Текст книги "Красавица за чудовищем. Книга четвертая"

– Для начала нужно научиться делать что-то маленькое, чтобы привыкнуть к глине, – доносился приятный мужской голос из планшета, – так как глина тоже бывает с характером. Она пихается, толкается, вылетает и делает все, чтобы вы почувствовали себя изделием, а она хозяином. Поэтому мы начнем с малых изделий. Например, с розетки для варенья… Важно закрепить в центре, чтобы изделие не слетело в самый неподходящий момент. Руки должны быть влажными. Вы можете работать специальной тряпкой, а можете руками. Кому как удобно… Самое главное, нужно держать центр…

Да уж… На это приятно было даже просто смотреть. Хани, состроченная молчаливая, серьезная, чуть нахмурившись и приоткрыв рот, вытягивала тонкими пальцами хрупкие стенки, не забывая при этом постоянно держать центр. Мне всегда казалось, что у этой барышни не хватит терпения освоить это дело и вообще любое дело, где нужно быть усидчивым и упорным. Ведь у Хани просто волчок в заднице с самого утра заводит свой моторчик, и она, как усратый веник, гоняется весь день без устали. Но нет, в этом деле она проявила максимум своей настойчивости и целеустремленности. Она сидела тихо и сосредоточенно и даже не заметила, как я вошла. Каждый день она сидела за экраном своего планшета и училась, кропотливо доводя изделия до совершенства. Вскоре ее руки так наловчились, что она делала любую посуду на раз-два. За этим кругом она смотрелась настоящей королевой. Будто бы глина под ее пальцами оживала и сама вырастала в причудливые формы. Порой казалось, что она даже не касается глины, а пальцы ее, как пальцы чародейки, что-то там колдуют, и глина покорно вытягивается, потом снова плющится, снова вытягивается и расползается. Невероятно, как быстро она научилась этому делу. Ну и что, что Лукас не умеет и не хочет обучать. Хани это не остановило. Она все равно учится, и ее работы уже даже покупают на блошином рынке. Недавно она подала заявление в бюро, что ей нужна краска.

– Если мы будем их раскрашивать, то тогда покупателей будет больше. Давайте просто попробуем.

Сначала ей отказали. Но Хани на этом не сдалась. Она купила на свои деньги нужную краску, размалевала свои стаканы и розетки, снова обожгла, и получился настоящий сервиз. За него отдали неплохую цену. Хани продолжила работу. Тут уже к ней подключилась ее подруга Йоханна. Она неплохо рисовала. И поэтому она с радостью расписала все тарелки всякими хитрыми узорами. Их также раскупили. Потом подключились другие девушки, а потом и парень из Македонии. Теперь они всей шумной веселой толпой, окружив Хани, как маленькую учительницу, расписывали обожженные изделия. Парня из Македонии зовут Антоний. Он недавно появился в нашем классе. Как раз когда начался политический курс. Симпатичный, но какой-то скользкий. Немного высокомерный. Разговаривает, как-то прищурившись, хрипя голосом, как уставшая знаменитость. Таким парням нравятся красивые девушки вроде нашей Алексы. Все поначалу так и складывалось, но однажды во время дискуссий он пересел к Хани, и там решил обосноваться на постоянной основе. Не знаю, почему. Хани вообще-то не блещет красотой, но его она зацепила, так что он обходился с ней крайне любезно. Видно было, что он ведет себя так, потому что хочет как-то привлечь ее внимание. Но Хани ко всем относится хорошо и не особо выделяет кого-то. Вот теперь Антоний даже стал посещать кружок лепки. Точнее, теперь, наверное, кружок раскраски готовых керамических изделий. Спустившись туда, я насчитала около восьми человек, которые сгустились вокруг Хани и ее тарелок. Там, где шум и смех, туда всегда тянется люд. Меня тоже как-то притянуло. Теперь я тоже там пропадаю. Мы раскрашиваем тарелки, стаканы, кувшины, горшки. А потом снова все отправляем в печь. Оттуда они выходят глянцевые, твёрдые. Сердце радуется, глядя на готовую работу. Вскоре краска закончилась, продажи стали падать, и вот тогда руководство пошло Хани на уступки. Теперь они регулярно выделяли деньги на краску. Хани сама делала закупки. Теперь у нас открылся новый кружок. И его доверили мне. Потому что Хани было больше по душе крутить маховик. Ученики с радостью посещали мои уроки. Мы раскрашивали не только посуду, но и мои деревья, грибы, пепельницы, кошек и собак. Кстати, о собаках, Хани повсюду носится с Луки. Она так его надрессировала, что он спокойно сидит у ее ног, пока она работает за кругом. Ни на кого не лает, не скалится, всем дает себя погладить. Выполняет все команды. Часто я слышу, как Хани разговаривает с ним, смешит его, трепет за ушком. А малыш смотрит на нее умными влажными глазками и будто бы поддакивает при каждом ее замечании. Вот такая нежная дружба завязалась между ними.

Думаю, Хани нашла свое счастье в любимом деле, в собаке, в друзьях, в бомжах. Я надеюсь, что она вскоре забудет свою боль и начнет встречаться с хорошим парнем, не с таким, как Антоний, конечно. Но все равно я уже не сомневаюсь в том, что она может покорить любого, если захочет, несмотря на свою внешнюю невзрачность.

Лукас все так же тихо существует, как и раньше. Только лишь на мгновение он стал заметен из-за моей кузины. Но теперь он снова вернулся в свой привычный невидимый образ и, думаю, тоже по-своему счастлив.

Хани

Сегодня Барбара обвинила меня в том, что я якобы заварила ей имбирный чай в стаканчике и поставила ей на учительский стол. Приятно, что она меня подозревает в таких хороших поступках. Но это правда была не я. К тому же я знаю, что она, кроме кофе, ничего не пьет. Ко мне просто пришли заказы на стаканчики. На них должны были быть разные надписи. Я сказала об этом Йоханне, и она все расписала как надо. Потом стаканы продали на блошином рынке. И я не видала, кто их купил. А сегодня Барбара принесла этот стаканчик домой. Я сразу узнала руку Йоханны. Мне кажется, у Барбары появился тайный ухажер. Я даже примерно догадываюсь, кто это. Есть в нашей школе один учитель: зовут его Альберто, он испанец. Я давно заметила, как он смотрит на Барбару. Правда, застенчивость не дает ему подойти к ней, но все равно это дело не меняет. Она ему нравится. И даже сама Барбара этого не станет отрицать.

ГЛАВА 6

Лукас

Когда чувство вины покинуло меня, я снова зажил своей прежней жизнью. Все пошло, как раньше: никто меня больше не беспокоил по утрам, никто не преследовал от школы до дома, не задавал лишних вопросов, не гудел под ухом. Все как и раньше полилось своим чередом, но можно ли это назвать прежней жизнью? Нет, все же очень многое изменилось, и мне порой кажется, что все мое скитание по этой Земле можно разделить на два отрезка: на «до» и «после» вторжения малютки Швани. Да, она перестала меня преследовать, перестала мне докучать, но она никуда не делась. На занятиях она, как яркое пятно на сером фоне. Думаю, не я один это замечаю. На переменах в столовой на первом этаже только и слышны ее смех, ее шутки. Теперь она даже тихую мастерскую атаковала. А ведь раньше это было укромное место, где я мог предаться самозабвению. Теперь она там гудит, хлопает глиной, плещет водой. У нее даже появились ученики: ее постоянная спутница из Хорватии и парень из Македонии, который, как дурак, пытается за ней ухаживать. Эти двое довольно сносно говорят на русском. И мне невольно приходится быть свидетелем их бесед. А когда Швани остается одна со своей подругой хорваткой, они разговаривают о всяком, иногда даже очень о личном. И мне не понятно: они что, правда думают, что я их не слышу? Или же они действительно меня за человека не считают. Хотя они стараются говорить тихо и даже почти шепотом, но помещение у нас небольшое, а стены глухие, так что любой шелест тут отчетливо слышен. Не сказать, что мне это уж так мешает, но все равно раздражает их вечная болтовня.

– Мой папа никогда меня не поддерживает, – вечно жаловалась хорватка. – Он заставляет меня стать врачом, хотя я терпеть не могу медицину. Он постоянно сравнивает меня со моей сестрой. Меня это раздражает, нервирует. Я очень устала от него. Уже много лет мы не можем с ним просто разговаривать, потому что любая наша беседа заканчивается ссорой. Это невероятно.

Слово «Невероятно» я слышу по тысячу раз на дню. Хорватка повторяет его так же часто, как Барбара «Дерьмо».

– Я уже сто раз пыталась с ним поговорить, – вздыхала она. – Но он меня не слушает. Он заставляет меня делать то, чего я не хочу. Обиднее всего, что я завишу от него финансово. Приходится подчиняться.

– А кем ты хочешь быть? – спросила Швани.

– Вот именно, что я уже не знаю. Я училась два семестра на биолога, один семестр на юриста, три семестра на художника. Все это я побросала, потому что я поняла, что это не мое. А папа меня во всем упекает, давит. Просто невероятно. Он всегда говорит: «Посмотри, как живет твоя кузина. Она отучилась на врача. Она теперь уважаемый человек». Или же он пихает мне под нос успехи других детей. Как это раздражает. Невероятно.

– Думаю, если бы твой папа увидел, что в тебе есть желание и мечта, то он оставил бы тебя в покое, – ответила Швани. – Ты просто мечешься туда и сюда, это любых родителей бы злило. Но если ты покажешь им свою целеустремленность и страсть к какому-то делу, то они оставят тебя в покое. Потому что для твоего папы все же важно, чтобы ты была счастлива.

– Ты моего папу не знаешь, – возражала хорватка.

– Чего тут знать? Он тебя любит. Хотя он и причиняет тебе боль, но это лишь потому что у вас разные понимания о любви. Если он увидит, что ты счастлива в своем призвании, то он оставит свои упреки.

– Легко сказать. Меня мало кто может понять. Неужели у тебя никогда не было ничего подобного с твоим отцом? Он что, тебя никогда не ругал, не раздражал. Вы всегда друг друга понимали?

Швани остановила круг и задумалась.

– Дай подумать… – произнесла она. – Нет, не было. Он меня тоже ругал, но я считаю, что это потому что он меня любит. Я в это верю.

– Как это у тебя все так просто?

– Не знаю. Но я доверяю ему. Даже когда порой он говорит мне вещи, которые я не всегда могу понять.

– Какие, например?

Швани окунула руку в чашу с водой, которая тут же окрасилась в карамельный цвет. Обмакнула ладони вафельным полотенцем, уже ставшем пестрым из-за частого использования. Когда я глядел искоса, как она это делает, то у меня невольно натягивалась улыбка. В такие минуты она выглядела, как маленький горшечный мастер. Движения были степенными, задумчивыми, а руки гибкие, но строгие.

– К примеру, когда я сюда ехала, папа сказал мне, чтобы я начала переписывать Библию на немецком языке, – сказала Швани после продолжительной паузы.

– Для чего?

– Он сказал, что тот, кто регулярно читает Библию, всегда находится на шаг впереди остальных. Мы с ним всегда ее читали вместе. Я уже почти наизусть знаю некоторые главы. Но он сказал, что бы я начала учить немецкий с переписывания Библии.

– Может быть, поэтому тебе этот язык дается так легко?

– Может быть… Папа очень переживал, что, приехав сюда, я забуду о Боге и его Слове. Но у меня слишком хорошая память, чтобы я о Нем забыла.

– Но тогда зачем ты переписываешь Библию, если ты ее и так хорошо знаешь?

– Он обещал мне подарок… – улыбнулась Швани.

– Так вот где собака зарыта, – хихикнула ее собеседница

– Но я отказалась от подарка. Папа сказал, что чтение Слова Божьего и вера в него приносит с собой духовные и материальные благословения. И поэтому в доказательство своих слов он хотел сделать мне подарок, если я перепишу всю Библию на немецком языке.

– И что же он тебе обещал? – глаза девушки заблестели.

– Это не важно. Ведь я все равно отказалась.

– Но почему?

– В тот же день я помолилась Богу. Я сказала Ему, что я перепишу Библию, но мне не нужно подарков от папы. Я попросила подарка от Бога. Я попросила Его напомнить мне об одном событии. Ты знаешь, что я все хорошо запоминаю, но именно один очень важный момент я забыла. Я попросила Бога о встрече с одним человеком, который смог бы напомнить мне.

– Меня прямо в дрожь кидает. Расскажи об этом подробнее, – с волнением произнесла собеседница.

– Расскажу, когда встречу. Я уже почти весь Ветхий Завет переписала. Осталось немного.

– Ты действительно веришь в это?

– Да. Потому что у меня в этой ситуации нет ничего, кроме веры. Я верю, что если перепишу Библию на немецком, то смогу вспомнить его.

– Его? Так это что парень?

Швани смущенно потупила взор.

– Да. Моя первая любовь.

– Что же произошло? Ну, ты расскажи, что ж я из тебя все клешнями вытягиваю? – нетерпеливо произнесла хорватка.

– Я пыталась его вспомнить, но не могу. Знаю, что мы еще были школьниками. Были детьми. Помню, как он в первый раз подошел ко мне и протянул мне свою руку. Помню, что мы шли с ним, держась за руки, и все смотрели на нас, но ни мне, ни ему не было стыдно. Мы шли вместе, как жених и невеста. Я помню, какая у него была рубашка, какие были у него брюки, помню, что его ладонь была грубая, помню даже маленькие дырочки на подоле его брюк. Но его самого не помню. Я часто наблюдала за ним из школьного окна. Как он удаляется за школу с другими ребятами. Я тогда бежала сломя голову через весь школьный пролет к другому окну, чтобы посмотреть, куда он пошел. Я так сильно была в него влюблена, что до сих пор думаю о нем. Столько лет прошло, а я все так же думаю о нем. Мы говорили с ним только раз. Это было моим первым в жизни свиданием. Вот тогда он сказал мне что-то, но я не помню. Но я помню, что это было очень важно. Всякий раз я пытаюсь вспомнить, но не получается. Потом мы разлучились, и я больше с ним не виделась. Как только я научилась молиться, я стала молиться о нашей с ним встрече или хотя бы о том, чтобы я вспомнила, что он мне тогда сказал.

– И ты думаешь, что если перепишешь Библию на немецком, то Бог ответит тебе?

– Папа ведь сказал, что Бог благословляет того, кто читает Его слово и верит в него. Да, я верю. Просто верю, и все. Я переписываю Библию каждый вечер, каждую свободную минуту, каждый раз, когда думаю о нем.

– Надеюсь, Бог не считает тебя кощунницей, – усмехнулась подруга Швани.

– Я тоже на это надеюсь. Но я думаю, Он видит, что я делаю это с верой, значит, Он не станет меня наказывать. Ведь грех – только то, что не по вере.

Подруга пожала плечами и дружески провела рукой по черным волосам Швани.

А я сидел и слушал. Я все мог стерпеть: шум в мастерской, смех и тявканье в подъезде и даже то, что она свою собаку назвала моим именем. Но подслушанный в тот день разговор меня больно кольнул. Не знаю, отчего мне стало так не приятно. Зачем тогда она гонялась за мной? Зачем мне признавалась в любви? Зачем ходила за мной по пятам? Если она все время думает о том мальчике из прошлого. Как она хотела строить со мной жизнь, если она не переставала переписывать Библию ради встречи с тем? Зачем тогда все это было нужно? Она что, со мной играть решила? А ведь даже плакала, когда я ей отказал. Меня снова накрыло такое негодование и раздражение. Какая-то обида окутала меня. Она такая же, как все женщины: лживая, лицемерная, легкомысленная. Мягкие края кувшина поплыли под моими пальцами. На пузатой части горшка вздулся пузырь. Я направил на его устранение все усилия, но в одну минуту палец мой дрогнул, стенка на месте пузыря истончилась. Пытаясь спасти почти готовое изделие, я начал терпеливо выравнивать толщину стенок. Но вместо этого по поверхности поплыли волны, кувшин скосился, начал пихать мои руки из стороны в сторону. И прежде чем он совсем разрушился, я сам лично с горечью на языке придавил его пальцами, превратив в бесформенную массу. Круг остановился и мотор, обиженно прогудев, заглох. Не знаю, что на меня нашло. В первый раз я почувствовал, как это – быть обожженным ревностью. Вообще-то вокруг этой малютки всегда ютились парни. Взять даже этого македонца или этих беженцев из Сирии. Они ведь постоянно ухаживают за ней, но мне было всегда все равно. Меня это просто не касалось, не вызывало никакой реакции. Я был уверен, что меня не волнует ни капли то, с кем она общается и кто к ней клеится. Я был уверен, что я равнодушен к ней. Но сейчас меня прожигала горечь, ярость. Меня будто бы обманули. Она была для меня пустым местом, хотя она и выделяется среди других. Но сейчас эта ее история вывела меня из привычного равновесия, и я сам перестал понимать, что меня переполняет. То ли боль, то ли злость на себя, то ли обида на нее. Оказывается, самолюбие у меня очень большое, раз оно так дало о себе знать. С того дня Швани перестала быть для меня необычным экспонатом. Она вызвала во мне чувства, пусть отрицательные, но все равно. Меня кольнуло в первый раз, когда она заплакала передо мной, но это, возможно, была просто жалость. А сейчас во мне все бушевало от негодования. Теперь, как бы я ни старался, я не мог вернуть себе былое равнодушие к ней.

Я стал замечать все, что она говорит, все, что делает. Мелочи, которые я никогда не замечал в людях, я стал замечать в ней. Всякий раз, как ребенок, я убеждал себя, что эта девушка сумасшедшая и совершенно лишена логики. Я досадовал на нее, но она, как назло, мелькала перед глазами, как наваждение. Среди множества лиц я почему-то искал ее. А если увижу, то как-то будто бы успокаивался. Увидев ее, я быстро отворачивался, но все же знал, что она тут есть.

После занятий я стал замечать, куда она идет. Был просто ошеломлен, когда увидел, как она ужинает прямо на улице, мило беседуя с каким-то старым бомжом. И всякий раз повторял себе: «Нет, она точно сумасшедшая». Если мы одновременно заканчивали работу в мастерской, она со своим щенком уходила первая. И хотя нам по пути, мы шли порознь. Я как бы не специально заходил в тот же вагон и садился чуть поодаль, но так, чтобы мне ее было видно. Она любит сидеть у окна. А если поезд полный, то любит стоять на месте, где в гармошке скрепляются два вагона. Однажды я увидел, как она развернула шоколадку и протянула ее близстоявшим людям. Мужчина в полосатой рубашке угрюмо отказался, а женщина в белой блузе с улыбкой протянула руку и угостилась. Как-то раз она находилась у выхода, так как подходила наша остановка. Впереди стоял невысокий мужчина лет сорока. Он стоял к ней спиной и, держась за поручни, читал газету. Швани долго смотрела на его вывернутый воротник, а потом все же не выдержала; протянула руку и аккуратно завернула воротник и расправила уголки. Мужчина с недоумением посмотрел на нее, а она только улыбнулась в ответ и говорит: «Воротник-то смялся». Или же в густой толкучке она может начать любезно снимать катушки с плеч незнакомого соседа так, словно перед ней стоит кто-то из ее родни.

Люди бывают разные, но в основном на ее странное поведение все реагируют положительно; улыбаются, благодарят, приятно удивляются. А для Швани как будто все так и должно быть. Нет, она точно сумасшедшая. Но, признаться, меня так это смешит, что я потом по ночам об этом думаю, и меня накрывает тихая истерика. Вот сижу я на кухне посреди глухой ночи и угораю себе тихо под нос, все время повторяя: «Воротник-то смялся. Боже, она точно умалишенная. Воротник смялся. Ну дает!» Тогда голос внутри меня усмехается и говорит: «И кто еще тут сумасшедший?» Я пытаюсь одернуться, но меня снова накрывает смех.

Хани

Пришли результаты экзамена. Мой общий балл составил девяносто восемь из ста. Это значит, что после курса интеграции я могу продолжать обучение дальше. Еще полгода обучения немецкого, и я смогу работать по своей специальности: учителем литературы. Правда для этого мне придется еще год отучиться в Гете университете, но это не страшно: учиться я люблю. Лето в Германии теплое. Хотя весь июнь лили дожди, но и это можно назвать приятным временем. Особенно по утрам, когда мы с Луки выходим на прогулку и льет дождь, все в эту минуту словно преображается. Деревья в лесу становятся такими разговорчивыми: шепчутся, молятся, похлопывают ветвями. Листва омывается, и весь лес становится насыщенно-зеленным. А когда серебряные капли перестают ворошить крону, тогда утро накрывают другие звуки. Птицы щебечут так бойко, что весь город пробуждается. В самые ранние часы мы с Луки гуляем по лесу. Иногда мой малыш пытается охотиться на белок или кроликов. Всегда, правда, безуспешно, но это надо видеть, как подпрыгивают на ветру его мягкие, как два плюшевых лоскутка, ушки, и какая у него в этот момент мордочка. Луки любит лес, любит дождь, любит жизнь. Он такой же, как и я. Барбара была права, когда говорила, что эти собаки чувствуют желание своего хозяина. Иногда мне даже не надо что-то говорить, как он сам быстро все исполняет. Я лишь посмотрю на часы, как Луки тут же бежит ко мне. Знает, что уже пора домой. Проходя мимо лавочки, он порой сам запрыгивает на нее и уже ждет меня, как бы приглашая на приятную беседу. Я сажусь рядом с ним, и мы подолгу разговариваем. Да, я не вру. Он тоже может говорить. Для этого ему даны такие умные блестящие глаза. За это лето мы стали с Луки настоящими друзьями. И хотя он рос и взрослел, как все собаки, но размером оставался все таким же маленьким, словно плюшевая игрушка. Хорошо, когда есть рядом такое маленькое чудо. Мы с ним ходим вместе повсюду, и он никому не мешает. Я даже беру его с собой в школу. Он там уже всех покорил своей милой мордашкой и послушанием. Сидит в мастерской и ждет, когда я спущусь. После занятий, когда у меня есть время, мы спускаемся с ним к реке и гуляем. Луки никогда не заставляет меня звать его по сто раз. Стоит мне раз его окликнуть, как он уже со всех лап мчится ко мне.

Его присутствие помогает мне пережить некоторые неприятности. Луки стал моим утешением после отказа Лукаса, о котором я с каждым днем думала реже. Когда сезон дождей закончился, то и слезы на моих глазах стали просыхать.

В конце июля, когда жара в Германии достигла своего максимума, мы с Луки перешли в новый класс. Теперь мы изучали немецкий уровня В2. Многие ребята из Сирии покинули наш класс. Теперь они работают. Зато к нам пришли новые ребята, и мы с Йоханной приобрели новых знакомых и друзей. Наши с ней глиняные детища тоже стали приобретать славу. Йоханна отлично раскашивала готовые кувшины, стаканы, тарелки, подсвечники и так далее. А кто-то постоянно делал нам заказ на стаканы. Кто это делает, я до сих пор не знаю. Знаю лишь, что этот человек просто без ума от Барбары. Ну что же, для такого дела можно даже скидку сделать. Все равно эти стаканы Барбара приносит в дом. У нас уже целый сервиз красуется на полках. Барбара делает вид, что ей все равно. Она даже не пытается узнать, кто это делает. А мне вот очень интересно, но я не лезу ни в свое дело, а то Барбара рассердится и выгонит меня на улицу жить с Матиасом.

Матиас все так же живет в центре города, кочуя от одной площади к другой. Летом тут раздолье. Можно спать хоть где. Не нужно искать укромных уголков, которые защищали бы от холодного ветра. Можно прямо на углу торгового центра расстелить матрас и спать до самого утра. А еще Матиас просто без ума от моего Луки, а Луки ластится к нему, как к родному. Мы все так же ужинаем два раза в неделю. По субботам мы можем есть прямо на площади. Как раз напротив Маркуса, который все так же стоит на площади живой статуей. Маркус каждый раз меняет свой образ. То он бронзовый писатель, то серебристый мыслитель, то каменный сказочник. Завидев нас, он всегда театрально поднимает свою руку и машет нам, как в замедленном кадре. Луки любит гоняться туда-сюда, нарезая круги вокруг него. А когда нарастает наплыв людей, то я беру под мышки своего малыша, и мы с Матиасом удаляемся прочь из центра. Деревья вдоль торговых витрин в это время становятся пушистыми и так и манят посидеть в их тени под лавочками и поговорить о жизни, о приятных воспоминаниях и не очень. Матиас хоть и старенький, да все такой же проказливый. Когда он узнал, что Лукас меня отверг, то сказал, что этот парень, пожалуй, сумасшедший, раз решился на такое безумие. А вчера он так любезно поделился со мной:

– Знаешь, мне кажется, твой учитель в тебя все же влюблен.

Я засмеялась и толкнула его локтем.

– Матиас, вам должно быть стыдно.

– Я серьезно, – сказал он, смахивая макаронину со своих усов. – Три дня назад я видел, как он сидел вон под тем деревом и все время смотрел на то, как ты играешь со своим щенком у овощной лавочки.

– Нет. Лукас не такой человек. Он ясно дал понять, что чувства ему неведомы и чужды. Он просто сидел там и отдыхал.

– Ну, не знаю.

– Поверь мне. Я спец в любовных делах.

Я захохотала.

– Вы, кстати, никогда не рассказывали мне о своих похождениях, – хитро сказала я. – А я, между прочим, вам все о себе рассказываю.

– Что тут рассказывать? И так все ясно. Ни одна женщина не могла устоять перед моим взглядом. Вон, даже ты не устояла.

Мы засмеялись, и Матиас устремил туманный взор на небо.

– Ты даже не представляешь, как я был счастлив в любви, – мягко произнес он. – Дай Бог и тебе испытать что-то подобное. Она была такая же, как ты. Невысокая, смешная, волосы, правда, русые, а глаза карамельные. Мы с ней познакомились в университете.

– Вы что, учились в университете? – вытянулось мое лицо в изумлении.

– Ну, конечно. Не думаешь же ты, что я неуч какой-то? – оскорбился Матиас.

– Вы никогда не говорили.

– А ты и не спрашивала.

– Но… вы могли бы сказать.

– Вот я и говорю. Я учился в университете в Гамбурге. Ты там была?

Я покачала головой.

– Ты очень многое потеряла. Это город мечты: чистый, спокойный, большой, щедрый. Это тебе не какая-то там Бавария, где все люди скряги да брюзги. Гамбург современный, творческий. Там я был счастлив со своей Цузанной.

– Это…

– Моя жена. Она из Чехии. Мы учились вместе на факультете лингвистики. Она учила испанский, а я французский. Она была бойкая, смелая. Тоже любила животных, постоянно участвовала в массовых демонстрациях, где выступала как главный оратор по защите окружающей среды. Мы мечтали с ней объехать всю Европу на велосипедах. Такая у нас была безумная мечта. И хотя детишек нам Бог не дал, но прожили мы с ней душа в душу сорок лет. Пока она не заболела… – глубокий голос Мартина дрогнул. – Пять лет назад она умерла. Я пытался как-то жить дальше, но жизнь потеряла вес. Я перебрался сюда, думал, что смогу успокоиться, если не буду видеть тех мест, где мы с ней были так счастливы. Ну вот я здесь! Добро пожаловать во Франкфурт! Город уличных музыкантов и бомжей. Ничего у меня не получилось. Я пропил тут не только свои последние деньги, но гордость. А знаешь, без гордости живется легче. Вот сижу я на мостовой и смотрю на вас, чистеньких прохожих, и думаю, а ведь вы такие несчастные. Вам каждый раз нужно думать о том, что бы еще сделать, чтобы произвести впечатление, или чтобы не сделать, чтобы не упасть в грязь лицом. Это такое бремя – жить по системе и правилам. А Германия – это страна правил законов.

– Но ведь эти законы защищают ваши права. – попыталась возразить я. – Ведь если бы не эти правила, то вам бы не позволили так просто лежать на улице.

– Разве я говорю, что правила – это плохо? – улыбался он. – Здорово, что, согласно закону, никто не может дискриминировать бомжей.

Матиас откинулся на свою сумку, как на диван.

– Вот вам и нужно соблюдать эти правила и законы. А мне терять нечего. А тому, кому нечего терять, нечего и бояться. А кому нечего бояться, тому нечего блюсти. Вот так.

– Все это, конечно, правильно, но ведь вы не можете жить так всю жизнь.

– Почему? Разве плохо нам тут?

– Матиас, думаю, вы просто боитесь. Боитесь начать жить счастливо. Потому что думаете, что таким образом вы оскверните память своей любимой жены. Потому что боитесь, что сможете быть счастливы без нее.

Матиас гулко захохотал. У меня даже в горле ком встал от его смеха.

– Смешная ты, детка, – сказал он, утирая глаза от слез. – Я так живу, потому что уже сказал, что я больше не вижу смысла в другой жизни. У нас с Цузанной были мечты. А с ее уходом все рухнуло.

– А как же тур по Европе на велосипедах? Не обязательно жить на улице Франкфурта. Вы можете жить на улице другого города, переезжать из города в город и быть бомжом-путешественником, раз вам так нравится такая вонючая жизнь.

– Сама ты вонючая, – взъерошился он.

– Но от вас воняет.

– От всех воняет. И от тебя тоже. Просто ты моешься.

– А вы что, не можете помыться? Обязательно быть вонючим бомжом? Если нравится жить на улице, то живите, но ведь можно быть чистым. Можно ведь ломать стереотипы и клише. Разве не так? Вы ведь не такой бомж, как все.

– Самый обыкновенный, – ухмыльнулся в свою густую бороду Матиас

– Нет! – оборвала я. – У вас в глазах целый океан бушует. Вы здоровый и умный. У вас еще есть мечта. Давайте будем копить деньги на велосипед.

– Малыш, ты такая наивная. Видать, тебя мама с папой в теплице растили. Ты жизни совсем не знаешь. Не знаешь трудностей, не знаешь, какие бывают на свете люди и что нас может ждать там, за ближайшим поворотом.

Глаза мои вмиг наполнились слезами. Я лишь открыла рот, и слова сами полились из меня. И это было в первый раз, когда я пожаловалась на свою судьбу. Матиас внимательно меня выслушал. А после окончания моего рассказа он обнял меня за плечи и сказал, что обязательно начнет копить деньги на велосипед. Я вытащила из кошелька семь евро и сорок пять центов. Это все, что у меня было с собой из наличных. Это был наш первый взнос на мечту Матиаса.

Барбара

В августе у нас запланирована экскурсия в Люксембург. Хани, просто как кремень. Она ни в какую не хочет доверить Луки нашей соседке.

«Он поедет со мной в Люксембург, и точка», – твердо заявила она.

С ней спорить – себе дороже. А я, наивная, думала, что упрямее меня человека не сыщешь. Пришлось ей уступить.

Вся организация поездки легла на мои плечи. Меня еще сделали главным гидом. Сами ученики за меня проголосовали. Приятно как.

Девятнадцатого августа мы всем составом сели на скоростной поезд и помчались в великое герцогство Люксембург. В это маленькое королевство мы часто возим наших студентов. Обычно все остаются довольными. Там есть на что посмотреть за один день.

Утром я, как обычно, зашла в учительскую, чтобы забрать привычно ждавший меня чай с имбирем. За несколько месяцев такого терпеливого ухаживания я уже привыкла, что меня всегда утром ждет имбирный чай, который я со временем полюбила. Даже вкус кофе мне стал как-то противен. Человек, который так старательно и скромно следит за моим здоровьем, должно быть, действительно от меня без ума. Что ж, я не против. Пусть носит мне чай, пока ему не надоест. Мне это нисколько не мешает. Вот было бы здорово, если бы все мои ухажеры поступали именно так. Приносили бы обед и сваливали бы, подвозили бы до дома и убирались бы к черту. Это было бы просто раем. Как-то Хани спросила меня: «Неужели тебе совсем не интересно узнать, кто этот добрый человек, который так заморачивается каждое утро?» Я сказала, что нет. Мне все равно. Ну, может быть, я чуть соврала. Мне все же щекотало нервы узнать, кто это. Я даже специально пробовала прийти на работу пораньше, но никого выследить не удалось. Просто какой-то студент из Боливии принес стакан с чаем и поставил мне его стол. Когда я стала расспрашивать, он лишь хитро бросил на меня свой многозначительный взгляд, покачал головой, как в болливудском фильме, и сказал, что его попросили, он и сделал. А кто этот человек и как он выглядит, он даже не стал говорить. А на стаканчике на следующий день было написано: «Все же ты интересуешься мной». Я прямо возмутилась. Тоже мне, имбирный король, что он о себе думает? Я выпила чай и больше даже не пыталась узнавать, кто он. Пусть не придумывает себе, что как-то заинтриговал меня. Много чудаков живет в нашем сумасбродном городе.