Текст книги "Калигула. Тень величия"

XXX

Гай Цезарь чувствовал себя разбитым. Несмотря на раннее утро, атриум дворца был уже полон. Весь цвет Рима собрался поприветствовать его перед началом торжественного шествия к храму Венеры. Уже стали известны результаты ауспиций, в последнее время, как всегда, чрезвычайно благоприятные. Это сообщение вызвало волну толков в атриуме, но никто не смел выразить вслух возмущение сегодняшним событием. Тем не менее, смущение явственно проступало на многих лицах. Друзиллу знал каждый житель Рима, однако никто не мог припомнить, какими деяниями она смогла заслужить столь высокую честь. Самые старые сенаторы помнили еще то время, когда Тиберий презрел клятву, данную матери, и не обожествил ее после смерти, не пожелал из вредности, чтобы истинная правительница Рима вознеслась в сонм к своему обожественному супругу. А сегодняшнее событие совпадало с его днем рождения.

Гай Цезарь в белоснежной тоге с множеством безупречных складок вышел навстречу собравшимся, и все низко склонились перед тем, кто объявил себя равным богам и достойным создавать их по своему личному усмотрению.

Ведомые им жрецы и жрицы новой коллегии под звуки торжественной музыки выступили стройной процессией из дворца, спускаясь к форуму. На Священной дороге их встретили фламины трех римских божеств – Юпитера, Марса и Квирина, за ними шли гордые весталки в белых одеждах, авгуры с остроконечными жезлами и гаруспики, чья почетная обязанность предсказывать по внутренностям жертвенного животного должна сегодня была опеределить судьбу новой римской богини. Лишь они ведали, угодно ли будет богам принять в сонм богиню Пантею или нет.

Калигуле, как верховному понтифику, была подана колесница, запряженная белыми конями, и он, легко вспрыгнув на нее, возглавил ритуальное шествие по Священной улице к форуму Цезаря, где находился храм Венеры. Там уже установили статую Друзиллы, и новые жрецы должны были облачить ее в драгоценные одеяния и принести первые жертвы.

Множество людей собралось поглазеть на великое событие в жизни Рима. Тысячи белых голуби взмывали над толпой, выпущенные на свободу. Длинные цветные ленты, привязанные к их лапкам, окрашивали небо в разные цвета, и шумно было вокруг от хлопанья крыльев и приветственных выкриков своему любимому императору.

Калигула натянуто улыбался и через силу махал рукой в ответ на приветствия. Ему вспоминалась другая процессия, в день его свадьбы с Юнией, и как они гордо шествовали тогда рука об руку к храму Юпитера, где наконец-то стали после долгих лет разлуки мужем и женой.

Боль утраты терзала его так же сильно, как и в первые дни после ее смерти. Гай все-таки не утерпел и оглянулся, подобно Орфею, и бледная, как тень, женская фигура в миг растаяла в лучах яркого солнца.

Колонны храма Венеры были увиты лавром и цветами, жрицы храма встречали процессию. Трубы протрубили в последний раз и смолкли. Калигула спрыгнул с колесницы и вошел внутрь. Участники шествия, недоумевая, зашептались. Великий понтифик нарушил ход церемонии, он должен был сказать приветственную речь, но почему-то этого не сделал. Положение спас фламин Юпитера. Он обратился к стоявшим на ступенях растерянным жрицам с просьбой впустить участников шествия, чтобы они могли поклониться и принести дары и жертвы богине Пантее, что нашла пристанище у их покровительницы.

Жрицы расступились, приглашая пришедших войти внутрь. Император стоял у статуи сестры и молча смотрел на нее. Скульптор умело передал красоту сестры цезаря, придав резким чертам ее лица непривычную мягкость и кротость. Перед статуей располагался красивый мраморный алтарь, куда подвели белоснежную овечку с покрытыми позолотой рожками, которая должна была стать первой жертвой, принесенной новой богине.

Гай молча наблюдал, как жрицы Пантеи, распевая хвалебную песнь, облачают статую в драгоценные одежды, надевают на тонкие руки браслеты, а мраморное чело накладывают изумрудную диадему. «Друзилла ненавидела изумруды, – подумал он с неприязнью, – но теперь ей придется их носить».

Неожиданно в одной из жриц он узнал Валерию Мессалину. Она старательно выводила слабым голоском слова песни, закрепляя золотую фибулу на плече статуи. Гай с удивлением посмотрел на нее, он был уверен, что в списке, поданном Астуриком, не было ее имени. Калигула мрачно усмехнулся. Однажды он отлично проучил эту самодовольную девчонку! Она так жалобно лепетала, что влюблена и мечтает стать его женой. Наглая тварь! Посмела пробраться в его покои и улечься на ложе, где возлежала с ним его любимая Юния. Никто не посмеет навязывать ему свою волю!

Жалобно заблеяла овечка, которую возложили на алтарь перед ним. Фламин Юпитера почтительно протянул ему изогнутый жертвенный нож. Жрецы пошли вокруг алтаря, куря фимиам, пока фламины совершали возлияние, затем окропили водой овечку, Гай срезал у нее со лба пучок шерсти и бросил в священный огонь. Фламины густо посыпали лоб животного мукой, смешанной с солью, а Калигула несколько раз провел ножом от головы к хвосту. «Будь возвеличена!» – вскричал он, глядя на статую Друзиллы, и вонзил нож в горло овечки. Пока алая кровь толчками выливалась на алтарь и стекала по белоснежному мрамору, приблизились гаруспики с золотым подносом. Еще один взмах лезвия, и на поднос вывалились внутренности животного.

Гаруспики в остроконечных колпаках склонились над внутренностями и стали таинственно перешептываться меж собой на этрусском языке.

Руки их беспрестанно вертели темную печень и перебирали тонкие кольца кишок. Присутствующих новоявленных жриц Пантеи едва не выворачивало наизнанку, но девушки и матроны крепились, смотря, как жрицы Венеры спокойно переносят эту неприятную процедуру. Переговоры на непонятном языке затягивались, головы склонялись все ниже. Калигула, державший в вытянутых руках жертвенный нож, занервничал.

Никто не догадывался, что Клавдий отчасти понимал, о чем шла речь. Внутренности животного были расположены неправильно, вопреки всем законам успешного гадания, а странная форма печени предвещала великую беду. Гаруспики были в панике, но старались ничем не выказать своих чувств перед окружающими.

– Долго еще? – зловеще спросил Калигула. – Я хочу знать результаты немедленно.

– Гадание благополучно! – поспешно воскликнул один из гаруспиков. – Богине угодна эта жертва!

И все вокруг разразились радостными выкриками. Гай Цезарь бросил зазвеневший нож на алтарь и прошел за занавес. Фламины и жрецы последовали за ним. Жрицы Венеры начали сжигать на алтаре внутренности, а из остальной туши должны были приготовить блюда для дальнейшего пира. На столе уже громоздились изысканные закуски, кравчие стояли наготове с кувшинами прохладного вина. Калигула возлег на приготовленное для него ложе, затянутое пурпуром и украшенное лавровыми ветвями, и дал знак располагаться остальным избранным. Клавдию было отведено место по правую руку от императора.

Из тех, кто не имел отношения к жреческим обязанностям, на это пиршество были допущены лишь сенаторы и несколько близких друзей цезаря.

Сенатор Ливий Гемин, поклявшийся, что видел взлетевшего орла из дыма погребального костра и получивший за эту ложь щедрое вознаграждение, отчим Мессалины Корнелий Сулла, Луций Вителлий и Фабий Астурик также были в числе избранных. Их усадили в конце стола, и они тихо о чем-то преговаривались. Клавдий со своего места видел, каким влюбленным взглядом Германик смотрит на Мессалину. Девушка скользила меж жрецов, взяв на себя обязанности помощницы распорядительницы по просьбе старшей жрицы Венеры. С ее лица не сходила улыбка, но Клавдию было заметно, что девушка натянута как струна, а в глазах ее мерцают тревожные огоньки.

Клавдий корил себя за вчерашний приступ слабости, помешавший ему вникнуть в детали заговора, и теперь терялся в догадках, когда все должно было произойти. Он молил богов, чтобы это случилось не на его глазах.

Но постепенно облик прекрасной Мессалины затмил все вокруг, и Клавдий не мог отвести взгляда от красавицы. Тяжесть в груди усиливалась, причиняя новые душевные страдания. Никогда в жизни ему еще не приходилось испытывать подобных мучений. Тот позор и насмешки, которым он подвергался прилюдно с детства, меркли по сравнению с болью неразделенной любви.

Когда Мессалина приблизилась к нему со словами приветствия, Клавдий к своему стыду едва сумел промычать что-то невразумительное, смутившись, как безусый юнец, и руки его предательски затряслись. А когда он поймал ее взгляд, полный брезгливого отвращения, то от стыда готов был покончить с собой тут же, за пиршественным столом.

Калигула склонился к нему и насмешливо спросил:

– Ты же не собираешься умереть прямо здесь, дядя? У тебя такой ужасный вид, что ты портишь аппетит не только мне, но и гостям.

Клавдий натянуто улыбнулся.

– Прошу простить меня, мой цезарь, я только что перенес тяжелую лихорадку, мне все еще нездоровится. Надеюсь, доброе вино поднимет мой дух.

– Очень на это надеюсь, – произнес Калигула, и в его тоне Клавдию почудилась зловещая нотка. – Не хотелось бы выгонять тебя прилюдно из-за кислой физиономии. Мнестер и Аппелес присоединятся позже и развеселят нас танцами.

В этот миг какой-то преторианец из-за занавеса подавал ему знак. Цезарь поманил его к себе.

– Прости, что нарушаю твой праздник, цезарь, – воин, приветствуя цезаря, гулко ударил кулаком в панцирь на груди. – но Кассий Херея велел отдать тебе срочно это письмо.

Калигула с недоумением взял свиток из рук преторианца, сломал печать и, хмурясь, пробежал глазами написанное. Клавдий увидел, как лицо его застыло подобно маске. Цезарь еще раз прочел письмо, будто не мог поверить своим глазам. Его холодный, колючий взгляд вдруг метнулся в конец стола, где сидели Астурик с Вителлием. А затем зеленые глаза Калигулы уставились на Клавдия, и старик почувствовал, что весь покрылся липким холодным потом.

– Дядя, я получил известия от своего друга. Я думаю, они заинтересуют и тебя, – на колени Клавдию упал свиток.

Дрожащими руками он развернул пергамент и еле сдержал страдальческий стон.

«Марк Эмилий Лепид – Гаю Юлию Цезарю Августу.

Я уже не знаю, как достучаться до тебя, мой цезарь, ибо все мои письма ты оставил без ответа. Я пишу, уже ни на что не надеясь. Может быть, ты не получал прежде от меня известий, или предпочел от них отмахнуться? Я умолчу о том происшествии, что стряслось со мной, но снова предупреждаю: против тебя готовится заговор. И я уверен, что убийство гетеры Пираллиды, которое тебе преподнесли, как самоубийство, тоже играет роль в тех зловещих событиях, которые, как я чувствую, должны скоро свершиться. У меня нет прямых доказательств. Марс тому свидетель, как отчаянно я пытался их добыть для тебя, и эти старания едва не стоили мне жизни. Я назову имена, а ты сам решай, стоит ли принимать меры против тех, кого ты считаешь своими друзьями. Но я уверен, что твоя драгоценная жизнь в опасности! Клавдий Тиберий, Невий Серторий Макрон, Ирод Агриппа и Фабий Астурик – вот имена заговорщиков. Более я ничего не знаю, но чувствую, что угроза велика, и я не могу молчать.

Твой Эмилий Лепид».

Свиток выпал из рук Клавдия. Калигула продолжал пристально смотреть на него.

– Ты ничего не хочешь рассказать мне, дядя? – вкрадчиво спросил Гай Цезарь.

Клавдий глубоко вздохнул и склонил голову в знак согласия.

– П… прости меня, п… племянник, но я медлил и, в… видимо, напрасно, – голос его дрожал и срывался. Клавдий метнул быстрый взгляд в конец стола и увидел, как счастливо улыбнулся Германик Гемелл вслед проходившей мимо Мессалине. Ему предстояло предать этого юношу, доверившегося ему, погубить достойного управлять Римом последнего отпрыска императора Тиберия, но спасти прекрасную девушку, которую затянула зловещая паутина заговора, и дать ее красоте цвести и радовать взор.

– Мой цезарь! – неожиданно раздался откуда-то сбоку голос Корнелия Суллы. – Могу ли я пасть к твоим ногам и возблагодарить за величайшую честь, дарованную моей семье?

Калигула отвернулся от Клавдия и с раздражением посмотрел на помешавшего их разговору отца Мессалины.

– Я призываю присутствующих совершить возлияние в честь Юпитера Латинского! – продолжал Сулла, поднимая чашу с вином.

Все подобострастно вскочили со своих мест с чашами в руках, и кравчие поспешили подлить им вина.

И тут Клавдий увидел, как Мессалина ловким движением вылила что-то из флакона в свою чашу.

– Совершим же возлияние в честь Пантеи, самой прекрасной и достославной богини Рима! – выкрикнула девушка и, низко склонившись, поднесла чашу Калигуле.

Гай принял ее обеими руками и высоко поднял над головой. Глаза Мессалины горели злобным торжеством. Клавдий в ужасе смотрел на Калигулу. Еще миг и все будет кончено! Но тут Гай снова устремил на него пронзительный взгляд, от которого у Клавдия все внутри заледенело, и старик, не выдержав, зажмурился и помимо воли слегка качнул головой.

Цезарь медленно повернулся к Корнелию Сулле и протянул чашу ему.

– Прими, Сулла, в знак моего расположения эту чашу, ты первым пригубишь из нее в знак почтения к новым римским богам! – произнес Калигула, и Корнелий восторженно принял смерть из рук цезаря.

Мессалина замерла с широко раскрытыми глазами, сделала было шаг к отцу, но тот уже сделал несколько глотков.

Страшная гримаса вдруг исказила его полное добродушное лицо. Сулла резко согнулся, схватившись за живот. Фонтаном хлынула рвота, и Калигула с брезгливой гримасой отступил от него в сторону.

Корнелий упал, страшные судороги выгибали его тело, он захрипел, на губах выступила кровавая пена, он забился в конвульсиях, а затем неожиданно вытянулся как струна и замер. Громкий вопль прорезал воцарившуюся тишину. Это кричала Мессалина, не в силах отвести взгляда от выпученных глаз отчима. Астурик бросился к ней, но Клавдий опередил его, закрыв девушку своим телом. Калигула, устремившись навстречу Астурику, мощным ударом кулака свалил его наземь.

– Это заговор! Меня хотели отравить! Преторианцы, ко мне! – громовым голосом закричал он.

Жрецы и жрицы в ужасе сбились в углу. Вбежавшая стража тесным кольцом окружила Калигулу.

– Этих в Мамертинум! – из-за их спин распорядился Гай, указав на лежавшего Астурика, на Клавдия, все еще закрывавшего собой дрожащую Мессалину, и, поколебавшись, на нее тоже. – Вечером я лично допрошу их! Послать отряд в дом Макрона, он не должен ускользнуть от моего правосудия!

Юлий Луп, стоявший в дверях, выбежал вон. Слава Юпитеру, что Херея назначил его в отряд сопровождения. У Макрона теперь есть шанс спастись.

Полчаса спустя, весь в пыли от быстрой скачки, он стучал молотком в двери своего бывшего начальника. Хмурый Макрон молча выслушал его.

– Спасибо, Юлий Луп! – только и сказал он. – Возвращайся во дворец, теперь я сам позабочусь о себе.

Для бегства уже давно все было приготовлено. Макрон схватил ларец с бумагами и деньгами, вскочил на лошадь, усадил сзади себя полуодетую растрепанную Эннию и поскакал прочь из Рима. Путь его лежал в Египет, ведь он по – прежнему оставался его официально назначенным наместником.

По Риму прокатилась леденящая жилы новость: любимого императора пытались отравить, но заговорщики схвачены, и жизни цезаря уже ничто не угрожает. Тысячи людей пришли к палатинскому дворцу, намереваясь своими телами заслонить императора, если попытка заговора повторится. Слышались пожелания здравия цезарю, проклятия заговорщикам и клятвы умереть, если с любимым Сапожком случится какое несчастье.

Сам Калигула заперся в своих покоях и, все еще дрожа от пережитого ужаса, пил вино. Луций Вителлий успокаивал его, как мог, но и сам без конца вздрагивал, вспоминая страшную кончину Корнелия Суллы. Черная кошка, свернувшись клубком на коленях Гая, посверкивала желтыми глазами и умиротворенно мурлыкала.

– Она успокаивает меня, – объяснил Калигула Луцию и погладил кошку, отчего та, разомлев, вытянула вперед лапы, увенчанные изогнутыми когтями.

– Воля твоя, повелитель, – ответил Луций, подливая ему вина. – Давай совершим возлияние Юпитеру, ибо уберег он тебя от страшной беды.

Они выпили. Калигула все еще продолжал дрожать.

– Я ведь знал, что Макрона нельзя оставлять в живых, но медлил из-за неотложных дел. Я планировал начать слушания по его делу буквально на днях, но хитрый префект претория опередил и сплел целый заговор за моей спиной. Подлый негодяй! – сетовал Гай. – Не могу поверить, что мой дядя тоже замешан в это грязное дело. Они подсунули мне Фабия Астурика, выдав его за племянника Фабия Персика, человека, которого я любил и уважал всем сердцем, который был мне опорой и заменил отца. Злодеи просчитали заранее, что я не откажу в милостях юноше, связанному родством с дорогим мне человеком. Кто же он на самом деле?

Вителлий пожал плечами, снова беря в руки кувшин. Тихий удар в медный гонг заставил его вздрогнуть и пролить вино.

– Кто там еще? – вскричал он, загораживая собой цезаря. Кошка выгнула спину и угрожающе зашипела.

– Господин! – голова Кассия Хереи высунулась из-за занавеса. – Макрон бежал вместе с женой. В погоню за ними выслан отряд преторианцев, свидетели клянутся, что видели их на Остийской дороге.

– Догнать! – процедил Калигула. – Не дать ему сесть на корабль! Он стремится в Египет, теперь я понял его гнусный замысел. Там проще всего поднять восстание и отрезать Рим от основного источника пропитания. Он мечтает стать полноправням правителем Египта и объявить Риму войну. Но ему не удастся повторить деяния Марка Антония и развязать новую войну. Мы должны опередить его и схватить этого изменника.

– Слушаюсь, мой господин! – выкрикнул Херея.

– Убить! – приказал Калигула. – И принести мне его голову!

XXXI

Мессалина даже в самом страшном сне не могла представить себе, что существуют настолько мрачные и зловонные места, как Мамертинская тюрьма. Камера, куда ее грубо кинули, была настолько маленькой, что невозможно было встать в полный рост, узкое решетчатое окошко в потолке пропускало так мало света и летнего тепла, что дикий холод пробирал до костей. В углу было навалено какое-то тряпье, которое издавало настолько омерзительный запах, что девушка сжалась у стены напротив, кутаясь в разорванную столу. Слезы текли по ее нежным щекам, ей еще никогда в жизни не было так страшно.

Мессалина проклинала свою опрометчивость и самонадеянность. Как могла она из любви к Германику пойти на такое? Ее вечная жажда приключений не довела до добра, недаром брат всегда говорил ей, что рано или поздно она поплатится за свою необузданность.

Дверь темницы приоткрылась, и что-то упало к ее ногам. Девушка протянула руку, нащупала в темноте этот предмет, поднесла его к глазам и увидела, что это краюха заплесневелого хлеба. Она брезгливо отбросила ее прочь, но вдруг заметила, что из хлеба выпала записка. Трясущимися пальцами она развернула грязный клочок пергамента и попыталась разобрать буквы. Неожиданно она поняла, что писали кровью, и ее передернуло от ужаса.

«Все отрицай». От кого это послание? Едва ли от Гемелла. Мессалина догадалась, что Германик уже не жилец на этом свете. Кто-то предал их, и Калигула уже знал имена тех, кто покушался на его жизнь. Хоть Макрон и утвержал, что в заговоре настолько мало посвященных, что предать некому, но такой человек все же нашелся. Сейчас Макрон, скорее всего, тоже схвачен вместе с женой, и, вероятно, именно он написал ей эту записку. Ее любимый – единственный, на кого можно свалить всю вину. Цезарь быстро дознается, кто он такой на самом деле, и не оставит его в живых.

Увидятся ли они еще когда-нибудь с Германиком? Девушка зажмурилась, у нее защемило сердце. Но она понимала, что собственная жизнь дороже жизни возлюбленного. Его гибель скоро забудется, а ей очень хочется жить. Да, жить! Сжав кулаки, она вскочила и ударилась головой о низкий потолок.

– Нет! – закричала она в тесную пустоту. – Я буду жить! Я не умру! Скрип двери испугал ее, и она метнулась в угол, к вонючему тряпью, и попыталась зарыться в него.

Чьи-то рывком подняли ее, и она беспомощно затрепыхалась, рыдая и крича.

– Эта готова! – сказал грубый голос. – Похоже, совсем лишилась разума! Потащили ее. Приказано доставить во дворец немедля.

Мессалина попыталась вырваться, но удар по голове лишил ее чувств.

В оцепленном преторианцами дворце на Палатине царила мертвая тишина. Толпа у ворот тоже безмолствовала. Плебеи смешались с всадниками, тут и там мелькали белоснежные тоги сенаторов, которые вместе со всеми беззвучно молились богам о любимом императоре. Вчерашний скандал с попыткой убийства цезаря выбил привычную жизнь Рима из колеи.

Калигула восседал в золотом солиуме в центре атриума, рядом расположились Луций Вителлий и еще несколько близких друзей. Вокруг них стояли преторианцы. Перед цезарем стоял на коленях Тиберий Клавдий и бился седой косматой головой о мраморный пол.

– Меня обманули! Обвели вокруг пальца! – кричал старик. – Я не виновен! Прошу, пощади меня, цезарь!

– Ты мог предупредить меня раньше, дядя, – наконец разомкнул уста Калигула. – Я вырвал бы с корнем заразу, чтобы она не успела размножиться. Как я теперь могу быть уверен, что она не вползла в мое ближайшее окружение? Тебе я доверял всегда. Ты ведь поклялся моему отцу, что будешь всегда оберегать нас, его детей!

– Но ведь я не дал выпить тебе яд! – закричал Клавдий. – Я спас тебе жизнь! Это все Фабий Астурик! И Макрон! Они сговаривались за моей спиной! Девушка тоже не виновата! Мессалина не могла знать, что подносит тебе отраву!

Калигула усмехнулся, сузив зеленые глаза.

– Вижу, ты радеешь о ней больше, чем о себе! А что вы запоете, если встретитесь лицом к лицу? Ввести Мессалину!

Из-за занавеса вытолкнули растрепанную девушку. Ее стола была грязна и измята, на щеках виднелись потеки слез и сурьмы, а руки покрывали синяки. От грубого толчка стражника она полетела на пол, больно ударившись, да так и застыла, коленопреклоненная, перед цезарем. Худенькие плечи ее тряслись, она боялась поднять глаза, стыдясь собственного вида.

– Ты признаешь себя виновной в заговоре против цезаря, Валерия Мессалина? – грозно спросил Калигула.

Она молча, не поднимая глаз, отрицательно замотала головой.

– Ты признаешь, что обманом проникнув в мои покои, пыталась убить меня? – задал новый вопрос Гай.

Возмущенная Мессалина подняла голову.

– Вовсе нет, повелитель! Я пришла к тебе по зову сердца! – твердо ответила она.

– Значит, я переспал с тобой только потому, что ты возжелала этого?

– И да, и нет, мой господин! Меня попросил Фабий Астурик выкрасть из твоих покоев некие документы. И я сделала это, когда ты уснул. Если б ты обошелся со мной мягче, то, клянусь Венерой, я никогда бы не совершила это.

Изумленный Калигула подался вперед:

– Какие документы?

Валерия решительно поднялась с колен и устремила на цезаря горящий взор своих агатовых глаз:

– Капсу с письмами Ливиллы, в которых она доказывала незаконное происхождение Тиберия Гемелла.

– Зачем? Кому понадобились эти ненужные бумаги?

– Мне это неведомо, цезарь! Астурик пропустил меня в твои покои, уступив моей легкомысленной просьбе. А взамен потребовал маленькую услугу. Я из любопытства открыла эту капсу. Поверь, мой господин, я не собиралась причинять тебе вреда. О, если б я только знала, к чему это приведет! – Мессалина с рыданиями спрятала лицо в ладонях.

– Я же г… говорил, цезарь, что д… девушка не имеет никакого отношения к заговору, – раздался дрожащий голос Клавдия. – И ее, и меня в… вовлекли туда обманом.

Калигула пристально всматривался в их лица. Лгут или говорят правду? Потом махнул рукой:

– Отвести их и запереть в погребе. Пусть посидят, пока я не послушаю, что расскажет мне Астурик.

Клавдия и Мессалину увели, наступила очередь допроса Фабия. Астурик шел, высоко подняв голову и не сводя с Калигулы презрительного взгляда. Кассий Херея грубо пнул его в спину, вынудив упасть на колени. Но голову Фабий не опустил.

– Ты дерзок, Астурик! – сказал Калигула. – Я мог бы отдать сейчас приказ, и мои преторианцы разрубили бы тебя на части. Но я милостив и решил предоставить тебе возможность выбора. Что ты предпочтешь: быструю смерть или долгую и мучительную?

Астурик усмехнулся.

– Щедрое предложение. Ты ждешь, что я смалодушничаю и выберу безболезненный способ. Но мне все равно. Я и так расскажу правду! Ее должны узнать все в Риме!

Калигула в волнении подался вперед.

– Что же должен знать Вечный город? – язвительно спросил он, стискивая пальцами резные подлокотники.

– То, что ты убийца! И незаконно присвоил себе власть! – выкрикнул Фабий.

Вителлий, негодуя, вскочил.

– Он не в себе, цезарь! Этот человек – сумасшедший! Взмахом руки Калигула велел ему сесть на место.

– Пусть говорит, – с улыбкой сказал он. – Меня чрезвычайно веселит его наглость.

Астурик вспыхнул от гнева, дернулся было вперед, но сильные руки охраны вернули его в коленопреклоненное положение.

– Так кто же ты? – спросил Калигула. – Почему мой друг Эмилий Лепид пишет, что твоя персона окутана тайной? И почему в числе заговорщиков он называет моего дядю и бывшего префекта претория? И зачем ты просил Мессалину украсть для себя письма Ливиллы из моих покоев? Ты собирался выдать себя за ублюдка Тиберия Гемелла? Я лично видел его голову, он мертв. Ты даже не похож на него! Кого ты собирался обмануть этой ложью? Неужели Макрон был настолько глуп, что решился поддержать твои глупые притязания, самозванец? Да, я желаю услышать правду!

– А правда заключается в том, что я тоже внук старого Тиберия! – твердо ответил Фабий.

– Вздор! – вскричал Гай, топая в гневе ногами. – У старого козла не осталось прямых потомков по мужской линии. Да и Ливилла прижила своих близнецов от любовника! Да и как бы там ни было, они мертвы!

– Цезарь, ты прекрасно знаешь, что записка Эвдема – подделка! – парировал Астурик. – Твоя жена должна была рассказать тебе об этом! А Клавдий Тиберий может подтвердить. Он сам сказал мне, что Тиберий Гемелл и Германик Гемелл – законные дети Друза и Ливиллы!

Друзья цезаря недоумевающе переглядывались.

– Но к чему ты ворошишь прошлое? – спросил Калигула.

– Потому что мое настоящее имя Германик Гемелл! – с гордостью произнес Фабий, поднимаясь с колен и обводя всех горящим взором. – Признание моей матери и письмо Павла Фабия Персика подтверждают это безоговорочно!

Если бы в этот момент разверзся мраморный пол и оттуда забил фонтан пламенеющей лавы, это не произвело бы такого впечатления на собравшихся, как дерзкое заявление Германика. Все разом вскочили и заголосили. Лишь Калигула в своем золотом солиуме молчал и всматривался в лицо Германика, ища ненавистные знакомые черты.

– Тиберий Клавдий мог бы поклясться перед сенатом в подлинности письма своей сестры! – продолжал иступленно выкрикивать Гемелл. – А Невий Серторий Макрон обеспечил бы мне поддержку среди легионов и преторианцев. Эти два человека и были основой моего возвышения!

Гай прищурил один глаз и склонил голову набок, будто что-то прикидывая про себя.

– А знаешь, – сказал он, – Клавдий только что говорил мне, что его завлекли в заговор обманом, и ни о чем таком он не помышлял. Он даже не знает, что ты его племянник, и, соответственно, мой двоюродный брат.

– Значит, старик солгал, испугавшись за свою жизнь, – ответил Германик, кусая губы.

– Ты предлагаешь подвергнуть его пыткам? – усмехнулся Калигула. – Да он и от малейшей боли подтвердит, что ты сын Марса или персидского царя, лишь бы прекратить мучения. Я не могу приказать истязать того, кто спас мне жизнь, не дав испить отравы.

Гемелл, стиснув зубы, издал разочарованный стон. Так вот кто оказался предателем, обрекшим!

– Конечно, я принудил Клавдия к этому признанию, когда показал обличающее вас письмо Эмилия Лепида. Гибель куртизанки насторожила его, и он следил за вами, подвергая свою жизнь опасности и едва не распрощавшись с ней. Кто-то перехватывал его письма, но одно из них все-таки дошло. И, как оказалось, вовремя, – сказал Гай Цезарь. – Ты всего лишь жалкий самозванец, Фабий Астурик, или как там тебя зовут на самом деле? Теперь я сомневаюсь в том, что ты родственник моего дорогого друга.

– Конечно, я не родственник Фабия Персика, но он воспитывал меня с малолетства, когда моя мать отослала меня к нему в Тарраконскую Испанию. Я могу предъявить тебе письма Ливиллы и Фабия, доказывающие это. Вот они!

Германик вынул из синуса тоги два пергаментных свитка и протянул Калигуле.

– Ведь у тебя хватит смелости, цезарь, прочесть их вслух? – язвительно поинтересовался он.

Калигула развернул вначале один, прочел. Присутствующие не сводили с него испытующих взоров, но выражение лица Гая оставалось бесстрастным.

Затем был раскрыт второй свиток и так же подробно изучен. Тишину нарушал лишь мерный стук капель из водяной клепсидры о медный поднос. Наконец, Калигула оторвал взгляд от пергаментов, небрежно свернул их, сладко потянулся, распрямляя спину, и вдруг резким точным движением метнул свитки в тлеющую жаровню. Весело вспыхнуло пламя, пожирая пергамент, наполняя атриум душной вонью горящей кожи.

– Ложь! – громогласно вскричал Гай. – Все, от первого до последнего слова! И почерк не Фабия Персика! Ты обманул всех, дерзкий самозванец! И приговор тебе – смерть!

Германик склонил голову. Глупец! На что он надеялся? Калигула никому не осмелился бы показать эти свитки. Слезы покатились из его глаз. Он понял, что обречен на мучения.

– Кассий, отправь его обратно в Мамертинум, пусть до казни посидит в Туллиевом мешке. Германик Гемелл заслуживает особенной участи! Я еще должен поразмыслить об этом, – приказал Калигула. Преторианцы поспешили исполнить приказ, подхватив под руки обмякшее тело последнего отпрыска из рода Тиберия. – И приведите сюда Клавдия и Мессалину!

– Она ни в чем не виновата! – вскинулся Германик и забился в руках преторианцев. – Ее проступок заключается лишь в том, что она любит меня! И я люблю ее тоже! Прости ее, милостивый цезарь! Я признаюсь, что обманывал всех! Пощади Мессалину! Я сознаюсь в подлоге документов! Я – не Германик Гемелл!

Повелительный взмах руки остановил преторианцев.

– О! Да тут замешана любовь! – удивленно протянул Калигула. – Я считаю, напоследок этим двоим стоит повидаться. Новые обстоятельства должны быть исследованы.

Мессалину вновь ввели в зал и поставили на колени рядом с Германиком. Он попытался вырваться из крепких рук преторианцев, чтобы обнять испуганную девушку, но тщетно.

– Любимая моя! Не бойся! Цезарь проявит милосердие! Он обещал сохранить тебе жизнь! – заговорил он, заливаясь слезами при виде ее жалкого состояния. Девушка, однако, даже не повернула головы в его сторону, она глядела только на Калигулу.