силке, но Германик лишь продолжал насиловать ее, не ослабляя хватку.

– Простить? – вдруг зло сказал он. – Нет, я заберу тебя с собой в Тартар, грязная шлюха! Ты спуталась с моим дядей, думала, я здесь не узнаю об этом? Ты притащилась сюда вымолить прощение за свое предательство, но встретишь тут свою смерть. Я не покину этот свет, не отомстив такой твари, как ты!

Мессалина в ужасе захрипела, тьма уже начала сгущаться перед ее взором, как вдруг хватка резко ослабла, и она наконец смогла глотнуть воздуха.

Это стражник вовремя сообразил, что меж любовниками что-то неладно. Он отшвырнул Германика в угол, откуда тот, скорчившись от боли, засверкал глазами в бессильном гневе.

– Тебе опять удалось спастись, мерзкая гадина! Но мое проклятие настигнет тебя, и ты погибнешь страшной смертью! – иступленно выкрикнул он. – Тебя будут презирать еще при жизни, а после смерти заклеймят позором на века! Убирайся прочь к своему старику! Ему тоже не избежать кары за свое злодейство!

Мессалина потеряла сознание, и стражник, накинув плащ на нагое тело, выволок ее из камеры.

Девушка пришла в себя от того, что в лицо ей плеснули холодной воды. С трудом она открыла глаза и увидела перед собой ухмыляющуюся физиономию тюремщика.

– Меня зовут Теренций Секундус, – сказал он. – Я спас тебе жизнь, красотка. Его грязная рука с обломанными ногтями коснулась ее щеки. Мессалина попыталась возразить, но воспаленное горло издало лишь невнятное шипение. Дрожащими пальцами девушка нащупала кошель и поспешила отдать его стражнику. Секундус отбросил его на стол.

– Что ж, деньги тоже не помешают, – хихикая, произнес он. – Но это лишь плата за выход отсюда. А ты обязана мне кой – чем поважнее, девица. И платить будешь по – другому. Уж если этому смертнику позволено было развлекаться с тобой, то чем я хуже?

Валерия замотала головой в немом протесте, но Теренций рванул на ней плащ, оставив обнаженной, нагнул, заставив опереться руками на замызганный стол, и, задрав свою тунику, всадил в нее свою разгоряченную плоть. Мессалина хрипло застонала от боли и попыталась освободиться. Секундус зажал ей рот и, продолжая насиловать, зло прошептал:

– Хочешь позвать кого-нибудь на подмогу, маленькая шлюшка? Мои друзья с радостью прибегут порезвиться с тобой. Но, клянусь Приапом, не для того я спас тебя, чтобы эти молодцы заездили тебя до смерти. Все-таки ты была так щедра со мной.

Когда все было кончено, униженная девушка сползла на пол и горько зарыдала. Теренций помог ей надеть плащ и, придерживая за талию, довел до носилок. Дремавший Клавдий встрепенулся и подвинулся, в темноте он не мог разглядеть, что лицо Мессалины залито слезами, а шея распухла и вся в синяках. Она с трудом уселась рядом с ним и обмякла, вновь лишившись чувств, едва тронулись носилки.

Клавдий пришел в ужас, когда дома рассмотрел раны девушки. От глотка горячего вина Мессалине стало лучше, боль в шее немного притихла.

– Прости меня, Тиберий, – прошептала она, кутаясь в грязный плащ. Клавдий отвел глаза, поправляя подушку за ее спиной.

– Думаешь, я не понял, зачем ты пошла к нему в тюрьму? – спросил он. – Я слишком влюблен в тебя, чтобы противиться вашему последнему свиданию. Глупец! Я дал тебе совершить эту ошибку, которая чуть не привела тебя к гибели, моя красавица. Нет мне прощения! Я должен был предвидеть, что сын моей сестры способен на подобное злодейство. Тебе ведь неизвестно, что он убил гетеру Пираллиду, которая грозилась выдать нас Калигуле.

Мессалина тихо вскрикнула.

– Он был всегда так кроток и нежен со мной. Я была уверена, что любовь его искренна.

– Может, и так, но ты забываешь, что он – сын своей матери. Той, которая без зазрения совести дала отраву его отцу, презрев супружескую клятву ради амбиций любовника.

– А скажи, Клавдий, почему ты, – Мессалина сделала упор на последнее слово, – выдал наш заговор цезарю? Неужели ради меня?

Тиберий пожал плечами и отвернулся.

– Не только, – сказал он, глядя в сторону. – Во – первых, Калигулу предупредили о готовящемся покушении и назвали имена заговорщиков, а, во – вторых, я дал клятву Германику заботиться о его детях, и она не давала мне покоя с тех пор, как я узнал, что Гаю предстоит умереть.

– Но ведь Гемелл тоже твой племянник, – возразила Мессалина.

– Да, но. Я никогда не испытывал нежных чувств к своей сестре, злобной и вздорной. А вот Германика я боготворил, он был само совершенство: добрый, отзывчивый и отважный.

Валерия вздохнула. Горло все еще болело, но дышать стало намного легче.

– Вели, – она хитро прищурилась, – принести те подарки, что ты сделал мне днем. Очень хочется все подробно рассмотреть.

Клавдий улыбнулся.

Луций Вителлий откровенно зевал, даже не прикрывая рот ладонью. Утро выдалось довольно прохладным, но по приказу цезаря на поляне Палатинского сада. Помимо закусок, подавались блюда с запеченной дичью и жареным мясом. Сенаторы жадно ели, облизывая пальцы, а вот Вителлию после вчерашних излишеств на еду было тошно смотреть. Он еще раз зевнул, плеснул воды в чашу с вином и сделал жадный глоток.

– К чему цезарю понадобилось устраивать казнь спозаранку? – спросил он у Эмилия Лепида.

– О, Луций! Наш Гай Цезарь не желает выносить это событие на потеху широкой публике, чтобы не пошли кривотолки. Рим не должен знать, что на власть посягал законный наследник, внук Тиберия, который якобы умер в юном возрасте, но вдруг воскрес и попытался отравить цезаря? – ответил Эмилий. Синяк еще не вполне сошел с его лица, но он счел нужным не накладывать грим, гордый тем, что пострадал из-за цезаря и предотвратил заговор.

– А ведь он ловко втерся всем в доверие, – заметил Вителлий, покусывая стебелек пряной травки. – Его многие полюбили и считали незаменимым как ценного советчика.

– Как здоровье Авла? – резко сменил тему Эмилий, недовльным похвалой своему бывшему сопернику.

– О! Слава Эскулапу! Он уже начал ходить без палки! – радостно ответил Луций.

– Я слышал, что его супруга Петрония покинула Рим, купив виллу около Сиракуз, – сказал Лепид. – Неужели нет надежды на их воссоединение?

Вителлий искоса глянул на него и обиженно отвернулся. Звук трубы возвестил появление цезаря. Присутствующие поспешно поднялись на ноги и обомлели при виде императора. Лицо Калигулы наполовину скрывала позолоченная кудрявая борода, на голове красовался высокий шлем с ярко – красным гребнем, облачен он был в одеяние триумфатора, а в руках нес золотую молнию. Первым опомнился, конечно же, Луций Вителлий. Он простерся ниц и вскричал, не поднимая головы:

– Приветствуем тебя, Юпитер Латинский! Бог – громовержец грозный и славный!

Остальные последовали его примеру, славословя римского бога. Идущие следом Агриппина и Ливилла тихо переговаривались друг с другом и улыбались. Агриппина несла на руках маленького Агенобарба, его рыжие кудряшки выбивались из-под детской шапочки. Малыш радостно улыбался и потрясал маленькими кулачками. Девушки сели по обе стороны от Лепида, причем Ливилла заботливо поправила какую-то складочку на его и без того безупречной тоге.

– Зачем ты притащила на казнь мальчишку? – сердито спросил Эмилий Агриппину, едва стихли восторги и все заняли свои места.

– Кровь, что течет в его жилах, сделает его мужественным и смелым, а подобные зрелища закалят дух, – надменно ответила она и поцеловала малыша в пухлую розовую щечку. «Особенно, если ему предначертано стать цезарем Римской империи», – добавила она мысленно.