Текст книги "Калигула. Тень величия"

– Немедленно прекрати! Разговор настолько важен, что не терпит отлагательств. Ну, не плачь, любовь моя, – смягчился он, видя, как ее голубые глаза наполняются слезами. – Мне и впрямь нужно кое-что узнать от тебя.

– Ну ладно, я и не думала сердиться, – Ливилла улыбнулась.

– Скажи мне, что ты думаешь о Фабии Астурике?

Девушка усмехнулась, припомнив его недавнее неловкое признание в любви.

– Да ничего я о нем не думаю. Обычный юноша, хочет добиться расположения брата и получить какую-нибудь хлебную должность, – пожала она плечами. – Не пойму, чем он так мог заинтересовать тебя.

– Я ведь рассказывал вам с сестрой об убийстве гетеры Пираллиды.

– Конечно, я помню, как торжествующе хохотала Агриппина, рискуя навлечь гнев богов. Она ненавидела эту женщину.

– Так вот. С места преступления я унес то, что могло бы указать на убийцу гетеры. В ее пальцах были зажаты волосы. Судя по их длине, они были похожи на женские, хотя до сих пор в Риме есть мужчины, предпочитающие отращивать их и завязывать сзади в хвост на старинный манер. Бывший муж Друзиллы Кассий Лонгин долго носил подобную прическу.

Ливилла начала ерзать на скамейке от нетерпения, не понимая, к чему этот странный разговор.

– Но цвет этих прядей столь необычен, что когда я заглядываю в ларец, где храню их, то вижу перед собой будто расплавленное золото. А у Фабия Астурика, несмотря на короткую прическу, видно, как вьются у него волосы и, самое главное, цвет у них такой же. Я сравнил эти пряди с каждым, кого знаю, лишь у него волосы напоминают расплавленное золото. Я подозреваю, что он убил Пираллиду.

Ливилла в ужасе вскочила.

– Нет! Не может быть! Он мил и очарователен. И он – племянник Фабия Персика! К чему ему было бы убивать какую-то гетеру, которую он даже не мог знать? Астурик совсем недавно в Риме! К тому же ты говорил, что в доме гетеры убийц было двое.

– Какая разница, двое или трое, глупая гусыня, – рассердился Лепид. – Я говорю тебе, что волосы одинаковые. И я уверен, что Пираллиду придушил, а потом повесил этот Астурик! И не такой уж он милый! Втерся ужом в доверие к нашему императору, стал авральским братом, теперь ходит за ним по пятам, прислуживает, желая стать незаменимым.

– Ты просто ревнуешь его к Гаю. Боишься, как бы он не стал ему ближе, чем ты. Ты же в курсе этих слухов, что он намерен тебя объявить своим наследником, если у него не появится ребенок мужского пола.

Лепид наотмашь ударил ее по щеке, да так, что Ливилла затылком стукнулась о спинку скамьи. Она сжалась и широко раскрытыми от ужаса глазами уставилась на своего обидчика. Эмилий замахнулся:

– Заткнись, курица! Правду говорят, что у тебя нет мозгов! Я изобью тебя, если посмеешь еще мне перечить. Не смей защищать убийцу, иначе я предъявлю цезарю это доказательство и скажу, что убивал он гетеру по просьбе твоей сестры.

От этого наглого вранья Ливилла обомлела.

– Ты не посмеешь, – прошептала она. – Что плохого сделала тебе Агриппина? Я думала, ты любишь ее.

Эмилий расхохотался, и страшен был этот смех.

– Твоя сестра узнает, что именно ты донесла на нее. И гнев ее будет страшен. Она лично свернет тебе шею. А уж потом Калигула придумает и ей кару. А я останусь единственным его любимцем. Неплохо придумано?

Ливилла была на грани обморока. Неожиданно Лепид резко привлек ее к себе и осыпал поцелуями.

– Испугалась, моя птичка? Я пошутил. Я люблю вас обеих, но ты иногда своим упрямством доводишь меня до исступления.

Ливилла дрожала от страха, и он, чтобы успокоить ее, прибег к испытанному мужчинами способу. Страстная любовь после побоев. Через полчаса она уже рыдала у него в объятиях и клялась в верности.

– Я хочу, чтобы ты сблизилась с Астуриком и узнала для меня, кто он на самом деле. Мне слабо верится в его родство с Павлом Фабием Персиком.

Эмилий не хотел быть до конца откровенным с недалекой девушкой. Ведь только слово Клавдия Тиберия сыграло свою роль, чтобы Калигула поверил, что Астурик – родственник его любимого друга. А именно Клавдия видел тогда Лепид выходящим из дома Пираллиды. Он уже составил списки тех, за кем нужно пристально наблюдать. Фабий Астурик, Ирод Агриппа, Невий Серторий Макрон и Клавдий Тиберий. Инстинктивно он чувствовал витающую в воздухе угрозу, но не мог понять, от кого именно она исходит и в чем может обернуться для Гая Цезаря.

Если он будет начеку, то упредит удар и не даст заговору разрастись. К тому же не имея на руках доказательств наличия такового, он не сможет донести ни о чем императору. К тому же Клавдий – дядя Калигулы.

Лепид оставил Ливиллу в саду и ушел. Приближалось время начала скачек в Большом цирке, а у него было сделано несколько ставок.

Первой мыслью Ливиллы, едва затихли шаги ее любовника, было кинуться в свои покои и успокоиться, налив в чашу прохладного вина. Но она сдержалась. До ее ушей уже начали долетать чужие шепотки о том, что она превратилась в пьяницу. В Риме никто не уважал матрон, которые злоупотребляли вином, а она ведь сестра императора. Что будет, когда и до Гая дойдут эти нелицеприятные слухи? Гнев будет страшен и необратим.

Щека горела от удара, Ливилла хотела окликнуть кого-нибудь из рабов, чтобы они принесли что-нибудь холодное, но постеснялась. Опять пойдут кривотолки. Многие же видели, как она с Лепидом выходила в сад.

Впервые мужчина поднял на нее руку и грязно оскорбил. Раньше ругательства в ее адрес могли отпустить сестры, но Юния Клавдилла заставила всех ее уважать, одарив своей дружбой и доверием. Ливилла не могла понять, почему она позволила Эмилию так с собой обращаться?

Марк Виниций всегда был с ней обходителен, окружал ее заботой и вниманием, даже голоса никогда не повысил. Ей вспомнились недавние слова Астурика о том, что она прелестна, и говорил он это так нежно. Так почему же Эмилий Лепид так груб с ней и бесцеремонен? Да, он приводит ее в трепет и неистовство, она жаждет близости с ним, но должна ли она подвергаться унижению за свою слабость?

А как неприступно держала себя Клавдилла! Мужчины падали ниц к ее ногам, она сводила их с ума, манипулировала, толкала на безумства, кружила им головы. И уж вряд ли позволила бы кому-либо из них поднять на себя руку! Ни у кого даже и мысли б не возникло попробовать приручить ее подобным образом. Это Агриппина – любительница подобных эскапад, ее драки с Агенобарбом смаковал весь Рим, а они оба от этого получали извращенное удовольствие. Эмилий Лепид, хотя ему и далеко до дикого Домиция, тоже укрощает ее порой побоями и заставляет унижаться при людях, чего только стоит подсмотренная сцена на пиру.

Ливилла уже давно догадалась, что для Эмилия она просто прихоть, мимолетная цель, он попользовался ею и решил, что она теперь станет его рабой, как Агриппина, но, смотря правде в глаза, он ценил ласки сестры намного больше, их совокупления отличались необузданностью и страстностью, а с Ливиллой он занимался любовью как будто впопыхах, лишь бы сделать ей одолжение.

Обида захлестнула девушку. Она достойна лучшего, чем оскорбления и побои! Первым порывом, сразу подавленным, было устремиться вслед за Виницием в Сиракузы, попробовать начать сначала, но потом перед ее глазами предстало красивое лицо Фабия. А почему бы не попробовать обрести с ним себя, а значит, и новое счастье, новую судьбу? Сердце подсказывало, что с Марком все кончено, их союз изжил себя, ведь она так и смогла родить ему ребенка, хотя он так долго этого ждал.

Пора разорвать узы гибельной страсти! Ни к чему было слушать сладкие речи сестры и кидаться, очертя голову, в чужой омут. Ливилла тряхнула длинными волосами и поднялась со скамьи. Но потом снова присела, задумавшись. Поспешное признание Фабия в любви вдруг показалось ей неискренним. Не пытается ли и он воспользоваться ею, как Эмилий? Ах, лишь в одном была она сейчас уверена: от Лепида нужно держаться подальше и не позволять ему помыкать собой.

XXI

Невий Серторий Макрон, сжав кулаки и сердито сдвинув брови, стоял напротив Клавдия Тиберия и выговаривал ему за бездействие: – Я не виноват, что мой отъезд затянулся, но вы вполне самостоятельные люди и могли бы обойтись без моих подсказок. В конце концов, не я организатор, а Ирод Агриппа. Он притащил сюда этого юнца и все это затеял. Ты, вообще, когда видел его в последний раз? Клавдий тяжело вздохнул.

– Ирод сейчас больше увлечен ставками на скачках. Весь Рим точно сошел с ума, наш император каждый день устраивает заезды, римляне толкутся у Большого цирка с раннего утра, ожидая его появления и начала бегов. А к вечеру Калигула дает роскошный обед или едет к кому-нибудь из друзей или сенаторов. Жизнь в Риме похожа на затянувшийся праздник.

– Так и что? – резко спросил Макрон.

– Я сам боюсь предпринимать какие-либо шаги, к тому же во дворце меня не слишком-то жалуют. Любой из друзей цезаря может поиздеваться надо мной, даже приглашенные актеры, и те считают своим долгом за мой счет насмешить остальных гостей. Знаешь, что они вытворяли в прошлый раз? Когда я, утомленный изобильной едой и немалым количеством вина, задремал на своем ложе, эти болваны сняли с меня сандалии и приладили их к моих ладоням, а затем резко разбудили. Слышал бы ты громовой хохот, когда я подскочил и принялся ими тереть лицо. Гай Цезарь смеялся громче остальных.

Макрон склонил голову.

– Да уж, представляю, как тебе было обидно.

– Но наш Германик Гемелл меня радует. Он очень смышленый и сообразительный юноша. И цезарь с каждым днем ценит его все больше. Он уже завел достаточно много хороших знакомств, регулярно посещает суды, учится искусству оратора. Он даже немного приболел недавно от переутомления. И наш император приставил ухаживать за ним Ливиллу.

– О! – изумился Макрон. – Неужели?

– Я навещал его и настаивал, чтобы он обольстил ее, дабы заручиться ее поддержкой.

– Весьма дальновидно, – заметил Невий Серторий.

– Дальновидно, но весьма трудно. В семье цезаря произошли некоторые перемены, нравственность и добродетель его сестер весьма пошатнулись. Если раньше только Друзилла, благодаря попустительству Лонгина, была способна на подобные безумства, то теперь по ее стопам пошли Агриппина и Ливилла. К тому же Ливилла стала злоупотреблять неразбавленным вином.

«Слышала бы об этом Энния, – подумал Макрон. – Надо будет запереть ее дома, иначе она станет подражать любимым подругам».

– Агриппу надо выводить из игры, он ненадежен, – подвел итог Невий Серторий. – Пока у него есть деньги, он не станет содействовать заговору, но едва они закончатся, он или будет помогать, или попросту продаст нас.

Клавдий закивал головой.

– Нам придется ускорить события, иначе мы упустим время. Гай Цезарь задумал создать новую жреческую коллегию. Вступительный взнос за право исполнения новых обязанностей настолько неприлично велик, что я подозреваю, что он намеревается обожествить своего отца. Это назначено на конец сентября, а ведь он уже переименовал этот месяц в германик. Все пока держится в строжайшей тайне. Я случайно услышал разговор Калигулы с Эмилием Лепидом.

– Я понял твою мысль, – ответил Макрон. – Время неумолимо. Вернувшись, я сразу уже узнал от доверенного человека, что против меня скоро начнут обвинительный процесс.

Клавдий ахнул.

– Вот так мой император благодарит меня за неоценимую помощь, – сказал Невий Серторий. – Но для осуществления заговора есть одно важное препятствие. Это капса с письмами твоей сестры и записка от Эвдема, подтверждающая отцовство Сеяна.

Клавдий махнул рукой.

– Мы ведь предъявим сенату и народу Рима подлинное письмо Ливиллы и свидетельство Фабия Персика.

– Твоя сестра перемудрила с письмами. Тебе не кажется? Она рассылала их слишком часто. Сенат примет ту правду, которая ему будет выгодна. Мы не можем предсказать, что если после гибели Калигулы всплывет эта капса, то наши сенаторы поверят ей больше, чем сомнительному юнцу, – возразил Макрон.

– А думаешь, Невий Серторий, что мое слово ничего не будет значить в этой ситуации? Я же брат Германика и дядя цезаря. К моему мнению прислушаются в сенате.

– Я уже все сказал. Мы не должны бросать тень на будущего цезаря, а тем более подозрение в незаконном рождении. Его репутация обязана быть безупречной. Нам повезло, что Гай Цезарь тогда не дал этой капсе ход и не стал обнародовать ее содержимое. Капсу с письмами необходимо выкрасть. Тебе известно, где Калигула держит ее?

Клавдий пожал плечами.

– Откуда знать об этом мне? Я не вхож в его покои.

– Жаль. Но ты говорил, что Германик Гемелл сблизился с Гаем. Вот пусть он и займется этим. Я подробно опишу, как она выглядит. У нее трещина на деревянной крышке. Скорее всего она в его таблинии среди других свитков. Вряд ли Калигула оборудовал для нее специальный тайник.

Валерия Мессалина в сотый раз придирчиво осматривала себя в зеркале. Отполированный металл послушно отражал совершенную красавицу с буйным водопадом кудрей в бледно – зеленой столе, расшитой жемчугом. Но Мессалину что-то в ее наряде не устраивало, она с досадой скинула столу и из вороха нарядов, беспорядочно сваленных на ложе, извлекла следующий. Примеркой нарядов она занималась весь день, капризничая и отвергая все.

Но дело было не в плохом качестве ткани, столы, паллы и пояса были безупречны и изысканны. Мессалина отчаянно скучала, ей не хватало Феликса, который мог бы унять огонь пожирающей ее жажды наслаждения. Отчим уделял ей чересчур много времени, потому что обиженная им жена и наказанный сын по – прежнему находились за городом. И о том, чтобы выбраться на одинокую прогулку в поисках приключений, не могло быть и речи. Она официально теперь стала невестой, отец появлялся с ней в садах Саллюстия, на форуме, и многие теперь знали красавицу в лицо.

Валерия отчаянно искала выход из положения, но не могла ничего придумать. Как же она жалела о прежних временах в доме Пираллиды! Вернуть брата из ссылки она и помыслить не могла, уверенная, что Феликс затаил на нее зло из-за подлого предательства. Мессалина боялась встретиться с Феликсом и посмотреть ему в глаза, а еще она знала, что он хоть и труслив, но способен на любую низость. Посвященный во многие ее тайны, он найдет способ поквитаться. Поэтому-то она и продолжала раздувать в отце огонь негодования и нежелание видеть сына, а сама терзалась страхами, что будет, когда Феликс рано или поздно переступит порог этого дома.

Неожиданно звон медного гонга отвлек ее от мрачных раздумий. Служанка принесла неожиданное приглашение во дворец. Агриппина намеревалась устроить в Палатинском саду пирушку для избранных римских матрон в честь дня своего рождения. Мессалина завизжала от восторга и понеслась к отцу спрашивать разрешения и денег на подарок.

Под раскидистым платаном был разбит роскошный шатер. Агриппина задумала удивить своих гостий азиатской роскошью. Сам Ирод Агриппа, по ее просьбе, занимался организацией праздника. Яркие парчовые ткани обвивали мраморные колонны, установленные на лужайке. Тяжелые ковры, в мягком ворсе которых утопала нога, закрыли траву. Невесомые прозрачные балдахины нависали над ложами, щедро усыпанными лепестками роз, настолько чтимых на востоке, что их красоту сравнивают с самыми изысканными красавицами. Танцовщицы с пышными бедрами в звенящих юбках переминались в ожидании под арабскую музыку. Смуглые длинноносые арабы готовились подавать диковинные блюда.

Хозяйка праздника Агриппина была вне себя от ярости. Она придиралась к любому пустяку, хлестала по щекам слуг, а с одной из танцовщиц сорвала юбку из-за слишком громкого звона бубенчиков. Ливилла и Ирод Агриппа ходили за ней следом, уговаривали успокоиться и убеждали, что пиршество удастся и о нем будут судачить по всему Риму. Но Агриппина злилась по другому поводу. День рождения казался ей безнадежно испорчен из-за того, что Эмилий Лепид даже не потрудился зайти к ней и поздравить, лишь прислал со своим рабом тонкий золотой браслет. Такого пренебрежения она не ожидала.

В конце концов разозлилась и Ливилла, потребовав или отменить праздник, или встречать гостий с улыбкой, к тому же на мраморной дорожке уже показались Эмилия Лепида и Энния Невия.

Энния, осчастливленная приглашением, разве что ноги не кидалась целовать своим прежде близким подругам. Но прибывшие следом дочери консулов и сенаторов оттеснили ее от виновницы торжества. Изысканные подарки приподняли настроение Агриппины, и ее улыбка стала искренней и радостной. Номенклаторы, красивые юноши в красных тюрбанах, провожали каждую гостью к предназначенному для нее ложу, и в конце концов Энния Невия очутилась в самом дальнем углу. Глотая слезы обиды, она через силу продолжала улыбаться соседкам.

Наконец, когда обед уже начался, в шатер ступила Мессалина в роскошном, даже вызывающем, наряде. Ее буйные черные кудри были уложены в замысловатую прическу и переливались искусно вкрапленными драгоценностями. Высокие разрезы на золотистой тунике, приоткрывающие стройные ноги, заставили некоторых добропорядочных матрон поморщиться. Сама Агриппина сощурила свои зеленые глаза, оценивая красоту и смелость опоздавшей гостьи, но Ливилла успокаивающе погладила ее по руке и прошептала, что Валерии не дано сегодня затмить ее. Эта неправда успокоила хозяйку, ведь каждая красавица в надменном ослеплении считает себя самой прекрасной.

Мессалина почтительно склонилась перед сестрами и протянула Агриппине свой дар: изящный золотой кубок. Агриппина тут же велела налить в него вина и призвала всех совершить с ней возлияние Венере, покровительнице их семьи.

Валерия, разочарованная отсутствием на обеде мужчин, прилегла на отведенное ей ложе и заулыбалась соседкам, расхваливающим ее прическу, а сама с досадой думала, что ей, наверное, стоит ходить в Большой цирк на скачки, где Гай Цезарь проводит все свободное время.

Место на маленькой сцене заняли танцовщицы, зазвенели бубенчики, завертелись в изящном танце их гибкие тела. Мессалина с изумлением наблюдала за невиданным прежде зрелищем, пораженная, насколько волнующи их сладострастные движения. Пожалуй, стоит взять у них несколько уроков, пригодится для любовных игр. Едва девушки упорхнули, окончив танец, как она соскользнула со своего ложа и вышла вслед за ними в сад.

В воздухе пахло приближающимся дождем, над платанами нависли свинцовые тучи, и где-то вдали громыхал гром. Мессалина зябко повела плечами и приникла к стволу дерева, наблюдая за танцовщицами, те весело переговаривались на непонятном языке и повторяли свои движения, готовясь к новому выступлению. Валерия попробовала воспроизвести чувственные покачивания бедер, но, рискуя быть застигнутой кем-нибудь из римлянок, решилась на другой шаг. Она быстрым шагом подошла к группе танцовщиц и попросила их об услуге. Арабские девушки, вопреки ее ожиданиям, оказались скромницами, но после долгих уговоров одна из них согласилась давать уроки танца в доме Валерии. Мессалина пообещала осыпать ее серебром и, радостная, поспешила вернуться. Однако внезапно хлынувший дождь заставил ее спрятаться под сень плакучей ивы, свесившей до земли свои ветви. Сверкнула молния, громовой удар сотряс землю, и Мессалина засмеялась, услышав, как завизжали девушки неподалеку в шатре. Танцовщицы бросились врассыпную, и поляна быстро опустела. Лишь Мессалина осталась одна в своем укрытии.

Струи дождя хлестали по веткам, гром гремел не переставая, яркие молнии прорезали сгустившуюся тьму, и девушка уже жалела, что не решилась добежать до шатра. Она замерзла, под порывами ветра гибкие ветви ивы больно хлестали ее открытые плечи. Мессалина готова была расплакаться, как вдруг листва зашевелилась, и в темноте она поняла, что в своем укрытии она не одна.

– Здесь кто-то есть? – спросил мужской голос, и вспышка молнии выхватила из тьмы чей-то силуэт. – Не бойся, я не причиню тебе вреда, кто бы ты ни был. Я также здесь, чтобы переждать непогоду.

– А я и не боюсь, – ответила Мессалина. – Но тебе лучше назвать себя. Интонации мужского голоса заставили ее всю завибрировать, неужели, это и есть то приключение, о котором она так долго мечтала. А дождь все льет и, похоже, только усиливается.

– Я – Фабий Астурик.

– Ну и что? – с вызовом ответила Валерия. – Никогда не слышала твоего имени. Ты, вероятно, не знатен и, скорее всего, простой вольноотпущенник.

– А ты настолько знатна, что не можешь вытерпеть мое присутствие? – надменно ответил ей юноша. – Я близкий друг цезаря. Мой дядя Павел Фабий Персик, консул, правда, он умер недавно.

Мессалина недоуменно пожала плечами. Ей и это имя ни о чем не говорило, что ей за дело до тех, кто умер. Мальчишка заносчив не в меру, да и какой он друг императора? Девушка знала все окружение Калигулы, а вот Фабия Астурика не видела ни разу. Должно быть, Гай Цезарь когда-то и за что-то похвалил его, а тот возомнил о себе невесть что.

Мессалина и решила молчать и зябко обхватила плечи руками. Она еле сдерживалась, чтобы не стучать зубами от холода. Легкая туника не спасала ее от леденящих порывов ветра.

– Да ты сама, видно, дешевая арабская танцовщица, раз прячешься тут от дождя. Все гостьи в шатре наслаждаются теплом от жаровень и пируют. Агриппина устроила грандиозный праздник, – решил поддеть ее юноша.

– Ну вот еще! – разъярилась Мессалина. – Я тоже гостья, просто непогода застигла меня далеко от шатра.

– А что же ты делала далеко от шатра? Переодевалась для очередного танца? – съязвил Астурик.

Мессалина испустила негодующий возглас:

– Моя семья познатней многих, собравшихся здесь! И не тебе судить обо мне, грязный плебей!

– Ой! Ну надо же! Тогда ты рискуешь опоздать на смотрины!

– Какие смотрины?

– А ты и не знала! – рассмеялся юноша. – Агриппина по просьбе брата собрала на своем празднике всех знатных римских красоток на выданье и с огромным приданым. Сам Калигула намерен присмотреть себе невесту.

– Скажи, что соврал, – хрипло проговорила Мессалина.

– Тебе-то какое дело до моих слов, арабская танцовщица? – надменно ответил юноша.

– Не смей так называть меня, наглец! Ты поплатишься за свои оскорбления! Валерия занесла руку для удара, но юноша перехватил ее и крепко стиснул локоть. Девушка охнула от боли, и он сразу же отпустил ее.

– Прости, я не хотел ни обидеть тебя, ни причинить боль, – вдруг смиренно попросил он. – Если ты одна из девушек, приглашенных Агриппиной, то можешь не беспокоиться. Гроза спутала все планы цезаря. Ему пришлось остаться во дворце, а я послан предупредить сестру, что не придет. Но непогода и меня застигла врасплох, заставив искать укрытия в этих густых ветвях.

Мессалина с облегчением рассмеялась.

– Я не сержусь на тебя, Фабий Астурик, – ответила она, потирая локоть. – Значит, у меня еще есть шанс стать императрицей.

– Но почему ты так уверена, что была бы избрана цезарем? – насмешливо спросил Фабий.

Мессалина весело рассмеялась.

– Да потому что нет в Риме никого прекраснее меня! – с вызовом произнесла она. – Мое имя Валерия Мессалина. И мой отчим дает за мной самое большое приданое!

Ее собеседник замолчал, девушка лишь слышала в темноте его частое взволнованное дыхание.

– Ты что? Так напуган тем, что делишь со мной укрытие? – спросила она, усмехаясь. – Ты же недавно называл меня арабской танцовщицей. Куда делась твоя наглость? Теперь и слова сказать не можешь в ответ.

Она вдруг почувствовала, как он коснулся ее ладони, и по шелесту листвы догадалась, что он встал перед ней на колени.

– Простишь ли ты меня? – спросил Фабий, и Мессалина услышала, как от волнения дрожит его голос.

– Прощу, – ответила она. – Но при одном условии…

– Я выполню любой твой приказ! – горячо воскликнул он.

– Если ты сказал правду о своей дружбе с цезарем, то должен указать ему мою кандидатуру на роль невесты.

Астурик застонал, сжимая ее ладонь.

– О, нет! – и столько горечи было в этом невольном восклицании. Озадаченная Мессалина отстранилась:

– Но почему эта просьба так ужаснула тебя?

Юноша молчал, продолжая стоять перед ней на коленях. Валерия, недоумевая, тоже тянула паузу.

– В твоем стремлении подняться к вершинам власти нет ничего противоестественного, – наконец произнес Фабий. – Но как же любовь? Или ты любишь Гая?

Мессалина засмеялась.

– Любовь? О, нет, я не люблю никого, кроме себя! Мне не встретился еще тот мужчина, о котором я бы грезила дни и ночи напролет! Мой отец всегда внушал мне, что я настолько умна, красива и богата, что мой избранник должен быть равен богам. Но при этом он всегда добавлял: запомни, дочка, такого мужчины никогда не будет существовать в подлунном мире. Поэтому рано или поздно тебе придется выбирать между красотой и властью, знатностью и богатством, имея в виду, что тот, кто захочет взять меня в жены, может быть красив, но не иметь должности и влияния, или знатен, но беден, или богат, но простой всадник или выскочка – плебей. И я выбрала власть! Потому что, имея волю, выбирать уже не приходится, ты можешь просто брать от жизни все, что захочешь.

– Я бы выбрал красоту, – тихо сказал Астурик.

– Это выбор слабого! Того, кто хочет лишь созерцать, а не творить! – ответила Мессалина.

– Но это не так! – с отчаянием воскликнул Фабий. – Ты ничего не знаешь обо мне, чтобы так говорить. Если б ты дала мне шанс, я доказал бы тебе, что я и есть тот идеальный избранник, о котором говорил тебе отец.

– Наш император далеко не красив, но остальное в нем присутствует. Это власть, знатность, богатство. Три составляющих из четырех, а также его заявление о своей божественности. Он – идеал! А твоего лица я даже не могу разглядеть в темноте, и сомневаюсь и в знатности, и в богатстве.

Фабий беспомощно молчал, но буря в его душе могла по силе сравниться с той, что бушевала сейчас за их хрупким и ненадежным убежищем.

– Ну, надо же, я повергла тебя на обе лопатки, – легкий смех, будто пощечина, хлестнул по лицу. – Впрочем, твои речи так горячи, что я уже колеблюсь, не знакомы ли мы с тобой. Зачем ты попросил меня дать тебе шанс? Ты что, знаешь меня?

Юноша продолжал хранить безмолвие, ему нечего было сказать надменной девушке. Горячая узкая ладонь неожиданно коснулась его щеки.

– Ты плачешь? – испуганно спросила девушка.

Фабий резко отбросил ее руку.

– Это все дождь виноват. Надо выбираться отсюда, тебя скоро начнут искать слуги. Да и гроза может затянуться.

– А я никуда не спешу, – ответила Мессалина. – Мне кажется, мы еще не договорили, Фабий Астурик. Ты так и не ответил на мой вопрос.

– Я ничего не буду тебе говорить. Ты хоть и молода, но уже порочна, как и все римлянки. Тебе с колыбели внушали все премудрости предательства. Ты не веришь в любовь, а веришь лишь в деньги. Но деньги могут утечь сквозь пальцы подобно воде, а власть не защитит от тайных врагов и не убережет от кинжала в спину. А истинная любовь вечна!

Мессалина всхлипнула:

– Но как мне познать ту любовь, о которой ты говоришь, если меня окружают лишь охотники за моим приданым или те, кто хочет обладать моим телом. Мне никто, кроме тебя, никогда не говорил таких вещей. Во что же мне верить?

Фабий порывисто заключил девушку в объятия и прижал к себе.

– Ты хочешь услышать ответ? Так слушай, – зашептал он, перебирая пальцами спутанные ветром пряди ее волнистых волос. – Впервые я увидел тебя на рассвете, освещенную первыми лучами восходящего солнца. От твоего тонкого изящного силуэта исходило божественное сияние, ты была так прекрасна, что мое сердце забыло о новом толчке и замерло, пока я любовался твоей красотой, буйными черными кудрями, нежной грацией гибкого тела и изящными движениями рук. Ты что-то говорила своему спутнику и вдруг кончиком розового язычка облизнула пунцовые губки, и сердце мое сорвалось куда-то вниз. И тогда я понял, что предо мной стоит моя любовь, первая и единственная.

– Но ты… Ты подглядывал за нами с братом в доме Пираллиды. Что ты там делал? – попыталась возмутиться Мессалина, но Фабий поцелуем в губы заглушил ее протест, и она затрепетала от страсти в его сильных руках.

– Я провожу тебя к шатру! – Фабий отстранился, продолжая обнимать ее. Мессалина вздохнула, ей совсем не хотелось расставаться с этим странным юношей, хотя в темноте она не могла разглядеть черты его лица. Однако голос его звучал завораживающе. – Дождь почти перестал, и ветер уже не буйствует! Я могу надеяться встретить тебя вновь и продолжить беседу?

– О, да! – прошептала Валерия. – Я буду ждать тебя завтра в полдень в Саллюстиевых садах, возле статуи Дианы. И, клянусь Юноной тебе многое придется мне объяснить.

Фабий рассмеялся.

– С радостью, любовь моя! Но признайся, ты не жалеешь о неудавшихся смотринах?

Мессалина игриво шлепнула его по губам и выскользнула из-под ветвей ивы.

– Послушай, как там тебя, Фабий Астурик, – донесся снаружи ее насмешливый голос. – Не надо меня провожать. Я сама найду дорогу.

Обескураженный Фабий смотрел ей вслед. Что значила ее выходка? Простая шалость? Или она уже передумала о завтрашней встрече? Так или иначе, он теперь глаз до утра сомкнуть не сможет.

Праздник в шатре подходил к концу. Гроза не помешала девушкам повеселиться и насладиться арабскими сладостями и роскошными развлечениями. Мессалина в грязной тунике, с растрепанной прической не рискнула показываться никому на глаза и, желая избежать ненужных пересудов, уехала домой. Сон сморил ее в носилках, прежде чем она попыталась принять окончательное решение, пойти ли завтра на свидание со странным юношей или нет. Но его страстное признание сумели тронуть девичье сердце, к тому же оно отличалось от тех слов, что прежде говорили ей мужчины, желавшие лишь одного: обладать ею. Никто еще не пытался пробудить в ней любовные чувства и не говорил столь искренне.