Текст книги "Мамочки мои… или Больничный Декамерон"

Юлия Лешко
Мамочки мои… или Больничный Декамерон
Роман

…Мы – мамочки!

Книги рождаются по-разному. Велик соблазн сказать, что каждую нужно выносить, как ребенка. Наверное, с какой-то долей преувеличения, так и есть. От замысла до воплощения много разных стадий проходит. Да, в общем, похоже…

Обычно книги пишут, потом – экранизируют. Но эта книга родилась из киносценария, написанного для 12-серийного телефильма «Ой, ма-мо-чки!» Мы написали его в соавторстве с главным редактором журнала «На экранах» Людмилой Перегудовой. Работаем вместе уже… более четверти века! Вместе мы не раз писали сценарии к документальному кино («Наследники Скорины», реж. А. Карпов) и художественным фильмам. К сожалению, из нашего совместного «художественного» творчества в запуске пока только «Ой, ма-мо-чки!». Его снимает на киностудии «Беларусь-фильм» (копродукция с российской кинокомпанией «ТрогирПродакшн») кинорежиссер Иван Павлов. Но – как знать: возможно, еще немало работ впереди!..

Кинопроизводство – дело интересное, но довольно жесткое, в первую очередь, по отношению к сценариям. Вот и наш первоначальный вариант сценария претерпел невероятное количество дополнений, изменений, уточнений. И не потому, что сценарий был неважный, а режиссер – капризный. Такова специфика производства: фильм – это совершенно особое, самостоятельное произведение. И его автор уже – режиссер.

«За кадром» остается многое. Режиссер следует своей концепции, усиливая одни линии и отказываясь от других. И он, повторюсь, прав! Потому что это – его фильм.

Да, идея «Мамочек» витала в воздухе: у каждой женщины есть своя история на эту тему. Когда я начала работать над сценарием, поняла: без соавтора тут не обойтись. И «соавторов» нашлось много!

…Первый и главный соавтор, конечно, Людмила Перегудова: мы столько лет работаем вместе, так хорошо понимаем друг друга, что даже думаем иногда одинаково (что, в свою очередь, отражается на стиле). И взгляды на материнство у нас чаще всего совпадают.

…«Мамочки», с которыми я лежала на сохранении в роддоме 1-й Городской клинической больницы. Я их до сих пор вспоминаю с нежностью и мысленно всегда желаю им счастья.

…Акушер-гинеколог – Лариса Петровна Попкова, с которой познакомилась и подружилась там же. Она очень помогала мне, когда я постигала «азы» материнства, и помогает сейчас, консультируя нас по медицинским вопросам.

…Мои подруги, матери разновеликих детей. Сколько детей – столько историй их появления на свет.

…Мои сотрудницы, мои знакомые, мамы друзей моего сына по детскому саду и школе.

…Моя мама!

За книгу взялась, чтобы частично восстановить те линии, которые по разным причинам потерялись в экранной версии. И просто потому, что жаль расставаться с героями, которые на экране, обретя плоть и голоса сыгравших их актеров, будут жить уже своей жизнью.

…Кто-то, возможно, упрекнет меня в том, что уж очень они хорошие, эти мои «мамочки». Что реальная жизнь куда жестче и в портретах медиков не всегда преобладают яркие краски. Что проблем гораздо больше, чем может показаться, когда читаешь эту книжку.

Да, все мои оппоненты правы. Я и сама могла бы добавить от себя: и труд медиков тяжелее и порой неблагодарнее, чем на страницах и в кадрах «Мамочек», и женщины рожают очень разные. Ведь право на материнство отнять нельзя ни у алкоголичек, ни у наркоманок, ни у инфицированных неизлечимыми болезнями и т. д. Нередки случаи, когда медики рискуют своим здоровьем, борясь за жизнь и здоровье детей, которых такие женщины рожают.

Просто я ставила перед собой другую цель. Чтобы одни мои читательницы улыбнулись, вспомнив этот период своей жизни – за несколько недель до рождения ребенка, и всех тех, кто помогал малышу появиться на свет. Другие – задумались о материнстве. Кто-то – обрел надежду на материнство.

Героини «Больничного Декамерона» – завтрашние мадонны. Пусть их будет больше!

Автор, с любовью —

– к маме Вале…

…и другим «мамочкам» в моей жизни: Люде, Ларисе, Марине, Свете, Вере, Алене, еще одной Люде, еще одной Ларисе, двум Таням, Елене, Яне, Веронике, Тамаре, Даше…

Муж привозил врача Веру Михайловну Стрельцову на работу каждый день. Сергею было практически всегда по пути: строительная компания, в которой он трудился, имела объекты во всех районах города. И даже если нужно было ехать на самый дальний из них, он все равно сначала завозил Веру на работу. Это был их маленький семейный ритуал. Когда он почему-то нарушался, весь день шел наперекосяк – у Сергея.

Примета подтверждалась ровно столько раз, сколько нужно было, чтобы заметить закономерность. Неприятности-то на стройке бывают разные. Однажды, например, электрик взобрался на кран, а работать на высоте не смог. О том, чтобы слезть обратно, уже и речи не шло – провели операцию «Спокойной ночи, малыши», то есть снимали в люльке. В другой раз бригада под руководством новичка-прораба дверной проем, который показался ему лишним, аккуратненько заложила кирпичом. Не говоря уже об импровизированных рейдах на объект генерального директора… В общем, Сергей выезжал раньше, если была необходимость, делал большой крюк, но… Сначала – Вера, потом – работа.

У Веры Михайловны было свое мнение по поводу «пунктика» мужа, но спорить с ним ей не хотелось. Она просто любила это утро в машине – с негромкими разговорами, с музыкой из магнитолы, со взглядами, отраженными в зеркале. Если уж совсем честно, она, вслед за Сергеем, немного побаивалась, что у нее на работе тоже случатся какие-нибудь накладки. Ну, а вдруг? Хотя то, что Сергей именовал «наперекосяк», в акушерстве и гинекологии стараются не допускать в принципе… Но об этом – позже.

В общем, каждый день примерно в 7.47 утра Стрельцовы въезжали во двор Большого Роддома, со стороны приемного покоя. Оттуда Вере – два шага до отделения патологии, где она работала уже без малого десять лет.

Ровно столько она помогала беременным, которых всегда – и в лицо, и за глаза – называла «мамочки», этими самыми мамочками стать. И примерно столько же она была замужем за Сергеем Анатольевичем Стрельцовым. И все эти годы мечтала стать мамочкой сама.

Не получалось…

Коллеги-врачи разводили руками и недоуменно поднимали брови: почему?… Ибо по результатам многочисленных обследований, которым время от времени подвергались Стрельцовы, приговоров, не подлежащих обжалованию, супругам никто не выносил.

Шло время, а Верочка… продолжала мечтать о ребенке. Однако некоторые врачи, к которым Вера и Сергей обращались за помощью, сразу понимающе кивали и сокрушенно пожимали плечами. В самом деле: для медиков не секрет, что бесплодие – почти профзаболевание у гинекологов, настолько часто оно встречается в их среде. И кажущаяся странность этого факта – вопрос довольно спорный. Особенно для самих врачей, которые каждый день не только помогают малышам появляться на свет, но и – по разным причинам – содействуют тому, чтобы какая-то часть детей на свет не появилась… При множестве оправдательных моментов сами медики с себя этот грех не снимают. И лишь по-своему отмаливают его – ежедневно, еженощно творя свой дивный труд родовспоможения…

Следом за серебристым «рено-меган» Стрельцовых, а то и опережая его на пару минут, во двор въезжал не очень новый, но ухоженный, а главное – вместительный темно-серый «фольксваген» Владимира Николаевича Бобровского, заведующего отделением патологии, в котором работала Вера Михайловна Стрельцова. «Краса и гордость» Большого Роддома – так любили величать своего руководителя сотрудницы Владимира Николаевича, особо выделяя первое слово – краса, потому что Бобровский и в самом деле был очень красив. Красивее, пожалуй, чем это нужно было бы для гинеколога.

Дело в том, что порой в практике Владимира Николаевича случались весьма романтические истории, в чем он, видит Бог, виновен не был ни одной секунды. Пациентки всегда были для него лишь пациентками. И даже очевидная женская прелесть некоторых из них оставалась лишь сопутствующим обстоятельством, никак не отмеченным ни в истории болезни, ни в личном отношении Владимира Николаевича. Однако «мамочки», лежащие в его отделении, несмотря на свои реальные «беременные» проблемы, не могли не замечать, что у доктора Бобровского прекрасные серо-синие глаза, густые брови, что он высок, строен, что у него глубокий мягкий баритон и красивые, скульптурной лепки руки, какие часто бывают у практикующих хирургов. Доктор Бобровский и думать не думал, что, когда он общается с «мамочками», на его мужественном лице проявляется необыкновенное выражение: искренний интерес, нежность, сочувствие, мягкий юмор и в то же время уверенная сила, особенно четко читающаяся в его ярких глазах. А ведь все это в обычное время, в отрыве от больничных реалий, делает мужчину абсолютно неотразимым. Для большинства женщин!

Да, доктора Бобровского любили все: пациентки, коллеги обоих полов, руководство, интерны. Из обозримого окружения Владимира Николаевича его, очевидно, не любили двое – муж Веры Михайловны Стрельцовой Сергей и… жена самого Владимира Николаевича. Сергей Веру элементарно ревновал: явных оснований не было, но проверенная временем, испытанная многочисленными, преодоленными совместно трудностями дружба между Верой и ее неотразимым начальником радовать его не могла по определению.

Что касается супруги Бобровского, вывод относительно нелюбви можно было сделать хотя бы из того, что пара на момент описываемых событий была полгода как в официальном разводе. В неофициальном разводе, по слухам, они были гораздо дольше.

Кстати, описываемые события произошли с декабря по сентябрь. Акушеры-гинекологи называют этот период «десять лунных месяцев». Именно это количество дней и ночей нужно женщине для того, чтобы выносить ребенка. Однако в нашем случае это лишь интересная подробность «в тему». Если читатель думает, что в конце повествования на свет появится дитя, он ошибается. К финалу нашей истории на свет появится… очень много детей!

А иначе, зачем же каждое утро во двор Большого Род дома приезжают Вера Стрельцова, Владимир Бобровский и остальные их коллеги, о которых речь пойдет позже? Да вот как раз за этим!

Глава первая
Близнецы

…Каждый день Вера Михайловна приходила на работу взволнованная. Во-первых, потому что от природы отличалась повышенной эмоциональностью. Обзавестись профессиональным равнодушием, порой совершенно необходимым для работы по медицинской части, она так и не смогла. Во-вторых, потому что и в самом деле ежедневно терялась в догадках и предчувствиях: что день грядущий ей готовит? Будет ли он трудным? Легким? Радостным? Печальным? Ведь здесь, в Большом Роддоме, все, как нигде, рядом: смех и слезы, счастье и несчастье, боль, пот, кровь и нежность, любовь, надежда…

Вера шла по коридору в направлении ординаторской, на ходу снимая пальто, и думала: «Ну, что у нас на сегодня? Как там переночевала моя счастливая тринадцатая палата?…» Суеверная, как большинство медиков, она при этом не верила в какую-то особую отрицательную энергетику «чертовой дюжины». Просто по непонятным причинам именно в тринадцатой палате, как правило, случался какой-то экстрим. И если в пятницу она выписала из тринадцатой двоих мамочек, значит, им на смену в понедельник должны появиться новенькие.

Ну, и кто у нас будет новенький?…

…Уже переодетая в белую форменную пижамку, Вера стояла возле поста медсестры и давала ей указания, поглядывая в свои бумажки. Симпатичная, сообразительная и расторопная, но при этом всегда потрясающе спокойная, а со стороны – так и просто безмятежная, Таня почерком первой ученицы записывала за врачом:

– Так, тринадцатая палата. Вновь поступивших двое… Берестень, гестационный сахарный диабет… Гм. Ну, давай сразу сделаем ей гликемический профиль и УЗИ с допплерометрией…

…Захарова. Патология сердца. Пролапс митрального клапана. Ах ты, зайка… И всего-то 24 года… Пиши, Таня. Консультация кардиолога, эхокардиоскопия для решения вопроса о родоразрешении…

Акушерка родзала бесшумно подошла к Вере со спины, на ходу стягивая перчатки:

– Вера Михайловна, утро доброе… Веселовская рожает, очень схватки сильные. Можно, обезболим?

Вера Михайловна кивнула, оборачиваясь:

– Доброе… Окситоцин и дротаверин по полтора кубика. Я подойду через минут десять.

Таня подняла на Веру Михайловну ясные глазки:

– Это все, Вера Михайловна?

Вера Михайловна кивнула:

– Пока все, Таня. Остальное – после обхода.

* * *

В тринадцатой палате лежали четыре мамочки. У всех разные сроки и разные проблемы. И возраст разный: старшей по виду – немного за тридцать, младшей – едва ли исполнилось двадцать. На одной из мамочек красовалась перевязь, на которой была прикреплена черная пластмассовая коробочка, холтер – прибор для круглосуточного мониторинга работы сердца.

В палате царила тишина: видно, две «новенькие» еще не совсем раззнакомились с двумя «старожилками». Ведь когда мамочки осваивались в палате, то разговоры смолкали лишь на ночь да на «тихий» час. Очень уж располагает к долгим разговорам атмосфера больницы и общее дело, которое всех их сюда привело. Обсуждаемые вопросы просто неисчерпаемые: будущие дети – в первую очередь, здоровье, мужья, свекрови, интересные случаи из жизни… Женщины из роддома возвращаются умудренными своим и чужим опытом, обогащенными универсальными знаниями по всем жизненным вопросам, нашедшими новых подруг. Между прочим, начавшаяся в роддоме дружба бывает долгой и креп кой: она ведь «закалена» самым серьезным женским испытанием… Пожалуй, есть что-то общее между службой в армии и… плановой госпитализацией на сохранение и роды, с поправкой, конечно, на гендерные особенности! Пока не отслужил в армии – не мужик, пока не родила…

Впрочем, каждое сравнение – условно. Но кому трудней – мамочкам-первородкам или солдатам-первогодкам, – еще можно подискутировать!..

А пока мамочка с холтером разговаривала не с подружками по палате, а по телефону – вероятно, с мужем:

– Лучше кураги принеси и инжира. Да, полезно. И для сердца тоже полезно. Сам-то что ешь?

Выслушав ответ, грустно улыбнулась:

– Я бы тоже сейчас пельмешков съела. Только не магазинных – маминых… Нет-нет-нет… Ну, в каком еще термосе?…

В палату вошла медсестра Таня, подошла к кровати, на которой сидела с глянцевым журналом совсем молоденькая, лет девятнадцати, мамочка, негромко пригласила:

– Пойдемте, Лазарева, сейчас мы вас подколем…

Мамочка отложила журнал, с некоторым подозрением покосилась на медсестру, почесав при этом аккуратненькое ушко с четырьмя сережками в мочке:

– В смысле, приколоться хотите?

Медсестра с заметным усилием сохранила серьезное выражение лица, с легкой укоризной объяснила юной мамочке:

– В смысле, уколем вас, простимулируем. Так надо. Вы же срок перехаживаете, Лазарева… Пойдемте.

Мамочка спустила ноги с кровати, нащупала тапочки и все же не удержалась, чтобы не огрызнуться:

– Господи, когда же это кончится: то подкалывают, то симулируют…

Когда мамочка Лазарева вышла, тяжело переваливаясь, в сопровождении Тани, другая мамочка, тридцатилетняя красавица с тяжелой светло-русой короной из кос на голове, сказала, обращаясь к женщине с холтером:

– Меня Варя зовут, а вас?

Мамочка с холтером с готовностью улыбнулась в ответ:

– Оля, Захарова. Можно на «ты».

И обе повернули головы в сторону третьей своей соседки, лежащей на своей кровати лицом к стене. Думали, представится и она. Но та, хотя и не спала и явно слышала, что самое время познакомиться, почему-то не стала оборачиваться. Варя внимательно посмотрела на худенькие плечи незнакомой девушки, и какое-то странное предчувствие на мгновение посетило ее. Как будто случайно приоткрылась входная дверь и стало чуть-чуть холоднее, как от сквозняка…

Оля и Варя переглянулись. Варя сделала неопределенный жест руками – «ну, что ж…». Оля согласно и укоризненно кивнула в ответ.

Молчаливая соседка, как будто почувствовав этот немой диалог, повернулась к ним. Не поднимая глаз от пола, по-прежнему ни слова не говоря, обулась и направилась к двери. Черный спортивный костюм красиво облегал ее стройную фигурку, со спины вообще могло показаться, что она не беременна. Девушка вышла.

Оля и Варя уже совсем озадаченно переглянулись.

– Интересно, – только и сказала Варя, а потом спросила, как бы закрыв тему неприветливой соседки: – Какой у тебя срок, Оля?…

* * *

В ординаторской врач Вера Михайловна набирала на компьютере эпикриз. С компьютером она не слишком дружила, но, привыкшая стоически преодолевать любые трудности, Вера упрямо «тюкала» по клавишам… «Не сложнее латыни», – явно бодрясь, думала она при этом про себя. И все-таки строчки подло вылезали за пределы с таким трудом созданной таблицы, и Вере снова приходилось отвлекаться на форму, не упуская при этом из виду содержание.

Наконец, она наметила кое-какой алгоритм в своей кропотливой деятельности. Дело пошло на лад: удалось не только систематизировать назначения, их последовательность и мотивацию, но и втиснуть их в разлинеенные графы. Настал черед анализов, профилактических процедур… И тут в дверь заглянула медсестра Света и озорным голосом объявила:

– Вера Михайловна, ЧП!

Вера подняла голову от клавиатуры:

– Что, Света? Какое ЧП? И почему так весело?

Медсестра нервно хмыкнула:

– Там Зимницкая из шестой палаты в туалете закрылась. Ей в родзал пора, а она закрылась. Говорит: «Мужа буду ждать, у нас партнерские роды…»

Вера Михайловна, нахмурив брови, бегло перечитала на писанное и с удовлетворением «запомнила» в компьютере все, что удалось написать. Потом легко встала со стула и пошла по направлению к выходу, на ходу набирая скорость:

– Вот уж точно – палата номер шесть… Чехов отдыхает…

Света танцующей походкой, засунув руки в кармашки короткого халатика, поспешила следом…

* * *

За дверью туалета не было слышно ни звука. Вера Михайловна приникла ухом к двери. Так и есть – тихое шевеление и едва слышные вздохи.

– Зимницкая! – придав голосу необходимую строгость, позвала Вера Михайловна. – Откройте сейчас же!

Молчание за дверью длилось ровно столько, чтобы мамочка узнала голос своего палатного врача.

– Не открою, Вера Михайловна. Извините. Я мужа жду… Ой… У нас партнерские роды… Мы на курсы ходили…

И зачем-то – то ли по необходимости, то ли для пущей убедительности – Зимницкая нажала на сливной бачок. Кротко подняв глаза к потолку и переждав шум воды, Вера Михайловна продолжила агитацию:

– Зимницкая… Надя… Самое главное сейчас, что вы ждете ребенка. А муж сейчас мысленно с вами, я уверена. Кто у нас муж?

Из-за двери раздалось еще одно сдавленное «ой».

– Света, каталку вези! – негромко скомандовала Вера Михайловна. А потом, повысив голос, спросила: – Так кто у нас муж? Откуда он к нам едет?

– Он врач, – донеслось из туалета, – он… Это… Ото…

– Ой? – строго спросила Вера Михайловна. – Опять – ой? У вас сейчас будут не партнерские роды, а роды в воде!

– Ой!.. Оторино… ларинголог… Лор, в общем… Ухо-горло-нос…

Вера Михайловна подергала ручку двери:

– Я так сразу и подумала, что ухо и горло. Все, Надя, открывайте или будем ломать.

Дверь, наконец, открылась и на пороге появилась долготерпеливая Зимницкая: ноги уже плохо слушались ее. Вера ловко подхватила ее под руки и медленно повела по направлению к несущейся навстречу каталке, управляемой Светой. В пути она приговаривала ласковым, но слегка охрипшим в процессе переговоров голосом:

– Я так понимаю, раз уж ваш муж не акушер-гинеколог, обойдемся своими силами… Сами родим… Без лора…

* * *

Когда Вера Михайловна зашла в тринадцатую палату, первым делом посмотрела на тех мамочек, что лежали здесь уже около недели. Одного взгляда хватило, чтобы убедиться: все в порядке, все под контролем…

Одна из них – красавица лет тридцати, Варя. У нее большой срок, но даже при объемном животике и полном отсутствии косметики, она выглядела очень элегантной и подтянутой. На несколько конкретных вопросов Веры Михайловны Варя ответила коротко и ясно, в очень приятной манере, как будто ей хотелось успокоить врача: «Все хорошо… Не волнуйтесь за меня…»

Вторая мамочка – очень молоденькая, неполных девятнадцати лет женщина по фамилии Лазарева, с целой гирляндой сережек в ушах и… аккуратной татуировкой в виде дельфина на попке (о картинке первой узнала медсестра Таня, делавшая ей уколы), уже немного перехаживала срок. Из-за того, что плод был великоват для ее небольшого тела, девочку начали планово готовить к родам. Вера рассказала ей о предстоящих процедурах, послушала живот: больше для того, чтобы этими привычными манипуляциями отвлечь мамочку от тревожных мыслей.

Женщина, лежащая напротив Вари, – ее ровесница. Она даже чем-то похожа на нее, но выражение лица, в отличие от Вариного, замкнутое и печальное. «Это Берестень, – поняла Вера, – потому что у Захаровой – холтер».

Несмотря на ГСД, поставленный Берестень, на ее тумбочке лежала надкушенная шоколадка.

Вера присела на край кровати:

– Напрасно вы шоколад едите, мамочка. У вас гестационный сахарный диабет, но я подозреваю, что и раньше был сахар повышенный. Вообще, на учет нужно становиться вовремя, чтобы потом было меньше проблем…

Ответа не последовало. Берестень молчала, глядя прямо перед собой, куда-то в область умывальника. Увидев такое угрюмое внутреннее сопротивление, врач добавила:

– Вам будет назначена диета, «девятый» стол. Соблюдайте, пожалуйста.

Мамочка с холтером, в отличие от неприветливой Берестень, встретила врача улыбкой. Вера Михайловна улыбнулась в ответ:

– Холтер не мешает? Привыкли уже?

Оля Захарова махнула рукой:

– Я и не замечаю его.

Вера Михайловна показала на телефон, лежащий на кровати:

– Меньше звоните по мобильнику: излучение может искажать показания. И вообще – не самая полезная вещь… А холтер уже завтра снимем.

Встав, она оглядела мамочек еще раз:

– Если будут какие-то вопросы, я в ординаторской.

Молчаливая Берестень не издала ни звука, не взглянула на врача ни разу. Ничего хорошего это не предвещало. С этим выводом Вера Михайловна вышла из тринадцатой палаты. И, уже выйдя, иронически приподняла бровь:

– Так я и знала.

* * *

Как только за Верой Михайловной закрылась дверь, Светлана Берестень открыла свою тумбочку и, нисколько не скрываясь, достала из нее плоскую бутылочку с коричневой жидкостью. Отвинтила крышку, сделала глоток и неспешно закусила шоколадкой.

Все это произошло в такой полной тишине, что слышно было, как старушка Прокофьевна, нянечка отделения, занимаясь уборкой, по своему обыкновению напевала в конце коридора шлягер Стаса Михайлова…

Варя посмотрела на Берестень без симпатии, но вполне невозмутимо, а вот у Оли, мамочки с холтером, нервы не выдержали.

– Ты что делаешь? – с остатками надежды в голосе спросила она.

Ответа не последовало.

Оля сделала еще одну неуверенную попытку:

– У тебя что там… компот… такого цвета?

Ответ на этот раз последовал незамедлительно:

– Не твое дело, – и был сопровожден еще одним глотком, еще одним укусом шоколадки.

Оля опустила глаза и нахмурилась, и тут Варя (как «старшая из присутствующих здесь дам») решила вмешаться:

– А чего ты хамишь? Хамить не надо.

Берестень подняла на нее, как ни странно, совсем не наглые, а несчастные глаза:

– Слушайте, отстаньте вы все от меня, а? Я же к вам не пристаю.

Варя пожала плечами:

– Ладно, не буду.

Но через паузу все же добавила примирительно:

– Может, случилось у тебя что? Расскажи, все же лучше, чем коньяк глотать… с малышом на пару. Ему вредно, если ты не в курсе.

Берестень вдруг вскинулась, брякнула бутылочкой об тумбочку так, что из нее выплеснулся и запах на всю палату коньяк, и закричала, громко и злобно:

– Да не нужен мне он, малыш этот! Никому не нужен!

Наступила пауза. Мертвую тишину прервал голос мамочки Лазаревой, так и застывшей со своим глянцевым журналом, открытым на чьей-то ослепительной улыбке:

– А чего же ты на сохранение легла? Сделала бы аборт…

Берестень, которая, судя по всему, все же хотела выговориться – хотя бы, чтобы на кого-то излить свое раздражение и обиду, – начала еще одну гневную тираду:

– А я в рейсе была! Срок пропустила! А потом сюда загремела – угроза выкидыша, кровотечение открылось! Диабет у меня! Ну и пусть бы выкидыш!.. Ну и черт бы с ним!..

Как будто не заметив ни злости, ни грубости Светланы, Варя спросила – ровно, буднично, почти светским тоном, как если бы они разговаривали за чашкой чая:

– В рейсе… Ты проводница?

Берестень кивнула.

А Варя продолжила – все так же спокойно:

– Я тоже проводница. Бортпроводница, стюардесса… Матерью-одиночкой была… пять лет.

Это заявление вызвало новый приступ агрессии у Берестень:

– Да неужели? Мать-одиночка! Мать-героиня! А я – не буду матерью-одиночкой. И матерью тоже – не буду!

Мамочки замерли. И только Варя нашла в себе мужество задать простой и страшный вопрос:

– Откажешься?

Берестень молчала. Несколько секунд. А потом легла и повернулась на левый бок, спиной к присутствующим.

И тогда Оля Захарова начала тихо плакать. Варя, все еще внимательно смотревшая на проводницу Берестень, оглянулась на нее:

– Перестань, ты чего? Тебе нельзя, перестань… Все, все, тихо…

Но Оля, размазывая по лицу слезы, никак не могла остановиться. Она всхлипывала и вытирала все прибывающие слезы:

– Мне говорят, что я умереть могу… Что у меня болезнь, не совместимая с материнством… Она и с жизнью-то… параллельная… говорят… Рожать сначала вообще запрещали, теперь лежу вот… Дома уже восемь месяцев… Теперь здесь… Я пукнуть боюсь… А эта… Пусть она убирается отсюда! В другую палату! Сука…

Варя, заметив, как на последнее слово резко вскинулась Берестень, примирительно произнесла:

– Ну вот, еще перегрыземся все тут… Тихо, Оля. И ты тоже… Успокойся.

Варя встала с кровати, подошла к окну. Некоторое время смотрела в небо – серое, зимнее. «Погода летная», – машинально подумала про себя. Про себя… Варя обернулась к мамочкам – уже с улыбкой.

– Давайте я вам про себя расскажу.

Варя обращалась ко всем, и все, кроме снова отвернувшейся от них Берестень, ее слушали. Но Варя была почему-то уверена: она тоже слушает. Даже, может быть, внимательнее всех…

– Меня ведь тоже бросил… – грустно улыбнулась Варя. – Я не пила, конечно, но тоже думала – оставить, не оставить… Как жить – одной, как растить? У меня ведь двойня…

Мамочка Лазарева, отбросив в сторону свой глянцевый журнал, улыбнулась так широко, что, казалось, ее увешанные сережками ушки даже приподнялись:

– Ух ты, здорово… Сразу – раз и… два!

Варя в ответ усмехнулась невесело:

– Мне тогда так не казалось.

* * *

Варя стояла на трапе и смотрела, как автобус подвозит пассажиров на ее рейс. Из автобуса первым делом вывалилась целая толпа высоченных молодых людей – судя по всему, баскетболистов.

Как-то неформально построившись, они начали подниматься по трапу, впереди солидно шествовал невысокий подтянутый мужчина средних лет. Он с улыбкой поприветствовал Варю неожиданно низким для его небольшого роста голосом:

– Здравствуйте, красавица! Принимайте гостей… Тридцать три богатыря… Все равны, как на подбор, с ними дядька…

– Неужели Черномор? – засмеялась Варя.

– Почти! – с веселым достоинством ответил мужчина. – Чернобров Василий Егорович. Прошу нас всех любить и особенно – жаловать: летим на чемпионат защищать спортивную честь Отечества.

– Обязательно полюблю, – весело заверила Варя, а поднимавшийся следом по трапу красавец-великан тут же подхватил ее шутку:

– Тогда только меня, пожалуйста. Я центровой…

Варя посмотрела на него сначала сверху вниз, потом, когда он преодолел все ступени трапа, – снизу вверх и ничего не ответила. Только подумала: «Хороший парень… Повезет кому-то…» Пассажиры проходили мимо нее, и для каждого у Вари находилась улыбка и какие-то приветственные слова. Она любила свою работу.

Так уж случилось, что не Варя выбрала ее, скорее, наоборот – профессия нашла Варю. Дипломированная переводчица, без пяти минут аспирантка и вдруг – выбрала небо! Почему, зачем, знали немногие. «Так уж получилось», – эту формулировку Варя употребляла чаще всего, если кто-то особенно настойчиво расспрашивал. Но недаром проверенная опытом поколений поговорка про то, что «все, что ни делается, – к лучшему», актуальна во все времена! Стюардесса – это оказалось именно то, что ей было нужно.

…Необходимость носить изящную форму позволяла ей всегда быть элегантной и… существенно экономить на нарядах.

…Удобный рабочий график и «вредность» давали возможность много времени проводить дома.

…О пенсии думать было еще рано, но и она обещала быть льготной, то есть – ранней, что само по себе неплохо.

И главное – приходилось быть все время на людях, а это значит – некогда задуматься, погрустить. Пожалеть себя, в конце концов…

* * *

Мамочки устроились поудобнее, даже Берестень слегка расслабилась под Варин рассказ. А та, кажется, увлеклась воспоминаниями:

– Почему все заигрывают со стюардессой? Форма у нас такая, что ли? Или потому, что половина стюардесс – блондинки? Не знаю… Я, например, по жизни – очень серьезный человек. На мне, конечно, не написано, что я закончила иняз, а я закончила. Знаю три языка. В аспирантуру хотела идти… Но кое-что помешало. Вернее – кое-кто…

* * *

…Посадка закончилась, командир корабля от имени экипажа поприветствовал пассажиров и самолет начал плавно набирать высоту. Варя и ее коллега Надя в своем отсеке готовились к обязательному инструктажу. Надя опасливо заглянула в салон, где спортсмены так и сидели, одной командой. Парни держались совершенно раскованно, видно, сказывалась привычка к переездам – то и дело раздавались взрывы молодецкого хохота, которые, впрочем, тут же гасил своим басом Чернобров…

Надя повернулась к Варе:

– Шумные какие ребята… И здоровенные, блин… Метра два или три каждый… Что-то мне не хочется перед ними нашу «физзарядку» делать. Давай ты к ним, ладно, Варь? Ты же тоже спортом занимаешься. А, Варь?

Варя пересмотрела ассортимент соков на полке и, не отрываясь от этого занятия, кивнула Варе:

– Хорошо…

– А каким это ты спортом занимаешься, Барби? Не парашютным, случайно? – шутя спросил у Вари проходивший мимо пилот Володя.

– Каратэ, – невозмутимо ответила Варя.

– И какой у тебя пояс? – от неожиданности остановился тот.

Варя загадочно сощурилась, глядя на опешившего Володю.

– Я, Володя, уважаю мужское самолюбие. Так что тебе лучше не знать, какой у меня дан и какой у меня пояс. Но в обиду себя, в случае чего, не дам. Ну и тебя, если, не дай бог, придется, – закончила разговор Варя.

– Пойду, – еще секунду постояв, сказал Володя, так и не понявший, шутит Варя или говорит правду.

А Варя прошептала Наде на ухо:

– Сиреневый в розочках у меня пояс: я всего-то полгода, как каратистка…