Текст книги "Тайна стеклянного склепа"

Я заинтересовался множеством фотографий, развешанных на стенах. Вероятно, кто-то из членов семьи увлекался искусством съемки. Лунный свет озарял многочисленные черно-белые картинки, и те будто оживали. Одни изображали пейзажи гор, другие – бурные реки, третьи – панорамы городов: среди прочих я узнал родной Париж по островерхой трехсотметровой башне и по куполу Дома инвалидов. На иных фотографиях уходили вдаль улочки – чаще восточные: китайские с неизменными фонарями, монгольские, туркестанские, вымощенные узким кирпичом и зажатые меж кирпичными же стенами. Видно, доктор часто возвращался в края песков и погонщиков верблюдов. Я встретил юного – совсем юного Давида, за спиной которого выдавалась кровля Сорбонны, увидел маленькую Зои, балансирующую на тросе, другая маленькая Зои на соседней фотографии выполняла сложный пируэт под куполом цирка, третья – облаченная в кимоно и разукрашенная, как гейша, склонилась в восточном поклоне. У девочки было богатое актерское амплуа.

Тут меня отвлек отдаленный мелодичный звук гучжэна. Кто-то перебирал струны, добавляя в нежнейшие трели инструмента высокие ноты на чистейшем путунхуа. Я пытался вслушаться в слова. Доносилось только – «странник», «ловушка» и «смерть». Нерадостное содержание. Я двинулся на звук, достиг входной двери, та оказалась не заперта, вышел. Песнь звучала яснее. Может, кто-то расположился у распахнутого окна?

Я спустился с крыльца.

Видимо, за ночь выпал снег, я сбросил свои тесные оксфорды, с наслаждением ступил босыми ногами на землю, и под пятками приятно захрустели снежинки. Привыкшие к темноте глаза различили снежное покрывало, ажурные кусты, усыпанные инеем, заиндевелые ветви деревьев и пушистые сосны. Прямо напротив крыльца стоял фонтан – он выдавался над землей невысокими бортами и несколькими фигурами грифонов. Фонтан не работал. Я сделал пару шагов по снегу и убедился, что тот сух и содержит в себе лишь тонкий слой льда на дне. Песнь зазвучала вновь.

«Тень печального странника… чаша страданий… безумец… чудище о семи головах», – парило над верхушками сосен. Струны дрожали под чьими-то тонкими пальцами, голос заполнял сердце смесью восхищения и тревоги, словно говоря, наслаждайся моим пением, гость, но будь начеку.

Вдруг за спиной раздался стук в стекло, зашумела оконная рама первого этажа, гучжэн умолк.

– Мистер! – позвал тихий голос. – Мистер!

Я оглянулся, обнаружив, что одно из окон нижнего этажа слабо освещено светом лампадки, из него выглядывает личико, обрамленное в складки ночного чепца – на сей раз обычного, кружевного, какие носила моя мать. Не стал долго себя упрашивать и тотчас побежал на зов.

– Лучше бы вам, мистер, обратно в дом пойти, – прошептала горничная.

– Почему? – так же шепотом спросил я.

– Зверя на ночь спускают в отделении декабря погулять.

– Какого зверя? – воззрился я в недоумении.

– Юлбарса!

– А кто это?

Но окошко закрылось, штора опустилась. За стеклом послышались голоса – видно, кто спугнул ночного моего ангела, явившегося предостеречь от опасности.

Глава VI
Времена года

Конечно же, я и с места не сдвинулся. Зверем меня не напугать. Я с волками встречался, и с ирбисом, и с гадюками. Никогда ни один хищник меня не тронул. Попросту потому, что я не выказывал страха, был равнодушен, как одиноко растущее дерево, как скала. И животные проходили мимо, не проявив никакого интереса.

Сотворив несколько гимнастических и дыхательных упражнений, чтобы размять затекшие конечности, я уселся на снегу для упражнений на концентрацию.

Сидел, застыв, как статуя в храме, внимая густой и недвижимой тишине. После бурного дня она показалась слишком уж неестественно тихой – такую даже в летнюю ночь не застанешь. Но до чего приятно было ее слушать! Нет прекрасней музыки во вселенной, чем неподвижность пространства. Сколько бы ни был чудесен гучжэн, но звучание тишины – во сто крат приятней. Можно услышать, как она распадается на мириады потаенных звуков, недоступных простому смертному, ухо улавливает, как из земли выбиваются ростки, а на небесах рождаются и умирают звезды, как падает космический дождь в какой-нибудь из далеких галактик.

Но здесь тишина была такой плотной, что даже все вышеперечисленное не было мною услышано. Да и покоем я наслаждался недолго, вскоре показались первые лучи солнца, а следом раздался хруст приближающихся шагов. В цилиндре, объемном темном пальто с высоким воротом, опираясь на трость, передо мной предстал Иноземцев. Я понял это по сдавленному покашливанию – видимо, еще не восстановились его голосовые связки после вчерашнего скандала.

– Доброго утра, Герши, – проскрипел он; голос доктора звучал сегодня иначе, приглушенно, словно тот прикрывал чем-то рот. Но он все так же шипел и растягивал гласные, будто выдавливал из себя звуки. И часто среди фразы останавливался и принимался тяжело дышать, собираясь с силами, чтобы закончить речь. – Не ожидал вас так рано повстречать здесь. Не боитесь подхватить простуду? Ах, да, я ведь позабыл… вы к снегу привыкли. Что вам декабрь в Нью-Йорке! Тем более что снег не настоящий.

Я тотчас отнял руку от колена и загреб пригоршню белой пушистой массы в ладонь – вполне настоящий снег, холодный, приятно пощипывающий, да и морозец в воздухе звенел. Вчерашние черные тучи рассеялись, немного пахло морем. На небе ни облачка, с востока вовсю сияло солнце. Оно било в спину Иноземцева, лучи острыми иглами вонзались в мои глаза, заставляя щуриться. Оттого лица доктора опять было не разглядеть, да к тому же тот стоял вполоборота и держал подбородок низко опущенным – виден был лишь равнодушный кружок тульи цилиндра, как на афише Медисон-сквер-гардена. Что за новая привычка – держать голову так низко опущенной, слово под тяжестью дум склоненной?

– А я вот не могу так запросто прогуляться по воздуху без особых предосторожностей… – Иноземцев со вздохом поднял голову к солнцу, открыв наконец моему взору свой профиль. Тяжело опираясь на трость, стал глядеть вдаль поверх голых верхушек платанов и зеленых шапок сосен на золотисто-платиновое небо.

В первое мгновение я решил, что передо мной механическая кукла в черном пальто и цилиндре.

К лицу Иноземцева были припечатаны огромные защитные очки круглой, выпуклой формы в толстой медной оправе и с темными стеклами – они закрывали всю верхнюю половину лица – такие носила Зои, когда садилась за руль. Именно эти толстые линзы, видимо, и были причиной хорошего зрения доктора, о котором с усмешкой говорила Элен. Нос, рот и скулы покрывал стального цвета респиратор, через которое доносилось тяжелое, свистящее дыхание. Ни дюйма кожи не было выставлено на обозрение. Складки респиратора полностью повторяли овал лица, оправа очков прятала виски, а цилиндр – лоб.

Заметив мои испуг и удивление, Иноземцев тотчас отошел на несколько шагов, отвернулся, опустил плечи, подбородок и еще ниже натянул на брови свой головной убор.

– Не подходите ближе. Это неприятное, странное зрелище – видеть человека, упакованного, как Невидимка Уэллса, тем более, разговаривать с ним.

– Вовсе нет, – отозвался я. – Вы напрасно беспокоитесь.

– Тогда следуйте за мной, я покажу вам свои владения. Как и обещал.

Потом он обернулся, лупоглазые очки сверкнули в лучах рассветного огня.

– Вы готовы к чуду, Герши?

И опираясь на трость, тяжело приволакивая ногу, зашагал вперед.

– Следуйте за мной… только оставайтесь в пределах трех шагов… Так я чувствую себя спокойнее. Эти нелепые очки, я без них ничего не вижу, без респиратора не могу дышать, а маска еще не готова… Как я, должно быть, нелепо выгляжу… Вам меня хорошо слышно?

– Да.

Мы миновали фонтан и несколько беседок из черного дерева, похожих на пагоду с тройным рядом ярко-алой кровли. Все было усыпано мягким снегом и составляло довольно живописную картину – мириады искорок вспыхивали в инее на ветках елей и сосен, в деревянных кадках, на фарфоровых фигурках, изображающих самураев с обнаженными мечами и белоликих японок в кимоно. Я почему-то вдруг вспомнил сад Ташилунга зимой и даже немного заскучал. Фигурок там не было, но были чудесные снежные шапки на вершинах скал. С настоящим снегом.

Несколько минут мы шли молча.

Внезапно мою меланхолию прервал странный, хорошо знакомый, но совершенно не свойственный этим местам звук – где-то справа раздался отдаленный рык не то льва, не то тигра. Я прекрасно мог распознать по музыке ломающихся сухих веток, по хрусту снега, как приближается любой, даже самый мелкий зверек. Жизнь в горах сделала мой слух чрезвычайно острым. Но тишина стояла неподвижная, как перед бурей – никаких шорохов, треска. И вдруг довольно беспокойное движение кустов, снег посыпался на дорожки, в нескольких шагах показалась огромная рыжая морда старого тигра. Животному по виду был уже не первый десяток. Однако зверь достаточно проворно бросился на повстречавшиеся ему две человеческие фигуры.

Иноземцев не на шутку перепугавшись собственного питомца, с криком: «Почему не заперли Юлбарса!» – отшатнулся в сторону и повалился в сугроб. Я быстро подобрал его трость и, сам того не осознавая, принял боевую стойку, как это делал всегда на импровизированной арене боевой школы Ташилунга. Тигр летел на меня со скоростью мчавшегося поезда – тяжело, но вместе с тем быстро. Он расставил лапы в прыжке, показалось белое брюхо, и вот-вот он грохнется прямо у ног. Но внезапно послышался глухой удар, лапы тигра повисли в воздухе, словно наткнувшись на невидимую преграду, словно мы были за пределами колдовского круга.

В недоумении я замер, но любопытство толкнуло вперед. Тигр успел опустить лапы и принялся беспокойно мерить шагами пространство вокруг себя, маялся взад-вперед, словно в клетке, но переступить черту был не в силах по совершенно загадочным и непостижимым причинам. Его утробный рык слышался весьма отдаленно. Я шагал, вытянув вперед руку, приближаясь осторожно, почти крадучись. В другой по-прежнему сжимал трость, точно индеец копье, подняв ее высоко над головой. Все мое существо было сосредоточено на этой странной загадочной преграде. И когда я приблизился, моя рука вдруг наткнулась на нечто твердое. Нечто твердым оказалось простое стекло.

Полный первобытного недоумения, я бросил трость, забыл про тигра и стал водить руками по стеклу, оно оказалось до того кристально чистым, что совершенно было неразличимо вооруженным глазом.

Сзади подошел Иноземцев, кряхтя, нагнулся за своей тростью.

– Я позабыл, что с неделю назад установил этот стеклянный вольер. Мы с Юлбарсом не любим друг друга, увы, уже достаточно долго, чтобы исправить наши чувства. Возможно, это ревность. С ним может совладать только Ульяна. Даже для Зои его приходится обкалывать лекарством, чтобы сделать послушным. И на каждом выступлении я молю бога, чтобы лекарство не перестало действовать раньше срока.

Поднял трость, оглядел ее и недоуменно добавил:

– Интересно, вы что, собрались бороться с ним?

Я обернулся. Я слушал доктора, все еще продолжая самозабвенно ощупывать стекло. Иноземцев, пробубнив вопрос, словно для самого себя, не стал дожидаться ответа и уже шагал дальше.

Оставив наконец Юлбарса и стеклянную стену, я нагнал Иноземцева, было встал плечом к плечу, но тотчас вспомнив просьбу не приближаться близко, послушно отсчитал три шага назад.

– Поднимите голову, – велел он.

Я столь же послушно задрал затылок, мои глаза ослепило успевшее подняться солнце и голубизна неба.

– Ничего не замечаете?

Я пригляделся: на высоте нескольких метров через каждый фут проходили тонкие провода – ими было усеяно все небо. Оно было будто накрыто тюремной решеткой. Я не заметил сразу сего хитросплетения тонких нитей только лишь потому, что не думал их там обнаружить. Кроме того, сети достаточно высоко возвышались над верхушками деревьев, они располагались много выше двухэтажной виллы Иноземцева.

– Хоть за бортом минус десять. Снега в этом году не дождешься, – проворчал доктор, подошел к одной из беседок и повернул, не без кряхтения и усилий, какой-то рычаг, похожий на обломок старой садовой скамьи. И пошел снег. Снег при солнце. Он валил, как настоящий снежный ливень, яростно фонтанировал из тонких проводов, будто по мановению какого-то волшебства.

– Природный полисахарид – хитин. И… еще кое-что. Холодный – потому что остыл, морозец-таки настоящий; колючий, потому что в соединении присутствуют соли. Хитин я получаю из грибов выведенного мною сорта. На нижних подвальных этажах у меня целая плантация. Я пытался вывести противоожоговое… Пока получился только снег. Он почти безвреден и выглядит как настоящий, только не тает, а со временем превращается в перегной… – Иноземцев сделал паузу, указав тростью через плечо на мои ноги. – Не ходил бы я босым. Длительное соприкосновение может вызвать ожог. Какая забавная шарада – ожог от противоожогового.

Я невольно приподнял одну из стоп и глянул на нее, обнаружив, что она покраснела и немного зудит.

– Идемте, друг мой, погреете ступни на зеленом газоне. – Доктор махнул рукой и почти бегом, но прихрамывая, отправился дальше. Иногда его хромота пропадала, потом он вновь начинал приволакивать ногу.

– Современные ученые полагают, что погоду нельзя регулировать, – говорил он на ходу, – поскольку тому мешает отклонение земной оси от эклиптики. Вы читали Астора? Лет десять назад он выпустил футуристический роман о том, как группа отчаянных романтиков собралась сдвинуть эту ось и установить единую погоду на всем земном шаре! Чушь. – Он даже рассмеялся, смех получился похожим на шипение змеи. Как же ему было тяжело говорить! А уж смеялся он с таким надрывом. Признаться, я почувствовал, как разболелось за грудиной, без внутреннего напряжения слушать его было чрезвычайно сложно.

– А я сам устанавливаю погоду, какая мне нравится, – продолжал он, отдышавшись. – С помощью особых азотистых удобрений, увлажнителей и регуляторов света и температуры, с помощью пущенных под слоем почвы труб с подачей горячей воды для обогрева и с аммиаком – для охлаждения. У меня солнце светит только так, как того хочу я.

И это была истинная правда. За плотно засаженным рядом можжевеловых деревьев, о которых Иноземцев с гордостью заявил, что привез саженцы из Туркестана, вдруг распахнулся настоящий цветник – несколько клумб с разносортными тропическими цветами, розовые кусты, деревья, облаченные в молодую листву, зеленая трава.

– В этой части сада уже наступил апрель, – сказал Иноземцев и, толкнув перед собой рукой воображаемую преграду, ступил с мерзлой дорожки на песчаную. Оказалось, он открыл невидимую стеклянную дверь. Только сейчас я разглядел петли и тонкую стальную раму. Стеклянные панели были достаточно широкими, но тем не менее между собой их связывали стальные рамы. Мы пересекли несколько подобных дверей, но я не обратил на них внимания, поскольку был увлечен объяснениями доктора. По мере того как поднималось солнце, стеклянные панели стали более заметными.

На стене одной из беседок я увидел телефон. Иноземцев поднял трубку, нажал на рычаг и попросил некоего мистера Хэлла прислать садовника, чтобы тот между одиннадцатью и двенадцатью часами собрал весь выпавший снег и снес его в лабораторию.

– Это хороший материал для… для одного моего эксперимента, – бросил доктор через плечо и двинулся дальше. – Прошу.

Придя в себя от встречи с тигром и искусственным снегом и как следует озарившись, я смог наконец различить, что солнце проникало в эту часть сада сквозь некую пленку. Радужные блики, вспыхивающие от косых лучей утреннего зимнего солнца, на стекле перемежались с тонкими линиями проводов, – вилла Иноземцева словно тонула под огромным стеклянным куполом, разлинованным вдоль и поперек тонким, но прочным каркасом. И только подъезд был под открытым небом и имел возможность встречать те сезоны, которые предлагала Природа.

Это и была, по-видимому, его Оранжерея, которую вчера вечером едва не пробуравила непослушная Зои своим быстроколесым «Фордом Модал Кей». Теперь до меня дошло, почему в саду этого дома было столь необъяснимо тихо. Ни сучок не треснет от ветра, ни птица не запоет. Ибо от внешнего мира нас отделяло прочное стекло. Ни одну птицу не привлекал сей искусственный природный рай, возможно, даже отпугивал – запахом химической влажности и химического мороза.

Несколько часов Иноземцев водил меня по секторам, строго разделенным на времена года и месяцы. Перегородки лучами исходили от стен виллы. За несколько часов я побывал и в апреле, и в мае со звенящей пасекой, и в жарком августе, и даже в туманном ноябре, воочию наблюдал, как из узких отверстий появлялся пар, поднимался к потолку, как то было в Медисон-сквер-гардене, превращался в облака, и облака эти роняли дождь.

Доктор рассказывал, какую кропотливую работу приходится исполнять, чтобы поддерживать соответствующую каждому месяцу погоду, по истечении календарного месяца та менялась, менялось и название сектора. Текущий месяц всегда располагался напротив крыльца под открытым небом, остальные по часовой стрелке вокруг дома – эти одиннадцать секторов плотно были закрыты, воздух поступал в них строго по расписанию, дожди тоже лили по графику, что висел у двери каждого сектора. Прислуга доктора строго соблюдала режим полива, дежурные заносили данные в таблицы. К своему удивлению, я никого не повстречал. Но работало все ладно.

Иноземцев так чудно все устроил, что мог с одного балкона любоваться снегом и рождественской елью, а с противоположного – зеленым ковром газона и спелыми плодами груш, яблок в сочных кронах деревьев. Он мог встретить день с цветением миндаля и померанца, а к обеду перейти через несколько стеклянных дверей и сорвать поспевший померанец с ветви. Будучи в печали, он шел гулять по палой листве под искусственными тучами, а в радости – отправлялся удить рыбок в небольшом водоеме, расположившись меж клумбами разнообразия июльских цветов.

Не все сектора были прозрачны. Естественный источник света приходилось тоже регулировать.

Мы вошли в сектор «ноябрь». Здесь стекла были затянуты темной пленкой, чтобы ограничить доступ солнечных лучей. Под стопами я вновь ощутил холод. Из тонких проволок под матово-серым потолком тоже валил густой пар, который Иноземцев тотчас же с помощью рычага в беседке исправил на дождь. Ноябрь нуждался в дополнительной влаге. Полил затяжной осенний ливень, и на душе стало по-осеннему серо.

Доктор поднял вверх трость, та распустилась над его цилиндром объемным зонтом. Я же стоял как вкопанный, подняв лицо, глядя на несущиеся из-под потолка брызги, и слушал старого приятеля, самозабвенно пыхтящего и скрипящего из-под респиратора об устройстве водопроводной сети, электричества, о том, как нелегко переселять месяцы в сектора и поддерживать условия, соответствующие сезонам, зато невообразимо приятно смотреть на смену времен года, которая происходила по собственному мановению. Он ощущал себя Творцом!

Иноземцев сотворил на небольшом насыпном полуострове Лонг-Айленда лабораторию, в стократ превосходящую его парижскую. Нисколько доктор не изменился за эти годы, остался таким же страстным изобретателем, с неспокойной, жаждущей открытий душой, тревожным сердцем и скрытным нравом.

– Как же вам удается сохранять стекло по ту сторону оранжереи таким чистым? – спросил я, когда тот замолчал, чтобы перевести дух.

– Это воск, окись титана и еще кое-что, – усмехнулся Иноземцев из-под зонта. – Воск – моя страсть. Его можно оживить, вылепить из него кого угодно, хоть живого человека. И он будет совсем как настоящий. Восковым составом мы поливаем крышу и натираем стены. Ни одна пылинка не коснется их гладких поверхностей. Довольно длительное время. Потом необходимо счищать старое покрытие, мыть все окна. Очень опасное занятие, особенно это касается крыши. Только люди очень мелкой и легкой конституции могут позволить себе роскошь забраться на крышу моей оранжереи. Я и сам там никогда не был. Мне хватило лаборатории Фабен, до сих пор хромаю.

Я вспомнил последнее свое приключение в Германии и вздохнул.

– Чем вы занимались у тибетцев? – в свою очередь спросил Иноземцев.

– Я был караульным, – нехотя отозвался я после минутного раздумья. Я не знал, как объяснить свое существование в Ташилунге. Не подумал, что кто-либо будет интересоваться этим, не подготовил вразумительного объяснения.

– Караульным? – Доктор позабыл о своей конспирации, сделал шаг и даже поднял зонт. Но тотчас же опустил его и отвернулся.

– А как же оккультные науки? Мистика? Неужели тибетцы ничему этому вас не учили?

– Может, и учили. Только я ничего не понял.

Зонт Иноземцева вновь приподнялся. На меня глянули две черные лупы.

– Обычно так говорит тот, кто знает больше, чем полагает. Хорошо. Мы с вами еще вернемся к этому разговору. Располагайтесь у меня как дома.

Он протянул руку к стеклянной двери и распахнул ее.

– Возвращайтесь в «декабрь». И сможете легко добраться до крыльца. Не останавливайтесь у Юлбарса. Зверь стар и не любит чужаков. Ему еще выступать и выступать с Зои. А я пока не завершил работы над его заменой…

Я пожал плечами, послушно переступив из сектора «ноябрь» в сектор «декабрь».

Иноземцев затворил дверь и исчез за туманной завесой дождя.