Текст книги "Калигула. Тень величия"

XXVII

Торжественный обед в дворцовом триклинии подходил к концу. Гай Цезарь пригласил всю римскую знать, чтобы объявить о решении сената обожествить его любимую сестру. Сенаторы и избранные всадники долго рукоплескали этому событию и на все лады превозносили императора. Никто не осмелился возражать или, хотя бы, усомниться в нужности этого распоряжения. Нет, все искренне ликовали, предвкушая новые торжества и игры в честь этого события. Немалая часть возлияний на этом празднестве была совершена в честь небожителей, которых осчастливили появлением новой прекрасной богини.

Мессалина в числе гостей также послушно совершала возлияния, без умолку щебетала и сообщала всем и каждому, что Друзилла была ее самой лучшей подругой, и теперь она так счастлива, что та станет богиней. Но на самом деле Мессалину обуревали совсем другие чувства. Изредка она кидала взоры на сидевшего поодаль Германика, не сводившего с нее влюбленного взгляда, и тогда ее вновь наполняла уверенность.

То, что Валерия задумала осуществить сегодня вечером, повергало ее в трепет. К тому же, Мессалина вновь и вновь возвращалась мыслями к той приватной встрече с Калигулой, когда она предала Друзиллу, рассказав, чем занимается она в доме Пираллиды по ночам прежде, чем приходит на его ложе. Гая Цезаря тогда это оскорбило до глубины души. Вспомнит ли он тот разговор? Таит ли зло? Успех всего предприятия зависел сейчас от этого. Ведь в слепой самонадеянности Мессалина не призналась об этом факте своим новым друзьям.

Когда пиршество подходило к концу, девушка дождалась, наконец, знака от Германика. Тихонько соскользнув со своего ложа подле пьяного отца, Валерия прошла в коридор. Следом за ней вышел Гемелл. Они затаились в узкой нише.

– Никто не заметил, как ты вышла? – спросил юноша, покрывая ее страстными поцелуями.

– О, Венера! – вздохнула Мессалина. – Какая разница? Конечно же, кто-нибудь заметит мое отсутствие. Главное, чтобы отец не проснулся, когда его понесут домой. Иначе меня станут разыскивать.

– Не беспокойся, любовь моя! Кравчий по моему приказу подлил в его чашу макового настоя, и его сморил крепкий сон. Я сказал, что Калигула приказал сделать это. Последнее время наш император так поступает довольно часто, если ему приглянется какая-нибудь красивая замужняя матрона. Муж спит, а жена тем делом развлекает нашего цезаря.

Мессалина недоверчиво посмотрела на Германика.

– Это правда, – сказал он. – Уверен, что даже если муж и не спит столь крепко, чтоб не обратить внимание на отсутствие жены, то он усиленно притворяется, что дремлет или пьян, потому что все матроны получают драгоценные подарки. Но ни одна женщина не делила ложе с Калигулой больше одного раза.

Валерия зябко повела плечами, ей стало страшно, и объятия любимого уже не успокаивали ее.

– Милая моя, – зашептал Гемелл ей на ухо, – тебе нечего бояться. Я задержу цезаря разговором, и ничего дурного не произойдет. Ты сможешь в безопасности сделать то, зачем пришла. А охране скажешь, что Калигула приказал тебе ждать его. Не их забота, что ты не дождешься его появления. Ведь к тому времени цезарь будет спать крепко – крепко, так же, как и твой отчим. Уж я об этом позабочусь! Беги же! Времени мало!

Он напоследок поцеловал девушку, надеясь приободрить, но она резко вырвалась и растворилась во тьме коридора. Германик еще какое-то время постоял, прислушиваясь к удаляющимся шагам, и пошел обратно. Страх липкими пальцами сжимал его сердце.

Эмилий Лепид пошевелился, и Ливилла склонилась над ним.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она, разглядывая его распухшее лицо.

– Пить, – простонал Лепид, и она поспешила поднести к его губам чашу с прохладной водой. Придержав голову, осторожно напоила.

– Теперь мне лучше, – он попытался улыбнуться, но губы не слушались. —

Где Луп?

– Он здесь, – ответила Ливилла, отводя взор. – Ты обязан ему своим спасением. Именно он доставил тебя в этот дом. Ты был без сознания двое суток, даже цезарю успели сообщить о происшедшем. Сегодня тебя осматривал его лекарь, он сказал, что необходим длительный покой. Рана на голове достаточно серьезная, но череп цел. Брат поручил мне ухаживать за тобой, потому что перевозить тебя в Рим крайне опасно. Агриппина приедет к тебе сразу после окончания церемонии. Ты увидишься с ней через несколько дней.

Эмилий снова застонал:

– А нет способа задержать ее в Риме? Ливилла невольно улыбнулась.

– Не думаю. Если моя сестра что-либо захочет, остановить ее сможет только вмешательство богов. А куда вы ехали с Юлием Лупом ночью?

– Мне нужно было срочно поговорить с тобой, – со злостью ответил Лепид. – Твое бегство встревожило меня, и только ты виновна в том, что случилось со мной.

– Эмилий, клянусь Юпитером Капитолийским, у меня не было никаких дел с Астуриком, и он ничего не говорил мне. Мне неизвестно, скрывает ли он что-нибудь о своем происхождении и причастен ли к убийству гетеры. Я ничего не знаю.

– Проклятье! – прошептал Лепид. – Я чувствую, что Гай в опасности, но не могу понять, откуда она исходит. Я был уверен, что нащупал нити заговора против цезаря, но теперь они все потеряны, а я обездвижен. Я надеялся, что ты прояснишь ситуацию, но ты оказалась бездарной тупицей и не смогла выполнить то, что я тебе поручил.

Злость отняла у Эмилия последние силы, и он закрыл глаза.

– Прости меня, но я действительно ничего не знаю, – повторила Ливилла, подумав про себя, что удар по голове оказался более серьезен, чем она подозревала, и Лепид явно бредит. Какой заговор? Ее брата любят и почитают во всей империи, у него просто не может быть никаких врагов.

– Я хочу поговорить с преторианцем, – тихо произнес Эмилий. – Пусть он войдет. Что-то мне слабо верится в историю с разбойниками.

Ливилла метнулась к выходу, но, обернувшись, увидела, как мертвенная бледность разлилась по лицу Лепида. Он опять потерял сознание. Девушка позвала лекаря и пошла на поиски Юлия. В ее мыслях царил настоящий хаос.

Луп сидел на кухне вместе со слугами, потягивал вино и слушал, как они сплетничают насчет хозяйки. До Ливиллы донеслось: «Замучила воем и придирками, а все потому, что уехал господин. Эта корова боится, что он будет ходить по римским лупанарам». Взрыв хохота стих, стоило девушке появиться на пороге. Она сделала вид, что не слышала ничего из вышесказанного, и поманила Лупа, глаза которого заблестели при ее неожиданном появлении.

Ливилла увела преторианца в сад, где их разговор не могли подслушать чужие уши.

– Лепид ненадолго пришел в себя и требует встречи с тобой. Он говорит, что это ты придумал нападение разбойников. Видно, его голова сильно повреждена, потому что он бредит о заговоре против цезаря.

Они шли по дорожке, и каждый думал о своем. Ливилла всем сердцем желала оказаться сейчас где-нибудь подальше от этого дома и, главное, от своего любовника. А Луп размышлял о том, что сказал ему Макрон. Его бывший начальник был прав, Эмилий опасен, он чрезвычайно умен и угроза заговору исходит именно от него. Необходимо изолировать его, чтобы он не успел предупредить Калигулу, но помочь в этом может лишь Ливилла.

– Госпожа, мне кажется, – Юлий говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Возможно, ты права, утверждая, что сильный удар повредил Эмилию рассудок, но он еще в Риме был не в себе. Он мчался, как сумасшедший, не объясняя мне куда. Я слышал лишь, как он без конца выкрикивал проклятия.

– Проклятия предназначались кому? – холодея, спросила Ливилла.

– Извини, госпожа, они предназначались тебе. Это, конечно, не мое дело, но что за ссора вышла меж вами? Неужели Лепид посмел обидеть тебя? Ты такая хрупкая и нежная, что каждый раз, когда я смотрю на тебя, я будто вижу перед собой дивную белоснежную лилию.

Девушка резко остановилась и, запрокинув голову, посмотрела ему в глаза.

– Я уже говорила тебе, преторианец, что это не твоя забота. Я сама в состоянии разобраться во всем. Пусть я не верю в какой-то там заговор, но у Лепида есть причины сердиться на меня. Я не выполнила его поручение, а в придачу сбежала от него сюда. Поэтому-то он и разгневан.

Злые слезы брызнули у нее из глаз. Она резко утерла их рукой.

– Почему ты так боишься его? – в недоумении спросил Луп. – Он не сможет причинить тебе вред Ты же сестра цезаря!.

Ливилла низко склонила голову. Не признаваться же, что Лепид бьет ее и заставляет делать ужасные, гнусные вещи! И уж если родная сестра предала ее, то стоит ли надеяться на защиту брата? Девушка заплакала, совсем по – детски закрыв руками лицо и всхлипывая.

Юлий решительно обнял ее, привлек к себе и стал целовать соленые от слез щеки.

– Я защищу тебя от всех! Я жизнь отдам за тебя, только, прошу, поверь мне. Я всегда буду рядом, никто не сможет причинить тебе боль.

Ливилла прижалась к его мощной груди, слушая его страстные речи. Сердце ее сладостно сжималось.

Неожиданно небеса будто разверзлись над ними, и полил такой сильный дождь, что мгновенно вымочил их до нитки. Юлий подхватил девушку на руки и добежал до беседки, густо увитой плющом. Капли стучали по листьям, но густые ветви мешали им пролиться внутрь укрытия. Ливилла и Юлий посмотрели друг на друга и громко рассмеялись. Оба являли собой довольно жалкое зрелище. Они протянули друг другу руки, и их пальцы сплелись. Луп привлек Ливиллу к себе, и она приникла к его груди. Он поцеловал ее в губы, и девушка, истосковавшаяся по ласке и нежности, ответила на этот поцелуй.

– Ливилла! – громкий окрик заставил их отпрянуть друг от друга. В беседку ввалилась Домиция Лепида. – Ты здесь! Я везде тебя ищу, с ног сбилась, а тут еще этот несносный дождь.

Матрона окинула недовольным взглядом мощную фигуру преторианца и продолжала причитать, уже не обращая на него внимания.

– Госпожа, я умоляю тебя! Напиши своему брату, чтобы позволил Саллюстию вернуться. Рим не для него, мой муж привык к покою и уединению. Он же внук знаменитого историка!

Блеск в глазах Ливиллы потух. Она сердито поджала губы, слушая увещевания матроны. Юлий досадливо переминался с ноги на ногу, проклиная и Домицию Лепиду, и Пассиена Криспа, и Калигулу, вызвавшего его на церемонию.

– Я напишу, Домиция, но вынуждена предупредить тебя, что мой брат никогда не прислушивался к моим просьбам, – сказала Ливилла после недолгого молчания. – И не взыщи, если Гай ответит отказом. Если, вообще, снизойдет до ответа.

С этими словами она вышла из беседки под струи дождя. Ливилла боялась выдать себя Лепиде, она не должна была и мысли допустить, что не только дождь был виновником того, что она очутилась наедине с Лупом в беседке.

Подходя к кубикуле, она услышала раздраженный голос Эмилия. Оказывается, он пришел в себя и сейчас пытался самостоятельно сесть на кровати, несмотря на запреты лекаря. Тот, увидев Ливиллу, призвал ее вразумить раненого. Но девушка лишь раздраженно ответила:

– Хочет, пусть сидит.

Она кинула быстрый взгляд на Лепида и принялась сосредоточенно разбавлять вино настоем из трав. Едва она осмелилась вновь взглянуть на Эмилия, то увидела, что он пристально смотрит на нее. Ливилла, вспыхнув, отвела глаза и вдруг заметила, что вино льется из чаши на столик.

Лепид молча наблюдал за ее неловкими действиями, а когда она поднесла чашу к его рту, вдруг оттолкнул ее руку, и чаша выпала, залив все вокруг своим содержимым.

– Где ты была так долго? – злобно прошипел он. – Твой брат дал тебе четкий приказ заботиться обо мне, а тебя днем со огнем не сыщешь…

– Я пыталась разыскать преторианца, – сухо ответила Ливилла, по – прежнему избегая встречаться с ним взглядом. – Слуги сказали, что он ушел в деревню расспросить местных жителей, не слышали ли они чего-либо о разбойниках.

Она соврала, не моргнув и глазом и даже не испугавшись сверкнувшей молнии. Она действительно начала меняться внутри себя, робкая беззащитная девочка превращалась в хитрую и изворотливую женщину. Но не ей было тягаться с тем, кто всю жизнь носил маску.

Лепид окинул Ливиллу внимательным взглядом. Она довольно долго пробыла под дождем, туника, насквозь мокрая, вызывающе облепила ее совершенную фигуру, а вот глаза подозрительно бегают по сторонам. Эмилий растерялся. Что она может скрывать?

Его взор приковала грудь девушки, плотно обтянутая мокрой тканью, и Эмилий, к своей досаде, почувствовал, что, даже несмотря на головную боль, в нем начинает нарастать желание. Взмахом руки он отослал прочь лекаря.

– Разденься, Ливилла, ты вся промокла, – медленно произнес он, – ты рискуешь подхватить простуду, а в этом доме достаточно одного больного.

Ливилла покраснела.

– Я беспокоилась о твоем здоровье, Марк, – ответила она. – Но, если ты настаиваешь, я пойду к себе, чтобы переодеться.

Эмилий улыбнулся, наслаждаясь ее трогательным замешательством.

– Я хочу, чтобы ты сделала это здесь, Ливилла. У тебя такое роскошное тело.

Девушка испуганно всхлипнула, и глаза ее наполнились слезами.

– Я… я не могу, – едва вымолвила она.

– Но почему же? Когда мы были близки во дворце, ты не стеснялась обнажать при мне свои прелести, – голос его стал вкрадчив. – Посмотри, как восстала моя плоть, жаждущая ощутить могущество твоего влажного рта. Разденься, а уж я сумею согреть тебя, моя красавица.

Эмилий откинул покрывало, и Ливилла, помимо воли устремив взор вниз, густо покраснела. Прилив желания захлестнул ее с такой силой, что ей пришлось опереться на столик, чтобы удержаться на ногах. Дрожащей рукой она рванула золотую фибулу, и туника сползла, обнажив ее тело. Она сделала робкий шаг, и Лепид протянул ей руку, довольно улыбаясь.

«В последний раз, – искренне подумала Ливилла, обхватывая губами его плоть. – В последний раз я уступаю ему».

XXVIII

У входа в покои императора стояли преторианцы. Бегущая Мессалина едва не налетела на них, но вовремя остановилась.

– Куда спешишь, красавица? – спросил один из них, усмехаясь.

– Гай Цезарь повелел мне ждать его здесь, – девушка попыталась улыбнуться грозным охранникам, но улыбка вышла жалкой.

– Наш цезарь развлекается с такими, как ты, в других покоях, – нагло ответил ей преторианец, – повернешь еще раз налево и окажешься, где надо.

Мессалина разъярилась.

– Несносный ублюдок! – зашипела она, приподнимаясь на носочках, чтобы показаться чуть выше ростом. – Ты смеешь сомневаться в приказаниях цезаря? Он четко сказал мне пройти туда, где будут стоять два болвана, а не идти за поворот, а потом еще раз налево!

Последнее слово она выплюнула прямо в лицо преторианцу. Тот испуганно моргнул.

– Ладно, иди, куда шла, – сказал второй охранник. – Не наша беда, если ты попадешь, куда не надо. Мы тебя предупредили.

Мессалина скользнула за тяжелый занавес и в волнении застыла на пороге. Тусклые огоньки светильников в углах едва разгоняли тьму, но Валерия видела в темноте, как кошка. Мягким крадущимся шагом она подошла к огромному ложу и поднялась по приставной лесенке наверх. Если уж эта капса так ценна, что ее нет в личном таблинии цезаря, значит, он должен хранить ее или в изголовье, или где-нибудь в тайнике.

Валерия переворошила подушки, заглянула в каждый уголок, простучала резные ножки и спинку кровати в поисках пустот, но безрезультатно. Легко спрыгнула на мягкий ковер и заглянула под ложе. Внимание ее привлек небольшой ларь, он оказался довольно тяжелым, но девушка выдвинула его и увидела на крышке голову Медузы Горгоны. Лик был красив, но суров и грозен, такой надменностью и презрением веяло от него, что Мессалине стало не по себе. Она откинула крышку и остолбенела. Ларь был полон разных ядов. Ее тонкие пальцы пробежали по дутым флаконам. Ярлычки пергамента на каждом содержали название, краткое описание действия, а также дозы. Мессалина наклонилась, пытаясь разобрать убористый почерк. Внезапно, словно повинуясь какому-то наитию, она выхватила один из флаконов и спрятала за широкий узорчатый пояс. Пригодится! Капсы здесь не было, и девушка поспешила вернуть ларь на место.

Она прошла вглубь кубикулы, увидела узкий занавес на стене, отдернула его и едва сдержала крик ужаса, увидев чьи-то глаза, но быстро догадалась, что перед ней всего лишь мраморный бюст. Валерия удивленно созерцала женский лик, она впервые видела изображение из темного мрамора. Впрочем, тут же догадка осенила ее. Это же покойная жена цезаря! Мессалина жадно всмотрелась в красивые черты самой Юнии Клавдиллы! Так вот какая она была на самом деле! Калигула, вспомнилось ей, повелел убрать из Рима все ее статуи, чтобы ничто не напоминало ему о страшной потере.

Теперь Валерия поняла, почему ни одна женщина не могла соперничать красотой с Юнией! Лицо Клавдиллы было невыразимо прекрасно и поистине совершенно, недаром мужчины сходили по ней с ума. А ведь они могли бы стать подругами, если бы отец не предпочитал тогда уют сельской виллы суете Рима.

У Мессалины мелькнула дерзкая мысль, заставившая ее тихо рассмеяться. Когда Калигула будет умерщвлен, этот бюст нужно будет захоронить вместе с ним, чтобы они не разлучались даже в смерти. А в Риме засияет новая несравненная красавица – императрица!

Фитилек светильника вдруг качнулся, и девушке на миг показалось, что глаза статуи блеснули, а губы искривились в злой усмешке. Мессалина содрогнулась, будто порыв леденящего ветра обдал ее холодом, и поспешила задернуть нишу.

Девушка не знала, сколько времени уже прошло, и сумеет ли она сбежать до возвращения цезаря. Она и так уже была испугана тем, что осмелилась стащить яд из ларца, заколебалась, не положить ли флакон обратно. Музыка в триклинии уже смолкла, лишь редкие пьяные выкрики доносились оттуда. Следовало торопиться.

Мессалина прошла в темную часть покоев и неожиданно больно ударилась обо что-то ногой. Склонившись, она увидела еще один ларец около небольшого столика. Откинув крышку, она со вздохом облегчения обнаружила, что он полон свитков и восковых табличек. Валерия запустила руки на самое дно и нащупала продолговатый предмет. Есть! Это и вправду оказалась та самая капса, которую она искала. Деревянная крышка надтреснута и перекошена. Мессалина сунула капсу за пояс и собралась было уходить, но рука ее помимо воли потянулась к лежащему наверху пергаменту. «Меч», – прочитала она, а далее шло несколько имен. Другой пергамент был озаглавлен «Кинжал», но, кроме этого слова, на нем пока ничего не было написано. Мессалина в ужасе передернулась и поспешила закрыть крышку.

Пора было уходить. Она подошла к занавесу и прислушалась. Ухо уловило чьи-то тяжелые шаги в коридоре. Неожиданно до нее долетели обрывки разговора, и она узнала голоса Германика и Калигулы.

– Оставь меня на сегодня, Фабий Астурик! Ты, право, успел надоесть мне за этот вечер, – раздраженно говорил цезарь.

Ответ Гемелла Мессалина не расслышала, но речь его была сбивчива и тороплива. Она поняла, что его попытки удержать Калигулу оказались безуспешны. Валерия в панике огляделась по сторонам, но спрятаться не представлялось возможным. Она быстро сняла пояс, завернула в него капсу и флакон и укрылась в складках занавеса.

Тяжелая ткань стала отодвигаться в сторону, но замерла на полпути.

– Мой цезарь! – Мессалина услышала умоляющий голос Германика. – Мне еще нужно сказать тебе нечто очень важное.

– Ты что, не понял меня, Астурик? – голос Калигулы звучал злобно и резко. – Я же сказал – завтра!

Валерия стала осторожно протискиваться с обратной стороны занавеса, рука ее коснулась Германика, и она почувствовала, как он вздрогнул от неожиданности.

– Господин, – вдруг послышался голос преторианца. – Тебя ожидает девушка.

– Какая девушка? – недоуменно произнес Калигула. – Я никого не посылал сюда.

Мессалина поняла, что она пропала. Ловким движением она сунула в руку Германика пояс с добычей, а сама быстрее молнии метнулась к ложу.

Когда Калигула вошел в кубикулу, Валерия уже возлежала на расшитых подушках и улыбалась, мысленно радуясь темноте, скрывавшей ее нервную дрожь.

– Приветствую тебя, мой цезарь! – томно промурлыкала она и облизнула губы розовым язычком.

– Что ты здесь делаешь, Мессалина? – тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего. – В эти покои никто не входит, кроме меня. Преторианцев, что пустили тебя, завтра ожидает суровое наказание.

– Мой цезарь, – Валерия судорожно сглотнула, подбирая слова. – Любовь, которую я испытываю к тебе, открыла бы передо мной любую дверь. Я пылаю от страсти к тебе и не властна над своим сердцем. Не гневайся, что я нечаянно нарушила твой запрет.

Брови Калигулы сердито сдвинулись.

– Мессалина, не в моих планах сегодня делить ложе с кем бы то ни было. Лучше тебе уйди отсюда, – медленно сказал он.

И тут Мессалина совершила ошибку. Уверенная в собственной неотразимости и привлекательности, она вместо того, чтобы повернуться и выйти, подошла к Гаю Цезарю и, приникнув к его груди, горячо прошептала:

– О, мой бог! Все мои мечты только о тебе. Молю тебя, не отвергай меня!

Взгляд Калигулы тревожно метнулся к занавешенной нише. Так и есть, девчонка видела его темную богиню, занавес слегка приоткрыт. Разъяренный, он схватил ее за локоть и больно сжал.

– Ты мечтала провести ночь с богом, что ж, сегодня, считай, тебе повезло. С этими словами Калигула оторвал ее от пола и грубо отшвырнул на ложе.

Мессалина упала навзничь. Гай мощными руками разорвал на ней тунику, и впился зубами в обнаженную грудь.

Вопль Мессалины заставил Германика, стоявшего в коридоре, похолодеть от страха. Преторианцы глумливо заржали.

И всю ночь, пока дворец спал, Гемелл простоял у входа в покои цезаря и слушал, как кричит от боли его возлюбленная. Несколько раз он порывался вбежать туда, но преторианцы грубо отталкивали его, и ему ничего не оставалось, как ждать, когда закончатся мучения Мессалины.

Утром она, покачиваясь на нетвердых ногах, вышла сама. Невидящим взором скользнула по его лицу и молча направилась по коридору в атриум. Лицо ее было распухшим, искусанные губы кровоточили, волосы спутаны, а туника разодрана в клочья. Германик увидел, что багровые синяки и следы укусов покрывают ее нежное тело. Он побежал вслед за Мессалиной, накинул на нее свой плащ, подхватил на руки и побежал на улицу, где стояли дворцовые носилки. Охранники улюлюкали им вслед.

Германик не придумал ничего лучшего, как приказать рабам нести их в дом Макрона.

В носилках Мессалина, наконец, пришла в себя и горько разрыдалась.

– За что? За что? – без конца повторяла она и дрожала.

Гемелл молчал, крепко прижимая к себе ее хрупкое тело, гладил по спутанным волосам. Что он мог сказать ей? Он боялся сознаться себе и ей, что только он виноват в случившемся, ведь он не сумел удержать цезаря, как обещал, и позволил ему надругаться на той, кого любил больше жизни.

Юлий Луп никак не мог встретиться наедине с Ливиллой. Домиция не отпускала ее от себя ни на шаг, если только девушка не оставалась ухаживать за Лепидом. Матрона, видимо, сделала для себя кое – какие выводы, застав их вдвоем в беседке, и теперь старалась, чтобы подобное не повторялась в ее доме. Домиция считала себя ответственной за нравственность сестры цезаря. И к досаде Юлия прибавлялось еще и то, что Ливилла не шла ни на какие ухищрения, чтобы вновь встретиться с ним наедине.

Луп был в отчаянии. Он понял, что безумно влюблен в ветреную красавицу, но это чувство омрачала горечь неразделенности, а ведь еще два дня назад он мог бы поклясться, что в ее взгляде читалась взаимность. Скука изматывала, он не знал, чем себя занять, мнимые походы в соседнюю деревню в поисках разбойников заканчивались тем, что он спал на мягкой траве в соседней с имением дубовой роще или смотрел, как бегут по небу облака.

Эмилию Лепиду стало лучше, но лекарь все еще не разрешал ему вставать. Приступы тошноты и голокружения уже не мучили его столь сильно. Эмилий писал Калигуле, отправляя в день по нескольку гонцов, но ответы не приходили, Юлий Луп перехватывал и уничтожал все его письма.

Ливилла тоже не находила себе места в этом гостеприимном доме, она давно бы уже уехала, но не смела ослушаться приказа брата. Домиция Лепида надоела ей до зубовного скрежета, а Лепид извел придирками и раздражительностью. Единственной радостью были случайные встречи с красивым преторианцем, но из-за постоянного присутствия хозяйки она не могла перекинуться с ним даже словечком. Его страстные взгляды волновали ее. И, наконец, она решилась.

Она пробралась ночью в покои Юлия, когда весь дом уже спал. Труднее всего было успокоить Эмилия Лепида, но лекарь внял ее мольбам и дал макового отвара, который Ливилла подлила раненому в вино. А до этого у Лепида и Лупа наконец-то состоялся разговор. Девушка была возмущена до глубины души теми подозрениями, которые Эмилий высказал Юлию прямо в лицо. Но преторианец с достоинством отверг все обвинения. Его мужественное лицо даже не дрогнуло, когда Лепид пригрозил расследованием и арестом.

– Пусть все будет, как будет, – сказал Луп. – Моя совесть чиста, и я не стыжусь правды. А она состоит в том, что я спас тебя, господин, хоть тебе и тяжело признать это.

С этими словами он повернулся и вышел, чеканя шаг. Лепид продолжал брызгать слюной и бесноваться. Ливилла едва увернулась от удара, когда случайно пролила несколько капель ему на одежду. В конце концов, она не выдержала и расплакалась.

– Я возвращаюсь в Рим, Эмилий. Я не заслужила такого обращения. Я не твоя раба, чтобы исполнять твои прихоти по первому зову, а потом еще и терпеть побои. Я расскажу моему брату, почему покинула тебя. Надеюсь, он поймет меня.

Лепид увидел, какой злобной решительностью горят ее глаза, и впервые испугался. Он слабым голосом начал стонать и обвинять Ливиллу, что она своим упрямством довела его до очередного приступа слабости. Испуганная девушка поспешила позвать лекаря, помогла ему сменить повязку и покормила раненого. Больше в этот день она не упоминала об отъезде, а Эмилий не отпускал ее не на шаг, без конца жалуясь на плохое самочувствие. Ливилла не смогла оставить его.

Наблюдая за ней, Лепид размышлял. Агриппина всегда отзывалась о сестре пренебрежительно, и вслед за ней Эмилий перенял ее манеру поведения, высмеивал и унижал Ливиллу. Поэтому он с такой легкостью надругался над ней на глазах у любовницы, посмел угрожать и поднимать на нее руку. Но теперь он понял, что Ливилла просто добра и не очень умна, чтобы дать решительный отпор, но характер у нее подобен дремлющему вулкану. В конце концов можеть случиться извержение. А Лепиду нужна была покорная любовница, готовая ради него на все. К тому же, поддерживая с ней связь, Лепид всегда мог обуздать Агриппину, которая возомнила себя единственной его избранницей. Разделяй и властвуй!

Маковый отвар подействовал, и Эмилий унесся в царство Морфея. Ливилла заметила, что его дыхание выравнилось, потрясла его руку. Лепид спал и ничего не чувствовал. Девушка вгляделась в его профиль. До чего же он прекрасен! Такие нежные черты лица! Почему же он так груб с ней? А ведь она едва не полюбила его. Удовольствие, которое он доставлял ей во время любовных ласк, доводило ее до исступления. Ливилла никогда не испытывала подобного наслаждения с Марком Виницием.

Чело ее омрачилось, когда она подумала о муже. До сих пор от него ни словечка. Похоже, он вообще не вспоминает о ней. Но тотчас мысли ее обратились к Юлию Лупу. Лепид незаслуженно оскорбил того, кто спас ему жизнь. Девушка чувствовала себя обязанной пойти и извиниться перед преторианцем. К тому же она мечтала вновь оказаться с ним наедине, увидеть его влюбленные глаза. Букет лилий, уже засохший, все еще источал сладкий аромат в ее кубикуле. Она не позволяла выбрасывать его.

Сердце ее замирало от страха, когда она пробиралась по темному коридору в покои прислуги. Она не знала точно, где ночует Луп, но надеялась, что он так же не может заснуть, как и она. Легкое мерцание за занавесом выдало его убежище.

Ливилла еще несколько секунд колебалась, а затем решительно отодвинула занавес. Преторианец что-то писал при свете тусклого огонька. Увидев ее, он изумился, но поспешно прикрыл восковые таблички. Девушка застыла в нерешительности на пороге. Так они и смотрели друг на друга, не в силах вымолвить ни слова.

– Госпожа, – шепот Юлия нарушил тишину, – что-то случилось?

– Я… – Ливилла запнулась. – Я пришла извиниться за те слова, что ты услышал от Эмилия Лепида. Я не разделяю его мнение и буду просить брата поверить мне, а не ему.

Преторианец благодарно склонил голову.

– Я очень признателен тебе, госпожа. Но можешь не утруждать себя излишними хлопотами, я уверен в своей правоте и легко смогу оправдаться перед любыми наветами.

– Я поговорю с Эмилием Лепидом. Он должен признать свою ошибку, – поспешила сказать Ливилла.

Луп ничего не сказал в ответ, продолжая молча смотреть на нее. В полумраке невозможно было разглядеть выражение его глаз. Ливилла повернулась, чтобы уйти, но в тот же миг он вскочил и преградил ей путь.

– Но ведь ты же не за тем пришла, госпожа, чтобы сказать мне все это? – склонившись над ней, спросил Луп хриплым шепотом. Его рука погладила завитки на ее затылке, потом он резко притянул девушку к себе и впился поцелуем в ее губы. Ливилла хотела оттолкнуть его, но передумала и обняла в ответ. Их поцелуй длился вечность, пока он сам не отстранился.

– Прости, госпожа, я не смог сдержаться. Но ты совдишь меня с ума. И во сне и наяву я грежу о тебе, не в силах побороть это чувство. Я люблю тебя!

Ливилла стыдливо опустила ресницы, их тень полукружьями легла на ее пылающие щеки.

– Пожалуйста, не называй меня госпожой, – прошептала она и уткнулась лицом в его мощную грудь, испуганная собственной смелостью. Точно пушинку, Юлий подхватил ее на руки и возложил на узкое ложе.

– Ты уверена, что хочешь этого, госпожа? – спросил он, присев рядом. Улыбаясь, она согласна кивнула.

– Я же просила…

– Не называть тебя госпожой… – откликнулся счастливый Луп. – Я повинуюсь тебе, моя прекрасная Ливилла. Это имя, как мед, на моих губах. Но твой поцелуй еще слаще.

И он потушил светильник.

Энния Невия в нерешительности замерла на пороге кубикулы.

– Фабий, она спит уже сутки, – сказал она, лицо ее выражало крайнюю обеспокоенность. – Ее тело все в синяках и укусах. Укусы сильно воспалены. Если мы не позовем лекаря, раны могут загноиться. А это опасно для жизни.

Гемелл в ужасе заломил руки.

– Госпожа! – умоляюще произнес он. – Мы не можем позволить, чтобы посторонний увидел, в каком она состоянии. Ее репутации будет нанесен непоправимый ущерб.

– Непоправимый ущерб нанесен ее здоровью! – сердито ответила Энния. – А теперь она еще может и умереть. И в ваших силах не допустить этого!

Макрон и Гемелл нерешительно переглянулись.