Текст книги "Мамочки мои… или Больничный Декамерон"

Васильева, пожав плечами, с нескрываемым удовольствием сообщила старушке:

– Да я и не просила. Я ему сказала: «Не знаю, чего хочу». Вот он и принес! Елена Прокофьевна, а возьмите себе! Кушайте на здоровье!

И Васильева расплылась в счастливой улыбке, скорее набирая номер мужа на мобильнике…

Взяв в руки следующий пакет, Прокофьевна озадаченно сложила рот подковкой.

– Альбатрос? Алькатрас? Не могу разобрать…

Голубоглазая красавица Аль-Катран в хиджабе спустила с кровати ноги, подошла ближе к тележке и протянула руки.

– Аль-Катран! У меня муж – сириец, – пояснила она Прокофьевне. Та покивала в ответ:

– А-а… Хинди-руси, пхай, пхай… Раньше песня такая была.

Девушка пожала плечами – старая песня ей была явно незнакома – и почти по-детски заглянула в пакетик. Муж всегда знал, чем ее порадовать: вот и снова – любимый сыр, фрукты, зерновые батончики… Но кое-что отвлекло ее внимание от передачи: коридор огласился какими-то посторонними шумами. А уж санитарка Прокофьевна замерла, почти остолбенев, потому что по коридору, топая сапогами, деловито шли трое молодцев в строительных робах, заляпанных брызгами известки и цемента.

Прокофьевна, мигом забыв о мамочках и о передачах, бросила свою тележку Деда Мороза на произвол судьбы и решительно метнулась наперерез красавцам в грязных робах:

– Это что? Это откуда? Это куда? А ну-ка, медленным шагом – робким зигзагом – геть отсюда! Бациллы!

Идущий посередине человек труда гордо пояснил:

– Мы не бациллы. Мы – в 3-ю гинекологию. Там ремонт.

Его коллега в вязаной шапочке, давно утратившей свой исходный цвет, добавил с достоинством:

– Мы на объект.

Однако объяснительная работяг на суровую старушку не подействовала:

– Что?! Можно вот так в сапожищах чапать?! В стерильном помещении? Через отделение патологии? Чтоб духу вашего тут больше не было! Тут – будущие матери!

Парни-строители одновременно вспомнили цитату из популярной комедии и поспешили ее весело хором проорать:

– А мы – будущие отцы!

Прокофьевна видела это старое кино, но чувство юмора при виде трех богатырей у нее пропало и все еще упорно не хотело возвращаться к хозяйке:

– Инвалиды вы будущие! Я вас живо без наследников оставлю, если еще раз увижу без бахил! – и для убедительности погрозила вслед удаляющимся парням своим маленьким кулачком.

Мамочка Аль-Катран, задумчиво очищая банан, укоризненно покачала головой и сказала, полуобернувшись к соседкам в палате:

– И моего-то вчера отсюда, как котенка, вышвырнули. В бахилах, в белой шапочке и халате! Нестерильный, сказали.

Санитарка Прокофьевна, одержавшая условную победу, реанимировала чувство юмора и откомментировала сообщение Аль-Катран, кивком указав на ее круглый животик:

– Вот и слава богу, что не стерильный!

* * *

Оля Захарова подошла к умывальнику, чтобы помыть яблоко, и в зеркальном отражении увидела Варю, которая расчесывалась, сидя на кровати. Варя распустила свои светлые, вьющиеся от природы волосы, аккуратно разделяла пряди, прочесывала сверху донизу каждую – сначала по одну сторону от пробора, потом по другую…

Оля полюбовалась немного, а потом спросила, обернувшись к Варе лицом:

– А ты и в первую беременность такая красивая ходила? Ни пятнышка у тебя пигментного, ни нос, ни губы не распухли. Не то, что я… – и Оля потрогала свои щеки, на которых, и правда, кое-где выступили пигментные пятна.

Варя собрала волосы в пышный хвост, задумчиво пожала плечами. Разве она думала тогда о такой ерунде, как пигментные пятна. Или – красота…

* * *

…Она лежала на кушетке, рядом сидел молодой врач, который ловко манипулировал датчиком и внимательно смотрел на монитор УЗИ. А еще пятью минутами назад он так же внимательно смотрел на нее. Вчерашний студент, он еще не научился пристально смотреть только в документы и на экран монитора. Нет, не заметить такую красивую блондинку он не мог. Тем более, такую печальную…

Увидев на экране две пульсирующие точки, молодой человек улыбнулся лежащей безучастно Варе:

– Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но… два сердца!

Варя поменялась в лице и посмотрела на врача почти с ужасом. Врач уже и сам понял, что напугал красавицу и поспешил исправиться:

– Простите, я неправильно выразился. Все в порядке, успокойтесь: сердца два, потому что детей тоже двое – двойняшки или близнецы!

Но Варя почему-то и тут не улыбнулась, наоборот, закрыла лицо ладонями…

«Что-то с этой девушкой не так», – подумал врач. Бросил взгляд на правую руку, закрывающую глаза Вари. Так и есть: обручального кольца не наблюдается. Тогда понятно: одного еще можно воспитать без мужа, но двоих… Проблема.

Он отвернулся к столу, чтобы сделать запись, а когда обернулся с готовым бланком, Варя уже была одета и сидела на краешке кушетки, рассеянно глядя в окно за спиной врача. И тот решился дать совет:

– Ваш гинеколог предложит сохранять беременность. Но… время для решения у вас есть. Немного, но есть, – молодой человек сделал паузу и спросил не слишком уверенно, стараясь придать голосу максимум деликатности: – Простите, вы замужем? В смысле, семья у вас есть?…

И страшно смутился, почувствовав неловкость во проса.

Варя перевела взгляд на молодого врача и все-таки ответила – еще задумчиво, но уже вполне определенно:

– Вот это и будет моя семья.

* * *

Вера Михайловна вошла в ординаторскую и увидела, что там сидит в кресле и ждет ее доктор Бобровский. Он сидел усталый – с утра провел две операции – и задумчиво вертел в руках сто лет назад оставленный кем-то в отделении кубик Рубика. Вера ни разу не видела, чтобы Бобровский собрал хотя бы одну сторону…

– Владимир Николаевич, когда уже Наташины курсы закончатся? – спросила она без особой надежды, что Бобровский скажет что-нибудь оптимистичное, например, «завтра».

Бобровский озабоченно покачал головой.

– Еще шесть дней вам за двоих работать… Давайте кое-что обсудим, накопилось.

Вера согласно кивнула:

– Хорошо, как раз есть что обсудить, – глянула она на вертикальную морщинку, пролегшую между его бровей, и предложила: – А может, прервемся на минутку, чайку с лимоном попьем? По-моему, вчера оставалась еще половинка.

Вера Михайловна открыла небольшой буфетик и между делом, в который раз, отметила про себя забавную деталь. Они с Бобровским и сами не заметили, когда стали называть друг друга на «ты». То есть никак этот акт не фиксировали: не пили на брудершафт, не договаривались специально, что вот, мол, отныне и навеки… И поэтому, как бы спохватываясь, время от времени опять величали друг друга на «вы». Происходило это как на людях, так и наедине. Вот как сейчас.

– Я уже сам как выжатый лимон, – выговорил Бобровский, пересаживаясь поближе к их чайному столику, – денек под кодовым названием «ЧП»…

Вера Михайловна подлила воды в чайник и нажала кнопку:

– Это вы про отказницу из 13-й?

Бобровский изобразил на своем красивом лице интерес:

– Нет, про девочку из 8-й.

Вера улыбнулась, вспомнив про девочку… А Бобровский продолжал, видимо, решив, что она почему-то не в курсе, хотя он же и велел Вере оформить несовершеннолетнюю мамочку:

– Головная боль… Ей семнадцать, Ромео ее – девятнадцать. Хотят пожениться. Мальчишка «скорую» сам вызывал, сам с ней приехал. Короче, нормальные ребята. Но ты же лучше меня знаешь – разрешение на манипуляции нужно от родителей несовершеннолетней…

Вера Михайловна кивнула:

– Да, я уже навела справки. Девочка из области, родители к вечеру приедут. Она боится, просила никого не вызывать. Видно, внуку не обрадуются.

Бобровский сделал глоток чая и вытянул ноги, почти лежа в кресле:

– Господи, да еще не факт, что ребенка мы сохраним: девчонка очень нервничает, тонус высокий, анемия… В общем, что-то мне подсказывает – будут проблемы даже не с ее родителями, а с ней самой.

Вера Михайловна неожиданно хмыкнула, чуть не подавившись чаем:

– А помнишь, к нам в прошлом году привезли девочку-мамку: ей шестнадцать, папке – шестнадцать с половиной. Девочка рожает двойню. Так этот папашка-двоечник, как бы его помягче обозвать, и говорит: «Вот этот, что побольше, точно мой…»

А Бобровский продолжил, имитируя голос папашки-подростка:

– «А второй-то чей?…»

Вера засмеялась, а за ней и Бобровский начал смеяться – наверное, впервые за этот длинный день. Вера бросила на него быстрый взгляд и тут же опустила глаза. «Ну и зачем мужику такая красота, спрашивается? Работать же мешает…» И сразу вспомнился муж Сергей, его ревность – то шутливая, то самая настоящая, нескрываемая. Имела ли она под собой основание? Положа руку на сердце, Вера не знала, что на это ответить – даже самой себе. Владимир Николаевич Бобровский занимал в ее жизни очень значительное место. Она восхищалась им так искренне, уважала его так глубоко, что до влюбленности было – рукой подать. Одно неловкое движение, одно лишнее слово, один взгляд, пристальнее, чем нужно, и… Лишь какой-то безошибочный женский инстинкт подсказывал ей, что надо изо всех сил этого соблазна избегать. И не испытывать судьбу.

Как будто подслушав Верины мысли, Бобровский внимательно посмотрел на Веру Михайловну. Но – опоздал: она их уже прогнала, по крайней мере – с ясного чела. И теперь сидела, допивая ароматный чай, ощущая, как душевные силы возвращаются с каждым горячим глотком.

Владимир Николаевич отставил свою пустую чашку и сел по-другому: положил оба локтя на колени, сцепил руки под подбородком. Вопрос, последовавший далее, был вполне в его стиле: с места – в карьер, без преамбул и прочей беллетристики…

– Верочка, а ты ЭКО не хочешь попробовать? Будет сразу двойня. Или даже трое… пацанят. Муж на донора согласится? – спросил он.

«А здорово, что я в него не влюблена. Просто класс, – похвалила себя мысленно Вера, – а то бы сейчас зарделась как маков цвет, с его этими неожиданными перескоками с темы на тему». А вслух ответила:

– Я не соглашусь.

– А время, Вера, не упустишь? – продолжал допрос Бобровский.

Вера без особой нужды стала поправлять прическу:

– Вы же сами меня обследовали, Владимир Николаевич. И сказали: «Вера, верь!» Вот я и верю.

Бобровский понял, что сейчас Вера не особо расположена обсуждать самый больной свой вопрос.

– Я САМ сказал? – спросил он, сделав подходящее интонации важное лицо. – Ну, если сам Я… Ладно, Верочка, еще обсудим с тобой это дело…

– Не сегодня, хорошо? – тихо попросила Вера.

Она примерно знала, о чем может пойти речь. Одной коллеге врачи из центра репродуктивной медицины нашли донора, просто портретно похожего на ее мужа, причем все данные, включая довольно редкую группу крови и отрицательный резус, полностью совпадали с мужниными. У донора был тот же тип лица, голубые глаза, предрасположенность к гипертонии, он даже лысеть начал так же, со лба… В общем, они согласились. Девочки-близнецы родились потрясающе похожими на отца, не взяв от матери ровным счетом ничего. Муж был потрясен и счастлив. Особенно, когда малышки подросли и стали картавить «р» точь-в-точь, как он сам… Он по этому поводу даже к логопедам обращаться не хотел!

Вера совсем не была уверена, что Сергей проявит похожий энтузиазм по поводу ЭКО. Совсем не уверена. И, кроме того, она действительно доверяла Бобровскому, который, детально изучив ее проблему, не только сказал историческую фразу «Вера, верь!», но и подкрепил ее убедительными медицинскими выкладками.

* * *

А в тринадцатой палате Варя заканчивала телефонный разговор с мужем:

– Ты тепло их одел? Ну-ну, без фанатизма… Давай займемся закаливанием летом, да? Ну, все. Я на тебя надеюсь… И я…

Оля Захарова, украдкой слушавшая негромкий разговор, в котором Варя сказала лишь несколько фраз, спросила с улыбкой:

– Хороший у тебя муж, да, Варя?

Варя скосила глаза на читающую с безучастным видом Берестень и улыбнулась в ответ:

– Муж? Да я, пока не убедилась, что он хороший отец, не выходила за него замуж.

Дверь открылась и вошла мамочка Лазарева, зябко, несмотря на тепло в палате, кутаясь в свой пушистый халат. Она села на свою кровать и тяжело вздохнула:

– Завтра. Кесарево. Боюсь.

Залезла с ногами на кровать, повернулась к Варе:

– Ладно. Завтра будет завтра. Варя, ты же так и не рассказала про своего спортсмена…

Варя кивнула:

– Если хотите – расскажу…

И рассказала бы, если бы Прокофьевна не провозгласила в открытую дверь:

– Кушать подано!

* * *

Рассевшись по своим местам, мамочки с сочувствием заглянули в тарелку Берестень: девятый стол – перловая каша, не сдобренная маслом. Даже для нелюдимой Светланы такое гастрономическое наказание казалось жестоким. Но она, тяжело вздохнув, все же начала осторожно ковырять серую массу ложкой.

Варя улыбнулась Берестень, кивнув на ее тарелку:

– Что, невкусно?

Светлану даже чуть-чуть передернуло:

– Гадость… Ни соли, ни масла…

Варя, храбро хлебнув рассольника, который, будь она дома, был бы не диетическим, зато в тысячу раз вкуснее, ободряюще произнесла:

– Ну, ничего. Стоит потерпеть.

Берестень перестала жевать, подняла на Варю мученический взгляд:

– Хоть ты меня не лечи, Варя…

Это было так неожиданно, что мамочки замерли. А Оля Захарова, чтобы не спугнуть хрупкий мир, попросила:

– Дальше, Варя…

* * *

Кто бы мог подумать, что баскетбол можно смотреть, как лихо закрученный детектив! Исход этой «битвы гигантов» предугадать было просто невозможно: соперники были на равных, в каждой команде были яркие, непредсказуемые, почти артистичные «звезды», готовые на все ради победы. Игроки падали и взлетали, сшибаясь в полете мощными телами, точными движениями посылали мяч в корзину, на какое-то мгновение застывая в многофигурную скульптурную композицию, чтобы секунду спустя вновь превратиться в устремленное вперед и ввысь торнадо из мужских тел. В конце концов, это было просто отрадное для женского взгляда зрелище: такого количества великолепных мускулистых парней, собранных в одном месте, ни Варе, ни Наде раньше видеть не приходилось… Сосредоточенный и хмурый Чернобров бегал вдоль игровой площадки «черной молнии подобный»; близнецы, хоть и обещали посвятить Варе победу, ни разу даже не взглянули на сектор, где она сидела рядом с Надей.

Варя и припомнить не могла, когда она в последний раз испытывала такие яркие эмоции – чередующиеся всплески энтузиазма и отчаяния, нервотрепку последних минут и восторг трудной победы! Когда матч закончился, Надя и Варя побежали к раздевалке. Костя, устало улыбаясь, накинув на плечи большое полотенце, как часовой, стоял у выхода. Девушки с визгом повисли на его сильных руках и дружно поцеловали Костю в обе щеки. Парень мгновенно «расцвел» от губной помады, а выскочивший из раздевалки, уже успевший переодеться Саша только руками развел:

– И вот так всегда! С самого начала не везет: я как родился через пять минут после этого фрукта, так с тех пор на эти пять минут кругом отстаю! Верите?

– Нет, – кокетливо заверила Сашу Надя, переставшая бояться «здоровенных ребят», – это ведь ты решающий гол забил.

– Решающий, потому что его надо было забить… на пять минут раньше, – захохотал Костя, на что его брат ответил ощутимым тычком в бок:

– Завидуй молча!

Варя протянула братьям сразу обе руки и сказала:

– Спасибо за игру, мальчики, я давно так не кричала! Особенно – от восторга! А теперь… – Варя вздохнула, – извините, нам пора. Прогулка по городу откладывается. Не хотела вас огорчать перед матчем, но нас сняли с резерва и через полтора часа мы должны быть в аэропорту.

Костя почесал лоб, даже не пытаясь скрыть разочарование. Ему сразу расхотелось гарцевать перед девушками и пикироваться с братом. Он спросил у Вари, уже предчувствуя, что она скажет в ответ:

– Когда же мы увидимся, Варя?

Вместо ответа Варя прикоснулась к его руке, еще раз вздохнула. А уж потом сказала почти ласково:

– Костя… Я очень рада была познакомиться и с тобой, и с Сашей… Правда, вы чудесные ребята. Но, знаешь, близнецы в моей жизни уже есть – Пашка и Петька, Петр и Павел… И я их так люблю, что на большее меня уже просто не хватает.

Парень нахмурился и развел руками. А Варя добавила:

– Кстати, у них сегодня день рождения – ровно пять лет. Давайте считать, что ваша победа – это подарок мне и им, ладно?

Не дожидаясь, что он на это скажет, Варя вздохнула, открыла сумочку, достала записную книжку, оттуда – фотографию, на которой два рыжих мальчика в тельняшках стояли, по-взрослому обнявшись за плечи и смеясь во весь рот…

Костя озадаченно посмотрел на фото, потом на Варю, потом оглянулся на примолкшего брата. Он явно растерялся, чем немало удивил «младшего».

– Так ты замужем? – только и смог вымолвить бесстрашный центровой.

Варя невесело рассмеялась, пряча фотографию в сумочку:

– Предположим, замужем. А какие-то другие варианты исключаются? А если не замужем? Я тебе уже не нравлюсь?

Не совсем разобравшись, что хотела этим сказать Варя, Костя попытался вернуть себе «подачу»:

– Ну хоть телефон оставь… Пожалуйста.

Варя достала телефон и пошутила:

– Когда мне говорят: «оставь телефон», мне сразу хочется подарить свой мобильник. Ну, диктуй свой номер.

Костя хлопнул себя по карманам:

– Мой в куртке… А, неважно! Набирай, отобьется: шесть – восемьсот – сто тридцать два.

А потом хлопнул себя еще раз – на этот раз по лбу:

– Да, подарок!.. Подожди-ка еще секундочку… – и сорвался с места, мигом исчезнув из вида в темноте коридора.

Варя спросила, оглянувшись на непривычно молчаливого Сашу:

– Он далеко? Нам вообще-то пора…

Саша не успел ответить, как ураганом вернулся его брат. В руках он держал два роскошных профессиональных мяча, а на голове его красовались сразу две кепки с символикой чемпионата! Все это богатство он протянул Варе:

– Держи! Петьке и Пашке, апостолам твоим, пусть играют. Мячи счастливые, мы же победили… Пожелай им от нас… всего.

Варя взяла один мяч, второй дала подержать Наде, а кепки аккуратно засунула в сумку. Потом посмотрела на Костю чуть исподлобья и, как будто что-то решив для себя, сказала:

– Спасибо. И знаешь… Позвони. Я буду рада.

* * *

Медсестра Таня забрала из лаборатории результаты утренних анализов и зашла в ординаторскую за историями болезни, чтобы вклеить туда бумажки со свежими цифрами.

Вера Михайловна, объявив компьютеру временную капитуляцию, вручную заполняла бланки назначений. Таня встала рядом, прижав к груди истории, и некоторое время следила за тем, как Вера пишет. Почерк у Веры Михайловны, в отличие от большинства ее коллег, был вполне разборчивый.

– Вера Михайловна, вы сколько уже работаете? – спросила она.

– Ну, если считать… фельдшером на «скорой», интернатуру… что-то лет шестнадцать получается.

– Значит, уже больше, чем роман Тургенева «Отцы и дети» всего-всякого написали… – покачала головой Таня.

Вера Михайловна, не прекращая работы, кивнула:

– И значительно больше, чем «Мать» Горького.

Широко открылась дверь в ординаторскую: так обычно всегда входил Владимир Николаевич Бобровский. Бросив быстрый взгляд на руководителя, Вера Михайловна поняла: шеф не в духе. Предчувствие ее не обмануло. Бобровский, который всегда находил какие-то простые, но добрые слова для медсестричек, испытывавших к нему смешанные (в разных пропорциях) чувства влюбленности и уважения, на этот раз даже не глянул в сторону Тани. Той бы понять, что надо исчезнуть с начальственных глаз куда подальше, но, видно, чутье подвело девушку: она по-прежнему стояла возле стола Веры Михайловны, с праздным видом обнимая добытую из шкафа пачку историй болезни.

Бобровский обратился к Вере:

– Как там наша проблема? Отказница из тринадцатой?

Медсестра Таня, которая была, разумеется, в курсе истории с коньяком, от неожиданности допустила еще одну субординационную ошибку. Она не дождалась, что ответит на поставленный завотделением вопрос Вера Михайловна, и встряла со своей репликой:

– Подождите, какой отказ может быть? От чего? Это в родильном отделении пусть готовятся, когда ей срок придет.

Вера Михайловна выразительно посмотрела на Таню, но все же сочла необходимым объяснить ей ситуацию:

– Нет, все гораздо хуже. Она, дурочка, думает, что если будет коньяк пить и прикроватные тумбочки на грудь брать, то у нее выкидыш случится. Выкидыша не будет, а будет отслойка плаценты. Дальше вы все знаете лучше меня. Но ей я тоже все объяснила. Так что на данном этапе проблема наша.

Бобровский потер виски и перевел на Таню мрачный взгляд:

– Я что-то не понял, Татьяна. Почему стоим? В отделении работы мало?

Таня вспыхнула и побежала на выход.

Вера Михайловна вздохнула:

– Думаешь, она работать пошла?

– Надеюсь, – холодно отрезал Бобровский.

– Нет, реветь, – не оставила ему никаких иллюзий Вера Михайловна.

– Я бы и сам всплакнул, если бы мог себе эту роскошь позволить.

Вера Михайловна посмотрела на Бобровского так внимательно, что он понял: Вера его не видит.

– О чем думаешь? – спросил он.

– Это ей нужно выплакаться. Берестень. Очень нужно. Но, по-моему, она не умеет плакать.

– А так бывает? – спросил Бобровский озадаченно. И вздохнул. – Пойду Татьяну успокою. Попалась под горячую руку… Тот еще денек.

* * *

Спустя буквально двадцать минут ординаторская наполнилась уже другими людьми и другими речами.

– Я сказала – аборт! Завтра же! Придумала она, сохраняться легла! Не сохраняться, а предохраняться надо было! Раньше! А раз и на это ума не хватило – все! Аборт! – резко выкрикивала невысокая, крепенькая, судя по всему, деревенская женщина в накинутом на плечи белом халате для посетителей.

Рядом с солирующей разгневанной женщиной расположилась небольшая группа «фигурантов»: молчаливая Вера Михайловна, стоящая с руками, засунутыми в карманы халата, и мужчина средних лет, со странно отсутствующим выражением лица, подпирающий стену плечом. А еще – хрупкая русоволосая девочка Лена, сидящая на стуле, выдвинутом на середину комнаты.

Казалось, Лена поначалу не реагировала на этот крик: сидела, сцепив руки на животе, время от времени заправляла за уши выбивающиеся из хвостика прядки. Вообще, никто никак внешне не реагировал: все заметно пережидали эту эмоциональную вспышку. Но вспышка не затухала, а как будто разгоралась с еще большей силой. Голос женщины креп, набирал обертоны, гулко резонировал в небольшом помещении ординаторской. «Сейчас Бобровский на эти вопли прибежит, – мелькнуло у Веры Михайловны, – и хорошо бы, если бы пришел Владимир Николаевич: он в отделении считается специалистом по неврозам у беременных. А тут мама беременной: вдруг, сработает?…»

Мать Лены не умолкала, продолжая называть дочь в третьем лице:

– В институт она провалилась, ну ладно, бывает. Никто ей слова не сказал! Так вернись домой, работы всем хватит! Не-ет! В городе же интереснее. Вон оно как интереснее! – для полноты картины женщина сделала выразительный жест, обозначающий большой живот.

Ответом на ее тираду по-прежнему была тревожная тишина. Послушав общую тишину, женщина продолжила уже не столь запальчиво, но непреклонно:

– Доктор, вы поняли? Аборт. Как у вас там? По социальным показаниям. Что нужно подписать, давайте. Я подпишу, – женщина даже протянула руку, пошевелив пальцами, мол, «ручка где?».

Только тут Лена подняла голову и сказала тихо, но уверенно и всем сразу – матери, отцу, Вере Михайловне:

– Я не буду делать аборт. Вы права не имеете!

О, как будто бензина кто-то плеснул в костер – так вспыхнули гневом глаза ее родительницы:

– А ты вообще молчи! Кто твоего ребенка кормить будет? Кто его смотреть будет? Я? Я! Ты так думаешь! А я тебе говорю: не будет этого!

Когда приоткрылась дверь, Вера знала: это не Бобровский. Так и есть: в ординаторскую почти на цыпочках вошла медсестра Света. Подошла к Вере, одними глазами спросила: чем помочь? И Вера Михайловна прошептала ей на ухо чуть слышно: «Одиннадцатую веди…» Та, кивнув, вышла из ординаторской.

«Пролетел тихий ангел». Так можно было бы сказать о наступившем миге тишины, если бы присутствующие были настроены благодушно и миролюбиво. Но нет…

Заметив, что мама Лены хочет покричать еще, Вера вовремя переняла инициативу:

– Я должна уточнить некоторые детали. Предположим, что на этом сроке, принимая во внимание возраст пациентки, мы сделаем… прерывание беременности. Вернее, вызовем преждевременные роды. Подобная операция в этом возрасте может привести к необратимым по следствиям: девочка на всю жизнь может остаться бесплодной. И даже если ей… повезет, назовем это так, все равно: на всю жизнь останется психологическая травма в результате аборта.

После этих слов долго молчали все – думали.

Поняв, что у матери Лены прошел первый приступ гнева, Вера решила выдвинуть самый сильный свой козырь:

– И еще. Ваше заявление нужно в том случае, если Ваша дочь согласится сделать аборт. Если же она решит сохранить беременность – а это ее право, то вашего согласия не требуется.

Мать Лены почти что остолбенела от этой короткой лекции: ситуация уходила из-под контроля. Очевидно, в своей семье она привыкла все важные вопросы решать единолично. Вера уже видела, как мама девочки набирает воздуха для очередного выступления, но в этот момент раздался тихий голос Лены:

– Саша женится на мне. Его родители сказали, что помогут. Если бы мне плохо не стало, мы бы завтра заявление написали в загс.

Все, тайм-аут закончился, и мать закричала с новой силой:

– Заявление! Мы бы! Они бы! Если бы да кабы!.. Я еще и на него заявление могу написать! В милицию! Ты несовершеннолетняя!

Вера Михайловна бросила взгляд на молчаливого отца, но тот стоял в прежней позе, не выражая никаких эмоций.

– Может быть, вы тут в семейном кругу все решите, а потом я подойду, – сказала Вера, настойчиво глядя на отца. Но мать не давала своему супругу никаких шансов:

– Так, я уже все решила. Работу бросила, сюда приехала за дочкой. Давайте… Что там нужно? Тоже заявление какое-то? Нечего тянуть.

И только тогда Лена начала плакать. Отец протянул было к ней руку – погладить по головке, но под взглядом жены опустил, так и не дотянувшись до дочери…

Дверь открылась внезапно и эффектно. С громким «Разрешите!» в ординаторскую, наконец, зашли долгожданные (исключительно Верой Михайловной) обитательницы одиннадцатой палаты. Замыкающей шла медсестра Света. Красавица Дороганова, проинструктированная Светой, сразу перешла к цели визита:

– И чего это вы тут разорались на два этажа? Здесь женщин волновать нельзя! Мы на сохранении лежим.

Вера Михайловна чуть заметно улыбнулась. К счастью, эту улыбку, кроме Светы, никто не заметил. Мать Лены, женщина далеко не робкого десятка, грозно спросила:

– А вы кто такие?

– Будущие матери – это в наши-то годы! – в тон ответила тридцативосьмилетняя Дороганова. – Другие уже бабушки, кому повезло, а мы вот только рожать собрались!

Шустова, немногим младше Дорогановой, встав рядом с пряменько сидящей на стуле Леной и приобняв ее за плечи, тоже взяла слово:

– Рассказать, как я ребенка у Бога вымолила? Чем я за свои аборты заплатила?…

Вопрос был риторический, но отец Лены даже поежился от неловкости. Движение было замечено Дорогановой. Как никогда похожая на мятежную цыганку, она плавной походкой подошла к мужику и вперила в него сверкающие глазищи:

– А ты чего стоишь, голову свесил? Мужик ты или пустое место? Где твое слово? Твоего внука сейчас жизнь решают – убивать или не убивать. Или тоже, как твоя благоверная, внука на свиней меняешь? И внука у тебя не будет, и дочь потеряешь. Она ведь не простит.

Лена все же не выдержала этой сцены, встала и вышла за дверь, закрыв лицо ладошкой. За ней ушла Света, сверившись взглядом с Верой Михайловной. А две беременные женщины остались стоять, в упор глядя на Ленину мать.

Та, пристыженная, но не сдавшаяся, стояла с гордо поднятой головой и не хотела признавать поражения:

– Коля, поехали. Пусть своим умом живет. У нее тут, кроме нас, советчиков полно. Все. На выход!

И только тогда доселе бессловесный Коля подал голос, чуть охрипший после долгого молчания:

– Что надо подписать, доктор? Я разрешаю… Делайте, что надо. Сохраняйте. Пусть рожает Ленка. Не слушайте вы мать, поможем… И мать… она тоже поможет.

Губы задрожали у вышеназванной матери, полезла в сумку, ничего подходящего там не нашла, махнула рукой, выскочила за дверь…

– Ой! – Шустова положила руку на живот и улыбнулась. – Толкнулся! Радуется, наверное…

* * *

– И он позвонил, Костя этот? – уютно закутавшись в одеяло, спросила Оля Захарова. Ей не терпелось услышать хеппи-энд.

Варя нажала кнопку на мобильнике: было уже почти семь часов вечера…

– Нет, но его телефоном воспользовался тот, кто надо.

– Как это? – спросила Лазарева, очищающая мандаринку.

Варя улыбнулась:

– А вот так…

* * *

В телецентре Дворца спорта за пультом видеомонтажа сидел, не сводя глаз с монитора, рыжеволосый Алексеев. Вот уже несколько раз он гонял взад-вперед запись, на которой две красивые девушки в форме стюардесс размахивали флажками и кричали вместе с толпой, заполнившей трибуны стадиона. Вернее, гонял запись его коллега Дима, а Алексеев с довольно озадаченным видом всматривался в изображение.

– А ну-ка, возьми чуть крупнее, – попросил он. Дима укрупнил картинку.

– Что, знакомый кто-то? – спросил он.

– Варька… – не то товарищу, не то себе объяснил Алексеев и снова уставился в экран.

– Которая из них? Блондинка, да?… Что они, стюардессы, что ли? – уточнил Дима.

Телевизионная картинка получилась очень эффектная, почти рекламная: красивая девушка-блондинка открыто выражает свои эмоции, волосы растрепались, глаза блестят… Алексеев перебил коллегу:

– Димон, какой это сектор?

Поворот верньера – и вот он, номер сектора на мониторе.

– Ага, – удовлетворенно произнес Алексеев, глядя, как в замедленном темпе Варя машет рукой – явно кому-то на площадке, – а отследи-ка, кому это она машет.

Увлеченный телевизионным расследованием Дима старательно отследил: вот, Варя машет центровому.

– Мастерски! – хлопнул Диму по плечу Алексеев.

…Ровно два звонка и десять минут понадобилось Алексееву для того, чтобы «выйти» на центрового. И вот уже оператор установил свою аппаратуру, и вот уже Алексеев обращается к Косте, протягивая микрофон:

– Зрители все видели, поэтому – всего несколько слов: как настроение и какие, по-вашему, у нашей команды шансы на победу на чемпионате мира?…

Костя ответил лаконично, как попросил Алексеев:

– Если честно, игра была неровная, но победителей не судят. Поэтому настроение праздничное и боевое. Выводы мы уже сделали, на «мир» поедем, скажем так, обогащенные опытом. На победу надеемся! Шансы есть, вы сами видели.

Алексеев сделал руками «крест» оператору – все! – и снова повернулся к спортсмену:

– И еще один, личный вопрос: где девушка, которой вы махали рукой, забив тот шикарный мяч на шестнадцатой минуте?…

…Варя и Надя уже ехали в автобусе по летному полю, когда в сумочке у Вари зазвонил телефон. Варя посмотрела на незнакомый номер, а потом поняла: Костя. Улыбнулась и нажала клавишу: