Текст книги "Калигула. Тень величия"

Мне совершенно не на кого положиться! Все заняты собственными делами! Я даже на скачках не был сегодня! Вителлий тихо кашлянул.

– Скажи, цезарь, ты уверен в необходимости обожествления своей сестры? – осторожно спросил он.

Калигула удивленно посмотрел на него.

– Мои решения не подлежат сомнению. Друзилла была мне очень дорога. Ты сам знаешь, как сильно я был к ней привязан. А ты что-то имеешь против моих распоряжений?

Луций вновь пал на колени.

– О, нет! Конечно же нет, мой властелин! Я просто хотел заметить, что ты еще не построил свой храм и не назначил жрецов для служения твоему культу!

Калигула вздохнул.

– Я приступлю к этой грандиозной постройке, едва будет возведен мой дворец. Я, хоть и бог, но живу пока на земле. Вителлий, ты успел утомить меня своей восточной лестью! Что привело тебя ко мне?

– Дело в моем сыне! Он сбежал! Бросил свою жену в первую брачную ночь! Она так и не дождалась его на ложе!

Смех Калигулы пробудил громкое эхо в коридорах дворца.

– Надеюсь, красавица Петрония утешилась фаллосом того Приапа, на колени которого ее усадили! – сквозь смех произнес цезарь, заставив захохотать и Луция. – Это был ее единственный шанс познать мужчину!

Когда веселье унялось, Калигула отпил вина и устало зевнул.

– Прошу тебя, цезарь! Тебе стоит только приказать! – быстро заговорил Вителлий, видя, как Калигула потирает сонные веки. – Мой сын должен вернуться к своей жене! Он накличет позор на нашу семью, и наш тесть потребует аннулировать брак, а мы лишимся огромного приданого!

– Мне кажется, ваш тесть не станет аннулировать брак, даже если Авл никогда больше не увидится с Петронией! Ее с таким трудом выдали замуж.

Но я уважу твою просьбу, мой друг, и прикажу твоему сыну занять место рядом с законной супругой.

Калигула вышел, оставив довольного Луция наедине с кувшином вина. Еще одна чаша великолепного напитка, и можно будет вновь навестить вчерашнюю гетеру.

Оставшись один в своей спальне, Гай скинул тогу, нетерпеливо рванул тонкую ткань синфесиса, оставшись обнаженным. Чан с теплой водой уже ожидал его, и он с наслаждением погрузился в него. Протянув руку, откинул занавес с потайной ниши.

– Приветствую тебя, моя бессмертная любовь! – со вздохом произнес он, обращаясь к темноликой богине на постаменте. – День сегодня был просто сумасшедший…

И он подробно принялся рассказывать о том, где был и что делал, будто Юния сидела с ним рядом, живая, и слушала его.

XXV

К разочарованию Фабия, у задней двери в дом его ожидала служанка. Она поманила его за собой и провела в покои госпожи. Мессалина ожидала его в кубикуле, где был накрыт стол с закусками и вином. Девушку окутывал прозрачный муслин, она, отставив изящную ножку, потягивала из чаши вино.

– Ты вновь опаздываешь, – томно сказала она, – я так скучала в одиночестве. Фабий опустился в катедру напротив, нежно погладила тонкую щиколотку ножки, которая сразу же устроилась на его коленях.

– Здесь великолепно смотрелся бы золотой браслет, – сказал он и неожиданно ловко обмотал ее щиколотку цепочкой. Довольная Мессалина вскрикнула от восторга. – Но, любимая, я ожидал, что мы сразу же отправимся туда, где нас давно ожидают.

Валерия капризно надула губки.

– Царапины от кустов на моей коже внушили мне, что в следующий раз место для любовных игр надо выбирать поуютнее. И, уж если мой отец в отъезде, нам следует воспользоваться этой возможностью. А остальные подождут еще часок.

Астурик застонал, потому что шаловливая ножка забралась под тунику.

– Согласен с тобой, моя любимая.

Они заключили друг друга в объятия и разомкнули их лишь через два часа.

– О, Юпитер! – вскрикнул Фабий. – Мой друг не простит мне, что я заставил его так долго ждать.

Он натянул тунику на разомлевшую девушку, глаза которой слипались, ее на руках донес ее до своих носилок, и они отправились на Эсквилин.

В носилках Мессалина долго ворочалась, пытаясь устроиться поудобнее, клала голову ему то на плечо, то на колени, пока наконец не сказала сонным голосом.

– В саду ты намекал, что скажешь мне свое настоящее имя.

– Германик Гемелл, – кратко ответил ей Фабий.

Сон ее в миг улетучился. Широко открытыми от ужаса и удивления глазами она посмотрела на него.

– Не смотри на меня так, – поежился он.

– Но ты же умер давным давно, – сказала девушка. – Как такое может быть? Или ты не внук Тиберия?

– Я не умер. Моя мать спрятала меня. Долго объяснять, поэтому я и настоял на том, чтобы ты сегодня поехала со мной. Я уверился в том, что ты не выдашь меня И убедил в этом остальных.

– Остальных? – в страхе переспросила Мессалина.

– Потерпи, ты сама всех увидишь и обо всем узнаешь. Очень скоро тебе станет ясно, почему ты никогда не сможешь стать женой Калигулы.

Мессалина обиженно засопела. Он ласково погладил ее по щеке в темноте.

– Но ты все равно исполнишь свою мечту. Ты ведь мечтаешь выйти замуж за императора?

Валерия обвила его шею руками.

– Да, мой цезарь. Я мечтаю об этом и, видимо, не напрасно, – страстно прошептала она.

Она приникла к его губам, и они позабыли обо всем на свете. Даже о честолюбивых мечтах.

Рослые рабы посмеивались и переговаривались на непонятном языке, когда носилки качались и поскрипывали на их мощных плечах.

Ночь, казалось, никогда не кончится. Ливилла, облокотившись на подушки, отчаянно зевала и терла усталые глаза. Больше всего на свете ей хотелось вытянуться на широком ложе и слушать пение соловьев, пока Морфей не унесет ее на своих крыльях. Было уже далеко за полночь, но Домиция Лепида Старшая не спешила уходить.

Устроившись в мягкой катедре, она роняла слезы на свою огромную грудь и печалилась по поводу неприятной новости, которую принес сегодня посланец императора.

Дело было в том, что Пассиена Криспа назначили в коллегию жрецов нового божества со вступительным взносом в миллион сестерциев, а также цезарь требовал его незамедлительного возвращения в Рим для подготовки к предстоящему торжеству.

Вот из-за этого Домиция рыдала в покоях Ливиллы, пытаясь ее разжалобить – дабы та написала брату и попросила его избавить Саллюстия от этой должности. Расставаться с миллионом и возвращаться в шумный город из роскошного тихого имения Пассиену Криспу не хотелось. Ливилла вежливо слушала почтенную матрону, а про себя в очередной раз поражалась размерам ее бюста. К тому же, как девушка справедливо полагала, в этом деле угадывались происки мстительной Агриппины, а ссориться с сестрой она боялась. Их отношения до сих пор оставались весьма натянутыми.

Ливилла с грустью думала о том, что ей и самой завтра утром придется искать себе новое пристанище, и она обдумывала благовидный предлог для отъезда. Она чувствовала себя обязанной Домиции за предоставленное гостеприимство, но помогать в этом щекотливом деле решительно не хотела.

Ее сонный взгляд то и дело упирался в роскошный бюст Домиции, ритмичное колыхание которого начинало ее усыплять.

Неожиданный шум заставил их обеих встрепенуться. Били в медный гонг у дверей.

– Пожар! – воскликнула мнительная Домиция, попыталась вскочить, но застряла в катедре. – О боги! Это точно пожар! – беспомощно повторила она. – Ливилла, не в силах сдерживать смех, стала помогать ей выбраться из тесных подлокотников, но в этот миг вбежал Пассиен Крисп и кинулся к своей жене.

– Малышка моя! – вскричал он. – Что ты так разволновалась? Это всего лишь гости.

– Какие гости? – Домиция рухнула в катедру, так и не выпустившую ее из своего плена. – Ведь глубокая ночь! И мы не ждем никого.

– Пойду разберусь. Никакого пожара, – успокоил ее Пассиен Крисп, нежно погладив по щеке и поцеловав пухлую руку. – Оставайтесь здесь. Я скоро вернусь.

– Кто бы это мог быть? – прошептала Лепида.

– Я тоже схожу посмотреть, – ответила Ливилла, желая поскорее отделаться от докучливой матроны. – Быть может, мой брат прислал какое-нибудь распоряжение? Иначе с чего бы так шуметь?

Она вышла прежде, чем Домиция успела ее остановить. В атриуме Ливилла увидела хозяина дома и слуг, столпившихся вокруг лежащего человека. Позади них маячил преторианец.

– Саллюстий, что случилось? – спросила Ливилла и, поняв, в чем дело, в ужасе отшатнулась. Эмилий Лепид лежал на мраморной скамье, весь окровавленный, без признаков жизни.

– Госпожа! – к ней приблизился преторианец. – Он жив, не волнуйся. На нас напали в дороге, и Лепид получил удар по голове, но все не так страшно, как кажется, он просто без сознания.

В глазах Ливиллы неожиданно сгустилась тьма, и мир вокруг померк. Сильные руки преторианца подхватили ее прежде, чем она упала без чувств на мраморный пол.

Дом, куда рабы доставили носилки, Мессалине был незнаком. Она испуганно озиралась по сторонам, но Германик обнял ее за плечи и уверенно повел за собой. Впереди со светильником шел слуга, показывая дорогу. Длинный коридор привел их в обширный таблиний, где за столом сидел крупный седой мужчина и что-то писал. Он поднял голову, и, к своему удивлению, Мессалина узнала Невия Сертория Макрона.

– Приветствую вас, Германик Гемелл и госпожа Мессалина, – произнес он, поднимаясь навстречу поздним гостям.

– А где…

– Он не придет сегодня. Я не хотел при нем открывать некоторые тайны, которые собираюсь рассказать вам обоим.

Мессалина нервно облизнула губки.

– Я не совсем понимаю, зачем Фабий привел меня к тебе, бывший префект претория, – сказала она.

– Он уже назвал тебе свое подлинное имя? – спросил ее Макрон.

Она кивнула, ее розовый язычок мелькал туда – сюда. Ей явно было не по себе в чужом доме.

– Тогда ты должна знать, что твой возлюбленный такой же законный наследник Римской империи, как и Гай Цезарь.

– Я не хочу, чтобы с Фа… с Германиком, – поправилась она, – Калигула поступил так же, как с его родным братом. То, что Тиберий Гемелл был убит из-за того, что хотел отравить цезаря, в Риме знают все, но многие также подозревают, что на самом деле Калигула просто избавился от ненавистного внука Тиберия.

– Германик не зря превозносил твой ум, госпожа, – с уважением сказал Макрон. – Калигула поступил умно, когда после смерти Тиберия внушил сенату, что Гемелл тайно поклоняется Гекате. Сенат и народ римский настолько ненавидели старого императора, что незамедлительно объявили Гая единственный преемником, презрев завещание, где империя наследовалась обоими. Если б сенаторы засомневались, Калигула обнародовал бы письма, которые когда-то спасли его самого и настроили старого Тиберия против внука. Тиберий лично передал ему их на Капри.

– Письма? – переспросила Мессалина.

– Письма Ливиллы, матери близнецов, своему любовнику Сеяну, написанные ею в то время, когда она была беременна, а также записка от ее врача с поздравлениями Сеяну, как отцу этих детей.

Валерия вскочила с места и возмущенно посмотрела на Германика:

– Так значит, ты не внук Тиберия, а сын Элия Сеяна, гнусного заговорщика? Ты обманул меня?

– Успокойся, Мессалина, – произнес Макрон. – Записка от врача всего лишь подделка, но желаемое действие она произвела. Представь себе, что почувствовал старый Тиберий, когда прочел ее? В завещание было вписано имя Тиберия Гемелла, и только потому, что Тиберий ненавидел отца Калигулы. Интриги, которые плелись в то время, завершились весьма успешно, и за ними стоял один человек.

– Кто? – выдохнула Мессалина. – Кто этот гений?

– Юния Клавдилла, – коротко ответил ей Макрон, и Валерия в удивлении всплеснула руками:

– Не может быть!

– Мир не знал женщины, умевшей искусней ее плести заговоры, и никто не мог сравниться с ней умом и хитростью. Несмотря на ее смерть, Калигула продолжает любить свою жену, любить безумно и страстно. И в каждой женщине он всегда будет искать знакомые черты. Вот поэтому он никогда не сделает тебя, Мессалина, своей избранницей. Ты красива, но совсем другой красотой.

– Так вот почему Друзилла тогда покрасила волосы, – зло прошептала девушка.

– Она когда-то обманула так и меня этим призрачным сходством. Я ведь любил Юнию больше жизни и на все был готов ради нее.

– Ты? Ты любил Клавдиллу? – пораженная Мессалина хлопала ресницами.

– Я лучше начну по порядку, – с усмешкой глядя на нее, сказал Макрон. В течение всего его долгого повествования Мессалина, как застыла на краешке катедры, вся подавшись вперед и ловя каждое слово, так и не пошевелилась. Глаза ее то вспыхивали огнем восхищения, то в них светилась радость, то отражали они презрение и ненависть, а когда Макрон рассказывал о смерти Юнии, о ее похоронах и болезни Калигулы, слезы полились по щекам Валерии, и она даже не утирала их.

И когда Невий Серторий наконец умолк, Мессалина порывисто поднялась и пошла прочь из таблиния, не сказав ни слова. Германик кинулся было следом, но Макрон задержал его.

– Пусть идет! Ей нужно осмыслить услышанное. Уверен, что сейчас ее чувства подобны буре, что утихнет еще не скоро. Отправляйся и ты обратно во дворец.

Мессалина, пошатываясь от усталости, вышла из дома и зажмурилась. Оказывается, яркий день уже давно сменил ночь. Ей хотелось поскорее очутиться дома, в мягкой уютной постели, чтобы в полном одиночестве спокойно обдумать каждую подробность услышанного увлекательного рассказа.

Германик, вынужденно разлученный с любимой, которую надеялся проводить домой, поспешил вернуться во дворец. По пути в свои покои ему встретился Каллист, вольноотпущенник, ведавшей делами казны, и передал ему, что Гай Цезарь не раз спрашивал о своем секретаре, недоумевая, куда тот мог пропасть. Был уже полдень, и цезарь сейчас открывал начало скачек в Большом цирке, поэтому, даже не заходя к себе, Гемелл поспешил к лестнице, спускавшейся с Палатинского холма к Большому цирку. С верхних ступеней он уже услышал, как бушует людской океан, заполонивший трибуны. Значит, скачки были уже в самом разгаре.

Германик помолился богам, чтобы выиграли красные, иначе он рисковал попасть под плохое настроение Калигулы. Фортуна, как оказалось, сегодня была на его стороне.

Чрезвычайно довольный Гай Цезарь восседал в своей ложе, задрав ноги и подбадривая криками несущиеся вдоль Спины колесницы. Увидев Фабия, он радостно закричал:

– Неужели вернулся, бездельник? Я приказал бы тебя выпороть, мальчишка, задержись ты до вечера! Ты отобрал членов коллегии?

Фабий низко склонился перед императором и поцеловал его сандалию.

– Не спеши гневаться, мой цезарь. Половина работы мной проделана, избранным уже разосланы указы о внесении взноса и требования явиться для подготовки торжественной церемонии.

Калигула недовольно сдвинул брови.

– Судя по твоим частым отлучкам из дворца, ты не намерен заниматься этим далее, – произнес он.

– О, нет! – воскликнул Астурик, отступая на шаг назад. – Я проводил подробную инспекцию по выявлению скрытых доходов всех кадидатов, посетив римских менсариев.

Калигула изумленно вскинул ресницы.

– Не понял?

– Мне нужно было знать, кто из претендентов наиболее богат. Ведь не каждый может позволить себе выплатить миллион сестерциев в качестве вступительного взноса в коллегию жрецов. А кто-то может попросту утаивать от тебя свои доходы, цезарь, допустим, совершая незаконные сделки или выступая за вознаграждение посредником между иноземными и римскими торговцами. Гай был удивлен до глубины души.

– Надо же, а мне и в голову не приходило потрясти этих ростовщиков. А ведь через их жадные руки проходит немало средств.

– Твое имя, цезарь, раскрывало передо мной любые двери. Никто не смел возражать. Их не худо бы обложить дополнительным налогом.

– Ты умен, Фабий Астурик! – восхищенно произнес Гай. – Я жду тебя вечером с подробным докладом, а также доводами по поводу этого налога. Это весьма интересно и вольет новые средства в казну.

Обрадованный Астурик вновь низко поклонился цезарю и выбежал прочь. Легкие ноги вознесли его вверх по лестнице. До вечера еще много времени, он успеет встретиться с Мессалиной, а также до встречи с Калигулой обыскать таблиний и найти капсу. Вполне возможно, что этим вечером ему удастся найти письма матери, и тогда Мессалине не придется рисковать. К тому же, и Макрон, и он сам прекрасно понимали, что будет означать присутствие Валерии в покоях императора. И не факт, что ей удастся проникнуть туда.

Добравшись, наконец, до своей кубикулы, Фабий поспешно написал возлюбленной записку с просьбой встретиться на их обычном месте в Саллюстиевых садах. Сердце его гулко билось, ему почему-то казалось, что она может не прийти. Вдруг испугалась и не станет участвовать в заговоре? Эти вопросы Астурик старался не задавать себе, препочитая думать о лучшем исходе событий. Если Мессалина любит его, то пойдет с ним до конца. Раб умчался с запиской, а Фабий, презрев усталость после бессонной ночи, уселся разбирать свои записи по кандидатам в коллегию.

Гай Цезарь еще долго не мог прийти в себя после разговора с Фабием. Следя за бегом колесниц, он размышлял над тем, что сказал ему юноша. Вот, оказывается, сколько способов существует для выкачки денег с населения!

Если Фабий Астурик такой умный, то следует поручить ему составить более подробный список новых налогов, иначе деньги в казне скоро закончатся, а Калигула как раз велел построить новый корабль для перевозки древнего обелиска из Египта.

Неожиданно его мысли были прерваны Авлом Вителлием. Молодой человек, опасливо оглядываясь по сторонам, ступил в ложу и простерся ниц перед Гаем.

– Мой друг! – радостно вскричал Калигула. – Я потерял тебя из виду после твоей свадьбы!

Авл в ответ разразился жалобными рыданиями:

– О, цезарь! Я опозорен на весь Рим! Мой отец недостойно поступил, продав меня за мешок сестерциев этому чудовищу! Прошу тебя, мой господин! Повели нам развестись! Я даже и пальцем не тронул в брачную ночь эту жуткую уродину!

Калигула насмешливо сузил свои зеленые глаза.

– Твой отец доложил мне, что ты не дошел до опочивальни, где новобрачная напрасно прождала тебя всю ночь на коленях у Приапа. Где же ты пропадал все это время?

– Я скрывался в какой-то дальней инсуле. Там неимоверно грязно и шумно. Я готов был сбежать навсегда, но у меня нет денег. Помоги мне, цезарь, мы же всегда были с тобой друзьями, – горячо произнес Авл. – Избавь меня от этой фурии!

Гай колебался, выбирая, какое решение принять. Луций Вителлий просил урезонить сына, но Авл так страдал. И он был единственным на Капри, кто поддерживал его, несмотря на немилость Тиберия. А ведь он тогда рисковал и сам утратить расположение цезаря.

Калигула наклонил голову, намереваясь сказать Авлу, что тот может считать себя свободным, как вдруг какое-то движение заставило его резко поднять глаза. На мраморной балюстраде стояла, ощетинившись, черная кошка, она разинула клыкастую пасть и громко зашипела, глядя прямо на него огромными желтыми глазами. Миг, и она ринулась вниз. Калигула подбежал к парапету и посмотрел на трибуны. Ни следа! Никто из возмущенных или оцарапанных зрителей не вопил, наоборот, увидев смотрящего на них сверху императора, многие вскочили и разразились приветственными выкриками. Гай отпрянул от парапета и уселся в золотой солиум. Дрожь сотрясала его тело, он мог поклясться, что видел это злобное животное, когда после смерти Друзиллы уехал из Рима и спрятался на конюшне постоялого двора. Неужели этот знак вновь подала его темная богиня? Гай верно прочел его и на этот раз. Авл все еще простирался ниц перед ним и горько рыдал.

– Пойдем со мной, – сказал Калигула. – Поможешь мне запрячь Инцитата. Сегодня я решил лично поучаствовать в заезде.

Под рукоплескания зрителей они спустились к Торжественным воротам. Евтих уже ждал их.

– Фортуна на нашей стороне, цезарь! Ты победишь в этом заезде, если поставишь Быстроногого правым пристяжным.

Калигула снисходительно посмотрел на маленького возничего. Ему и самому это было прекрасно известно. Его конь лучший в Римской империи!

Он лично проверил упряжь, ласково погладил своего любимца, легко вскочил на колесницу и взял в руки вожжи. Авл с мольбой смотрел на него снизу вверх.

– Мой господин, ты так и не ответил мне!

Калигула обернулся к нему, и вдруг перед глазами его встало видение из прошлого: Вителлий, глумливо усмехаясь, держит за руку испуганную Юнию Клавдиллу, а пьяный Тиберий потешается над ними, только что объявив их женихом и невестой.

Нахлынувшая злоба искривила лицо Гая Цезаря. В ярости он взмахнул кнутом, обрушив его на конские крупы, и погнал колесницу на арену. Из-за оглушающего рева толпы он не услышал, как дико закричал Авл Вителлий. Острый шип на колесе резко тронувшейся колесницы пропорол ему бедро.

Кровь хлынула на желтый песок, Авла оттащили в сторону, где лекарь превязал страшную рваную рану, в надежде остановить кровь.

Лекарь долго цокал языком, разглядывая цвет крови, но потом успокоенно вздохнул. Жить будет – не умрет. Придется зашивать, и останется уродливый шрам, но боги смерти пока не властны над этим юношей. А ведь он видел немало случаев, когда люди, получив подобную рану, истекали кровью за считанные мгновения.

К въехавшему в Триумфальные ворота Калигуле, разгоряченному и уставшему, сразу же подбежал Евтих с этим плохим известием.

Глаза Калигулы еще горели победным огнем, он, едва прислушавшись, лишь махнул рукой:

– Дай знать его отцу, что он будет лечиться во дворце! Бедняга только что женился, и его супруга станет за ним присматривать.

Евтих поклонился и убежал исполнять приказ. Когда Авл Вителлий пришел в себя, то увидел, что нога его крепко забинтована, и сквозь повязку пробивается терпкий запах целебной мази.

– Что со мной случилось? Лицо отца склонилось над ним.

– Все позади, сын мой! Ты поранил бедро о колесницу, но жизнь твоя вне опасности. Рану вычистили и зашили. Конечно, некоторое время тебе придется провести в постели, ходить ты будешь с трудом, но лекарь заверил, что хромота со временем пройдет. Лишь шрам будет напоминать тебе об этом досадном происшествии.

Авл беспомощно закатил глаза.

– Тебе лучше сейчас поспать, сынок, – произнес Луций.

– Ты посидишь со мной, отец? – жалобно спросил Авл. Вителлий – старший потупил взгляд.

– Император потребовал моего присутствия на этом обеде, посланцы из Сирии прибудут сегодня во дворец. А кто, кроме меня, в Риме знает лучше всех обычаи и язык этой провинции? Прости меня, я приду только завтра.

– Но ты же не бросишь меня тут одного? – слезы выступили на глазах Авла.

– Я удивляюсь, как ты мог подумать так плохо о своем отце, – с легким укором сказал Луций. – Я позаботился обо всем. Твоей супруге Петронии будет приятно взять на себя бремя обязанностей по уходу за тобой.

Авл в ужасе посмотрел на отца.

– Я ненавижу эту уродину! Я лучше сдохну тут один, чем позволю ей прикоснуться ко мне!

От стены отделилась легкая тень, закутанная в темную столу. Это была Петрония. Мягко ступая, она подошла к Авлу и безмолвно поднесла к его губам чашу. Взмах руки, и чаша отлетела в сторону. Резкий запах лечебного настоя заполнил кубикулу.

Луций поспешил выйти.

– Вот, детки мои, – донесся из коридора его голос, – теперь-то я уверен, что вы поладите.

Авл взвыл. Петрония стояла рядом, не говоря ни слова, глядя на него своими белесыми глазами. Ее некрасивое лицо выражало глубочайшее презрение. За свою недолгую жизнь несчастная девушка успела познать только одно чувство – ненависть к мужчинам. Она не надеялась, что ее муж пробудит в ней нечто иное. Но поведение Авла зажгло в ее сердце страстное желание отомстить. Едва Луций, его отец, прислал за ней, как Петрония поняла, что ненавистный муж теперь оказался в ее безраздельной власти.

И в течение всего времени, пока Авл оставался обездвиженный, она насиловала его каждую ночь, опаивая легким сонным настоем, чтобы он не спал, но и не мог сопротивляться. Он призывал все беды на ее уродливую голову, осыпал проклятиями, но она лишь громко смеялась, усевшись сверху на его обнаженное тело, и сладко стонала, сжимая бедрами и раскачиваясь.

А через две недели, когда он начал пытаться вставать самостоятельно, Петрония вернулась к отцу, и они больше никогда не встречались. Их сын, зачатый в ненависти, презрении и насилии, родился слепым на один глаз, однако мать души не чаяла в своем единственном ребенке. Она добилась развода и воспитывала сына одна, потому что Авл в ужасе отрекся от своего отпрыска. Он захотел взять его к себе, сжалившись, лишь после смерти Петронии, но она и тут проявила застарелую ненависть, завещав свое немалое имущество сыну с условием, что он никогда не вернется к отцу.