Текст книги "Калигула. Тень величия"

Ненависть сестры ее угнетала, ведь прошло уже несколько дней, а упрямая Агриппина, обвинив Ливиллу в своем позоре, упорно не желала ее видеть. Все попытки примирения были безжалостно растоптаны грубостью и унижениями, сестра грозилась, что если Ливилла еще раз приблизится к ней, то она отхлестает ее по щекам так же, как поступила с ней теща Ливия Оцеллы. И девушка чувствовала, что на этот раз Агриппина сдержит свои угрозы.

Отбросив в сторону очередной цветок, Ливилла расплакалась. Она протянула руку к стоявшему на скамейке кувшину с вином и сделала большой глоток. Прохладное вино освежило. Новый глоток и новая уверенность, еще глоток, и краски вокруг засияли ярче, третий, и уже не так гложет тоска.

То, что ее жизнь внезапно дала трещину, Ливилла поняла совсем недавно. Тогда, когда Марк Виниций перестал проводить с ней ночи. Нет, он не изменял ей с гетерами, у него не появилась любовница, просто он охладел к ней. Было ли причиной отсутствие детей или еще что-нибудь, Ливилла не знала, но все ее старания вызвать мужа на откровенный разговор заканчивались тем, что он целовал ее мокрые от слез глаза, клятвенно уверял, что любит по – прежнему, а потом у Марка находились неотложные дела, и он оставлял ее одну, наедине со своими переживаниями. Все чаще Ливилла находила утешение в вине, легче было заснуть и не видеть сны. И грусть отступала.

Скандал с Агриппиной лишь прибавил ей душевных мук, и количество выпиваемых чаш удвоилось, хотя Ливилла понимала, что нужно искать выход из сложившейся ситуации. Если уж она теряет мужа и ничего не может с этим поделать, то сестру она должна вернуть любым способом. Со вздохом девушка подняла с травы букет, поправила ленту и пошла в покои Агриппины.

Около занавеса в ее спальню на страже стояла служанка.

– Прости, госпожа, – сказала она. – Агриппина не велела никого пускать к ней.

– Глупости! Я ее сестра, – возмутилась Ливилла, отталкивая рабыню с дороги. Служанка робко пискнула, но возражать не решилась.

Ливилла шагнула внутрь, задернув за собой тяжелый занавес. В кубикуле царила темнота, разгоняемая лишь тусклым огоньком светильника. Девушка замерла на пороге, выжидая, когда глаза привыкнут к полумраку. Неожиданно до нее донесся протяжный стон, и тут Ливилла наконец разглядела, почему ее сестра решила уединиться. Она и Эмилий Лепид страстно и самозабвенно занимались любовью. Ливилла застыла, боясь пошевелиться и не зная, как выбраться обратно незамеченной. Постепенно она залюбовалась красивым Лепидом, который плавно и ритмично двигался, а Агриппиной, вторившей его движениям, изгибая свое совершенное тело.

Ливиллу неожиданно захлестнула такая волна зависти к сестре, что даже дыхание перехватило, а когда она наконец смогла сделать вдох, то он получился более похожим на хрип. Влюбленные резко обернулись, и гримаса ярости исказила прекрасное лицо Агриппины.

– Опять ты, проклятая прилипала! Убирайся прочь!

Рука Лепида с силой зажала ей рот. Он с улыбкой поднялся с ложа. А у Ливиллы будто ноги приросли к полу. Она смотрела, как он, обнаженный и невыразимо прекрасный, идет к ней. Девушка задрожали, повернулась, чтобы убежать, но запуталась в плотном занавесе.

Эмилий взял ее за локоть, повернул к себе лицом:

– Ты что-то хотела сказать, прелестная Ливилла? Можешь быть уверена, твоя сестра найдет время выслушать тебя.

Он метнул быстрый взгляд на Агриппину, и та недовольна поджала губы.

– Я… Я лишь хотела занести этот букет, – заикаясь, Ливилла протянула Лепиду букет. – Извините, что нарушила ваше уединение.

Все еще продолжая крепко сжимать ее локоть, Эмилий свободной рукой принял подарок.

– Какой красивый! У тебя изысканный вкус, моя Ливилла! Но куда ты так спешишь? Приглашаю тебя остаться с нами и повременить с остальными делами.

Изумленная Агриппина молча наблюдала, как Эмилий насильно усадил Ливиллу к ним на ложе. Растерянная девушка хлопала ресницами и теребила пальцами длинный локон.

– Располагайся, красавица, – хриплый шепот мужчины завораживал и не давал сорваться с места и убежать, чего Ливилла хотела сейчас больше всего на свете. Или не хотела? – Неужели тебя смущает наша нагота? Прикройся, Агриппина.

Он небрежно натянул покрывало на грудь девушки, хотя сам оставался нагим. Его плоть притягивала взгляд Ливиллы помимо воли, и она судорожно сжимала и разжимала пальцы. Лепида это откровенно забавляло.

– Соверши с нами возлияние Венере, и тогда мы отпустим тебя, – насмешливо сказал Эмилий и протянул чашу Ливилле. – Но ты должна выпить до дна, таков обычай, чтобы влюбленные не поссорились из-за оставшихся капель.

Агриппина не понимала, чего добивается Лепид от ее глупой сестры, но, боясь вызвать его раздражение, продолжала хранить молчание. Ее зеленые глаза сверкали злобой.

Едва Ливилла отставила пустую чашу, Эмилий вдруг обнял ее и приник губами к ее губам. Ливилла тщетно пыталась высвободиться из сильных мужских рук, а они уже смело ощупывали ее грудь.

Ливилла в панике не могла понять, почему сестра не приходит к ней на выручку. Эмилий уже почти сорвал с нее одежду и повалил на кровать, проникая пальцами все глубже и глубже. Ливилла почувствовала, что ее бедра увлажнились. Агриппина издала тихий смешок, видя, сколь тщетны попытки Ливиллы сопротивляться Лепиду. Он уже подмял ее под себя, стиснув в объятиях так крепко, что ей стало трудно дышать, и неожиданно с силой ввел свою плоть в ее лоно.

И тут Ливилла завопила так громко и отчаянно, что он испугался своей наглости и самоуверенности. Пользуясь тем, что его хватка ослабла, девушка вскочила и выбежала из спальни.

Вне себя от пережитого ужаса она неслась по коридору, будто тысяча фурий преследовала ее, и лишь когда очутилась в своих покоях, замедлила бег, совсем запыхавшись.

Невыносимо ныли плечи от грубых прикосновений Эмилия, и горело, горело огнем желания все внутри. Ливилла припала к чаше с вином и, осушив ее до капли, без сил упала на кровать. Пьяный сон быстро сморил ее, едва она закуталась в покрывало, намереваясь выплакаться.

– Ну и чего ты добился? – язвительно спросила Агриппина. – Уверена, что моя сестра сейчас уже жалуется Калигуле. Тебя упрячут в Мамертинум и будут судить, как насильника. Еще и меня за соучастие привлекут.

– О, нет, моя тигрица! Или я плохо знаю женщин, или уже через неделю она на коленях будет умолять меня овладеть ею. Вы, сестры цезаря, только разыгрываете из себя высокомерных недотрог, а в душе же вы– шлюхи, жадные до разврата, денег и власти.

Агриппина подняла руку, собираясь дать наглецу пощечину, но Лепид перехватил ее запястье и крепко сжал.

– Не смей никогда поднимать на меня руку, потаскуха! Иначе пожалеешь. Он с размаху ударил ее в грудь, да так сильно, что Агриппина перелетела через кровать и упала.

– Ты клялась слушаться меня, так держи свою клятву! Иначе твоя сестра заменит тебя на моем ложе. В ней слишком много нерастраченной страсти, присущей всем женщинам, которые мнят себя добродетельными и не изменяют супругам. Потом их точно с цепи срывает, видывал я таких.

– Зачем она тебе? Оставь ее в покое! Прошу тебя, любимый, заклинаю Венерой! Люби лишь меня одну! – Агриппина подползла и обхватила руками его колени.

– Э, нет! Меня уже охватил азарт! Я должен овладеть этой недотрогой! И у меня это почти получилось, а я люблю доводить до конца так хорошо начатое. И предупреждаю тебя, Агриппина: если посмеешь мешать мне, я исполню свою угрозу, и ты до старости будешь писать любовные письмишки Пассиену Криспу, умоляя его бросить свою грудастую жену, или принимать побои Оцелловой тещи, надеясь, что его супруга вскоре помрет. Впрочем, подобными им идиотами наш Вечный город просто кишит. А вот найти настоящего мужчину не так просто. Я ведь прав?

Лепид с вызовом посмотрел на стоящую перед ним на коленях Агриппину. И та молча склонила голову, соглашаясь. Наконец-то она осознала, что влюблена до безумия, и ей уже невмоготу разорвать этот порочный круг блаженства и унижений. Она теперь полностью зависела от его прихотей.

Неожиданно вкрадчивый голос служанки нарушил тишину:

– Господин! Тебя срочно желает видеть наш император!

– Ну вот! – выдохнула Агриппина. – Я тебя предупреждала. Эмилий рассмеялся:

– Тигрица! Это всего лишь служанка, а не преторианцы! Мало ли зачем я понадобился цезарю. Дождись меня!

Он вышел, а Агриппина от страха потеряла сознание.

XIX

Тому, что творилось в доме Фавста Корнелия Суллы Лукулла и Домиции Лепиды, поначалу никто не мог найти внятных объяснений. Но наутро после грандиозного праздника, который почтил своим присутствием император, начался сущий кошмар. Рослые рабы – охранники подняли спозаранку всех слуг; мужчин, женщин и даже детей бесцеремонно вытолкали в перистиль, велели молчать и ни на шаг не отходить от фонтана под страхом распятия. В полной тишине начался повальный обыск всех кубикул и покоев огромного дома. Вспарывались перины и подушки, засыпая перьевым снегом все вокруг, ломались дверцы шкафов и отлетали крышки ларей с зимними вещами. Наконец сам Сулла Лукулл вышел в перистиль. Челядь в ужасе взирала на своего повелителя. Уже успел просочиться слух, что из дома пропала немалая сумма денег.

– Я не намерен ждать, – в гробовой тишине произнес хозяин. – Либо вор признается сам, либо вы это сделаете за него. В таком случае, его распнут около этого фонтана. Но если через полчаса я не услышу его имени, то каждый из вас, презренные рабы, получит по десять ударов плетью и отправится на невольничий рынок.

Все до единого пали на колени, умоляя простить их. Даже мужчины рыдали, заламывая руки, а матери в ужасе прижимали к себе детей. И все отрицали, что причастны к происходящему.

– Господин, – вперед вышел пожилой управляющий, – мы служим в твоем доме уже много лет, наши дети родились здесь, и за все это время ни разу никто и асса не подобрал с пола. Даже новички, попавшие в дом несколько месяцев назад, и те вне подозрений, поскольку мои соглядатаи следят за ними. К тому же ваши покои охранял Атлас.

Сулла резко повернулся к огромного роста греку с такими мускулистыми руками, что, казалось, он мог без труда удержать над собой небесный свод, как и его знаменитый тезка. Атлас стоял, потупив голову.

– Так, – четко произнес Сулла. – Все свободны. А ты пойдешь со мной. Я уверен, что ты сможешь пролить свет на это происшествие, если, конечно же, сам не вор. И если это так, то, клянусь Марсом Мстителем, наказание твое превзойдет все муки Тартара!

Рабы разбежались, а Сулла уселся в таблинии за письменный стол и скрестил коротенькие ручки на объемистом брюшке. Атлас стоял напротив, едва ли не упираясь головой в потолок, и Сулле было прекрасно видно, как дрожат его мощные руки и как со лба падают на пол крупные капли пота.

– Твоя мать, Атлас, – вкрадчиво начал разговор хозяин, – помимо тебя вскармливала и моего сына Феликса. Я позволял вам вместе играть, когда вы были маленькими, и заниматься у одного учителя, чтобы моему сыну было не так скучно. Ты всегда превосходил его в кулачном бою и метании диска, а ему не было равных в риторике и математике. Кровные братья, вы выросли вместе, ты защищал его от нападок других господских мальчишек во время прогулок, за что тебя нередко били их охранники. Я всегда относился к тебе не так сурово, как к другим своим рабам, ты был избранным среди них. Пускай время и расставило все по своим местам, ты стал охранником моей семьи, а Феликс надел тогу совершеннолетнего и перестал тебя считать своим товарищем, но. ты по – прежнему оставался чуть ли не членом семьи, ведь я доверял тебе не только свою жизнь и жизнь своих детей, но и множество важных поручений, которые ты с блеском выполнял. Так что же случилось с тобой, Атлас? Почему ты стал вором?

Сулла замолчал, пристально глядя в лицо Атласа. Из глаз юноши текли слезы, смешиваясь с каплями предательского пота, пока он не выдержал и не вытер их рукой. Да, хозяин сказал правду. Он был избранным и любил господина, как родного отца. Но его дочь. Невозможно было признаться в том, что когда-то хозяин совершил роковую ошибку, приказав ему быть личным охранником Мессалины. Атлас влюбился в красавицу и не раз целовал ее следы на мраморном полу, припадая в исступлении к холодному камню. Ах, если бы она позволила ему поцеловать хотя бы свою сандалию, тогда сердце его разорвалось бы от счастья! Он тайно любовался ее нежным лицом, агатовыми глазами, буйным водопадом черных кудрей… А ее привычка облизывать губки розовым кошачьим язычком сводила его с ума.

Год назад он, не в силах более терпеть эти муки, попросил у Суллы, чтобы его перевели на другую должность, так, хотя бы, он мог реже видеть ее…

То, что произошло вчера, стало самым ярким мигом в его жизни. Даже если б кто-то сказал ему, что это блаженство будет стоить ему жизни, он все равно без колебаний согласился бы. Атлас закрыл глаза, полные жгучих слез.

Вот он стоит возле покоев господина, прислушиваясь к звукам музыки из триклиния и разговорам гостей. Коридор пуст, и все вокруг спокойно, хочется немного вздремнуть, но Сулла ясно дал понять, что большая сумма денег, накануне полученная от сделки, требует пристального внимания. Гости гостями, а сколько случаев уже было в Риме, когда вместе с пестрой толпой в дом проникали грабители и, пользуясь праздничной суматохой, опустошали хозяйские закрома. Не брезговали даже детскими игрушками.

Сумерки сгустились, но Атлас не стал зажигать скудный огонек светильника, он прекрасно видел в темноте. Вдруг тонкая фигурка скользнула в узкий коридор и замерла. Огни из триклиния ярко высвечивали ее сзади, и она пошла к нему, грациозно изгибаясь и плавно качая бедрами. Так красиво умела ходить лишь одна девушка на свете.

– Мессалина, – выдохнул он, пораженный, – что ты делаешь здесь? Почему не с гостями?

– Тсс, – передвигаясь с гибкостью кошки, она прижала тонкие пальцы к его губам. – Ты представляешь, что будет, если меня здесь застанут с тобой?

– Но зачем ты…

Она еще крепче прижала ладонь к его рту и зашептала на ухо, обдавая щеку горячим дыханием:

– Я давно знаю, что ты влюблен в меня, Атлас, – о боги, как мелодично прозвучало из ее уст его имя. – Но и ты не оставил меня равнодушной. Только вот ты совершил предательство, покинув меня.

Не помня себя от счастья, Атлас пал перед ней на колени, обхватив ручищами ее тонкие ноги.

– Я не в силах был дольше терзаться вблизи тебя. Если б ты хоть раз намекнула, что разделяешь мои чувства… Я бы мир положил к твоим ногам.

Мессалина задрала голову вверх, чтобы влюбленный глупец не смог заметить, как кривится презрительно ее красивое личико. Впрочем, она быстро овладела собой и, склонившись к нему, сказала:

– Сегодня наш единственный шанс быть вместе, сегодня меня просватают на этом пиру, и я уже не буду свободной. Я стану невестой одного знатного человека, и мы разлучимся навек, мой преданный охранник. Я знаю тайное место, где нас никто не увидит.

– Но, Мессалина, милая моя, я ведь не могу даже шагу ступить от этой двери. Твой отец.

– А что мой отец? Неужели ты боишься нескольких ударов кнута? А ведь ты мог бы обладать моим телом сегодня, и я бы подарила тебе драгоценный цветок невинности. Я давно уже дала себе клятву, что его сорвет только тот, кто пылко любит меня уже много лет, и кого не менее сильно люблю я. А ты испугался порки! Хотя невозможно, чтобы в такой суматохе кто-то пришел тебя проверить. Прощай же!

Она выпалила все это на одном дыхании и повернулась, чтобы убежать, но Атлас проворно перехватил ее и прижал к себе.

– Веди меня за собой, я весь твой! Даже если придется умереть за это счастье!

И, удаляясь от двери, он не заметил, как в оставленные им без присмотра покои скользнула темная тень.

И вот сейчас Атлас не мог посмотреть в лицо своего господина. Что с того, что Мессалина обманула его жестоко, что ее сообщник украл деньги, а она вовсе не была девственницей! Но те мгновения, что он сжимал ее в объятиях, показались ему лучшими во всей его недолгой рабской жизни.

Молниеносно он выхватил короткий меч, с силой вонзил его себе в живот, резко провернул и пал, бездыханный, к ногам господина.

Помертвев от ужаса Сулла, лишь смотрел, как умирает его любимец, как тает счастливая улыбка на его губах.

– Значит, все-таки это ты украл мои деньги, Атлас, – тихо произнес Сулла. Однако никаких денег в покоях раба не нашли, и дальнейшие поиски так же не дали положительных результатов.

Но господину не давала покоя странная предсмертная улыбка раба, у него возникло подозрение, что у Атласа был в доме сообщник, и деньги спрятаны у него. Ведь обыск не производился пока только в покоях жены и детей, а это как раз и могло быть доказательством, что соучастник – скорее всего, кто-то из членов его семьи.

Тяжело вздохнув, Сулла переступил через тело Атласа и вышел, скликая громким голосом охрану дома.

Домиция Лепида поначалу возмутилась, что в ее спальне будет произведен обыск, но под угрозами мужа сникла и просидела молча все время, пока рабы рылись в ее вещах. Денег они не нашли.

Настала очередь Мессалины. Девушка сидела, вжавшись в спинку кровати, черепаховые панцири, которыми было инкрустировано ее богатое ложе, больно впивались в кожу, но она боялась шевельнуться. Валерия прекрасно знала, что денег у нее не найдут, но также ей было известно, что их обязательно отыщут среди подушек у Феликса, а Феликс был отнюдь не такой мужественный и преданный, как Атлас, который предпочел умереть, не выдав ее, хотя она так бессовестно его обманула. Мессалина не строила иллюзий и всегда считала Феликса трусливым слабаком.

Поэтому она наконец решилась. Когда отец переступил порог ее спальни и уже задергивал за собой занавес, Мессалина одним прыжком подскочила к нему, крепко обняла и быстро проговорила:

– Отец, я знаю, кто вор. И хочу, чтобы выслушал меня. Я скажу его имя, если пообещаешь никого не наказывать.

Заинтересованный Сулла остановился:

– Что ж, дочка, рассказывай по порядку.

Она усадила отчима рядом с собой и, проникновенно глядя ему глаза, начала вещать сладким голосом сирены:

– Он обманом принудил меня помогать, понимаешь, отец! Обманом и угрозами! Он заставил отвлечь Атласа от двери в твои покои. Я и понятия не имела, зачем ему это. А он украл твои деньги и навлек позор на мое честное имя! Я не знаю теперь, как жить с этим! Прости меня, отец!

Из агатовых глаз покатились крупные слезы.

– Я до последнего боялась тебе сознаться! Но когда узнала, что добрый и преданный Атлас из-за него покончил с собой. Это так ужасно! Мне будет не хватать его! Он ведь с детства был нашим лучшим другом и всегда меня опекал как брат!

Мессалина расплакалась еще горше. Весь ее вид выражал глубокое раскаяние и растрогал отца.

– Милая моя! Я уверен, что ты ни в чем не виновата! Назови лишь имя! Неужели кто-то из вчерашних гостей?

Мессалина выдержала долгую паузу, размышляя, не назвать ли имя Калигулы. Хотелось бы ей увидеть реакцию отца! Что бы он сделал всемогущему вору?

– Это Феликс, – наконец произнесла она. – Только, пожалуйста, отец, не ругай его. Я уверена, что ему очень – очень нужны были эти деньги, иначе он не запятнал бы так себя.

Сулла в бешенстве взревел и понесся в спальню сына.

По его лицу Феликс понял, что отец уже все знает. Он только и успел упасть на колени, отчаянно крича, что это Мессалина, а вовсе не он, как был отброшен мощным ударом отцовского кулака.

– В деревню! В глушь! И видеть тебя не желаю, проклятый вор! Я даже асса не отпишу тебе в завещании, жалкий выродок! Ты еще смеешь клеветать на сестру, поганый вор!

Вбежавшая Домиция повисла на руке мужа, защищая своего ребенка.

– Не смей, Сулла! Не смей больше бить его! Лучше ударь меня за то, что я родила его! Отпусти его с миром! Пусть уедет!

Сулла из-под подушек уже выудил тяжело позвякивающий мешок.

– Вот они! Мои денежки! – он любовно прижал мешок к щеке.

– Старый скупердяй! – разъярилась Домиция. – Если б ты не экономил на своих детях, им не пришлось бы воровать у тебя! Это тебе позор, а не твоему сыну! Ему в деревне будет лучше, чем с тобой! Я тоже с ним уезжаю! Прочь из этого дома! И Мессалина тоже поедет с нами!

– Ну уж нет, – ответил ей Сулла. – Вы вдвоем можете убираться, куда вам угодно, а вот мою падчерицу не трогай! Сам император собирается просить ее руки!

Из-за двери неожиданно раздался радостный визг, и топот маленьких ножек быстро замер в отдалении. Сулла тяжело вдохнул и вышел. Домиция крепко прижала к себе Феликса и твердо сказала в спину уходящему мужу:

– Быть посему!

Будто на крыльях летела Мессалина по коридору и, очутившись в своей кубикуле, наконец-то смогла радостно закричать во весь голос.

Сбылась ее мечта! Все-таки Калигула обратил внимание на ее красоту и счел достойной своей руки! Вот теперь-то настанет долгожданная свобода!

Неожиданно за спиной она услышала чье-то тяжелое дыхание. Резко обернувшись, она увидела отца. Он все еще продолжал прижимать к себе мешок с деньгами.

– Ты уж прости меня, Мессалина, но я солгал твоей матери! Калигула ничего такого не говорил мне вчера, – виновато сказал Сулла.

Из ее уст вырвался возглас разочарования.

– Это был единственный способ помешать ей увезти тебя, – ответил он на невысказанный вопрос. – Но я обещаю, что сказанное мной сегодня непременно осуществится. Нет причин императору отказываться от такой красоты. Но, боюсь, он просто не намерен в ближайшее время жениться. В твоих силах заставить его передумать. На эти деньги, – Сулла потряс мешком, – мы накупим тебе красивых нарядов и новых украшений. Ты будешь самой прекрасной невестой Рима. Потрясенная Мессалина счастливо вздохнула и поцеловала руку отцу.

– А моя жена пусть отдохнет в загородном имении, где у Феликса будет время раскаяться в содеянном. Ручаюсь, не пройдет и месяца, как они оба будут на коленях вымаливать у меня прощение, а я подумаю, пускать ли мне их обратно.

С этими словами Сулла важно удалился.

– План провалился, лупанар открыть не удасться, я лишилась пылкого, но уже надоевшего любовника, но денежки все равно мои, – подвела итог Мессалина и радостным голосом кликнула служанку одеваться.

Ведь лавки на форуме не закрываются допоздна.

В июльские иды Клавдий вызвал Агриппу в таблиний обсудить важный вопрос.

– Меня тревожит, что Эмилий Лепид так сблизился с Калигулой. Наш цезарь и шагу не ступит теперь без его сопровождения. По Риму уже начали гулять сплетни, что Лепид – любовник Агриппины, – сказал Клавдий.

– Ну и что? – отмахнулся Ирод. – Агриппина свободна и, вероятней всего, скоро выйдет за него замуж. А с императором они дружны довольно давно, тем более, что Лепид был мужем Друзиллы. Кто знает, может, он решил проводить на погребальный костер всех сестер Гая по очереди. Это тоже почетная должность при дворе. Только вот Агриппина девушка молодая и здоровая, он может попасть в переделку, если сделает ставку на ее скорую смерть.

– Прекрати шутить, Ирод! – Клавдий с досады ударил кулаком по столу. Небольшой бюст Августа подпрыгнул, и он осторожно придержал его рукой. – Близкий мне человек…

– Ой, да знаю я твоего близкого человека, – издевательски протянул Агриппа. – Кассий Херея такой же старый сплетник, как и ты. Скоро Калигула выдернет ему жало, если тот будет продолжать болтать лишнее.

Кулак Клавдия вновь опустился на крышку стола, и несчастный бюст, не удержавшись, упал на пол и разбился вдребезги.

– Послушай же меня! Ты можешь не перебивать? Речь идет о важных вещах, – Ирод примирительно поднял обе руки, а затем продолжил молча полировать ногти, слушая вполуха Клавдия. – Хорошо, это Кассий Херея сказал мне по секрету, что Гай Цезарь намерен сделать Лепида своим наследником.

Ирод порывисто поднялся из катедры и изумленно уставился на Клавдия.

– Ты можешь таращиться на меня сколько угодно, но это так, – сердито сказал старик. – И я узнал еще одну новость. Ливилла уже две недели пьет и ни с кем не общается, ее брак на грани развода, у Виниция уже нет сил это терпеть. Во дворце что-то происходит, а тебе и дела нет. Законный наследник живет у нас под боком, а ты не делаешь ничего, чтобы дать ему возможность сблизиться с Калигулой. Ты занят скачками! И все время проводишь на играх. Так заговоры не создаются! Ты станешь сеять панику среди нас и торопить события, когда у тебя закончатся деньги, но, учитывая, как сильно везет тебе в последнее время, это произойдет еще нескоро. Я устал от римской жизни, мне приходится терпеть шутки и издевательства при дворе, видят боги, я уже на грани и все чаще мечтаю бежать из Рима в Капую. Меня держит лишь надежда на восстановление порядка в Риме, пока Калигула еще окончательно все не развалил.

– Надо же, мой друг, – произнес удивленно Ирод, – ты за всю свою длинную речь ни разу не заикнулся и не потряс головой. Представляю, как надоела тебе маска немощного идиота. – Клавдий невесело улыбнулся.

– Послушай же теперь мои доводы, мой старый друг. Да, признаюсь, увлекательные игры Аполлона немного притупили мое стремление к созданию четкого плана заговора. К тому же Макрон сейчас не в Риме, а мне хотелось бы обсудить все и с ним тоже.

– Не говори ерунды, Агриппа. Макрон тут совсем ни при чем. И уехал он лишь на пять дней. Пора действовать, а не выжидать. Плод должен созреть, прежде чем упасть в руки, а мы, как заботливые садовники, должны взрастить его, полить и удобрить.

– Пожалуйста, Клавдий! – взмолился Агриппа, – Избавь меня от своих заумных метафор! Говори, что ты хочешь предложить, и, клянусь Меркурием, я соглашусь со всем, что ты скажешь.

Клавдий тяжко вздохнул и сжал кулаки.

– Германику нужно покорить сердце Ливиллы. Если ее брак скоро завершится разводом, то сейчас самое время ему начать действовать. Если он войдет в императорскую семью, то встанет наравне с Эмилием. Устранить Лепида с дороги будет делом несложным, а там настанет очередь и самого Калигулы. Переворот станет возможен, если Германика поддержат сенат и народ Рима, а также его легионы. Но если преданность солдат можно купить солидным вознаграждением, то с другими составляющими этого треугольника будет все гораздо сложнее. Народ души не чает в Калигуле, а все из-за популярности его отца. А на то, чтобы римляне его возненавидели, уйдет время. Калигула своим безумием сам сократит этот срок, но нужен еще кто-то рядом с ним, кто толкнет его на безрассудные шаги. И этим человеком должен стать Германик Гемелл. Наш плод, прежде чем упасть, должен еще и основательно прогнить изнутри.

– Ну так поговори с нашим другом. – Ирод подошел к окну и бросил быстрый взгляд на солнечные часы. – А сейчас мне пора идти, сегодня в десятом заезде Евтих выводит Инцитата и Пенелопу в одной упряжке, а это самые быстрые кони империи. Я не должен пропустить этот триумф скорости и ловкости! Прости!

Агриппа, пользуясь откровенным замешательством Клавдия, выскочил из таблиния. Старик вздохнул. Скорей бы вернулся Макрон!

Клавдий прошел в перистиль, намереваясь отдохнуть в тени с рукописью Вергилия в руках и насладиться не столько чтением, сколько прохладой фонтана и игрой подаренных Агриппой золотых рыб. Но его любимая скамейка оказалась занята, на ней удобно расположился Германик Гемелл, занятый составлением какой-то бумаги, причем мраморный пол усеивали испорченные куски пергамента. Клавдий нахмурился. Что сказала бы его мать, увидев подобное расточительство дорогого материала? Старуху удар бы хватил, она своими руками отскабливала каждый лист, если текст утрачивал свою значимость. Когда-то она без зазрения совести поступила так с его первым трактатом по истории. Маленький Клавдий хотел порадовать деда подарком и доказать Августу, что он не такой дурак, каким его все привыкли считать.

Обратив внимание, как расстроен Германик и как дрожат его руки, держащие перо, Клавдий спросил, присаживаясь рядом:

– Что-то произошло, племянник? Неужели Ирод Агриппа надоумил тебя сделать ставку на бегах, и ты все спустил?

– О, нет, дядя! – поспешно ответил Германик. – Совсем другая забота гложет меня! Я влюблен, но никак не могу встретить девушку, которую видел всего лишь раз! Я нашел ее дом, и каждый день за ним наблюдаю, но все его обитатели будто вымерли. Дом пуст уже который день! И вот хочу написать ей письмо, чтобы оставить на пороге, вдруг хозяева вернутся.

– Я не знаком с этой особой, хотя до меня и доходили слухи, что дочь моего покойного друга Валерия Мессалы выросла замечательной красавицей. Но тебе следовало бы получше вникать в жизнь Рима. В этом доме случились большие неприятности, и его хозяин Корнелий Сулла Лукулл предпочел его оставить на неопределенное время и переехал на Целий, где у него не менее роскошный дворец.

– О, боги! Но что там случилось? Жива ли, здорова ли Мессалина? – в волнении вскричал Германик.

– Не волнуйся, она в безопасности! Просто брат Мессалины украл у отца крупную сумму, разразился скандал, отзвуки которого будоражат Рим уже целую неделю, и Сулла отослал его с матерью с глаз долой в загородный дом. Но ты бы лучше прогулялся на форум, где наши матроны посещают торговые ряды в базиликах и на Священной дороге. Там у тебя больше шансов вповстречаться со своей красавицей. Но, если хочешь завести с ней знакомство, лучше подкарауль ее в Саллюстиевых садах, девушки на выданье частенько там прогуливаются, чтобы знатные римские холостяки смогли приглядеть себе достойную невесту.

Конец фразы Клавдий договорил уже в одиночестве – быстрее орла Германик вылетел из дома в том направлении, куда сказал ему Клавдий. «О, Минерва! Надеюсь, он не вздумает и близко подойти к Мессалине! Иначе она примет его за сумасшедшего: тога в чернильных пятнах, всклокоченные волосы и красные глаза! Хорош влюбленный!», – с усмешкой подумал Клавдий и, с наслаждением вытянув ноги, развернул свиток. Что ж, важный разговор подождет до вечера! Но все же досада на это несвоевременное увлечение дочерью Мессалы угнетала, ведь Германик должен был заняться Ливиллой. А что теперь? Если ему еще и сказать, что сестра цезаря пьет? Клавдий покачал головой. Похоже, все его надежды на нового справедливого правителя оказались так же несбыточны, как и скорое возвращение в тихую Капую.

Стоило Германику попасть на форум, ведь про Саллюстиевы сады, он, естественно, не дослушал, как водоворот людской толпы захватил его и потащил за собой. Незадолго до этого распустили слух, что сегодня у Ростральной трибуны произойдет схватка между двумя знаменитыми гладиаторами, обладателями деревянных мечей, за право называться первым и сильнейшим в Риме. И сам цезарь захотел, чтобы эта битва прошла на форуме. Победителю будет даровано право проехать на колеснице императора по Священной дороге, а также открыть собственную школу гладиаторов. На бегу многие успевали сделать ставки, выкрикивая имена Римского Льва и Слона. Тут и там стихийно возникали стычки между сторонниками того или другого бойца, но прислушивающийся помимо воли к обсуждениям вокруг себя, Германик сообразил, что исход поединка предугадать не решается никто, ибо бойцы по силе и ловкости были равны друг другу. Гемелла тоже охватил азарт, но, к своей досаде, он обнаружил, что не захватил с собой ни асса. И он продолжал плыть в людском потоке, надеясь, что сможет занять местечко получше.