Текст книги "Мамочки мои… или Больничный Декамерон"

Из-за кулис появилась, дожевывая жвачку, Белоснежка-Женя. Посмотрела в зал, увидела, как Зоя сидит рядом с режиссером, утирая глаза, а тот гладит ее по голове, как маленькую. Женя еще несколько раз поприседала в реверансе и «поудивлялась» всем лицом: прорепетировала встречу с гномами. Потому что слезы Зойки и отеческая ласка Николая Михайловича удивить ее не могли: Женя давно, вот уже пять месяцев, как была в курсе подругиных дел.

– Вот и хорошо, – вполголоса сказала Белоснежка, – вот и славно.

…Но совсем славно не получилось.

Была обычная предновогодняя запарка. Это у взрослых Новый год отмечается на работе – 30, дома – 31 декабря, а дети начинают радоваться празднику недели за две до общепринятой даты. Причем – массово: в детских садах, школах, домах культуры… Артисты, сутками не выходя из сказочных образов, десантируются на три объекта в день, а то и на четыре, если нужно!

Тот роковой новогодний утренник в районном ДК не был шедевром драматургии и не требовал полной актерской «отдачи», но дети реагировали на представление очень хорошо: не только по команде хлопали в ладоши, смеялись, вступали в разговоры с действующими лицами… А действующие лица – Дед Мороз, Снегурочка, Лисичка и Белочка – увлеченно гонялись друг за другом, декламировали стихи, загадывали детям загадки. Вокруг высокой елки, установленной в большом светлом вестибюле, вышагивал любимец детворы Зайчик. Ему, бедолаге, по сюжету, не хватило подарка – прямо вместе с мешком Деда Мороза его унесла скандальная Ворона (и, между прочим, тут же уехала в подшефный детский сад, где мигом перевоплотилась в миловидную Снегурочку…). Надо было как-то решать эту сказочно-продовольственную проблему: дети всей душой хотели помочь симпатичному зверьку, да и самим оставаться без конфет было обидно. В общем, эмоции перехлестывали, как у артистов, так и у маленьких зрителей… Заметно округ лившийся, просто пузатенький Зайчик уже не прыгал под елочкой, а плавно ходил, стараясь при этом прикрыть животик большой поролоновой морковкой.

Лисичка-Женя первая увидела, как внезапно побледнела под гримом Зоя, как, не выпуская морковки, взялась за живот, как подкосились у нее ноги…

Почти вприпрыжку подбежала она к оседающему под елку Зайцу:

– А скажи-ка мне, Зайка, ты сегодня к детям на елку откуда пришел? В гостях у Ежика был?

– Да, Лисичка-сестричка! У Ежика… – натужно пропищал Зайчик.

– Наверное, там много конфет было, я знаю, Ежик конфеты о-очень любит. Признавайся, много съел? – спросила Лисичка громко, ухитрившись подмигнуть разнокалиберной детворе, обступившей захворавшего Зайца. И тут же добавила шепотом: – Плохо тебе, да, Зоя?

– Много! – сначала ответил верный актерскому долгу Заяц, а уж потом адресовался Жене: – Что-то как будто живот твердый…

– Ну вот! – не то «по роли», не то «по жизни» укоризненно протянула Лисичка. – Ай-яй-яй! Много конфет кушать нельзя! Животик заболит – вот как у Зайки! Правда, ребята?

Ребята дружно хором протянули: «Пра-а-вда!»

– Пойдем-ка, Заинька, Доктора Айболита поищем… – и Лисичка повела Зайчика в боковую дверь. Тот еще пытался приплясывать и махал детворе лапкой…

Как только высокая Лисичка и маленький беременный Заяц скрылись в полутемном коридорчике, ведущем из вестибюля к кабинету замдиректора ДК, раздался бодрый крик Деда Мороза, контролировавшего нештатную ситуацию:

– Дети, а что я нашел! Это же ваши подарки!..

Лисичка-сестричка толкнула дверь в кабинет и, обращаясь к сидящему за столом мужчине, сказала уже совершенно взрослым голосом:

– «Скорую» вызывайте… У нас тут проблемы.

Замдиректора смекнул сразу, что к чему, и внес дельное предложение:

– Знаете, лучше такси: придет быстрее! – и стал диктовать в трубку адрес.

– Три минуты, синий «минивэн», – заверила оператор такси. И не обманула!

* * *

В ординаторской отделения патологии царила мирная, почти семейная атмосфера. Палатный врач Вера Михайловна Стрельцова и вверенные ей Владимиром Николаевичем интерны обсуждали план работы на день. Интерны в отделении – это всегда хорошо: достаточно квалифицированная, а главное – безотказная помощь в любом вопросе. А эти ребята – девушка Валерия и молодой человек Саша – оказались просто чистым золотом: исполнительные, аккуратные, неизбалованные. Такие – «свои»…

– Сложный случай в одиннадцатой палате: возрастная первородящая, ЭКО-оплодотворение, двойня. КТГ плодов нужно сделать и сегодня, и завтра, – сказала Вера и обратила испытующий взгляд на молодых медиков.

– Можно я, Вера Михайловна? – по-школьному подняла руку девушка.

Вера Михайловна кивнула:

– Давай, Лера. Потом возьму тебя в родзал, а Сашу – в предродовую. Впрочем, нет: Саша, ты – в родзал. Я заметила, в прошлый раз ты чуть в обморок не упал. Привыкать надо…

Саша хотел было оправдаться, но Лера не удержалась и «настучала» врачу:

– Вера Михайловна, он мне сказал, что будет на стоматологию переводиться, пока не поздно.

Саша легонько толкнул девушку локтем и горячо возразил:

– Не слушайте ее, Вера Михайловна. У меня просто зуб болел. Мудрости. Я в родзал.

В дверь просунулась голова медсестры Тани:

– Вера Михайловна, можно вас на минуточку?

– Что случилось, Таня?

Таня вошла:

– Я сейчас лекарства разносила. Что-то мне мамка из одиннадцатой палаты не нравится. Как ее… Костюченко… Что-то с ней не то. Сама-то она говорит, что все в порядке, но уже два раза спрашивала, будет ли вечерний обход. По-моему, она мне просто ничего не хочет говорить. Лежит, в потолок смотрит. Вроде, плачет.

Вера Михайловна подняла брови, посмотрела на часы: как же порваться… Бобровский на операции. Господи, ну когда уже Наташа…

– Может, настроения нет, может, с мужем поругалась или домой хочет отпроситься, мало ли что, – заметив замешательство на лице врача, предположила Таня. Не очень уверенным голосом, впрочем.

– Я утром у нее была. Что могло… Ладно, через полчаса освобожусь и посмотрю, – приняла решение Вера Михайловна.

Медсестра пожала плечами:

– Ну, хорошо. Пойду.

И вышла из ординаторской. Пока шла по коридору, еще пару раз оглянулась. И не ошиблась: Вера Михайловна вышла сразу вслед за ней, снова глянула мельком на часы, а потом решительно направилась в одиннадцатую палату…

* * *

…В одиннадцатой, на первый взгляд, была вполне спокойная обстановка: одна мамка болтала по телефону, другая спала, третья листала яркий журнал «Мой малыш». А еще одна, та самая Костюченко, действительно лежала и, не мигая, глядела в потолок, и глаза у нее были полны невытекающих слез, как два серых озерца.

Вера Михайловна подошла ближе, подвинула стул к кровати, достала слуховую трубку, спросила вполголоса:

– Как вы себя чувствуете?

Мамочка повернулась на бок, и слезы из обоих глаз дружно потекли по щекам:

– Себя – нормально. Я его не чувствую.

Как-то сама собой в палате образовалась тишина. Голос Веры прозвучал в этой тишине неожиданно громко:

– Давно?

Мамочка Костюченко не могла уже говорить, просто кивнула, прижав обе руки к перехваченному горлу.

Вера Михайловна мягко дотронулась до мамочки:

– Почему сразу не позвали меня? Лягте на спину, – и склонилась к ее животу.

Вслушалась, нахмурив брови:

– Тоны приглушенные, но я их слышу. Дышите спокойно и глубоко. Не плачьте, этим вы вредите ребенку…

* * *

Зоя сидела на своей кровати, а остальные мамочки окружили ее со всех сторон. Не замечая того, все они сидели в одинаковых позах – обняв животики. Рассказ «из жизни звезд», со множеством реминисценций, затянулся. Но никто не проявлял нетерпения. Еще бы – ведь речь шла об очень популярном, очень «медийном», как принято теперь именовать, актере, звезде центрального телеканала Михаиле Сергакове. Редкий сериал обходился без участия этого обаятельного молодого человека. Причем обаяние его могло быть как отрицательным, так и самым что ни на есть положительным. Он и героев неотразимых играл, и симпатичных негодяев, и отважных ментов, и привлекательных бандитов… В телемувике, на котором судьба свела его с Зоей Карницкой, обаяшке Сергакову досталась роль директора рекламного агентства.

– В общем, он меня и не замечал сначала: ну, прыгает кто-то там, на заднем плане, с мобильником… Я его секретаршу играла, дурочку такую хорошенькую с «фишкой» – мобильники через день менять и полифонию всякую смешную скачивать. В общем, эпизодики, но их много набралось, за столько-то серий.

Зоя помолчала.

– Я не скажу, что в восторге от него была. Он ведь такой раскрученный, растасканный по сериалам. Да, красивый, конечно, обаятельный, но… Улыбка как наклеенная, будто из кадра не выходит никогда…

В палате висела внимательная, как в зрительном зале, тишина. Мамочки слушали и переживали, как будто видели все – как на телеэкране…

– А потом… – Зоя опустила голову: снова чуть не заплакала.

Кто-то из мамочек сочувственно вздохнул, а Оля все же попросила – только голосом:

– А потом?

Зоя подняла глаза: мамочки смотрели на нее не просто с любопытством – с сочувствием, пожалуй, даже с солидарностью. И она продолжила:

– А потом был последний съемочный день…

* * *

…Это только на посторонний взгляд на съемочной площадке вечная суета и хаос. Ничего подобного: у каждого свое дело. Гример уже все поправил на лицах актеров. Те уже сверились со своими текстами и готовы войти в кадр. Ассистент по актерам уже сделала режиссеру кофе и выложила перед ним на столике нужные страницы сценария. А то, что осветители куда-то ушли и второй режиссер шипит, что «из графика выбиваемся, будет вам пролонгация, а на премию не рассчитывайте», так это в порядке вещей – плавное течение жизни, так сказать…

Красивый столичный «премьер» Михаил Сергаков, одетый в гламурном соответствии со своим персонажем, с действительно приклеенной улыбкой, отказался репетировать сцену и предложил «уже снимать». «Уже давайте», – в тон согласился режиссер. Через плечо кинул «Мотор!», девушка-хлопушка буднично пробормотала название «Любовь была» и номер дубля, актеры начали сцену в приемной.

Он, элегантный и холеный владелец рекламного бизнеса, в присутствии своей секретарши (ее играла Зоя), холодно и бесстрастно распекал молодую и красивую агентессу, не сумевшую найти компромисс с заказчиком. Голос его звучал вкрадчиво, почти бархатно, но затаенное недовольство слышалось в каждом звуке:

– Ну, и что показалось вам неприемлемым во встречном предложении клиента, Светлана Георгиевна? Надеюсь, не сумма нашего гонорара, проставленная в договоре?

Агентесса (в исполнении звезды помельче, но тоже хорошо знающей себе цену) отвечала с чувством собственной правоты, без малейшего намека на испуг:

– Да эта сумма его рассмешила просто. Он сказал, что готов ее удвоить или вообще умножить на четыре, если мы как-нибудь смешно, а лучше – обидно зарифмуем в слогане фамилию его основного соперника в бизнесе. Ну, не фамилию, то есть, а… псевдоним.

Сергаков отыграл тень сомнения на лице своего самоуверенного героя:

– Хм… И кто у нас… основной соперник?

Агентесса буквально заранее наслаждалась эффектом, который произведет ее следующая реплика:

– Караваев.

Директор даже помотал головой от неожиданности:

– Вот так, да?… Караваев. Погоняло «Колобок»… Идите, Светлана Георгиевна. Вы все правильно сделали.

Агентесса, сделав красноречивый жест («так получилось»), вышла из кадра, а секретарша директора (мелко завитая и накрашенная чуть сильнее, чем нужно для соблюдения хорошего тона, Зоя), круглыми глазами наблюдавшая эту сцену, задумчиво процитировала детскую считалку: «Каравай-Каравай, кого хочешь – выбирай…»

Шеф целых три секунды смотрел в ее сторону, а потом предложил свою версию слогана:

– Если хочешь пику в бок, обеспечит Колобок…

И тут в соответствии со сценарием зазвонил телефон на столе.

Шеф, уже повернувшийся, чтобы уйти из приемной, посмотрел вопросительно на секретаршу. Та мяукнула в телефон:

– Приемная господина Молчанова, – выслушала тираду абонента, но не успела ничего произнести в ответ: начал «петь» ее мобильник – «Судьба стучится в дверь». Зоя сказала в телефонную трубку: «Одну минуту», а мобильник протянула шефу:

– Это Лисицкий…

Потерявший было лицо красавец ответил с явным облегчением:

– Слава богу, что не Колобок…

И с этими словами удалился из кадра – в дверь «своего» кабинета.

Режиссер громко сказал, отведя взгляд от монитора компьютера и повернувшись всем корпусом к оператору:

– Снято! Нормально…

Красавец-актер Сергаков вышел из «своего» кабинета, в руках у него было уже два мобильника – Зоин и его собственный. Он быстро пролистал меню и сказал Зое:

– Давайте для прикола вам вот это сбросим…

Нажал кнопку и из динамика послышалась очень красивая песня: Зоя узнала эту мелодию из французского мюзикла «Ромео и Джульетта»:

– «Короли ночной Вероны» – для прикола?

Сергаков усмехнулся:

– Нет, это для души. Сейчас найду… Вот что для прикола.

И над съемочной площадкой полетел разудалый пьяный крик-песня в исполнении не попадающего в ноты мужского голоса. Мужчина пел в сопровождении какого-то, наверное, ресторанного оркестра, который очень старался хоть как-то успевать за солистом. Однако тот слышал только себя, своими криками в микрофон заглушая остатки доносившейся мелодии:

– «Капитан! Капитан! Подтянитесь! Только смелым! Покоряются! Моря!»

Зоя засмеялась: узнать популярную песню можно было только по словам.

– Что это? – спросила она у Михаила. Тот не стал подбирать какие-то слова для объяснений, а просто объявил:

– Это я пою.

Зоя уже и не знала, как реагировать на признание:

– Зачем вы… Я же слышала, как вы поете. У вас хороший голос. И слух… Это не вы.

Актер оставался серьезным:

– Ну, можно и так сказать… Не совсем я. То есть, я, только до подшивки, пьяный в хлам. Друзья записали, а наутро прокрутили мне этот саундтрек. Впечатлило, знаете… Пошел и подшился. Да, я ведь «торпедоносец», а эту арию сохранил, как напоминание самому себе. Ну, давайте, скачаем. Где у вас блютуз?

Зоя посмотрела на актера другими глазами – неожиданная искренность Сергакова обезоружила ее. Она мягко, но решительно освободила свой мобильник из его рук:

– Нет, не надо. Это не смешно, а грустно.

Он улыбнулся:

– А вы что, пожалели меня, Зоинька?

У Зои, за все время съемок впервые услышавшей свое имя из уст «приглашенной звезды», видимо, большие голубые глаза стали еще больше и голубее от удивления, потому что Михаил засмеялся. Но Зоя все равно смотрела недоверчиво:

– А вы знаете, как меня зовут?

Сергаков ответил вполне серьезно:

– Конечно, знаю. У меня ведь есть уши и глаза…

«Очень красивые глаза», – успела подумать Зоя. И влюбилась.

* * *

Зоин рассказ был прерван на самом интересном месте: пришла медсестра Таня и пригласила ее на КТГ. Зоя улыбнулась подругам и, прихватив казенную пеленку, направилась вслед за Таней.

Таня, тоже, между прочим, узнавшая в крохотной мамочке актрису, время от времени появляющуюся «в телевизоре», спросила:

– Ну, как там ваш хулиган, успокоился?

Зоя кивнула радостно:

– Да, притих. По-моему, все в порядке. Может, меня сразу и выпишут?

Таня покачала головой:

– Ну, уж нет, даже не мечтайте. Доктор Бобровский только на вид такая лапочка, а на самом деле… В общем, никуда он вас не отпустит. Сначала убедится, что состояние стабилизировалось, кучу анализов заставит сдать, а уж потом. У вас ведь, извините, возраст… Надо беречься.

Зоя бросила взгляд на молоденькую Таню и ничуть не обиделась. Даже наоборот:

– Да мне все об этом говорят…

* * *

…А упомянутый Таней доктор Владимир Николаевич Бобровский уже некоторое время находился в кабинете КТГ. Он сидел на стуле рядом с кушеткой, на которой лежала мамочка Костюченко, и внимательно рассматривал выползающую из аппарата длинную ленту КТГ плода. Мамочка с тревогой следила за его лицом. Лица Веры Михайловны, своего палатного врача, она не видела: та стояла у нее в голове, так же не сводя глаз с бумажной ленты в руках Бобровского. Из аппарата к животу мамочки Костюченко тянулись провода с датчиками. Такие же провода присосались к животику еще одной мамочки, лежащей на кушетке, которая стояла в углу. Отовсюду из динамиков доносились какие-то ритмично булькающие звуки.

Таня помогла Зое расстелить пеленку на кушетке рядом с той, на которой лежала мамочка Костюченко. Несколько ловких движений – и вот на Зоином животе слегка завибрировали присоски, а из прибора, стоявшего рядом, раздался мерный стук: это застучало сердце ее малыша.

– Сердцебиения нет, – негромко произнес Бобровский, – это пульс матери.

Мамочка Костюченко заморгала глазами, повернула голову, чтобы посмотреть на Веру Михайловну… У нее это не получилось, и хорошо: у Веры было совершенно потерянное лицо.

В одно мгновение прочувствовав все, чему стала свидетельницей, стала плакать Зоя. Сердце ее малыша тут же откликнулось на слезы матери – в динамике забулькало-застучало чаще, и Зоя с испугом посмотрела на врача. Вера Михайловна поймала ее взгляд и многозначительно, с осуждением покачала головой. Зоя все поняла: вытерла слезы и закрыла глаза, не в силах смотреть на то, что будет дальше с бедной мамочкой Костюченко.

И уже с закрытыми глазами услышала, как Владимир Николаевич Бобровский сказал:

– Я направлю вас на УЗИ с допплерометрией. Чтобы… удостовериться.

* * *

…Зоя вернулась в палату, и никто из мамочек не заметил, как изменилось ее настроение. Зоя и правда была хорошей актрисой: выйдя из кабинета КТГ, она взяла себя в руки, запретила себе плакать и расстраивать подруг по палате: здесь, в больнице, новости и так распространяются быстро. Зоя снова вспомнила, как тревожно застучало сердечко ее малыша от страшных слов, сказанных другой маме…

– Мы тебя ждем. Пошли обедать.

* * *

Только после обеда, вымыв свои кружечки и ложки, мамочки вернулись к Зоиной «лав стори».

– Да, глаза у него оказались очень красивые… И улыбка совсем не приклеенная. А я раньше и не видела, какой он на самом деле. В общем, сняли последние сцены, а потом была «шапка». Это такая киношная традиция: в конце работы все сбрасываются в «шапку» и идут в ресторан. После банкета он со мной танцевал. Только со мной… И мы все время говорили и смеялись… А потом поехали ко мне в гости. И все было очень хорошо.

Мамочки реагировали по-разному: кто-то с улыбкой отвел глаза, Катя тоже улыбалась и смотрела испытующе… Зоя вернула ей улыбку:

– Он мне рассказывал про себя. Как женился в первый раз в институте. Как у него преподаватель жену отбил. Да, в общем, она сама, конечно, отбилась… Как в кино попал. Ну, это отдельная история… И как наблюдал за мной – с самого первого съемочного дня. Пародировал даже чуть-чуть, так смешно, так по-доброму… Мне показалось – любя. Он сказал: ему понравилось, что я одна с ним не кокетничала, глазки не строила. Даже не улыбнулась ни разу. Я же не могла ему объяснить, что мне он просто сразу не понравился. Не понравился и все…

Зоя помолчала.

– И знаете: он действительно не выпил на банкете ни капли спиртного. Только томатный сок. «С детства, говорит, люблю». И я с ним пила томатный сок. На брудершафт…

Зоя засмеялась. А потом добавила:

– Ну, в общем, это все.

Катя спросила тихо и осторожно, чтобы не испортить Зоин рассказ, и чтобы Зоя снова не заплакала:

– А он знает, что ты беременна?

Зоя отрицательно покачала головой:

– Конечно, нет. Ему, наверное, и в голову не может прийти, что я все так… всерьез восприняла.

Катя подумала немного и спросила еще:

– Зоя, а ты, правда, всерьез восприняла… его ухаживания?

Зоя опустила глаза. Но когда подняла их на Катю, в них не было слез, наоборот – она смотрела ясно и ласково, очень по-матерински:

– Да нет, Катя. Все я понимаю, не девочка же. За ним такой шлейф тащится – поклонницы, подруги, коллеги по театру, партнерши по кино, журналистки… Нет, не ухаживания я всерьез приняла, а беременность. Мне ведь говорили, что после выкидыша… У меня выкидыш был, потом воспалительный, потом чистка – обычное дело… Сказали, что я больше забеременеть не смогу… И вдруг – я беременна! Как же мне не быть серьезной?

* * *

…Заручившись поддержкой своего главрежа Николая Михайловича, Зоя не ходила, а летала по родному городу. Так хорошо ей не было никогда. Ей казалось, что, даже выйдя замуж, молодой женой она не была так счастлива, так беззаботна, так уверена в будущем… Преисполненная благодарности к Николаю Михайловичу, она решила, что сама найдет себе замену. Понятное дело, травести на дороге не валяются – это почти раритет на фоне всеобщей акселерации. «Высоковольтных» топ-моделей – пруд пруди, а талантливых «дюймовочек» – днем с огнем не найдешь.

Но попытаться все же стоило. И Зоя направилась в альма-матер – в славную кузницу театрально-художественных кадров, Академию искусств. Шла по коридору, с улыбкой рассматривала развешанные по стенам фотографии мэтров, афиши студенческих спектаклей. Постояла возле расписания, с удовольствием обнаружила среди преподавательского состава несколько фамилий своих однокурсников. Ее, замеревшую возле доски объявлений, едва не сшибли озабоченные студенты-скульпторы, которые дружно тянули огромную сложно-соединенную конструкцию. Блестя зубами и белками глаз, выплыли из темноты коридора загримированные под негров мальчишки-актеры.

Зоя спросила у русоволосых через одного «африканцев»:

– «Десять негритят» репетируете? Или «Отелло»?

Один из «закопченных» блондинов тут же нашелся:

– А як жа! Цi ты малiлася сёння, Дэздэмона?

Парни радостно заржали, но последний сжалился над Зоей и пояснил:

– Сценгрим сдаем.

Зоя кивнула:

– А… Ни пуха!..

Зоя проходила мимо родных по-прежнему, знакомых до слез аудиторий, из которых раздавались то громкая декламация, то крики фехтующих на шпагах студентов и звон этих самых шпаг…

Вся в воспоминаниях прошла мимо двери со строгой надписью «Деканат». Постучалась и зашла в дверь с табличкой «Кафедра сценического движения и речи».

Стройная сухощавая дама, такая же, как Зоя, «травести», только пенсионного возраста, радостно воскликнула, увидев бывшую студентку:

– Зоинька! Какими судьбами!

Зоя обняла даму, прикоснулась губами к ее щеке:

– Вера Семеновна, здравствуйте! Вот, пришла посмотреть на подрастающую смену…

– Ты ведь в ТЮЗе весь репертуар тянешь, – внимательно поглядела на Зою Вера Семеновна. – Зачем тебе смена? Что, уходить собралась?

Зоя не стала отпираться:

– Ненадолго: в декрет.

Новость просто ошеломила пожилую даму. Зоя, да и все остальные ученики Веры Семеновны знали, что сама она замужем никогда не была, ни детей, ни, соответственно, внуков у нее не было. Она грелась возле своих бывших и нынешних студентов, радуясь их успехам, их женитьбам, их детям… Эта счастливая (и достаточно редкая в артистической среде) способность радоваться чужому счастью, кажется, продлевала Вере Семеновне молодость. Ее настоящие годы ей никто и никогда не давал. Она шутила в ответ на всегдашние комплименты: «Да я половину жизни была ребенком. И ладно бы еще девочкой – так ведь мальчиком!» Да, Вера Семеновна когда-то была лучшим Томом Сойером Советского Союза: именно эта роль принесла ей звание народной артистки…

– Да что ты, Зоинька! – Вера Семеновна всплеснула руками. – А я как будто слышала, что ты с Игорем развелась…

Зоя склонила голову к плечу, кривовато улыбнулась:

– Правильно слышали. Развелась.

Пожилая дама, до которой время от времени доносились кое-какие разноречивые слухи о бывшем муже Зои Карницкой, не стала уточнять, что послужило последней каплей в чаше терпения его жены: бурные романы, игромания или банальное пьянство. Нет, кажется, пьянство – это не про Карницкого. А вот увлеченность Игоря противоположным полом сильно мешала ему еще в институте. Исключительно «на таланте» он институт закончил, но ни один из столичных театров не выразил желание видеть его в своей труппе. Принял под свое крыло ТЮЗ: там почему-то красавцы-премьеры надолго не задерживались. Хотя, что за вопрос – почему? Ясно, почему! Поиграешь-поиграешь Серых Волков и Иванов-Царевичей в очередь – да и взвоешь… В общем, в какой-то период Игорь пришелся в детском театре ко двору. И там, в ТЮЗе, «разглядел» Зойку, которую в упор не замечал в институте. И, кажется, они очень полюбили друг друга. А потом что-то произошло… Что?

Зое не хотелось объяснять Вере Семеновне, что яркий, темпераментный, всегда такой эмоциональный Игорь проявил удивительное безразличие, когда ее первая беременность закончилась так плачевно. Для нее это стало трагедией, а он, кажется, переживал только по поводу затянувшегося воздержания. Да. Попереживал-попереживал – и перестал… воздерживаться.

Зоя даже поморгала глазами, как будто сморгнула ожившие воспоминания, и от Веры Семеновны не укрылось это непроизвольное движение.

– А-а… Ладно, не буду тебя об этом спрашивать, раз не хочешь сама говорить. Хорошо, чем помочь-то могу? Девочка нужна, на тебя похожая?

– Не обязательно на меня. Можно – на вас…

– Да ладно тебе, льстюха… Сейчас таких-то недокормышей не делают уже. Дай соображу…

Зоя стала перечислять «приметы» своей преемницы:

– Невысокая, спортивная, чтобы и девочка, и мальчик, и с пальчик…

– Вспомнила! Есть такая. Наташа Рыбкина. 3 курс. Не совсем «с пальчик», но невысокая. Ловкая такая, сальто крутит. Сама увидишь. Пошли, позову ее, у них сейчас сцендвижение как раз…

* * *

В палату, прервав Зоин рассказ, заглянула санитарка Прокофьевна:

– На выход, девушки! Палату кварцевать пятнадцать минут.

Катя, кутаясь в свой длиннополый халатик, спросила у Зои:

– Зоя, а расскажешь, что дальше было?

Зоя, уже от двери, улыбнулась и погладила животик:

– Дальше ничего не было. Дальше – будет!

А сама, подойдя к окну, вернулась в недавние события…

* * *

…Маленького роста коренастая девчонка в черном гимнастическом купальнике и короткой пышной юбочке стояла между Зоей и Верой Семеновной и слушала их по очереди.

Зоя без лишней лирики уточняла порядок трудоустройства:

– Тебя возьмут на полставки, а потом, если захочешь, оформят заявку на тебя. Или другие планы какие-то есть?

Девчонка отрицательно покачала головой:

– Да не рвут меня на части…

Вера Семеновна с энтузиазмом произнесла:

– Наташа, ТЮЗ – это хороший старт.

Наташа посмотрела на пожилую женщину, как на инопланетянина, и иронично закончила:

– И такой же финиш. Ладно вам, Вера Семеновна, чего я – маленькая что ли… Но я все равно согласна, правда. Джульетту мне нигде сыграть не дадут, а в ТЮЗе, глядишь, и пригожусь.

Зоя послушала ее хрипловатый голос и спросила:

– Много куришь?

Рыбкина рассмеялась и ответила с каким-то детским вызовом:

– А кто не курит?

Зоя, долгое время сама курившая, как паровоз, сочла необходимым назидательно заметить:

– Красная Шапочка не курит. Золушка – тоже некурящая. Дюймовочка дыма не выносит.

Девчонка иронично покивала:

– Ну да, ну да… Можно подумать, я на сцене курю.

Вера Семеновна, у которой стаж курения составлял куда больше лет, чем прожила на свете дерзкая кнопка Наташка Рыбкина, примирительно засмеялась, обняв Зою за талию:

– Ничего, Наташенька, жизнь заставит, и ты бросишь. Вот, Дюймовочка, например, курить совсем недавно бросила! Забеременела – и бросила!..

* * *

Специальную гимнастику для беременных в отделении делали по гибкому графику – то до обеда, то после. Бывало, пропускали день. И в плане упражнений все было сугубо индивидуально: кто-то делал их лежа, кто-то – сидя, кое-кто не делал вовсе, по медицинским показаниям. Физруком в патологии подрабатывала старшая акушерка, дама внушительных размеров, но очень гибкая, вот примерно как… график занятий.

Зоя наблюдала за телодвижениями инструктора едва ли не со священным ужасом: еще немного – и тетка сядет на шпагат. Вот молодец! Мамочки старались по-честному, повторяли движения, выдерживали темп дыхания.

– Глубокий вдох, выдох… Отдыхаем! – могучая инструкторша была от души довольна своими «спортсменками». – Молодцы, девочки. А теперь переходим к народным рецептам. Проверено на себе! Будете принимать душ, полейте на животик теплой водичкой, на спинку – горячей… Это расслабляет очень. Расплетите косы, снимите заколки, резинки. Мы – женщины, у нас связь с космосом через волосы…

Веселая Катя не преминула переспросить:

– А у меня стрижка если?

Акушерка не полезла за словом в карман:

– Ну и хорошо, что стрижка. Как у космонавта… «Он сказал – поехали, он взмахнул рукой…» До завтра, красавицы!

И удалилась за дверь на этой оптимистической ноте.

Мамочки снова собрались в кружок около Зои. Все как-то очень близко к сердцу приняли историю ее телевизионного романа, каждая примерила ее ситуацию на себя, и каждая в глубине души согласилась с принятым Зоей решением. Молчали…

Только Катя, единственная из мамочек близкая Зое по возрасту, спросила, чтобы закрыть тему:

– А когда ты его последний раз видела?

Зоя усмехнулась:

– Вчера. По ТНТ «Часовые любви» показывают. Он там поручика Оболенского играет. Но это – повтор.

А потом махнула рукой:

– Разве это главное теперь… А вообще, девчонки… Сказки – это только у нас в театре. Да еще в кино… В жизни редко бывают.

Зоин телефон завел веселую трель.

– Женька! – сказала Зоя мамочкам и поприветствовала в трубку: – Привет, Женя… Где? Ну, хорошо, бегу… Девочки, а где это тут… закуток?

* * *

Закуток она нашла легко: здесь полулегально встречались с родственниками лежащие на сохранении мамочки. Несмотря на строгий режим и перманентный карантин, медперсонал сквозь пальцы смотрел на посетителей. Потому что не все можно делать сугубо по «медицинским показаниям», кое-какие правила стоит порой и нарушать, если это пойдет на пользу будущей матери. Красавица Женя стояла, не скрываясь, посреди коридора и с улыбкой наблюдала, как крадется вдоль стены ее маленькая подруга.

Своим певучим, хорошо поставленным, профессиональным голосом Женя издалека обратилась к Зое:

– Ну что, трусишка зайка серенький, под елочкой скакал? Привет!

Женька обняла Зою и протянула ей объемный пакет:

– Вкусненькое тут, я спрашивала – тебе все можно, – она бросила взгляд на свои гламурные часики, – пойдем, посидим где-нибудь… У меня минут пять есть.

Зоя, конспиративно оглянувшись, свернула в закуток. И каково же было ее изумление, когда она увидела в закутке удобный диванчик… То есть, не такой уж строгий тут был запрет на посещения, так что ли?

Очень решительная по жизни Женька сразу перешла к самому волнующему ее вопросу:

– Сергаков-то… не объявлялся?

Зоя отрицательно покачала головой:

– Он один раз звонил из Москвы… Осенью еще. Говорил, что приедет в ближайшее время. Что работы много, в три сериала утвердили…

Женя с преувеличенным пониманием покивала в ответ:

– Ну, еще бы… Сергаков. Сергаков здесь, Сергаков там. По утюгу только не показывают.

– Да ладно, Женя, – попыталась оправдать Михаила Зоя, – он, правда, занят. И вообще…